Обними меня крепче

+1 Кацуки Юри совсем не тактильный человек. Все, кто провел рядом с ним хоть немного времени, подтвердят это. Это не потому, что он японец, нет. Его родители вырастили его с сестрой с изрядной долей объятий и поцелуев и всегда были щедры на ласки. Он вырос, привыкнув, что для Мари в детстве был живым плюшевым мишкой. И для Юко — Юри вспоминает, как сильно он краснел, когда Юко брала его за руку и они вместе шли на каток. Минако-сенсей и ее случайные касания, поддерживающие объятья после соревнований, если он проигрывает, и радостные, если выигрывает, тоже привычны для него. Когда Пхичит обнимал его, у Юри заняло около трех месяцев, чтобы привыкнуть и чувствовать себя комфортно рядом с ним. Так что пока все вокруг него трогают-обнимаются, Юри просто… нет. Это просто путь, который и он, и его друзья уже признали довольно давно. Виктор, однако… Сказать, что Виктор любит всякие сюси-пуси — преуменьшение века. Виктор Никифоров, пятикратный чемпион Гран-при, живая легенда фигурного катания, не имеет никакого понятия о смущении и застенчивости, абсолютно. Он не испытывал ни капли стыда, представ пред Юри полностью голым во время их первой встречи (конечно, это случилось в горячих источниках, и Юри вошел туда, где как раз купался Виктор, но это не имеет никакого значения). Держа Юри за руки и сократив расстояние между их лицами до невозможно малого — Юри чувствовал его дыхание. Всё становилось всё хуже и хуже, когда они начали проводить друг с другом больше времени — и, по иронии судьбы, ему-то становилось как раз лучше и лучше. Юри Кацуки совсем не тактильный человек, но некоторым важным людям он все же позволяет к нему прикасаться. Он привык к Виктору, как привыкает к воде собака, если пустить ее плавать, вынужденная грести, чтобы не утонуть, и в какой-то момент собака превращается в рыбу, рыба — в океан и… аналогия быстро теряет смысл, но это именно их ситуация. В течение нескольких месяцев, которые они провели друг с другом, Юри был погружен в объятья Виктора, его прикосновения, днями напролет чувствовал дыхание другого человека на своей коже, проводил ночи, свернувшись калачиком, и тепло Виктора обволакивало его; вдыхал запах лосьона после бритья и одеколона и чего-то, чем пах только Виктор, и Юри принял всё это как часть повседневной жизни. Юри совсем не тактильный человек. (Да, это повторялось уже трижды.) Но когда Виктор прекращает дотрагиваться до него, без всякой причины, без объяснений, это становится довольно болезненным опытом. Они в России, на финале Гран-при, и, как только самолет приземляется, Виктор держится на безопасном расстоянии от Юри — всё время как минимум два метра. Он не обнимает Юри, не касается Юри, не пытается заставить Юри сделать традиционное сэлфи в аэропорту, чтобы после разместить в Инстаграме. Что еще хуже, Виктор улыбается и смеется так же, как и всегда, как будто не замечает того, что происходит. Юри никогда еще не чувствовал себя до того потерянным. — Виктор, — нерешительно начинает парень, когда они садятся в такси, и Виктор долго говорит по-русски, объясняя водителю, в какой именно отель им нужно. — Секундочку, Юри. То, как Виктор говорит с ним, звучит до ужаса пренебрежительно, словно они незнакомцы, которые только что встретились в такси, и это больно бьет Юри по сердцу. Это больно, и он так растерян. — Виктор, — пробует он снова, как только тот заканчивает разговор с таксистом. Поднимает руку, чтобы коснуться его плеча, чтобы спросить, что случилось, может, он сделал что-то не то, — всё в порядке… Виктор отстраняется до того, как Юри касается его. Отстраняется. Как будто Юри — что-то ужасно недостойное, и Виктор смотрит на него широко открытыми глазами. Юри не знает, какое выражение появляется на его лице, и с опозданием убеждает себя, что ему все равно. Грудь цепенеет, легкие не дышат, а сердце уходит в пятки, словно камень. Он снова в России, и Юри чувствует, как мир обрушивается на него. — Юри, — начинает Виктор, вот только он не хочет ничего слушать. Юри отворачивается, не говоря ни слова, и смотрит в окно. Идет снег — как и тогда, когда они