Iʼm with you Whenever you tell my story Remember, I will still be here As long as you hold me, in your memory Remember me (Josh Groban — Remember) Насколько сильно можно привязаться к одному-единственному человеку за такие короткие два с половиной месяца?
Чунмён замер на месте, вцепившись поломанными до крови ногтями в деревянный, прикрученный к полу стол. Перед глазами всё кружилось, словно на ёбаной карусели. Руки неимоверно дрожали, и он не мог никак успокоить их. Дышать было трудно из-за душивших слёз и забитого носа — носогубная складка с каждым выдохом нагревалась, подрагивала от рваного, сломленного дыхания. Если бы он мог кричать, Чунмён бы закричал. Закричал так громко, насколько позволили бы его лёгкие, его больное горло, его пропавшие за один миг силы. Закричал, наплевав бы на то, что на звук сразу же сбежались бы заключённые, надзиратели. Ему было бы наплевать на них. Грудь разрывала такая боль, что заглушить её сможет только смерть. Казалось, боль сочилась из всех щелей, из каждой клеточки, из каждой чёртовой поры. Сочилась, подобно лёгкому, еле заметному дымку из тлеющей сигареты. Медленно. Раздражающе. Без какого-либо успокоения. Оставляя неприятный осадок в воздухе. Горячие слёзы текли по щекам без остановки. Но боль не отпускала сердце. Чунмён громко всхлипывал, пытался начать дышать сквозь забитый нос и закупоренное болью сердце, но получалось… хуёво. Если бы Мёна попросили описать своё состояние сейчас одним-единственным словом, то это слово было бы «хуёво». Хуёво настолько, что не хочется жить. Хуёво до такой степени, что просыпается желание убивать всех и вся, громить всё на своём пути. Хуёво, что, кажется, больнее и быть не может. Чунмён прикусывает указательный палец, как можно сильнее впивается зубами в кость, словно пытаясь отрезвить себя, прийти в чувство. Только и это не помогает. Веки сами собой закрываются, а затем следует долгий выдох через потрескавшиеся, сухие губы. Он начинает считать, пытаясь прийти в себя. Один. Дверь открывается с оглушительным стуком, так сильно соприкасается со стеной, что у Мёна это сразу же отдаётся в висках. Два. Громкие разговоры, точнее даже перекрикивания и ругательства надзирателей лишь усиливают головную боль. В ноздри проскальзывает резкий запах крови. Три. Тихий скрип соседней койки. Металлический запах усиливается до невозможности. Донхэ что-то кричит, что-то требует, но сложно разобрать его слова, находясь одной ногой в бреду из-за температуры, а второй — в реальности с закрытыми глазами. Четыре. Веки медленно, с трудом распахиваются. И лучше бы они оставались закрытыми. Тело пронзают миллионы острых и толстых игл. Одна из них с трудом достигает сердца и помогает ему взорваться, рассыпаться на мелкие уродливые и почерневшие кусочки. Пять. Взгляд стеклянных, пустых глаз направлен перпендикулярно вверх. Лицо покрыто кровью, слегка застывшей, похолодевшей, но всё ещё ярко-красной, режущей глаза. Искусанные губы приоткрыты. Шесть. Со свисающей с койки руки медленно скатываются последние «живые» капли крови. Кап, кап, кап — эти звуки эхом отдают в опустевшем сознании. Помятая и местами разодранная рубашка открывает слишком много смуглой кожи, заживающие на ней синяки трёхдневной давности. Задранные выше положенного штаны, видимо, натянутые поспешно и без какой-либо заботы, наталкивают на ужасные мысли. Семь. Чунмён садится на кровати, преодолевая боль в голове, в горле, в каждой ёбанной клеточке его тела. Мышцы сводит, а по позвоночнику бегут ледяные мурашки. Он всё ещё не верит. Не верит, что это его человек, бывший для него свежим глотком воздуха в этом поганом месте. Не верит, пока неуверенно не касается остывающей окровавленной кожи. Восемь. С губ срывается что-то странное, похожее одновременно на стон и хрип. Донхэ замирает, уставившись на заключённого, и не смеет вмешаться сейчас. Девять. Чунмён начинает задыхаться. Он никогда не страдал от астмы, лишь пару раз видел в кино, как ведут себя люди при приступе, но сейчас он отчётливо чувствует что-то подобное, только в миллион раз хуже, ведь сильно