Туманизация

      Он жалел, что не бьет девочек. Не спасало даже то, что она могла обращаться в парня. Приходилось стискивать кулаки и надумывать еще более колкие остроты, больные замечания, оскорбления. Пока не прямые, намеками, но этого хватало с лихвой. Вот только девочка тоже была не из робкого десятка — отвечала на каждую его реплику, возвращала обиды бумерангом. С таким же острым языком без костей, даже прищур этот фирменный копировать пытается. Правда, получается пока только комично, будто пародия, но Ривер же совершенствуется.             Кажется, у него скоро из ушей дым повалит.       Трясутся от гнева и раздражения руки и предметы валятся из зажимов и пинцетов. Куклы не получаются, и при следующей встрече юноша срывается на нее за все, и взгляд ее этот с явно читающейся насмешкой так вымораживает, что просто до зубного скрежета. И радуется любой ее неудаче, да даже обычной запинке о задравшийся угол ковра или вторую ногу, пользуется ситуацией, чтобы в очередной раз указать девушке на ее недостатки, неуклюжесть.       Специально пачкает ее вещи, потому что одевается она ну просто глупо. Как капуста: платье колхозное какое-нибудь, под него вульгарного вида кофточку и кардиган сверху а-ля ковер. Каждый волосок в ее прическе, каждая клеточка ее кожи бесит Еноха.              Вот бы она исчезла.       И ее место заняла рыжая заклинательница огня.

***

— Да ну нет же. Чего ты делаешь? — восклицаю я, недовольно поглядывая на каракули, выходящие из-под руки Милларда. — У нее будто открытый перелом. Ноги так не гнутся. Если она в шортах, так тут может ткань гармошкой собраться, а здесь… здесь вот так, — Я взяла из его рук карандаш и быстренько подправила, неудачное стерев ластиком на наконечнике. Бедро девушки на рисунке изгибалось почти посередине, как только закончилась ткань ее шорт. Парень пытался изобразить позу с одной чуть согнутой ногой, а на вторую чтобы был перенесен весь вес, но получалось из рук вон плохо. — Ага, ага, я понял.       Ему не терпится. Такой умильно-смешной. — Ты перчатки-то сними, без них легче будет. Почувствуешь карандаш, а там и работа легче пойдет, — он замер в нерешительности, на пара моих кивков — и его руки мне невидимы, только карандаш сам по себе будто порхает.       Я здесь уже неделю, а кажется, что вечность. И в ярко-мягком свете солнца, заливающем мою комнату через открытое окно, я учу Милла рисовать. Он сам попросил, а я не смогла отказать. А он пообещал взамен научить меня печь плюшки всякие, но сейчас у меня просто времени нет — все в работе с куклой, так что урок был перенесен на неопределенный срок. А с рисованием все проще: парень был не против посидеть в моей комнате, выслушивал терпеливо всю болтовню и даже вопросы задавал, интересуясь тем или иным аспектом кукольного дела. Под это я и всучила ему карандаш с листком, буквально на пальцах объяснив, как и что рисуется. Схватывал Миллард, надо сказать, на лету и терпел все неудачи. А я подбадривала, рассказывая разные казусы из своего опыта фарфориста*, то, как я рисовала раньше, а это то еще убожество, должна признаться. А юноша сыпал шутками.       А вчера останавливал мне кровь.       За неделю, что я здесь нахожусь, о каждом воспитаннике Мисс Перегрин (и о ней тоже) сложилось определенное впечатление и начали определяться рамки, за которые переступать никак нельзя. С Енохом это было нахождение в одной комнате, доме, мире вообще, а для Милларда их, казалось, не было вообще. Сомневалась я еще в Талии, с которой просто не завязывался диалог: казалось, ко всему в мире она оставалась безучастна кроме своего вязания и плетения браслетиков. Невидимка отмахивался и просил не брать в голову, мол она не от мира сего, но меня цепляло. Вообще со Странным у нас за столь короткий срок сложились хорошие доверительно-дружеские отношения и я рядом с ним чувствовала опору, крепкое плечо. Давно такие эмоции меня не посещали и ощущение было двоякое.       