последний раз были в России. Как и в прошлый раз, Юри делает вид, что у него в глазах не стоят слезы. Россия прекрасна. Безжалостно жестока, холодна, но прекрасна. Дальше они едут в молчании. . . . Когда они входят в номер в отеле, Юри обнаруживает, что вид двух кроватей раздражает его больше, чем должен. Обычно Виктор предпочитает кровать слева, и Юри уступает ее, но сегодня Юри входит внутрь, неся за собой багаж и игнорируя шагающего за ним Виктора, и бросает вещи именно на левую кровать, эффектно утверждая её как свою собственность. Виктор располагается на правой кровати без возражений. — Я первый в душ, — говорит Виктор, глядя на него, и Юри делает вид, что не слышит, роясь в сумке в поисках телефона. Он мелочный, он знает это и поэтому чувствует себя еще хуже, но точно не знает, как остановиться. Слышится усталый вздох, а потом шаги Виктора доносятся уже из ванной. Он закрывает дверь так тихо, как только может, но это всё равно слишком громко для Юри, который хочет оказаться где угодно, но только не здесь. Он идет в душ сразу после Виктора и, наверное, сидит там дольше, чем планировал, потому что, когда выходит, свет уже выключен, а Виктор, свернувшись калачиком, спит на своей кровати. «Это просто недоразумение», — думает Юри, хмуро вздохнув и ложась на собственную постель. Он чувствует себя опустошенным, холодным без Виктора. — «Мы просто оба устали. Мы разберемся с этим утром». Ему нужно много времени, чтобы заснуть, сон уворачивается от него, как Виктор увернулся от прикосновений. Юри больно глотает при воспоминаниях и зло переворачивается на другой бок. Минуты тикают язвительно медленно. — Юри? — тихо зовет его Виктор по имени в темноте. — Ты еще не спишь? Юри не отвечает. Он не знает, что сказать или что сделать, он не знает, поможет ли его ответ в их ситуации. Так что Юри закрывает глаза и делает дыхание как можно ровнее, даже когда слышит, как Виктор вылезает из постели. Его матрас опускается, когда Виктор осторожно садится на край кровати, его рука мягко и нерешительно гладит его по щеке, прежде чем зарыться в темные волосы. Юри расслабляется, несмотря ни на что. — Ох, solnyshko, — бормочет Виктор, и Юри чувствует печаль в его голосе. И вина мгновенно затапливает грудь за то, что он игнорировал Виктора раньше. — Мне очень, очень жаль. Я хотел бы объяснить тебе. «Так объясни мне», — отчаянно думает Юри. Ссора с Виктором (это ссора? Юри даже не понимает, почему они поссорились) — совершенно ужасна. Прежде чем Юри может показать, что он очнулся, Виктор наклоняется и, запечатлев поцелуй на виске, вздыхает. — Спокойной ночи, Юри. Это одна из худших ночей в его жизни. . . . Следующее утро так же ужасно, если даже не хуже. Виктор не объясняет ничего. Он по-прежнему избегает Юри, по-прежнему делает вид, как будто ничего и не случилось, когда беседует на русском с горничной — и, видимо, говорит что-то настолько смешное, что женщина вдруг испытывает резкую потребность смеяться так сильно, что хватает Виктора за бицепс в качестве поддержки. Виктор не улыбается так, как любит Юри, но ничего не делает, и женщина продолжает бессовестно лапать его за руку. С кровати, где Юри сидит, складывая вещи для похода на каток, он наблюдает за происходящим с таким видом, будто лимона наелся. — Объясни это моей заднице, — бормочет Кацуки, пихая коньки в сумку с чуть большей силой, чем нужно; горничная, наконец, уходит. Когда они выходят из номера и погружаются в суету фойе, всё становится еще хуже. Виктор держит дистанцию, идет на некотором расстоянии от Юри, и у Кацуки возникает иррациональное желание подтянуть его ближе, чтобы суметь ущипнуть. Всё это больно бьет по нервам, и к тому времени, когда через полчаса езды на такси, они достигают катка, Юри слишком взвинчен, чтобы нервничать по поводу Финала Гран-при. Величайшее событие в карьере Юри Кацуки, и оно разрушено любовной перебранкой. — Юри, — говорит ему Виктор, когда они достигают места. — Держись рядом, чтобы не потеряться, хорошо? Юри игнорирует его, пробираясь сквозь толпу людей. Больше они не разговаривают. И с его гребаным везением Юри выступает первым. Снова. Он