И она ощущает ее сполна
***
Я словно выбиралась из болота. Вязкого, топкого, затягивающего лишь глубже. Глаза болят, и от слез слиплись веки. Шея затекла. — Ривер, — протянул певучий голос, и теплая ладонь коснулась плеча. Часто моргая, я заерзала на подоконнике, и один из стеков с грохотом упал на пол. Все еще хотелось спать. — Давай, вставай. Завтрак через двадцать минут, — улыбалась Эмма. — Я не пойду, — отозвалась я хриплым ото сна голосом, протирая глаза. Будто и не спала вовсе. — Принести тебе сюда? — понимающе спросила она. Я категорически не хотела лишний раз видеть Еноха и в гробу видала все эти наказания. Не стоят того. — Если тебе не трудно, — сконфуженно кивнула я. Мышцы будто задубели и разогни ногу — услышишь скрип. — Скажу Птице, что тебе нездоровится. О имбрины, это ужас, — вздохнула она, бросив взгляд на мои руки, которые я все пыталась спрятать. — И вовсе нет. Бывает хуже. Заживут, — отмахнулась я, а девушка, бросив взгляд на наручные часы, пообещала мигом вернуться и быстрым шагом покинула комнату. Я раздосадованно оглядела конечности. Все в алых бороздах, немного покрасневшие вокруг, неприятно ноющие болью, словно в растянутой мышце. Хотелось просто завалиться в постель и так проспать весь день, но Енох же. Енох, пустота его подери! Когда я поправляла кардиган, Эмма вернулась с тарелкой в руке. Я долго благодарила ее, попутно отвечая на ее никуда не ведущие фразы. Ушла она так же быстро, а я, хрустя морковкой, принялась подбирать с пола рассыпавшиеся стеки и дотсы, вместе с этим пытаясь привести бюстик куклы в божеский вид. С лицом и головой я официально закончила. Болела голова и ссадины, а шерстяные высокие носки, которые мне пришлось надеть, чтобы скрыть порезы на ногах, сильно скользили по полу. Сегодняшний день грозился закончиться переломом. Буквально все валилось из рук. — Мисс Голгарт, вы не можете, ссылаясь на плохое самочувствие, не посещать завтраки, чтобы выкроить себе лишнее время побыть в одиночестве, — раздался громкий укоряющий голос. Я вздрогнула. — Да, простите, Мисс Перегрин, такого больше не повторится, — попыталась я отмазаться, чтобы не продолжать этот постоянно обвиняющий разговор. — Верните посуду на кухню и ступайте отбывать наказание, — благо, с едой я уже закончила. Стараясь не уронить — и как Эмма это дотащила? — я нагрузила полные руки и, шатаясь, двинулась на кухню. По пути обратно, я в своей комнате забрала начатую грудь, несколько стеков, дот и книгу. Это будет крайне долгий день. В комнате некроманта по обыкновению своему было прохладно и пахло чем-то кофейным. Горьким и тяжелым. Я не сразу увидела хозяина комнаты — он вышел из тени с головой куклы, когда я раскладывала принесенные вещи на подоконнике. — Снова украла одежду у какой-то бабушки? — выдал он скептически. — Твои куколки постарались, — скривилась я и чуть засучила рукава, вместе с этим приспуская носки. Порезы были видны слишком ярко, чтобы не заметить. Енох распахивает глаза широко-широко, стирая остатки былого прищура, и чуть приоткрывает рот. Что это, удивление? О Птица, вот он — актер без Оскара. Ну серьезно, я не верю никак, слишком яркая для некроманта эта эмоция. — Я… Они должны были только напугать тебя, — он замялся. — Им это удалось, не беспокойся, — смешок вышел неуверенным, даже нервным каким-то. Глядя на его лицо без той спеси, разглаженное удивлением, пусть и напускным, я постепенно начинала верить в искренность его эмоций. Нет, бред. — Не утруждайся, актер из тебя так себе, — отмахнулась я и уселась на подоконник. Почти весь он был закрыт шторами и это было моим ограждением от Еноха. Здесь, как и на моем подоконнике, лежала мягкая подушка, которую я подложила под спину. Из-за окна тянуло свежестью. Через щель между бордовыми шторами и стеной, я внимательно наблюдала за любыми действиями юноши. Вот он, кидая отрывистые взгляды на слегка колышущееся от моего