осознание того, что от переполняющего его «нечто» он точно не умрёт. А ведь так сейчас хочется. Десять. Чунмён хватает стоящий рядом стул и со всей силы, через плечо, разбивает его о бетонный серый пол. Он стучит стулом о поверхность, продолжая издавать странные полустоны-полухрипы. Стул разваливается на части, как и всё внутри Чунмёна окончательно превращается в чёртовы руины. Он падает на колени, заходясь в очередном приступе рыданий, откидывает ненужные деревяшки в сторону и закрывает лицо руками. Мён прижимается ладонями к чуть прохладному полу, сильнее впиваясь пальцами в кожу. Он всё всхлипывает, пытаясь прочистить нос и начать дышать спокойно, свободно, и Им даже не догадывается, что ему ещё не скоро удастся вновь начать дышать нормально. Последние три месяца проносятся перед глазами, словно дешёвая короткометражка о конченной, стрёмной любви с таким поганым концом…***
У вас бывало ощущение, как ваша жизнь меняется за какую-то чёртову секунду, а вы этого не хотите? Чувствовали, как внутри резко переключается какой-то рычажок и прошлый «вы» становится до жути противным, прогнившим изнутри человеком? С Чунмёном произошло примерно то же. Он находился в тюрьме чуть больше пяти месяцев, когда, наконец, смог разглядеть в толпе незнакомых ему мужчин, обозлённых на мир за заточение в высоких четырёх стенах, человека, который, как ему тогда показалось, был чем-то особенным, выделялся среди этой грязи. Хватило одного взгляда в чужие глаза, чтобы понять, что он водится не с той компанией. «Приветствие» новичка как всегда проходило в грубой форме. Его шпыняли, швыряли от человека к человеку и награждали сильными ударами в беспорядочном направлении. Его лишь били и тихонько посмеивались над жалкими попытками новенького противостоять громилам, противостоять «верхушке». Чунмён отлично помнил своё посвящение, которое определило его судьбу. Тогда, весь чересчур потрёпанный, побитый и шатающийся, с залитым кровью лицом, он смог ударить главаря, грёбанного самовлюблённого китайца Цзи Яня по лицу. Заехать ему так сильно, что у мужчины хлынула кровь из носа. А затем он громко рассмеялся, и бойня прекратилась. Его приняли к себе, даже не спрашивая о желании и предпочтении. Его просто завербовали, как вербуют злостных питбулей для кровавых собачьих боёв. Этот же новенький, как показывало «приветствие», превратится в обычного «призрака», бессмысленно слоняющегося по блоку, невысовывающегося, не подающего голоса, даже если душа и разум кричит, что «верхушка» переступает черту в своих действиях. Чунмён, отвесив очередной удар, толкнул хиленького паренька к «правой руке» главаря, Чжунхону, когда среди толпы мелькнули узкие глаза, горящие, точнее, полыхающие изнутри спокойным разочарованием и укором. Сердце болезненно кольнуло в груди и продолжало колоть, пока Мён не нашёл в себе силы отвести взгляд и пару раз мотнуть головой, выкидывая из мыслей, из души это противное, липкое ощущение собственной низости и тупости. И хоть Им пытался сделать вид, будто ничего такого не произошло, взгляд на себе он всё продолжал чувствовать. Этот чёртов колючий, проникающий под кожу и между рёбрами, до самого сердца, взгляд грёбанного Чхве Мунсо. Чхве Мунсо являлся ярким представителем «призраков», без особого энтузиазма слоняясь по коридорам блока А, не влезая ни в какие разборки, не заводя дружбы или даже обычного знакомства, не отвечая ни на чьи вопросы. Он и выглядел серо, точнее, будто старался так выглядеть, пряча светлую улыбку за маской безучастности и пустоты. Он не блистал красотой, но всё же чем-то притягивал, заинтересовывал. Его узкие глаза без выраженного двойного века, казалось, смотрели с интересом и толикой презрения, но так только казалось. Мунсо приобрёл эту маску, когда попал в тюрьму из-за подставы со стороны своего вора-соучастника. Ведь… так же легче, не правда ли? Чунмён толком не знал его. Никто не знал, на то он и «призрак», чтобы сливаться с серыми стенами блока, сливаться с толпой, больше напоминавших даунов, бездумно следующих по расписанию. Но всё перевернулось в