дает интервью один, в отличие от обычных ситуаций, когда Виктор стоит рядом и отвечает за него. Когда журналисты спрашивают о нем и его тренере, Юри делает вид, что не понимает идеально чистый английский и принимается долго извиняться по-японски, пока они не оставляют его в покое. Юри прогоняет хореографию вместе с другими участниками перед началом программы и дважды портит тройной флип. Его вращения тусклые. Он даже не может приземлиться после четверного сальхова. Когда он снова откатывается обратно, чтобы попить, Виктор даже ничего ему не говорит. Они мнутся в напряженной тишине и вздрагивают, когда ее прорезает чей-то голос. Оба синхронно оборачиваются к Юрио. — Я так долго вас искал, чтобы обнаружить ваши задницы здесь, — приветствует Юрио, глядя на них. Юри мигает подростку, и тот поджимает губы. Кацуки отводит глаза. Он даже не может найти в себе силы терпеть бахвальство Юрио. — Привет, Юрио, — с улыбкой здоровается Виктор, но улыбка вынужденная, сильно тонкая и чересчур короткая. Юрио прищуривается, глядя на них, видит слишком большое расстояние между ними на скамейке, напряжение, которое отчетливо чувствуется в воздухе. Юрио хмурится, смущенный. — Что, блять, с вами происходит? — Ничего, — говорит Юри, в то время, как Виктор восклицает: — Не выражайся! Они даже не смотрят друг на друга. Юрио многозначительно выгибает бровь, доказывая свою точку зрения. «Это смущающе, — Юри думает и встает, пугая двух россиян, — что даже в шестнадцать он всё про нас знает». Юри уходит, когда Виктор напряженно зовет: — Ты куда? — В туалет, — огрызается Юри и продолжает свой путь. . . . Юри обнаруживает себя в одиночестве в уютной комнате, и красный цвет кабинок вокруг снова напоминает ему, как много он потерял на Финале Гран-при и как пришел сюда поплакать. Он подавляет в себе желание запереться в кабинке и повторить историю, а вместо этого сразу устремляется к раковине. Первая горсть воды в лицо — как ледяной шок, и он делает это снова и снова, пока губы не бледнеют, а лицо не немеет от холода. Юри испускает усталый вздох и, позволяя каплям воды стекать по лицу, моет руки под краном. Они до сих пор в ссоре, и Юри до сих пор не знает — почему. Это невероятно расстраивающее испытание, как оказалось, и Юри сердито смотрит исподлобья на свое отражение в зеркале, как будто оно поможет ему найти решение всех проблем. Кацуки переводит взгляд на раковину, крепко сжимая ее край. Если бы Виктор просто объяснил ему, вместо того, чтобы излишне всё запутывать и усложнять. Входит мужчина, не больше и не выше Юри, но Кацуки рефлекторно вздрагивает, встречаясь с ним взглядом в зеркале. Мужчина бросает на него стремительный взгляд, на то, как блестит его одежда, и лицо его кривится. Это не первый раз, когда Юри нарывается на мужчин, которые хмурятся на его обтягивающие костюмы и считают фигурное катание «девчачьим» видом спорта. Юри просто не хотел бы сталкиваться с такими сегодня. Но сегодняшний день и так не может быть хуже. Мужчина использует кран рядом с ним, ближе к выходу, когда Юри начинает сушить руки. Он собирается уже выйти, но тут неожиданно его толкают с такой силой, что Юри врезается в кабинку, а плечо, столкнувшееся с пластиком, отзывается болью. Звук шумит как взрыв, отражаясь от плитки. Карие глаза расширяются от шока, и Юри смотрит на мужчину со смесью гнева и неверия. Это совсем не несчастный случай. — Извините, — выплевывает Юри, отрываясь от стены кабинки. Плечо пульсирует, мерзкая горячая боль простреливает его насквозь, и Кацуки надеется, что это только ушиб. — Вали к себе в страну, — усмехается мужчина на ломаном английском, обильно сдобренном русским акцентом. Он смотрит на Юри как на таракана. — Ты ведь один из них, из геев? Отвратительный кусок дерьма. Юри открывает рот в обиде, готовый объяснить парню, почему тот не прав, но тут всё встает на свои места. Он знает, почему Виктор не касается его. Он знает, почему Виктор целует его только в середине ночи, когда никто не может их видеть. И, конечно, когда Юри осознает это, у него перехватывает дыхание. «Я должен был знать». Они в России, и вдруг то, что