дыхания полотно, переставляет предметы на столе, переносит ближе стойку с хирургическими, как я поняла, приспособлениями. Вот скальпель цельно-стальной, а вот зажим я вижу и еще множество других предметов, предназначение которых я представляю смутно. Вот он уходит куда-то к дальней стене, где шторой отгорожена кровать, а возвращается с перчатками и клеткой. Там копошатся мыши, которых, как огня, боятся кисейные барышни. Они своими розовыми лапками с почти человеческими пальчиками цепляются за прутья решетки, вскарабкиваясь выше. От предчувствия чего-то нехорошего, у меня холодеют пальцы и вылепливать ключицы становится не так удобно. — Что ты собираешься делать? — мой голос в тишине комнаты раздается слишком резко и громко. Непривычно. На мой вопрос Енох отвечает косой зловещей улыбкой и открывает клетку. А маленькие грызуны от его руки прочь разбегаются, к решетке прижимаются. Лишь бы, лишь бы… Но Енох не из тех, кто испытывает жалость (или вообще что-то испытывает), поэтому он грубо и резко хватает одного серого мышонка, вытягивая того из клетки. Жертву выбрали, расслабляйтесь, ребят. Малыш отчаянно кусает юношу за руку и на том месте быстро проступает алая капля. Енох грязно ругается и встряхивает рукой, от чего кровавая бусина срывается на пол. Все внутри замирает, и я уже не таясь слежу за некромантом. А он взгляд мой своими глазами темными ловит и словно коршун когтями — не отпускает, буквально заставляя смотреть дальше. Шикает на маленького мышонка и зубами натягивает плотные перчатки на руки по очереди. У мыши паника, она цепляется за все, что можно, старается вырваться, но какой в этом смысл? Когда Енох заносит над мышкой руку с поблескивающим в тусклом свете скальпелем, я не выдерживаю. Подрываюсь с места. — Не смей, — хватаю я его за руку. — Сердобольная какая, посмотрите. Мне нужны сердца, перевертыш. — Вон у тебя их сколько, — обводя спешно рукой целый стеллаж с банками разными, я все еще пытаюсь выцепить грызуна, но все бесполезно. — Нужно свежее и маленькое. Ривер, отстань! — восклицает он, и я резко возвращаюсь на место. Спорить с О`Коннором бесполезно. — Я выпущу всех твоих мышей, — глухо отзываюсь я на прерванный писк. Его руки в крови, а на пинцете бьется сердце. — Вперед. Я новых найду. — Какая же ты сволочь. — Ага, — доволен, словно бы я ему комплимент сделала. Нельзя быть таким. Грудь из полимерной глины выходит не такой, как хотелось, и в этом — я уверена — Енох виноват. Даже самые неудачные живые марионетки чувствуют больше, чем их создатель.Самая неудачная кукла.
Когда я открываю книгу — вижу буквы, словно незнакомые, не слова. Не читаемое. Тело обволакивает нечто мерзко-липкое и неосязаемое. Руки влажные. За шторой — металлический грохот, скрип и сосредоточенное дыхание. — Сколько тебе лет? — спросила я, чтобы получить подтверждение или опровержение одной гипотезы, буквально вспыхнувшей в мозгу. Некромант фыркает, но отвечает: — Сто десять или сто одиннадцать, — машет он рукой небрежно. — Ну, тогда это все объясняет, — быть Странным тридцать лет — запредельно много и так, а ему больше сотни. Юноша просто все эмоции запрятал так глубоко внутрь себя, что наружу из не вытащишь. Да и не для кого, потому что Оливия погибла. Да и незачем, потому что сразу же станет больно. Да и нечего, потому что отмерли за ненадобностью. — Что еще объясняет? — То, как ты себя ведешь, — смысла, отмахнувшись, умалчивать, нету, потому что в любом случае он выпытает, и не то, чтобы я из тех, кто быстро сдается, но склок не хотелось. Объятая усталостью, я чувствовала себя амебой. Прислонив лоб к холоднющему стеклу, я безучастно следила за детьми, бегающими по площадке с сочной яркой травой. Сальма прыгала через руку Ульриха, как через скакалку, а крылатый мальчик катал Клэр, взмывая в воздух взмахами сильных бежевых крыльев. А я тухла в темной комнате. — За сотню с небольшим лет я бы тоже