На порах хороших отношений я узнала, что у Горация есть весьма недурственная швейная машинка и на то, чтобы ее заполучить напрокат, потребовалось совсем немного времени. Он попросил только сделать ему выкройку очередного костюма и я, недолго думая (точнее совсем не думая) согласилась. Куклам делаю от руки и здесь вроде справлюсь. И справилась. Только вот, подшивая красивой фарфоровой девушке штаны, я немного зазевалась и прострочила палец. Насквозь. Трижды. И прежде чем делать что-то, вынимать иглу из плоти, я подняла лапку машинки и извлекла штанину, чтобы кровью не замарать. Милл смеялся, что кукольник — это болезнь и все такое, но бережно помогал мне извлекать нитки из пальца и пытался окольными путями у директрисы взять бинт или пластырь и антисептик. Прибежал минут через десять, когда у меня кровища через мокрый насквозь платок сочилась и текла тонкой полоской по локтю. Нитки я вынимала одна, пока парень искал лекарства, поэтому могла свободно материться сквозь зубы и выть. Но при нем… Нет, я же гордая, вы чего, какой там ругаться — ойкнуть себе едва позволила, хотя, когда он мне перекись лил на рану, глаза на лоб лезли. Благо, рука левая была, а я правша, так что, остановив вроде как кровь, я вернулась к делу под насмешливо-удивленные комментарии невидимого мальчишки.       То, как он разглядывал куклу, достойно отдельного описания. Это сопровождалось постоянными восторженными возгласами, поднимающими мне самооценку, он держал фарфоровую девушку на вытянутых руках, дышал в другую сторону и боялся лишний раз дотронуться, а я сзади смеялась и периодически комментировала. Сама кукла была похожа на мальчика, с короткими черными волосами в растопырку, прикрытыми шапкой, которую я связала крючком из гобеленовой иголки и швейных ниток давным-давно, еще в петле, кажется, румяна, будто с мороза и усыпана многочисленными веснушками. Одна, на самом деле, из лучших моих работ. Глаза такие живые, помощи просящие, понимания. Типично-подростковые. В руках худых с четко выступающими сухожилиями — кофе. Такой, как я люблю: с корицей, молоком и взбитыми сливками. Помню, как мучилась, вылепляя напиток из пластики*, сколько нервных клеток загубила, но результат… Как настоящий, купленный в Старбаксе, только без подходящей эмблемы. У Рики — такое имя я дала кукле — бархатная черная кофта и штаны из болотного цвета льна с уймой карманов, тряпичные кеды. Мой первый опыт создания подобной обуви и с этим я, конечно же, тоже намучилась. Слава Птице, я закончила всю работу над самой куклой до того, как моя петля закрылась и я как раз возвращалась от человека, у которого обычно обжигала свои изделия. Он даже перетащил всю свою лавочку вслед за мной в этот город, когда я сообщила о переезде в другую петлю. Ему я обычно и относила своих кукол, которые он продавал. Выручку делили пятьдесят на пятьдесят, а это в случае с фарфоровыми куклами совсем не мало. Ему я сегодня отнесу Рики, хотя выйти из петли будет сложно — страх остался, причем неслабый. В предвкушении этого холодеют кончики пальцев. — Так? — вырывает меня резко из мыслей голос Милларда. Тихий и вкрадчивый. Я, немного по привычке щурясь, оглядывая его рисунок и одобрительно киваю, поджав губы. — Да, очень хорошо. Ты учишься третий день, а рисуешь лучше, чем я на третьем месяце. Ужасно, — скорчила рожицу и обрезала нить, оглаживая штанину, распрямляя ее низ. Работа завершена. Довольно оглядев свое творение, я вручила девушку Миллу. — Я закончила.       На выдохе. С предвкушением чего-то. — Это… Она как живая! — воскликнул невидимка, вгоняя меня в краску. — Это нереально. — Спасибо, я старалась. На самом деле эта кукла действительно удалась. Сегодня отнесу ее на продажу. — Куда? — В настоящем у моего хорошего знакомого есть лавка в этом городе, до нее пути максимум час, ему и отдам. Много лет уже с ним работаю. — И когда собираешься? — кажется, моим уходом он был недоволен. Но в этот раз я обязательно вернусь. Не могу не вернуться. — Мисс Перегрин сказала, что в любое время, так что сложу куклу и поеду наверное.       