Веня

«есть только северный ветер и он разбудит меня» «дышать – не мешать»

* Веня сидит в углу комнаты, тихонько перебирая струны, и вообще звуки, как бриллиантовые стекляшки. Мышь с зерном. Занимается. Хмурый. Заточенный. Ищет что-то – крот в норе – на ощупь. И походу – не находит. Леша задерживается в коридоре. Приоткрывает дверь. Кивает, мол: ну как или можно? Веня откладывает гитару. Смотрит, не особо видя. Прижимает ладонь к голове, размазывая что-то тоже невидимое по лбу, трет, с остервенением. Усмехается. – Знаешь, другого такого бездаря еще поискать надо. Началось. Веня встает, открывает окно. – Мне надо пройтись. Дышать нечем. – Пойти с тобой? Нет. – Нет. Мне надо подумать. – Мне надо подумать. Не обижайся. – Только не обижайся. И он уходит. Во двор и в ночь, которая во дворе. Ну просто класс. Закуривает уже в двух шагах от подъезда. И нет его, понятно, целую вечность. Возвращается часа в четыре, с пакетом. Леша слышит, как тот шуршит, выходит из комнаты. – Что в пакете? Веня смотрит внутрь, будто сам не знает. – Мороженое. Будешь? – Ну давай. Веня протягивает ему какое-то бесконечно дурацкое эскимо. – А ты? – Да просто стоял, думал: бахнуть, что ли? А купил почему-то это. – «Спасает пиво с хреном. Только потом два часа ничего не есть, пивом запивать и терпеть». Леша откусывает холод, тот безвкусно расползается по нёбу. Веня смотрит на него. Леша: – Так, может, будешь? Веня мотает мотает и идет на кухню. Ставит чайник в раковину, набирает прямо из-под крана, вода на вкус будет, точно фильтрованная цветочным горшком. Леша еще стоит в коридоре, набирая воздуха в легкие и выпуская его. Не зная: стоит за ним идти или не стоит? Он никогда не мог найти слов в такие дни. Эскимо роняет на пол сладкие слезы. – Прости, что-то я… Ты чего не спишь? Ждешь? Зачем? – Воды встал попить, а тут ты. – Сколько вообще времени? – Пятый час. – Блядь. Извини. – Ну я-то что, а вот ты? – А что я? Картошку варить – это все, что я, по-настоящему, умею. Даже во сне. – Не дури. – А я и не дурю. – Ну хватит уже... – Они просто ждут от меня. Чего-то этакого. Но я не знаю. Ничего не знаю. Этакого. И, блядь, не Моцарт и не Моррисон. Да я же сам себе на ухо наступил. Чего они хотят от меня? – Чтобы ты был собой. – Ага, кому это нужно. Люди ждут большего. – Тебе-то не похуй, чего ждут люди? Делай, что делаешь, для одного человека. – Не знаю, никто никогда не ждал от меня ничего. Мне кажется, у меня на плечах кто-то сидит. Не могу вдохнуть. – Покажи, что там у тебя получается? – Да нечего показывать. Ничего не получается. Давай спать. Веня засыпает, уткнувшись в стену серых пупырышек и укрывшись не одеялом, но панцирем. * Просыпается серым дождем на неделю. Моется, одевается, уходит, не поев, выпивает стакан воды. Старается не шуметь. Спал он вообще? * Вечером у них репа в каком-то гараже на окраине города, и окраина эта – похожа и вообще на все города в стране. Сразу становится странно привычно там. И бессмысленно. Словно они никуда и не уезжали. Леша не запомнил, как они добирались. Сто лет под землей. Какие-то пересадки. Запах этот – искусственный ветер – запах метро. Леша долго смотрел на Венино отражение в стекле. Потом поймал. И они лыбились друг на друга, пока не рассмеялись. – Может, мне обратно поехать? Что я, в самом деле, прилип к тебе, как банный лист. Как-то это нелепо. – Да там перманентно левак какой-то трется. – Левак? – Ну. Друзья друзей и все такое. Иногда это меня с ума сводит. – И я, типа, сойду за такого друга или бедного родственника, которого тетя не велела оставлять одного без присмотра в большом страшном городе? – Леш, ну твою мать. Иди до конца. Ты уже согласился. – Забираю свои слова назад, ты плохо с ними обращаешься. – Будешь знать, какое все там, где я. Я знаю все твое. Умеет он заткнуть. Напрочь. * Они подходят к гаражу, внутри обитому, как в дурдоме, а снаружи расписанному граффити. Веня здоровается и трет с Гошей, который выпускает клубы дыма, запрокидывая голову. Леша рассматривает