стала такой Пустой. — Не надо, — шипит он, прерываясь, четко выделяя каждое слово. — Меня жалеть. — Еще чего. А мышек вскрывать тебе не помочь? — Ты такая… девчонка. — А ты такой наблюдательный, — с легкой самоуверенной улыбкой парирую я. Смешок застывает на губах, так и не сорвавшись. Разве что кашлем приглушенным. Довершая бюст, я кусаю заусенцы, нервно облизывая губы. Это всегда трепет. Под конец, ещё раз оценивающе глянув издалека, я выставила полость внизу дотс, да так и двинулась из комнаты. — Ты куда? — почти спокойно, скептически оглядывая. Я старалась не смотреть туда, где пахло кровью и года гремел металл друг об друга. На рабочее место Еноха. — Отнести детальку в комнату. Я закончила с ней. Может, успею поставить запечь. — Даже не думай, Птица заметит. — Тоже мне, — фыркнула я, но про себя решила, что это и правда подождет до вечера. По пути в комнату, я встретилась с Джейкобом, которому одними губами прошептала: — Помоги мне. — Что там? — рассмеялся юноша, следуя за мной. — Все очень жизнерадостно. Мышку вот вскрыл. Я от этого запаха формалина и спирта скоро отойду в другой мир. Нормальный человек долго там не продержится. — Но Енох в своей комнате сидит безвылазно. — Джейк, я сказала нормальный человек, — мы оба тихо рассмеялись, пока я устанавливала надетую на спицу грудь из пластики в горку из мятой фольги и накрывала его ещё одним ее слоем сверху. — Забери меня, блин, оттуда, я скоро вздернусь, — начала я ныть, сгорбившись, и едва ли не повисла на плече парня. — Могу тогда веревку и мыло подогнать. — Не смешно. Сам бы на моём месте пробыл. — Я почти был. Енох ещё не показывал тебе цирк с куклами? Я поежилась. — Н-нет. Пока нет. — Ух, — присвистнул Якоб. — У тебя еще все впереди. Не завидую. Хлопнув меня по плечу, он ушел. — Предатель, — сама себе сказала я и, забрав то, что осталось от брикета с полимерной глиной и пару перламутровых бусин, сама направилась к Еноху. Я испытывала странное ощущение нереальности происходящего и головокружение. Словно не со мной, словно сон, словно пьяная. Но я почти слышу звон разбившихся надежд о том, что это грезы, когда, распахнув дверь, вхожу. Потому что Енох О`Коннор, этот заносчивый и грубый Енох О`Коннор, слишком настоящий.Суровая реальность.
Не хочется ничего говорить, хочется вернуться на подоконник, как на насест, и, сжав добела губы, ждать чего-то. Покрываясь сетью паутины, ждать окончания наказания, чтобы потом больше ни разу не увидеть так надоевшее лицо. Бледное лицо, почти болезненное, в обрамлении черных кудрей. Он словно демон. Да, так и есть. Демон, что возвращает жизнь и так же легкомысленно ее забирает назад. Но проходя мимо его рабочего места, я задерживаюсь, скользя подушечками пальцев по неровной поверхности стола. Юноша уже стер кровь и теперь остался один только тошнотворный запах. И холодная уже тушка с серой шерстью и кожаным хвостом-червем. Я касаюсь едва-едва мышиных ушек, стараясь уловить в ее черных глазах, будто бусинах, что-то. Не брезгую. Смерть — естественное. А то, что делает Енох — нет, потому что оно обратное. Он ведь может оживить эту мышку, чтобы она вновь задорно бегала по клетке среди своих собратьев, чтобы острыми зубками пожевывала прутья клетки. Но он не будет чисто из вредности. Потому что мне нужно это. Принципиальный некромант, какая комедия. — Не боишься мышей? — осведомляется он зачем-то, выхватывая из-под моей руки, что порхает по мягкому меху на ушке животного, трупик. — Мертвых уж точно, — отвечаю я неожиданно спокойно и сама же себя одергиваю. Не забывай, Рив, кто он такой и что тебе говорил. — Какое тебе дело до меня? — Ты права, никакого. Потеряйся где-нибудь и не мешай, — хмыкнув, бросил он, и в моей голове мимолетно пронеслась мысль о том, что, может, у нас начал налаживаться контакт, да я все сбила. Не, это он. Определенно Енох во всем виноват. А как иначе?Противоречишь сама себе.