Миллард еще недолго оглядывал Рики, а потом оставил ее на постели, уйдя с коротким «Не буду мешать». Из-за этого я начала переживать еще больше и, потирая глаза, аккуратно села на кровать.             Что я сделала не так?       Проведя рукой по лицу я заключила, что все парни такие и не стоит брать в голову их эти заморочки. У них свои причуды.       В работе кукольника, если делаешь не для себя, а на продажу (большинство так и работает), то надо помимо хорошо и, желательно, реалистично сделанной фарфоровой леди, соорудить коробку. И не кое-как, а чтобы глаз радовала, а то это может оттолкнуть покупателя. Да и вообще жалко хорошо и старательно созданную куколку укладывать в не пойми что. Неуважение к собственному труду получается. Я обычно рисую на упаковке куклу в стиле, подобном мультяшному, рядом имя, материалы, из которого была она сделана, рост, вес. Досье, можно сказать. В общем, к своей работе я подхожу основательно. Заморачиваюсь — как сказал Миллард.       Положив аккуратно Рики на подушку из темного шелка и поролона, я закрыла крышку сверху. В такие моменты всегда волнение накатывает удушливыми волнами и сердце трепещет. Укладываю упаковку с куклой в сумку и, повесив ее на плечо, покидаю комнату решительным шагом. Из приотворенных дверей звучат голоса и смех приглушенно, и звук моих шагов в этом гуле тонет. Благо, по дороге я не встречаю этого заносчивого выскочку и, на удивление, ничего со мной не приключается. Только имбрина, с которой я столкнулась на лестнице лишний раз уточнила куда я направляюсь и, получив ответ, довольно улыбнулась. Одобрение было получено, а путь вперед открыт.       От перехода между временами на время заложило уши, а смена имиджа, чтобы соответствовать окружению, это все усугубило. Теперь я была такой, какой меня привык видеть мой товарищ, в распахнутом малиновом пальто, старых перевязанный бечевкой ботинках, смешно-вульгарных колготках в кружевном узоре, странной юбке. Под толстовку предательски задувал холодный ветер, заставляя который раз ежиться. Люди оглядывали меня, мысленно крутя пальцем у виска, а я привычно пропускала эти взгляды мимо. Они не стоят заострения внимания. Я быстро поймала такси, на котором должна была быстро доехать до нужного места. В машине, не имея при себе телефона, я просто считала ворон и плевала в потолок, не находя себе места от скуки. Правда, водитель оказался на редкость разговорчивым и с ним у меня завязалась беседа, полная клише, которая началась со слов «Что такая красивая девушка забыла в этом городе?». Хорошо хоть дырой не назвал, я бы обиделась. Вообще наш маленький Дартфорд я дырой не считаю, рядом с Лондоном живем все-таки, но на окраине, где находится наша петля действительно немного колхоз. Но терпимо, жить можно и мы живем, не жалуемся. Но трепаться почти час — слишком и водитель замолкал время от времени, но вскоре возобновлял никуда не ведущую беседу. Честно говоря, он мне порядком надоел в пути и, зараза такая, целых три раза прокомментировал мой эпатажный вид. О, как я рада была выйти на свежий воздух, оставив позади тухлый воздух салона с примесью тошнотворно-сладких духов. И взял мужчина немного, что тоже плюс.       Пялясь на выцарапанный на клочке бумаги адрес, я понимала значение выражения «Смотрю в книгу — вижу фигу». Просто видеть эти слова на листке, прокручивать их у себя в голове — одно, а одной в городе искать этот дом — другое. Как в одно мгновение в человеке смог проснуться топографический кретинизм. Но спрашивать прохожих для слабаков, поэтому я минут двадцать убила на поиски нужного дома, пока высокий худощавый мужчина в темном официальном костюме не расхохотался, подпирая угол плечом, чем привлек мое внимание. — Долго еще блуждать собираешься? — он был тощим, как жердь и, казалось, на ветру колыхался. — Ты от кого так прячешься? Тоже мне, — фыркнула я и юркнула в объятья к нему. Скучала, конечно скучала. Так в обнимку мужчина провел меня чуть вперед, где вывеской