Виктор не хотел возвращаться на родину раньше, обретает смысл. Потому что теперь, здесь, они не могут вести себя как раньше, не могут обняться, не могут поцеловаться только потому, что много людей в этой забытой Богом стране отказываются признать их как нечто естественное. «Виктор, — виновато думает Юри, — мне придется извиниться перед тобой». Мужчина говорит что-то суровое и смутно угрожающее на русском и вырывает Юри из его мыслей. Он сжимает кулаки, морщась от невоспитанности человека перед ним, и качает головой. — У меня нет времени на тебя, — говорит Юри, круто разворачиваясь. Он не хочет больше тратить время на разговор с этим гомофобом, когда ему еще надо уладить дела с Виктором. И когда Юри почти достигает выхода, с губ мужчины срывается еще одно оскорбление. — Ебаный пидор. И почему-то Юри замирает как приклеенный. В ушах звенит. От слова тошнит, оно на вкус как пепел, прилипший к горлу, и кислота разъедает грудь. Юри снова поворачивается лицом к мужчине, его темные глаза широко распахнуты, а дыхание — поверхностно. — Как ты меня назвал? — спрашивает он обманчиво спокойно. Кровь в венах — как лед, острая и холодная, и Юри чувствует боль в желудке, возмущение скапливается в груди. У приличных японцев хватает вежливости не произносить это слово, и Юри натыкается на него только в Интернете. Даже в Детройте худшее, что он слышал от самых невежественных людей, — это «баба» и «неудачник», но не это. Так — никогда. — Я сказал, — мужчина делает шаг вперед и чуть не плюет на Юри, и Кацуки крепко сжимает кулаки, пока пальцы не начинают дрожать; он все еще готов отступить, но впервые в жизни ему хочется кого-то ударить, он хочет ударить этого мужчину, и он ударит, если еще раз услышит это отвратительное слово, Юри ударит его. — Что ты ебаный пи… — АХ, ЮРИ, ТЫ ПРИДУРОК! Крик Юрио возвращает Кацуки обратно в реальность. Он резко поворачивается к подростку, который грубо дергает его за локоть, заставляя отойти подальше от мужчины. Юри тяжело вздыхает, обнаруживая, что задержал дыхание, и быстро моргает, пока не успокаивается. Он чуть было не ударил другого человека. Он чуть не ударил другого человека. — Чего ты, блять, здесь возишься? — напускается на него Юрио, ругая его по причинам, которых Юри даже не знает, и нагло игнорируя другого человека, находящегося в туалете. — Чертова программа вот-вот начнется, так какого хера ты здесь делаешь, чай завариваешь?! — Я… — А мне плевать! — снова огрызается Юрио, дергая его за запястье. — Мы идем обратно СЕЙЧАС. Блондин толкает Юри вперед, к выходу, и ворчит себе под нос. Прежде чем они выходят из комнаты, Юрио поворачивается, чтобы взглянуть на мужчину, и Кацуки смотрит на подростка как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот посылает самый ледяной взгляд, на который только способен, растягивая губы в ухмылке. Внезапно Юри вспоминает их не совсем приятную первую встречу. — Какого хуя ты смотришь, сукин сын? — Голос Юрио похож на низкий рык, слишком глубокий для шестнадцатилетнего. Холодные зеленые глаза смотрят на хмурого мужчину, и он говорит: — Не думай, что я, блять, забыл, что ты сделал. У тебя меньше пяти минут, чтобы съебать отсюда, иначе я натравлю охранников на твою уродливую задницу. И после этого Юрио хватает за запястье и тянет Юри подальше, шествуя обратно к стадиону, как будто ничего и не случилось. Голова Юри кружится. — Ты в порядке? — вопросительно бросает Юрио через плечо, оглядываясь на Кацуки. Губы сведены в тонкую линию, он хмурится, и что-то вроде беспокойства засело в его глазах. — У тебя нет синяков. Он ударил тебя куда-то, где не видно? — Он толкнул меня, — непонимающе говорит Юри; от того, что только что произошло, его немного подташнивает. Он чуть не ударил кого-то. — Я думаю, на руке будет синяк, но в остальном я в порядке. Юрио кратко кивает. — Это хорошо, — говорит он, а затем смотрит обратно, почти недоверчиво на этот раз. — Ты серьезно хотел ударить того парня? Юри морщится, когда вспоминает. Он не хочет снова думать об этом, но если бы там не оказалось Юрио, остановившего его, Кацуки боится, что все-таки сделал бы