Это как на экзамене в тесте зачеркивать правильный ответ, меняя его на неверный. И до самого оглашения оценок быть уверенной, что сделала все верно. Наивно и глупо. Так по-детски. Так по-человечески. Так, как Енох не может. Я уронила одну ногу с подоконника и теперь она безвольно болталась внизу, колыша тяжелые шторы. Под настойчивым прищуром в руках появлялись первые смутные очертания нижней части туловища. Урса была на редкость сухопарой и долговязой, со временем все больше теряя в своей неряшливости любые проявления женственности. Но мальчик, умеющий перемещаться с места на место в один только миг — способный к телепортации — все равно хвостом таскался за ней. Его звали Скотт и глаза у него были настолько голубые, что глянув в них, абсолютно теряешь нить беседы. Сальма сказала, что самолично видела, как, пытаясь спасти Урсу, он неудачно перенесся. Грудью на ограду. Как на кол.И его глаза потускнели раз и навсегда.
Таким смешным был, балагуром, но только в присутствии девушки с чернильными руками. Она, говорят, проливала по нему черные слезы, пока многократная оружейная очередь не повысила содержание металла в организме у нее многократно. Я равнялась на Урсу, всегда стремилась быть хоть немного быть на нее похожей, и известие о ее смерти далось мне тяжелее всего. Чтобы не услышать хруст надломившегося еще раз твердого стержня внутри, который не давал мне опустить голову и сгорбить спину, я взялась за куклу. Так частичка ее навсегда останется со мной. Я шмыгнула носом, стараясь отогнать неподходящие мысли. Не хватало еще в присутствии этого выскочки расплакаться. Я вообще не должна плакать. Не нужно. Урса не любила, когда плачут. Я не буду. Я сильная. Не в первый раз хоронить близких. Надеюсь, конечно, что в последний, каждый раз надеюсь, но как-то не выходит. Для платья, которое, не снимая, носила изо дня в день девушка, придется снова метнуться в настоящее за помощью к Чоп-Чопу. Он-то точно знает, где можно достать настолько мелкое кружево, чтобы на кукле казалось уменьшенной версией обычного. В щели, в которую я подглядывала ранее, было видно, как кропотливо парень, низко склонившись над своей работой, пришивает к месту, где у куклы должна была быть рука, когтистую лапу какой-то птицы. В целом его «пупс» представлял собой не самое приятное зрелище: одноглазый, грязный, местами порванный, весь опутанный какими-то нитями, с хвостом той самой мыши, торчащим изо рта, и тонкой гитарной струной, приделанной к другой руке. Мне вдруг стало интересен смысл создания этих убожеств в таком количестве. Разве увлекает так изо дня в день делать одно и тоже ради нескольких (если повезет) минут кровожадной борьбы неизвестно за что? Лично я видела в этом одну только жестокость и незнание куда деть такое количество свободного времени. А мог бы ведь чем-то путным заняться, хотя… С такими увлечениями и характером в целом юноше будет трудно перестроиться на нечто менее жестокое и бесчеловечное. Он вдруг поймал мой взгляд и одарил такой улыбкой, что застыла в жилах кровь. Я поспешила вернуться к своему занятию, пристыженно пряча глаза. И все-таки Енох О`Коннор — худшее, с чем мне пришлось столкнуться сразу после пустот. В дверь тихо постучали, а потом в проем просунулась вихрастая голова с очками летчика. — Давайте, голубки, заканчивайте дурью маяться и на обед, — как-то странно улыбаясь, проговорил Хью и, едва сдерживая смех при виде наших вытянувшихся лиц, поспешил закрыть дверь, чтобы не получить по лицу от некроманта. Я бережно сложила начатую часть тела и проворно соскочила с подоконника. Правда, после этого ненадолго запуталась в бордовом полотне, но не суть. И вправду хотелось есть. — О, ты еще жива, — улыбнулась мне Бронвин, встретившая меня в коридоре. — С горем пополам, Винни. Кажется, Енох и вправду пытается загнать меня в могилу, — хмуро поведала я, почесав затылок. Это я делала исключительно на нервной почве и только благодаря свойствам петли там не образовывалась плотная короста. Только постоянно ноющее пятно, которое иногда кровило, если я особенно усердно скребла ногтями. — Странно, что до тебя дошло это так поздно. — И цепляет постоянно, отвлекает как-то. А у меня сроки, — пожаловалась я уже за столом. — Что за спешка? — На следующей неделе выставка должна быть. «Живой фарфор», я до нее должна успеть куклу доделать. У меня целый свой стол будет. — Выставка? — оживилась Люсия. — Ну да. Куклы всякие и тому подобная лабуда, — без особого ажиотажа поведала я, прихлебывая суп. — Мисс Перегин, — завопила Клэр, что я поморщилась. — Вы нас сводите? Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мы очень хотим посмотреть на выставку! — В целом нет ничего такого, чтобы ненадолго развеяться. К тому же Чоп… мистер Чонси Чопстер тоже является Странным и примет нас, как подобает, — заметила я, но быстро стушевалась под грозным, почти угрожающим взглядом Мисс Перегрин. Гиперопека в чистом виде. — Я все-таки не думаю, что это хорошая идея, — задумчиво протянула Птица. По голосу было понятно, что она стоит в шаге от согласия и нужно было лишь немного надавить. — Если вы переживаете за то, что кто-нибудь найдет в нас что-то странное, то способность Чонси заключается в убеждении. Никто из гостей не выйдет из павильона с мыслью о чем-то более необычном, чем реалистичные фарфоровые куклы, -попыталась я убедить Алму и, кажется, мне это удалось вкупе с молебным нытьем младших детей и клекотом близнецов. — Я подумаю над этим, как над подарком на Рождество, — уклончиво ответила она и радостный гул разнесся по столовой. Все тут же обратились ко мне с расспросами о том, что ожидает их на той выставке, а я мысленно надеялась на то, что Еноху именно сейчас не приспичит строить козьи морды на любую мою фразу. — Закрой рот обратно, — сухо бросила я, когда заметила недовольное выражение лица юноши, и раскрытый в попытке высказать свое недовольство рот. — Мисс Перегрин, это будет в следующее воскресенье в четыре часа после полудня. Тут не так далеко есть автобусная остановка, так что мы вполне можем доехать. — Я сказала, что только подумаю, Ривер. — Да, хорошо, — поутихла я. Кажется, тема с выходом наружу была официально закрыта. Остаток трапезы я провела окруженная возбужденным щебетом детей, отвечая на множество вопросов от Эммы и Милларда. — Кто такой этот Чонси? — спросил он недоверчиво. Да, я бы тоже человеку с таким именем сразу не доверилась. — Вообще я зову его Чоп-Чоп, но для представлении Мисс Пи это вряд ли бы подошло. Он мой хороший знакомый, живущий в Лондоне. Этот дурень состоит в сообществе Странных, которые всячески отвергают жизнь в петлях. Но он адекватный и не несет «это благо в люди», — поспешила пояснить я. — Просто хочет прожить не такую длинную, но полную жизнь и, может, завести детей даже. Правда, я сомневаюсь, что он найдет кого-то. Слишком… манерный, — Я не думаю, что слово «гей» за столом будет уместно, но Милл и так меня понял без лишних разъяснений. Всегда понимал. — Это он организовывает выставку? — поинтересовалась Эмма, заговорщически склонившись ко мне. — Нет, один его друг, но Чоп-Чоп предоставляет почти два десятка столов для своих поставщиков. Он устраивает торги за куклы. Несколько моих висят почти год, и я надеюсь, что после «Живого фарфора» они скаканут вверх, а Чонси не прозевает, когда нужно будет их снять. Вообще от меня не так много кукол будет, штук пять всего, может чуть больше — я сразу свои работы распродаю, не держу при себе. Знаешь, через несколько месяцев глаз начинает замечать разные косяки и хочется переделать. Только с Саломеей не так. — И много там еще таких как ты, кукольников, будет? — спросил Миллард, с трудом разрезая мясо. Птицу кто-то отвлек и стейк получился, как подошва. Благо, вкусный. — Ну, достаточно. Еще менеджеры всякие, покупатели и продавцы материалов разных. Может, подцеплю что-нибудь. А вообще куклы же не только из фарфора делают, еще есть ЛаДолл*, полиуретан, — я поморщилась. — Полимерная глина в конце