оповещала о себе его лавка. — Долго тебя не было, — подметил он между делом, что-то переставляя за своей стойкой. — Как новая петля? — Хорошо, — под его укоряющим взглядом я постепенно сдавалась. — Ну ладно, нормально. Ну есть там один парень… Задирается он, но ничего такого. Чоп-Чоп! — Воскликнула я, не выдержав напора. Серьезно, ну сколько можно? — Парень, значит, — лукаво протянул он. Сводчик фигов. — Ничего не значит! Тоже мне… Я куклу ему принесла, а он издевается. — Ну это другое дело. Давай ее сюда, — он протянул ко мне свои загребущие руки и я вручила ему коробку. — Сколько за нее хочешь? — А сколько дашь? — подняла я брови в смешной гримасе. Чоп-Чоп открыл коробку и присвистнул. — Бьешь рекорды. На тысячи три потянет точно, но я предложил бы начать торги с двух, а дальше может и больше накинут. — Можно, — кивнула я, внимательно просматривая фигуры за стеклом. Там нашлась и парочка моих, за которые все еще шли торги, причем немалые. Хорошие работы стоят хороших денег — постоянно повторял Чоп-Чоп. — У меня большие планы на ближайшее время… — Весь во внимании, — шутливо перебил меня торговец, прислоняясь рядом со мной к стеклу. — Хочу доделать одну куклу… Важную мне куклу и приступить к серии своеобразных фурри. Заек буду лепить. У тебя Париан* есть? Я свой посеяла на таможне, когда из Китая летела. — Сколько грамм? — Пятисот будет более чем достаточно. — Сотка. Подсела на Бисквит*? — Перевозить удобно. — И терять. — Блин, отстань, — усмехнулась я, отмахиваясь. Этот дурак знал меня как облупленную и частенько любил вгонять меня в краску. Прямо-таки одно из его хобби. — Подорожал, — протянула я, доставая купюру. Моя работа приносила достаточный доход, чтобы жить свободно. — Ничего, оправлюсь после переезда и цены вернутся. Хотя я на одном твоем рыжем оправлюсь. За пять тысяч уже зашло, — о, рыжий панк — моя гордость. Как живой. Не хотелось его продавать, но у Чоп-Чопа плохо с деньгами было и я решилась. — Тут мужчина, кстати приходил. Просил, чтобы ты ему куклу сделала. На заказ. Деньги баснословные предлагал. — Ну ты его направил в надлежащем направлении? — я не делаю кукол на заказ. Только то. что от сердца идет. — Направить-то направил, но он как-то плохо понял. Попросил все-таки у тебя узнать лично. — Ну ты узнал. Я не берусь, сколько бы он там не предлагал. — Десять кусков, Рив. — Заманчиво, конечно, но нет. Принципы, — развела я руками, убирая в сумку брикет мягкого фарфора. В такой консистенции он не просыплется как ни крути, а это определенно плюс. А разбавить я его всегда успею. Мои куклы стоят на полке, помеченной словом «Торги», глядя на меня один гневным взглядом, а вторая с надеждой. Рыжий юноша, которого так хвалит Чоп-Чоп и моя Рики, уложенная наспех. Первая кукла тут уже больше месяца торчит и по идее давно должна была в руки покупателю, но нет. Алчный. — Когда торги с панком заканчивать будешь? — осведомилась я между делом, все оглядывая товары за прочным стеклом витрины. Тут было все от кукол, украшенных чистым серебром, до того же самого Париана и эпоксидной смолы. Глазки, которые я штамповала раньше в нереальных количествах потому что прикольно тоже тут в качестве декора рассыпаны. Выглядит, честно говоря, жутковато. — Пока активны — не буду. За него глотки рвут, — цокнул он языком, поглядывая мельком мне за спину, где переливом знакомым колокольчик оповещал о новом посетителе. — До сих пор? — А что тебя удивляет? Не так уж он и плох. — Да-да. Закрой их в ближайшее время лучше. Предчувствие нехорошее. — Вы что-то хотели? — обратился Чоп-Чоп излишне для меня громко к человеку за моей спиной. Я тоже обернулась, привычно-внимательно оглядев образ посетителя. Низенький, полный, в костюме — либо коллекционер, либо дочери покупает.