это. Возможно, его выдержка не так хороша, как он думал. — Я имею в виду, не пойми меня неправильно, — фыркает Юрио, качая головой. — У тебя больше яиц, чем я думал, но ты и тупее тоже. Если происходит что-то такое, не бей первым. Тебя просто запинают. Юри тяжело сглатывает. — Ты слышал его, — хрипит он в попытке объяснить. — Он назвал меня… — Я знаю, — отрезает Юрио. Он возмущен и возмущается так же, как и Юри несколько минут назад. Голос подростка дрожит, когда он добавляет: — Я слышал, как люди называют так Виктора, много раз. Но в отличие от тебя он умный. Он никогда не отвечал. Я ненавижу это. Пораженный этим откровением, Юри закрывает глаза и чувствует слезы. Боже, это звучит так ужасно, Юри даже не может представить как. Он даже жалеет, что не ударил в конце концов. — Слушай, — снова говорит Юрио, и Кацуки открывает глаза. — Они мудаки, ясно? Они чертовски не правы. Не слушай их. — Я знаю, Юрий, — ласково отвечает ему Кацуки. Несмотря на репутацию Русского Панка, Юри знает Юрио как ребенка, и неважно, как тот сам себя позиционирует. Подросток, кажется, потрясен так же сильно, как и он. Юри сжимает запястье мальчика, немного гордый тем, как Юрио справился с ситуацией. — Я знаю. Спасибо. Юрио снова кивает и ничего не говорит, пока они не возвращаются на каток. Стадион заполнен больше, чем раньше, все места заняты, и комментаторы говорят, что разминка закончена. Они держат свой путь обратно к Виктору, который выглядит таким взволнованным, каким только может быть, сжимая руки в кулаки и комкая перчатки, глазами он сканирует помещение. Когда они подходят достаточно близко, Виктор замечает их и бросает взгляд на мрачно хмурящегося Юрио, нервное выражение лица Юри, то, как мальчик до сих пор сжимает его запястье, как будто боится, что случится что-то плохое, если он не удержит его, а после Виктор резко выдыхает, сразу всполошившись. — Что случилось? — спрашивает Виктор, оглядывая лицо Юри… выискивая что-то, прежде чем повернуться к Юрио и состроить гримасу. — Я сказал тебе оставаться здесь. Куда ты ушел? — В туалет, — говорит Юрио. — У одного гомофобного мудака были проблемы с Юри. — Виктор, это не его вина, — начинает Юри и отшатывается, едва тренер поворачивается к нему. — Ты знаешь, как долго тебя не было? Ты заставил меня волноваться! — яростно огрызается Виктор. Он огорчен. В ужасе. — Мне жаль, — слабо оправдывается Юри. — Оба! — восклицает Виктор, возвращаясь к Юрио. — Юра, я говорил тебе не уходить со стадиона. Ты мог бы попасть в беду… Юрио закатывает глаза. — Я просто помогал… — Юри — взрослый мужчина, — отрезает Виктор. — Он чертовски хорошо знает, как позаботиться о себе. Тебе же только шестнадцать! Если с тобой что-то случится, я не смогу… — Виктор останавливается и, бормоча под нос ругательства, отворачивается. Веки у него краснеют, челюсть дрожит от напряжения, и Юрио отступает назад, во все глаза глядя на Виктора. Он, кажется, поражен тем, что впервые видит Виктора таким. Повисает тишина, Виктор смотрит куда-то на каток, Юрио не отводит взгляда от Никифорова, а Юри разрывается между двумя русскими. Неловко кашляя, Кацуки смущенно подталкивает Юрио, и, когда мальчик хмурится, кивает в сторону Виктора. — Мне жаль, — нехотя извиняется Юрио через пару мгновений, и ему хватает приличий выглядеть немного смущенным, и Юри бесконечно благодарен ему за то, что тот поступился своим упрямством. — Мне жаль, что я не остался на стадионе, что я солгал тебе. Но отвечая на твой вопрос… не я начал драку… я ее закончил, — говорит он, и Виктор бросает на Юри острый, неверящий взгляд. — Нет, меня не побили. И я никого не побил, — вздыхает Юрио и отворачивается. — Ты волнуешься не за того человека, дебил. Виктор скрипит зубами. — Юра… — Черт возьми, да, я в порядке! Я не буду делать этого снова, папочка! — рявкает Юрио через плечо и уходит. Виктор не выглядит смущенным этим заявлением. — Я возвращаюсь к Якову! А ты разберись в своих проблемах, ладно? Виктор тяжело вздыхает, глядя на Юрио, чтобы убедиться, что мальчик вернулся в свою зону. В отчаянии он проводит рукой по волосам, другая рука все еще сжата в