концов, папье-маше, застывайка… Много всего. Но это уже, по-моему, извращения. — У тебя просто древние взгляды, — усмехнулся юноша. — Да, скорее всего. Я старой школы, а может, просто руки не тем концом вставлены, — парень больно ущипнул меня за бок и с губ сорвался короткий приглушенный визг. — Эй, за что?! — Руки у нее не тем концом вставлены. Я твою куклу видел и будешь принижать свои способности — еще раз ущипну, - сурово, но с сквозящей в словах улыбкой отозвался невидимка. — Без этого автору никуда. Любим мы на комплименты нарываться. И да, если буду сильно дурить — можешь ущипнуть. Собственно, так он и поступил. Дальше последовал мой смех и попытки ущипнуть в ответ, его хохот и крик кого-то из младших: — Тили-тили тесто, Ривер и Миллард жених и невеста, — за этим последовал очередной взрыв хохота и мы тоже рассмеялись. — Оставьте свои брачные игры на вечер, когда это не будет портить никому аппетит, — отозвался Енох, кривя губы. Конечно, куда же без его комментариев. А я-то расслабилась уже, наивная. — А что, завидно? — сощурилась я хитро, а потом широко улыбнулась. Сейчас даже кривое выражение лица некроманта не могло испортить мне настроение. — Пфф, еще чего, — фыркнул О`Коннор, а за этим последовал радостный вскрик Хьюго, который подхватили все: — Еноху нравится Ривер! — Неправда, — возразил Миллард, за что быстро поплатился. — Милларду нравится Ривер, — запели все под почти смеющуюся улыбку имбрины. — Да не нравится она ему! — Не выдержала Эмма. Я закатила глаза. — Эмме нравится Ривер! — Запели детки, а Енох излишне громко сказал: — Никому не нравится Ривер. — С этим я не могу не согласиться, — улыбнулась я, возвращаясь к еде. Тут же на лоб мне легла теплая невидимая ладонь, от которой я в испуге отшатнулась. Неожиданно. — Ты не заболела? — а в ответ на мою вопросительно выгнутую бровь, пояснил. — Ну, соглашаешься с Енохом. — Да нет, нормально все, это все подростковый максимализм. Ну, типа меня никто не понимает, я никому не нравлюсь, такие заморочки. Постоянные семнадцать лет дают о себе знать, — поморщившись, улыбнулась я только чтобы успокоить Странного. — Не знакомо? — Как-то нет. — Ну тебе сколько лет? Сотню? Чуть меньше. Ты это уже пережил, а мне только предстоит. Быть Странным то еще удовольствие. — Это да, — улыбнулся, как мне показалось, юноша. Это было достаточно неловко. Еда мне казалось какой-то пресной и кусок в горло не лез. Все вокруг было каким-то не таким. Из-за стола я вышла в смешанных чувствах, абсолютно не зная, что мне делать, но тут откуда ни возьмись образовался Енох и, взяв меня за локоть не очень галантно, потащил к выходу. — Ну и куда мы? — недовольно осведомилась я, потирая локоть. — С обрыва тебя сброшу, — м-да, парень, если ты так шутил, то больше не делай так. Не твое. — Замолчи и иди рядом. Потеряешься — не буду искать. И без визгов, когда придем, Мать Тереза недобитая. Я недовольно фыркнула, но смолчала. Мы прошли через лес, где пахло сыростью и немного цветами, где мох и лишайник покрывали толстые стволы деревьев, которых еще не срубили ради какого-нибудь торгового центра. Потом мне предстояло внимательно ступать по следам Еноха, чтобы не завязнуть в болоте, а парень, как назло, будто бы убегал от кого-то. Но мне казалось, что он специально спешил так, чтобы мне было сложнее запомнить правильные места, на которые нужно вставать. В конце концов, пока я, поминая имбрин через слово, оттирала свои туфли листком, мы вышли на кирпичную дорогу на базар. Тут тихо переговаривались между собой сотни голосов, словно боялись быть услышанными, будто бы из-за излишне громко брошенной фразы, небо разрежут Мессершмитты. Это выглядело бедно и испуганно, грязно, словно мальчишка-оборванец, которому я отдала сэндвич, когда только прибыла в Дартфорд. Этот город, не раз подвергнутый обстрелам, боялся лишний раз вдохнуть. Я чувствовала себя неуютно, неуместно, словно дамой в бальном платье посреди хлева со свиньями.Будто бы я была виновата во всем этом.