Проигнорировав продавца, мужчина подошел ко мне. — Вы ведь Ривер? Ривер Голгарт? У вас чудесные работы. — А… Эм… Спасибо, — я немного опешила от такого напора и усиленно прятала за спиной руки, которые мужчина все рвался пожать. — Моя фамилия Стэимос, очень приятно. Я был тут два дня назад и этот мистер сказал, что вы не делаете кукол под заказ… — Так и есть, — он как-то сразу сник. — Но я заплачу! — а если бы я раньше согласилась, он бы не платил? — Без разницы, — отмахнулась я устало. — Чоп-Чоп, мне еще обратно добираться, наша имбрина не любит опозданий, — Кивок. — Я много заплачу! — не унимался мужичок, уже порядком мне надоевший. Свалилось же на мою голову… — Сколько бы вы не дали мне, как бы не изгалялись здесь, я не возьмусь. — Это для моей дочери. — Да хоть внучки! Я не делаю работы на заказ. Если хотите что-то, вышедшее из-под моей руки: есть две куклы в наличие — начинайте торги. А вообще… Идите отсюда. Дверь там, — я указала пальцем на выход. — Не хотелось бы отправлять вас дальше. Чао!       Я махнула рукой и, больше не оборачиваясь, вышла на улицу. Тут меня охватил холодный воздух, что до костей пронизал будто иглами, калеными стрелами. Я поежилась, поправляя сумку на плечах, и быстро словила такси. В этот раз дорога проходила в тишине и у меня было достаточно времени, чтобы подумать, разглядывая часто меняющийся пейзаж за окном. Единожды я хихикнула в ладонь, вспомнив от чего-то, как Джейкоб ел то сердце. Вообще даже то, как его у Еноха изымали — подвиг, потому что трясется он над ними, как над золотыми и каждый орган на учете. По сравнению с нашей операцией, Троянский Конь — детская игрушка. И я в этом грандиозном подвиге, во избежание очередной стычки с парнем, не участвовала, только смотрела со стороны.       Джейк плевался долго. И морщился. И окосел от спирта. А с утра жажду утолял водой, а это значит, что и второй день он связывал слова в предложения с трудом. А я говорила, что не стоит, что чаек в сто раз лучше будет, но зачем меня слушать? Еще почему-то Енох исчезновению одного из своих сердец не особо радовался, кричал что-то, обещал нас самих на органы пустить. Нежный какой.       Я прекрасно понимаю, что постоянно воевать с ним я не смогу, может, зачахну на радость О`Коннору, а может это перерастет просто во взаимный игнор. Ни один из исходов меня не устраивал, но делать первый шаг я категорически отказывалась. Получался какой-то замкнутый круг, потому что на благоразумие Еноха рассчитывать не приходилось. Орел же птица гордая, не пнешь — не полетит, а этого пинать опасно для сохранности конечностей и вообще здоровья. Все нервы мне вымотал.       По окончанию дороги я довольная вручила водителю деньги, отметив про себя, что ехать туда было немного дешевле, чем оттуда, и поспешила к петле. Если бы прохожие увидели меня, спускающейся в канализационный люк, это, может, нашли странным, так что я долго стояла у угла, ожидая пока девушка на балконе докурит сигарету и вернется обратно в квартиру. А дымила она будто бы специально долго, каждой затяжкой наслаждаясь (хотя как этим можно наслаждаться?), а потом скинула окурок, попав прямиком в красивую клумбу и, цокнув языком, закрыла за собой стеклянную дверь балкона. Снова заложило уши и снова закружилась голова от тумана, окутывающего тело и пришлось остановиться на время, чтобы придти в себя.       У площадки, а точнее ее жалком подобии, меня встретила Клэр, теребящая взволнованно подол своего платья. — Ривер, а правда, что ты кукол фарфоровых делаешь? — наивно спросила она, следуя за мной. Чтобы глядеть глаза в глаза малышке пришлось высоко задрать голову. — Ну да, — неловко протянула я, входя в дом. — А ты покажешь? — Как делаю? — Не-е-ет, это скучно, — вот это правда. — Готовую куклу, — Ну как ей отказать? Да и не жалко — пусть играет, главное чтобы не разбила. — Покажу, расскажу все и даже поиграть дам. Если хочешь, конечно. — Хочу! Очень хочу! — воскликнула она, прыгая на месте нетерпеливо. — Только мне нужно будет перед этим Горацию вернуть его швейную машинку. Подождешь? — она энергично кивнула и я даже на секунду испугалась, что сейчас ее тонкая шейка не выдержит и голова шаром для боулинга с золотистыми вьющимися локонами покатится по