кулак, и он делает несколько глубоких вдохов. Через мгновение мужчина поворачивается к Юри, и на его лице написано такое выражение беспокойства, что Юри жалеет о невозможности к нему прикоснуться. — С тобой все хорошо? — спрашивает Виктор, протягивая руку к Юри, — он все еще напряжен, но уже не так сильно. — Что они сделали? Кто тебя обидел? «Он проходил через это раньше, — понимает Юри с болью в сердце, — Виктор проходил через худшие вещи, чем я». Он хватает ладонь Виктора, прежде чем другой человек может передумать — она теплая и дрожит — и крепко ее сжимает, прежде чем отпустить. Юри надеется, что этого достаточно, чтобы убедить Виктора. — Кто-то толкнул меня и сказал пару нехороших слов. Я в порядке, — бормочет Юри и наблюдает, как кивает Виктор. Голубые глаза по-прежнему слишком безжизненные. — Виктор, я в порядке, — отчаянно повторяет Юри, желая больше не делать ему больно. — Я обещаю, со мной все хорошо. — Ладно, — выдыхает Виктор, опуская голову вниз. Прерывисто вздыхает, моргая быстро-быстро. — Прости, — шепчет Виктор, — я должен был объяснить лучше. Я должен был поговорить с тобой, пока мы еще не сели в самолет. — Нет, — успокаивает Юри, и Виктор поднимает взгляд. Кацуки качает головой. — Я всё понимаю. Прости меня тоже. Я должен был знать. — Юри, — колеблется Виктор, — то, что произошло вчера, я хочу, чтобы ты знал… Над стадионом оживают динамики, прерывая Виктора, когда начинают объявлять имена участников, и это грубо напоминает о том, где они и зачем сюда приехали. Виктор глубоко вздыхает, переводя взгляд на экраны. Фотография Юри коротко мигает на одном из них, когда объявляют представителя Японии. — Хорошая фотография, — тихо фыркает Виктор, когда создавшийся между ними момент исчезает. Вздохнув, Юри снимает чехлы с коньков и идет на каток, где ждет официальный сигнал к началу выступления. Он сжимает бортик, глядя Виктору в лицо. Впервые в жизни Юри считает, что он полностью готов откатать программу идеально, если ему удастся выкроить время на разговор с Виктором. Юри делает глубокий вдох. — Виктор, я… — Сосредоточься на выступлении, — говорит ему тренер. Виктор наклоняется, чтобы говорить с ним вполголоса, но это все еще далеко от того расстояния, на котором они обычно находятся друг от друга. Виктор трогательно и печально улыбается. Юри ненавидит это, ненавидит то, что не может ничего сделать, чтобы заставить Виктора чувствовать себя лучше. — Мы поговорим позже, в отеле, — обещает Виктор. — А сейчас ты собираешься выиграть золотую медаль, а я — поддержать тебя на каждой ступени. — Хорошо, — кивает Юри, закусывая губу. Он не беспокоится о выступлении; он беспокоится о Викторе. Он быстро оглядывается. Вокруг слишком много камер, слишком много глаз. Юри никогда не замечал их раньше, потому что Виктора никогда не волновало, как много народа увидит его прикосновение к Юри, но сейчас они оба беспокоятся о том, как много людей на них смотрит. Прикосновение Виктора сейчас не поможет. Так что Юри возвращается к глупым метафорам, надеясь, что Виктору будет легче. — Я буду самым вкусным кацудоном в мире, — серьезно говорит ему Юри, наблюдая за тем, как Виктор удивленно поднимает брови. — Поэтому, пожалуйста, смотри на меня. Это занимает немного времени, но вскоре глаза Виктора начинают блестеть, губы расплываются в широкой улыбке, и он смеется. — Всегда, — хихикает Виктор. Его глаза смотрят на Юри мягко и тепло. — Я люблю кацудон. — Я тоже люблю кацудон, — Юри быстро сжимает ладонь Виктора, а после выкатывается на середину льда, где замирает, высоко подняв руки с уверенностью чемпиона. Толпа рукоплещет ему. . . . Юри берет золото на Финале Гран-при. Это приводит к бесчисленным интервью, автографам и рукопожатиям. Юри позирует для фотографий вместе с другими участниками, с поклонниками, остальными людьми, которые тоже хотят отпраздновать его триумф. Виктор гордится им. Конечно, да, его глаза были слишком стеклянными в уголке "Слез и Поцелуев", когда судьи показали результат Юри. Но то, что он не может показать этого как обычно, ставит крест на их настроении. Они успевают вернуться в отель до полуночи. Никто