Енох казался мне невозмутимым, пробираясь через толпу людей с трясущимися руками и безумными глазами, выменивающих шило на мыло. Пытающихся снова вернуться в себя, пока очередная бомба не упадет на город, разнеся в пыль несколько домов. — Зачем мы сюда пришли? — немного испуганно спросила я, стараясь как можно ближе держаться к юноше, чтобы по правде не заплутать среди этих потерянных душ. Некромант не отвечал, сосредоточенно глядя куда-то вперед себя, идя по давно заученному, выверенному маршруту. Мы свернули в один из переулков, где войной веяло намного меньше. Тут с счастливым визгом резвились маленькие чумазые детишки, а несколько мальчишек постарше играли в карты. Кажется, Енох вел меня продать на органы, потому что мы все дальше и дальше углублялись в полнейшую глушь. Слава Птице, я не увидела ни одного разрушенного (совсем) дома, иначе, думаю, это сильно пошатнуло мою психику и без того не очень крепко стоящую. Это здание было грязное, но не покосившееся хоть, и над дверью висела небольшая вывеска, держащаяся на только одном креплении из двух и сильно качающаяся на ветру. «Кукольный госпиталь». Я подмечаю что где-то раньше видела нечто подобное. Шуточная мастерская кукол была в Санкт-Петербурге, где я была проездом, чтобы перейти из одной петли в другую. Оказалось, по-английски там почти не говорят и объяснять, куда мне нужно попасть, приходилось буквально на пальцах. Юноша толкнул пронзительно скрипнувшую дверь и взглядом поманил за собой. Да, пожалуй, на улице оставаться мне не следует. Тут пахло клеем и резиной. Неприятно и тошнотворно, до головокружения душно. Всюду: с полок и столов, пола и даже потолка — на меня смотрели своими пустыми глазницами или неживыми стеклянными глазками, эти пупсы. Уродливые и пугающие. — Это все похоже на фильм ужасов, — протянула я, оглядываясь по сторонам. Мама, забери меня отсюда. Но Енох был здесь, как в малине. Детальки, запчасти, разные части тела кукол, которые были ему так необходимы в создании марионеток. — Рад, что тебе неуютно здесь, — ухмыльнулся косой улыбкой юноша, уходя все дальше и дальше вглубь магазина. Как я поняла, это был именно магазин. И единственным его покупателем был Енох О`Коннор. Парень вел разговор с продавцом, которым оказался седовласый старичок с странных очках и немного безумного вида, пока я внимательно разглядывала товар. Вот ручка фарфоровой куколки. Кажется, это Флюмо. А вот глазки из эпоксидной смолы. Я делала похожие. Мы не гуляли долго. Мы вообще не гуляли. Только по пути обратно мне пришлось наступить на горло своей гордости, выпросив у Еноха небольшую плюшку маленькому мальчику с кожей цвета мела и впалыми скулами. Юноша обозвал еще раз меня Матерью Терезой, но согласился. Я поклялась вернуть деньги. — Енох, я… вот, короче, — в положила перед ним монетку в пол доллара. В военное время, оказалось, выпечка — достаточно дорогое удовольствие. — Забери обратно. Это смешно, — буркнул он, пришивая к телу куклы уже шестую по счету ногу, венчающуюся вилкой. — Я сказала, что отдам. Не хочу всю оставшуюся жизнь выслушивать упреки в свой адрес по поводу не возвращенного полтинника. — Забери и не раздражай. Гордая она, поглядите. — Не гордая, а честная, — все толковала свое я. Горели уши. Это бессмысленный спор. — Ты весь день будешь шутки шутить? — приподнял он бровь. — Забери. Эту. Чертову. Монету. Это было делом принципа. — Хорошо, — я тряхнула волосами. — Но если хоть раз припомнишь это мне — я руки при себе держать не буду. — Даже не сомневаюсь, — фыркнул Енох, когда я уже возвращалась на подоконник. Это место стало моим собачьим ковриком, на которое я из раза в раз возвращалась. Выглаживая стеком выпирающие ребра, я поняла, что дождалась. Он прошептал что-то непонятное и нечто заурчало. Это были точно не близнецы. Спустив одну ногу, я увлеченно наблюдала за разворачивающимся по истине театральным представлением для одного зрителя. Неуклюже покачиваясь, ища баланс, на ноги поднимается самая человекоподобная кукла, у которой во рту извивается мышиный хвост. Второй же пупс, тот, что на шести ногах, вскакивает резво и передвигается, как паук, клацает беззубым ртом. Я ежусь. Жуть и тошнит. Не фанат такого, но взгляд не отвести. Как магнитом. Как гипнозом. Двуногая кукла щелкает струной, как хлыстом на пробу и вторая марионетка шипит почти что. Склабится. Она тычет острой вилкой сопернику в ногу, оставляя четыре дырки, пытается взобраться на тело пупса. Струна, перехваченная второй когтистой птичьей лапой отсекает одну из ног «пауку» и тот заваливается на один бок. Звереет. И пытается подняться на две ноги. Не получается, шатается, получает толчок в корпус и заваливается на спину, обнажая отверстие с бьющимся прямо на воздухе сердцем. Прежде, чем птичья лапа его подцепит, выдирая из груди с корнем, кукла напарывается на одну из вилок и сама на ней оставляет свое сердечко. Ничья. Оба тела замертво падают, издавая посмертный писк. Кажется, меня мутит. Нужно попить воды. А я вместо этого ловлю взгляд темно-ореховых глаз, ожидающих хоть какой-то реакции. Но я не могу солгать. — Это самое ужасное, что я когда-либо видела, — бросаю недовольное и, кажется, в этот момент, слышу грохот разрушаемых мостов, которые начали между нами возводиться.Я их уничтожила одной фразой.