полу, моргая при этом и что-то продолжая говорить. А так дошли в принципе без происшествий: девочка рассказывала мне о том, что когда-то у нее тоже были куклы, но они остались в старой петле и Птица пока не может купить ей новые, а я с удовольствием слушала. В принципе, из меня хорошим выходит как слушатель, так и рассказчик в равной степени. Клэр комично помогала мне тащить тяжеленную машинку к комнате Горация, поднимая локти согнутые едва ли не к самым ушам. Мальчик как раз корячился на полу, расчерчивая на ткани наметки для выкроек. Он коротко поблагодарил нас и больше смысла задерживать его у нас не было. Девочка бежала вперед меня, чуть не сбила Ульриха с ног, не заметив его на своем пути, а когда я зашла в комнату, она сидела на постели и внимательно следила за каждым моим движением.       Я аккуратно взяла Саломею с полочки, бережно пригладив ее мягкие волосы и вручила ее Клэр. У нее глаза сейчас сияли, кажется, ярче чем у Люси. — Она очень красивая. Как ее зовут? — Саломея, — я на миг почувствовала себя матерью рядом с маленькой дочкой. — Когда я была маленькой я воображала, что она балерина. У нее гнутся руки и ноги, не бойся. Она хрупкая, конечно, но не настолько. — У нее, наверное, много нарядных платьев? — Да. Хочешь взглянуть? Мы можем переодеть ее в что-то более подходящее твоей игре, — разумеется, она была только за и я, склонившись в три погибели, вытащила из-под кровати пыльную коробку. Там аккуратно была сложена маленькая, но весьма реалистичная одежда. — Выбирай, не стесняйся.       Девочка мгновенно запустила руки в недры коробки, доставая из этой груды пестрых тканей один за одним наряды и прикладывая их к Саломее, прикидывая как это будет смотреться. — Раз она танцует, у нее есть наряд балерины? — Конечно есть, сейчас… — я бесцеремонно переворошила кучку и выудила сначала пышную пачку, а потом и купальник с колготками. Пуанты достала Клэр, долго вертя их в руках и рассматривая. — Фарфоровые куколки очень хрупкие и легко ломаются, — приговаривала я, распутывая шнуровку на корсете платья девушки, в которое она сейчас была облачена. — Особенно их тонкие пальчики откалываются часто, так что рукава нужно снимать и одевать особенно аккуратно, — Я протянула девочке обнаженную куклу и одежду для нее. — В этом нет ничего сложного, давай.       Наблюдать как ее маленькие пальчики наряжают девушку, после каждого действия поглядывая на меня, словно ожидая замечания или одобрения, было очень интересно и я с удовольствием ловила каждое движение Странной. Она долго возилась с лентами на пуантах и мне пришлось объяснять, как они должны выглядеть в итоге и что для этого нужно делать. — Балерины не танцуют с распущенными волосами, — возразила Клэр, когда, казалось, все было закончено и я кивнула, вернувшись к копанию в коробке. — Конечно. Что, ты думаешь, сделать ей на голове? — я выудила пакетик с тонкими лентами и веревками, которые планировала использовать заместо резинок. — Ты можешь сделать ей косы с лентами? Белыми. Это будет очень красиво. Представь, — махнула она руками в смешно-неуклюжем жесте, когда я зажала Саломею между коленей, начиная возиться с прической. — Она кружится, как настоящая балерина, — Клэр встала в подходящую позу, округлив руки внизу и подняв одну ногу к колену совсем как заправская танцовщица. — А ленты развиваются. — Да, очень красиво. Такую прическу ты хотела, — светлые волнистые волосы фарфоровой леди были убраны в длинные косички, с которых до самого пояса свисали тонкие белые ленты. Вышло действительно недурственно. — Через несколько минут ужин, а потом можно я поиграю в нее в гостиной? — она замялась. — Ну конечно. — Спасибо, — прошептала девочка и прижалась ко мне. Настоящая леди, даже пахнет чем-то цветочным, неописуемо-сладким. Так же быстро, как налетела на меня, Клэр исчезла из комнаты, оставив меня одну. Я задумчиво подошла к зеркалу, оглядывая себя с головы до ног. Глаза на выкате, родинки на виске и слева от складки губ, ноги-спички и руки такие же с слишком синими венами и тонкими пальцами. Несуразная, нескладная, неправильная такая. Остервенело расчесываю волосы и долго думаю что с ними сделать. Так лицо дурацкое, а так будто только проснулась и сразу пошла, так еще хуже. Остановилась на двух хвостиках. Енох сейчас опять начнет цепляться к моей одежде, так что этот ворох цветастых тканей я сменяю на… другой ворох, как удивительно! Но уже куда ни шло: платье на бретельках (как и всегда, в прочем) и кардиган. Шило на мыло.             