не говорит им ничего, и рука Виктора легко поддерживает за спину, потому что Юри больше не чувствует ног от усталости. В лифте они молчат, не говоря ни слова, пока Виктор проводит ключ-картой, и они заходят в номер. Юри запирает дверь. Они по очереди принимают душ: Юри первый, а потом Виктор. Юри сидит на кровати Виктора, когда тот наконец-то выходит из ванной. И когда мужчина смотрит на него, Юри нешироко улыбается. — Привет. — Привет, — тихо вторит ему Виктор. На этот раз он выглядит на свой возраст, он устал и, медленно пересекая комнату, садится рядом с Юри, осторожно, так, чтобы не касались их ноги. Но вместо раздражения сердце Юри отзывается болью. — Ты был великолепен сегодня. Я так тобой горжусь. — Виктор, — говорит Юри, не обращая внимания на похвалу. — Ты сказал, что мы поговорим. Пожалуйста? Виктор снова замолкает, неохотно кивая. — Ладно, — говорит он, делает глубокий вдох, прежде чем снова обратиться к Юри. — Мне жаль, что я не поговорил с тобой об этом раньше, чем мы приехали сюда. Я не знал, как поднять этот вопрос, и я не хочу, чтобы ты думал, что я стыжусь наших отношений… потому что это не так, Юри, не так, — выпаливает Виктор, сжимая челюсти. — Я никогда не буду стыдиться тебя. Но жизнь в России заставила меня… защищаться, и было трудно снова не вернуться к этому. Юри понимающе кивает. — Хорошо. — Мне так жаль, — снова говорит Виктор. Его рука дергается, чтобы коснуться Юри, но вместо этого Виктор хватает простынь. Это не укрывается от Юри. — Я никогда не хотел, чтобы ты чувствовал себя так, будто я тебя избегаю. Такое никогда не было моим намерением, solnyshko. — Ты не должен извиняться, — шепчет Юри, тряхнув головой. Рука не может спокойно лежать на коленях — ему слишком хочется запустить пальцы Виктору в волосы. — Я знаю, это было трудно и тебе тоже. — А раньше, — нерешительно начинает Виктор. — Ты сказал, тебя толкнули. Тебе было больно? — Немного, — признается Юри. Он хватает конец рубашки и как можно аккуратнее обнажает плечо, чтобы показать фиолетовый синяк, прячущийся под тканью. — Я врезался в кабинку и получил немного… Виктор ругается. Всполошившись, Юри рывком поднимает голову, чтобы взглянуть на него, внезапно забеспокоившись. Виктор словно бы застыл на месте, большие голубые глаза прикованы к синяку. Мужчина снова быстро моргает, и Юри кажется, что он видит слезы. — Виктор, — тихо зовет Юри. — Это просто ушиб. Я буду в порядке. — Это не просто синяк, — хрипит Виктор. Он смотрит на него так, будто чувствует болезненную пульсацию и на своей руке, и Юри теряет смысл этого. Виктор снова скрипит зубами. — Ты говорил, он оскорблял тебя? Юри кивает. — Да, он назвал меня… — Достоинство Юри не позволяет ему произнести это слово вслух, поэтому он просто встряхивает головой. — Неважно, как он назвал меня. Он не имел на это права. — Я знаю, — печально шепчет Виктор. — Мне очень жаль. Это не останавливает их от таких слов. — Виктор втягивает шею в плечи, опускает их, чтобы выглядеть меньше, а его глаза прикованы к пространству между ними. Как будто у него не осталось сил злиться, и Юри становится интересно, сколько же раз Виктор сталкивался с чем-то подобным, пока не стал настолько равнодушным. Напуганным. Лишенным надежды. Юри не хочет видеть его таким никогда. — Виктор, — говорит Юри и ждет, пока мужчина поднимет на него взгляд, а затем спрашивает: — В номере есть камеры? — Что? — хмурится Виктор. — Нет. — Мы ждем кого-нибудь еще? — Я… Нет. — То есть, мы одни, — констатирует Юри. — Никто нас не увидит. Виктор кивает, смущенный. — Да. — То есть, я могу сделать так, да? — Юри тянется к его руке через матрас, легко переплетая их пальцы. Глаза Виктора медленно загораются пониманием. Знакомое действие, утешительное, и Виктор смотрит на их переплетенные пальцы с чем-то, похожим на оптимизм. Юри подносит их ладони к губам и целует костяшки Виктора. Виктор кивает, задыхаясь. — И так я тоже могу сделать? — спрашивает Юри, а затем свободной рукой скользит по щеке Виктора, пальцем оглаживая его скулу и слегка улыбаясь, когда мужчина тяжело выдыхает. — Да, — хрипит Виктор, закрывая глаза