надписи. Строчки из песен, фразы по типу «Цой жив», «заберите дробовик у Курта», «умирать никогда». «Умирать никогда». Каблуки заставляют повернуть голову. – Господи, хоть снимай. Всем привет. Вика на высоченных шпильках, в узкой юбке-карандаше, вся натянутая, точно струна, красива ошеломительно. Гоша присвистывает. – Хераськи. – Вау, да? Она и сама от себя прется. – У меня сегодня свидание было. – А похоже, что свадьба. – Ты написал чего? – Ага, «Войну и мир». – Ты достал меня. Подключись уже. – А ты не прессуй. И она так смотрит… а потом говорит. – Короче, я хочу сделать «Катастрофически». – Это про что? Вика напевает. – Ну заебись. – И что это значит? Гоша бросает бычок в здоровенную жестянку. Сплевывает. И они заходят внутрь, переступая через высокий порог гаражной двери. Веня поворачивается к Леше, протягивает руку, зовет пальцами: – Пойдем. Разбредаются. Вика открывает футляр, который принесла с собой, вынимает скрипку. Веня вскрывает чехол, достает гитару. Гоша не брезгует казенным басом. Жека ждет всех, выкручивая руки и палочки. - Так, вопрос с «Катастрофически» считаю открытым. Я тут придумала кое-что. Вика поднимает смычок аристократическим жестом, прижимая его к струнам. Все ей внимают. Потом Веня: – Ну-ка дай вспомнить, че-там, в первоисточнике? Она включает телефон. Потом каждый что-то кудахчет на инструментах, подлавливая мелодию, ритм – кому что. Веня выдает – ну, пиздец – а потом сразу с припева, и после – «пульс на три счета-та-та-а» – все так же серьезно, в полную силу продолжает – «энд ай-и-а-и-а вил олвэйс лав ю». До мурашек. А сам ржет. Они все ржут. Леша тоже смеется. – А че, это тема! Подхватывает вдруг Гоша. И с ним – все остальные. Веня: – Да вы че, народ? Может, мы хоть «Пинк Флойд» для приличия сделаем или Летова. Вика: – Что ты имеешь против Уйтни Хьюстон? Это классика. – Сказала выпускница консерватории. И все они с легкостью бросают работу ради того, чтобы баловаться и куражиться, и через два часа выдают такой кавер, что его и узнать нельзя. Какая-то безумная помесь соула, фолка, рока с еще черти чем. – Балаган. * Потом все ритуально курят на крыльце, перед тем, как проститься. Жека уходит первым, его дома жена ждет. Гоша сваливает на какую-то тусу в клуб в центре города. Вика, стряхивает крошечное пепельное пятнышко с подола, тонкая сигарета зажата в пальцах. Распрямляется. – Ты самый молчаливый из всех людей, которые здесь были. И единственный, кого он привел. Леша не отвечает, затягивается еще. – Живешь у него? Веня вмешивается: – В чем суть допроса? Она нежно склоняет голову, точно к скрипке своей, смотрит на него, загадочно улыбаясь. Подъезжает тачка, какая-то древняя «ауди», для которой Вика слишком хороша. – О, это за мной. Увидимся. Она садится в машину, целует в щеку водителя. * Леша сидит в пустом вагоне, со спрятанными в карманы куртки руками и вытянутыми ногами, смотрит в окно на Веню, как тот барабанит что-то пальцами по коленке. * Ночью он снова не собирается спать, уходит с гитарой на кухню. – Ты ложись, я тут побренчу немного и приду. Леша только кивает. – И да, прости. Я тебя затащил, может, тебе скучно было? Леша только улыбается, говорить в тягость сегодня. – Иди. Только поспи потом. Слышишь? Расходятся. Веня закрывает дверь и у него, и у себя. Леша забирается под одеяло и почти сразу же отключается. Когда брезжит слабый свет сквозь щель между шторами и в маленькую дырку на правой, медведь возвращается, укладывается, прижимает к себе, утыкаясь носом в затылок, и то ли вдыхает, то ли вздыхает… * Спит полдня. Леша слоняется по квартире, жарит колбасу с яйцом, оставляет остывать на сковороде. Мерзнет. Выбирает среди десятка всего книг «Мы», которую со школы не открывал. Забирается под одеяло. «Я, Д-503, строитель "Интеграла", – я только один из математиков Единого Государства. Мое привычное к цифрам перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю...». * Они едят остывшие бутерброды, запивая их сладким чаем. – Я тут вроде закончил вчера. Послушаешь?