И чего ему не нравится? Тоже мне модник.       Быстро сбегаю по ступенькам, подмечая перед собой Талию, которую обогнать не получается никак, поэтому тихо ругаюсь и замедляю шаг. И так со своей вылазки в «мир» опоздала, так если еще и сюда — все, завещание останется только написать. Весь свой цинизм и сарказм завещаю Еноху О`Коннору. Шестирукая, зайдя в столовую, спешит занять тот стул, что ближе, а я снова мысленно чертыхаюсь. Почему именно мне? Вот почему мне и сесть рядом с Енохом?! Что-то и есть уже не хочется совсем. Но на меня свой взгляд обращает Мисс Перегрин и приходится все-таки сесть. Кажется, юноша тоже не доволен моим соседством. Ну и пусть. — Дети, на пол-тона потише и приступайте уже к еде. Кстати, Ривер, как прошла поездка? Удачно?       Я отпиваю ягодный компот и отвечаю, машинально поправляя волосы: — Да, все чудесно, правда мужчина какой-то странный накинулся буквально с криками сделать ему куклу на заказ. Еле ушла. — Почему же не согласилась? — она так внимательно и пристально смотрит на меня, что жутко становится немного. Я все же начинаю привыкать постепенно к этому взгляду. — Я не работаю по заказам. Не получается просто. Мисс Перегрин, смогу я на следующей неделе снова отлучиться? Просто мне нужно обжечь фарфор будет, в обычной печи это сделать нельзя, а там есть специальная. — Конечно-конечно, — закивала имбрина и взяла в руки столовые приборы. — Сбегаешь от нас? — раздалось над ухом такое тихое и неожиданно вкрадчивое, что я почти вздрогнула. — Еще чего, — фыркнула. — Не дождешься. Ты кушай, кушай, прожуй все, попробуй, а то вдруг у тебя компот соленый.       Он опешил, а Уль поспешил убрать подальше солонку. От нас и от греха. — Ты, — шипит он, как змея, а я поднимаю к нему глаза и понимаю — точно. Гадюка. — Я. Не успела к сожалению. А так хотелось, знаешь ли, — развожу руками и отпиливаю тупым ножом кусочек отварной курицы. Пресная, бе. — Твое счастье, а то он мог бы оказаться на твоей одежде, а тебе же ее еще бабушке возвращать, — улыбается. Этот говнюк улыбается! — И радуйся, что я не бью девочек. — А я бью, так что поаккуратнее с языком. Фильтруй слова, — я указала пальцем на рот и подняла брови. Нет, Енох может быть (и есть) дебил дибилом, но уродом от этого он не становится. Моральным, разве что, но не об этом сейчас. Одергиваю себя и возвращаюсь к глупым попыткам водрузить горошек на вилку. А эти зеленые шарики все скатываются и скатываются раз за разом, что я не выдерживаю и просто их накалываю. — Не тебе мне указывать, перевертыш. — Никак ты не заткнешься, — тихим шепотом выдыхаю я и буквально слышу, как закипает этот языкастый мальчишка. Он уже воздуха в грудь побольше набирает, чтобы начать свою тираду, а я вспоминаю колкие остроты, которыми отвечать буду, как подает свой голос Эмма. — Обычно в романах так все и начинается, а спустя несколько глав у них уже любовь во всю, — она смеется и О`Коннор переключается на нее. Теперь гавкается с этим Мистером Остроумность летающая девушка, а я спокойно кушаю. Нет, совесть не мучает. Да, вкусно и даже не подавилась. Только Алма почему-то не выдерживает и кричит, усмиряя их, а заодно и меня цепляя своим праведным гневом. Эх, а я так надеялась, что в этот раз обойдется без упоминаний меня за столом. Вообще имбрина давно должна была привыкнуть к тому, что каждый прием пищи, на котором присутствуем я и Енох превращается в кладезь колких и обидных цитат, а иногда и в мой Stand Up. Периодически кто-то из салаг — как сейчас Эмма — пытались встрять, но не выдерживали напора и отсеивались так же быстро, как появились.       