Вода кажется сладкой, слишком холодной и словно я дорвалась до нее впервые за день. Есть не хочется несмотря на то, что скоро ужин. Не явиться на него нельзя, но перед трапезой придется предупредить имбрину, что кушать я не буду. Странное отчаянье разливается по телу, острой иглой оседая в мозгу, когда я поднимаюсь наверх, не обращая внимания на идущих мимо ребят. Отношения ведь начали налаживаться… Что это? Угрызения совести? Енох никогда не сделает первый шаг и мне нужно быть умнее. Тем более, быть умнее Еноха не так уж сложно. — Енох, — обращаюсь я к нему чересчур мягко, опираясь руками о стол, на котором еще лежат два этих тела. — Я, наверное, погорячилась, — В его глазах — злоба и обида, как у ребенка, которого не похвалили за рисунок. — Но почему именно куклы? Почему именно такие? Можно попробовать сделать их из глины или сшить из ткани. По-моему, это будет здорово. Из глины. Попробуй. — Да не лезь ты. Можно подумать, что-то понимаешь. — Я пытаюсь понимать, — так это унизительно — искать с марионеточником общий язык. — У тебя отвратительно получается, — морщится он, но по глазам я понимаю, что в следующий раз на столе найду кусочек глины. Мягкой и теплой. Так легко его понимать, читать, как книгу, пусть и сейчас — только чуть открытую. Временами мне удается распознать то, что находится там, за этой маской напускного безразличия и надменности. Наверное, потому что мы похожи.Марионеточник и кукольница.
Каждому, кто скажет, что мы — хорошая пара, лично дам затрещину. Играть в темноте в Тетёру — старую детскую игру, типа «Ручейка» — с детьми весело. Особенно когда некромант почти не отпускает своих привычных острот, а книгу читает, попивая какао. Ту самую книгу, которую взял у меня. Я же иногда морщу нос, несильно веря в происходящее, и надеюсь, что все же мы найдем общий язык. Когда-нибудь, да найдем. Я, к сожалению, не умею долго злиться и вообще не злопамятная, так что уже на следующий день после ссоры чувствую острые уколы вины. И ищу способы незаметно примириться. Чертова совесть! — Тетёра шла, моховая шла, шла по камешкам, по завалинкам. Сама прошла, всех детей провела, — читаем мы с Эммой заученный стишок, пока ребята — и маленькие и взрослые — ручейком пробегают под нашими сцепленными руками, путаясь чуть ли не в узлы. — Одного ребеночка оставила! Мы опускаем руки вниз, заключая в кольцо рук Фиону. Она встает вместе с нами, цепляясь своими руками за наши, и все начинается сначала. И так раз за разом под хохот и глупые комментарии, пока не остается один игрок и мы не выбираем двух новых водящих. Эту игру предложила я, вспомнив, как в одной из многочисленных петель мы играли в нее, и дети были в восторге. Потом подключились и все остальные, только Енох сидел, скептически на нас поглядывая и Талия вновь что-то вязала, внимательно считая петли. Губами потрескавшимися ведя отсчет. Проходит где-то час перед тем, как я пасую, поднимая руки вверх шутливо. — Все, все, ребят, я устала. Дальше без меня. — Ну нет, Рив, — тянет Сальма, но я категорична. — Я устала. Завтра сыграем еще. И почему именно я нужна вам? Сыграйте в «Хитрого лиса», — предложила я. Дети выбрали ваду — Джейкоба — и встали в линию в нескольких метрах от него. Они медленно двигались в сторону Якоба, но когда он оборачивался, замирали. Тех, кто шевелился, парень отправлял назад. А я сидела в противоположной от Еноха стороне дивана и, подобрав под себя ноги, с довольной улыбкой наблюдала за игрой. Спать я ушла сама и в числе первых, но проспала всего час, уснув в семь часов, но зато имея на руках полностью законченную мастер-модель, снятые с неё формы и застывающий в них шликер. Правда, я пренебрегла грунтовкой, но, надеюсь, это не будет сильно заметно. В случае чего, отшлифую. Колготками. Вообще, капроновые колготки - лучшее, чем можно вообще шлифовать куклу. Я легла спать, когда от усталости уже мутило. А в грезах мне кто-то постоянно шептал на ухо одну-единственную фразу, от которой бросало в дрожь.Марионеточник и кукольница.