и прижимаясь к ладони Юри. — А так? — спрашивает Юри прежде, чем медленно наклониться, давая Виктору время, чтобы отстраниться, если он не хочет, а затем прижимается губами ко рту Виктора. Юри чувствует вкус мятной зубной пасты, небольшой трепет губ. — Да, — вздыхает Виктор, когда они отстраняются. — Пожалуйста. — Я могу коснуться тебя здесь, — шепчет Юри. На этот раз это больше не вопрос, но Виктор все равно кивает, болезненно сглатывая. — Я могу коснуться тебя, и могу обнять тебя, и могу поцеловать, и могу прижать к себе… — Юри. — …и никто меня не остановит, — выдыхает Юри, смахивая слезы, скользящие из уголков глаз Виктора, вниз по щеке. — Никто не помешает мне любить тебя. — Юри, — неровно шепчет Виктор, его голос ломается от волнения, голубые глаза закрыты, и когда Юри тянет его в объятья, Виктор тает в них полностью, хватаясь за Юри как за спасательный круг. Юри не тактильный человек; но то, как он держит Виктора в объятьях, одной рукой обнимая за спину, а другой сжимая затылок Виктора, Юри понимает, что обнимает его в самом защитном жесте, на который только способен. — Я держу тебя, — бормочет Юри, зарываясь лицом в мягкие волосы Виктора, а мужчина прячет лицо у него на сгибе шеи, измученно вздыхая. Кацуки целует его в серебряную макушку. — У меня есть ты, Виктор. И я не позволю обидеть тебя снова. — Ты не можешь обещать, solnyshko. — Я могу попробовать, — упорно настаивает Юри, и Виктор влажно смеется ему в шею. Юри нежно качает его из стороны в сторону, и Виктор понемногу успокаивается. — Раньше я был так зол, я думал, что ударю человека. Юрио остановил меня, прежде чем я сделал это. Виктор целует Юри в шею. — Неужели? — Да, — кивает Юри, рассеянно поглаживая спину Виктора. — Я был в ужасе потом. Виктор смеется. — Если бы я сломал руку, думаю, ты бы наорал на меня, — говорит Юри. — Если бы ты сломал руку, во-первых, я отвел бы тебя в больницу, — рассуждает Виктор и замолкает. — А потом, наверное, накричал. — Слава богу, я не сделал этого! — Мое solnyshko такое храброе, — вздыхает Виктор, вычерчивая узоры у Юри на лопатках. — Я никогда и не думал ответить. Ты намного храбрее меня, Юри. — Это неправда, — утверждает Юри. — Я думаю, ты достаточно смелый, чтобы зайти так далеко. Может быть, ты просто был смелым слишком долго. — Может быть, — соглашается Виктор. Он подвигается ближе, почти усаживаясь у Юри на коленях, и Кацуки обнимает его крепче. Они молчат, а потом Виктор шепчет: — Я скучаю по Японии. Юри кивает. — Я скучаю по горячим источникам. Я скучаю по еде твоей мамы. Я скучаю по Маккачину. Я скучаю по ночам Дженги с твоей сестрой. Мне не хватает этого, — говорит Виктор, подаваясь вверх, чтобы поцеловать Юри. — Мне не хватает тебя. Я скучаю по дому. — Я тоже, — шепчет Юри. — Я тоже. . . . Следующим утром Виктор держит Юри за руку и не отпускает. Он держит Юри за руку, когда они выходят из отеля, безразличный к шепоткам. Он держит Юри за руку, пока они едут в аэропорт, безразличный к взглядам таксиста. Они держатся за руки на протяжении всего полета. И когда они приземляются в Японии, Виктор целует Юри. — Я снова могу прикоснуться к тебе, — в восторге говорит Виктор, и Юри влюбляется в него еще сильнее. . . . По утрам Виктор обнимается как осьминог. Он знает это. (У него есть самосознание.) Но на следующее утро после возвращения в Японию Виктор просыпается в замешательстве, сбитый с толку дополнительным весом на груди. Рука Юри лежит на нем, их ноги переплетены. Сегодня Юри прильнул к нему, в отличие от обычных дней. Виктор ухмыляется, восхищенно глядя на это, и целует Юри в нос. — Доброе утро, solnyshko. Юри морщит нос в недовольстве, глубже зарываясь в подушку. Он крепко смыкает хватку, когда Виктор пытается улизнуть. — Мне нужно пописать, Юри, — воркует Виктор. Юри невнятно бормочет что-то в ответ. Парень подвигается ближе, оккупируя сторону кровати Виктора и прижимая того к матрасу всеми конечностями. — Еще десять минут, — мямлит Юри, зевая и снова засыпая. И Виктор остается на месте, потому что он слаб в отношении Юри и не может сказать ему «нет». Он не встанет с постели еще десять минут.