Енох недовольно сопел под боком и это не могло не волновать. Да вообще хотелось бы снова сесть на привычное место между Эммой и Миллардом, перекидываясь шутками и странными фразочками, но там удачно сидит шестирукая Паучиха. Чтоб ее. После недолгого затишья за столом Сальма принялась уговаривать Ульриха, чтобы тот после ужина в гостиной сыграл на гитаре. Тот как-то неактивно отказывался и в конце концов согласился, когда к девочке с дырой в животе присоединились Хью и Люсия. Я ждала окончания приема пищи, чтобы наконец-то взять в руки старый альбом из крафтовой бумаги, карандаш и все мысли касательно куклы зарисовать туда. Мозг идеями фантанировал под вдохновением, как допингом, тяжелым наркотиком и я на месте ерзала время от времени сама не своя. Наконец, Птица сказала, что все могут быть свободны и я поспешила в свою комнату, а оттуда — в зал. В камине там медленно разгорались угли, согревая комнату, в которой по-привычному холодно, как и всегда в прочем, а мальчик с крыльями тихонько касался струн, извлекая из гитары мелодичные звуки. Разыгрывался. Я примостилась на месте, которое уже давно стало моим — на мягком ворсистом ковре, спиной оперевшись о подлокотник одного из двух широких кресел. Медленно в комнате собиралась толпа, а на кофейного цвета бумаге появлялись первые штришки — намечала положение тела. — Что рисуешь? — рядом со мной приземлился Милл шумно. Он заглянул под руку мне, разглядывая наброски. — Эскиз для куклы. Чтобы не забыть, — поясняю я, плавной линией обводя руку девушки на рисунке. Ребро руки привычно пачкается серебром грифельного карандаша. Миллард мычит что-то вроде «Не буду мешать» и уходит к Фионе. Я вырисовываю руки с черными чернильными разводами отдельно на пустом клочке бумаги, крючковатые пальцы длинные, что почти бутафория.       Когда собираются почти все, Герман выбивает первый аккорд. Он играет хорошо, но немного резко, а может так и надо. Мой слух не заточен под гитару. В принципе не под звуки. Но вскоре, когда несколько листов крафтовых исписаны с двух сторон, а все почти детали подмечены, я тоже начинаю подпевать. Ангел много играет Beatles, но это даже хорошо, наверное. Я знаю наизусть достаточно их песен, чтобы подпевать. Клэр всем вокруг хвастает моей куклой, прыгая с ней по комнате и изгибая Саломею в разных немыслимых позах. Из балерины она стремительно становится гимнасткой. И Еноху показывает, что меня, конечно, не радует, но он с недовольством подмечает, что работа хорошая. Потому что понимает — не моя. Родителей. Подарок на четырнадцатилетие. Это последний День Рождения, который я отметила с ними. Последний год, когда я была с ними. Потом Эйб, побег, петли, странная жизнь. — Все мы живем в желтой субмарине, желтой субмарине, желтой субмарине, — напевала я под нос себе. Герман пытался обучить Люси игре на гитаре, но на стальных струнах это сделать почти нереально, девочка постоянно жаловалась, что больно пальцам, но инструмент из рук не выпускала. В полумраке комнаты ярко светились ее глаза даже под очками. Фонарик.       Я уже давно закончила с рисованием и теперь просто грела уши, приложив голову на пахнущий чем-то убаюкивающе-пыльным, точно подушка, подлокотник. Усталость накатывала волнами, а время за беседами и песнями пролетело невозможно быстро. Только младшие бегали по комнате неугомонно, не выпуская Саломею из рук. Шел десятый час. Мисс Перегрин, дымящая трубкой у приоткрытого окна, выпустила последнюю струйку дыма и обернулась к нам. От запаха табака тошнило. — Так, дети, и так я вам дала больше времени, чем надо. Тридцать семь минут десятого. По кроватями.       Я, сонно потирая глаза и зевая постоянно, вышла в числе первых и не сопротивляющихся, совсем позабыв о кукле. Хотела, вспомнив, вернуться, но махнула на эту затею рукой, решив, что заберу завтра. Никуда она не денется.             Никогда я так не ошибалась.