одночасье. Мунсо с Мёном стали сталкиваться всё чаще после того случая в столовой, где «приветствовали» новичка. Словно случайно Чхве появлялся там, где был Им, кидал на него незаинтересованный взгляд и уходил. Чунмёна это откровенно бесило, ведь он не понимал, почему Мунсо постоянно ошивается где-то поблизости, наплевав, что привлекает к себе слишком уж много для типичного «призрака» внимания. Он бы подошёл к нему, разобрался, грубо прижав к стене и отметелив, если бы не тот факт, что Чхве был выше сантиметров на восемь и старше на полтора года, да и отсидел он на два года больше, чем сам Мён. Поэтому Иму оставалось только злиться и негодовать внутри непонятно почему, бросать на брюнета взгляды исподлобья и постоянно успокаивать собственное сердце, неожиданно переходившее на рваный ритм, когда в поле зрения появлялось знакомое лицо. Затем последовали странные улыбки с чужой стороны. Лёгкие полуулыбки, незаметные для остальных, но раздражающие ещё сильнее. Чунмён пытался выкинуть их из своих мыслей, но именно из-за этих ебучих улыбок он потерял сон на пару дней, потерял желание делать что-то, разговаривать, есть. В груди огнём горело желание пару раз пройтись кулаком по чужому не шибко симпатичному личику, лишь бы выведать мысли странного «призрака». Чунмён чуть было не сорвался, переполненный своей яростью, когда случайно столкнулся с Мунсо во время похода в столовую на завтрак. Парень был всё ещё сонный и потрёпанный из-за недосыпа, как почувствовал нежное прикосновение к своей руке, к оголённому предплечью. Ласковое мимолётное прикосновение, пустившее толпу мурашек по его коже и заставившее сердце забиться в груди так неистово, что на секунду стало страшно, а не взорвётся ли оно от такой скорости. Он повернул голову и столкнулся взглядом с узкими тёмными глазами Мунсо, специально прищуренными, словно в насмешку. Чунмён был ошарашен, что оказался со старшим рядом, в одной паре по дороге в столовую, и не смог ни слова сказать в ответ на прикосновения. А губы Чхве изогнулись в еле заметной усмешке, после чего он поспешно отвёл взгляд и сделал вид, будто ничего не произошло. Он вновь превратился в «призрака», которому никакого дела нет до потерянного и ничего не понимающего Чунмёна, пытающегося въехать, почему же его сердце так быстро бьётся, а кулаки всё ещё чешутся, чтобы врезать странному парню. Больше Мунсо его не касался. Ни разу. Даже на несколько дней сделал вид, будто младшего совсем не существует. А Чунмёну от этого хотелось лезть на стенку. С ним творилось что-то странное, пугающе странное и уёбищно бесячее, чему он даст название лишь потом, два с половиной месяца спустя. Даже Чжунхон поинтересовался как-то, что творится с парнем, но Мён списал всё на неведомую болезнь, сразившую его. Это и в правду было похоже на неожиданную болезнь, на страшный вирус без названия и известных симптомов. Первый разговор с Мунсо состоялся на четвёртый день игнора по стороны старшего. Они вместе разгружали грузовик с продуктами, таскали тяжёлый коробки на кухню, где их ждал Толстый Пич (Чон Пи Чжун — заключённый приговорённый к пяти годам тюрьмы за убийство по неосторожности, уже второе по счёту), полностью отвечающий за дежурных на кухне. Чунмён просто не мог больше терпеть и играть в молчанку. Когда парни остались одни, Мён схватил Мунсо за руку и резко развернул к себе. Сердце вновь отреагировало на это ускоренным биением, стоило Чхве недоумённо посмотреть в глаза младшему. — Что за игры ты ведёшь? — Голос прозвучал не так уверенно, как хотелось бы, но двадцатитрехлетний Чунмён хотя бы постарался. Мунсо усмехнулся, накрыл пальцами чужую руку и прежде, чем скинуть её, задержался на какие-то медленные пятнадцать секунд. — Никакие. Чунмён впервые услышал его голос. Не низкий, как у большинства заключённых, а… обычный, средний, ничем не примечательный. Хотя, как позже он заметил, иногда у Мунсо проглядывалась давно забытая шепелявость, от которой он избавился ещё в детстве. — Тогда прекрати себя так вести! — сквозь плотно стиснутые зубы бросил Чунмён, стараясь через взгляд передать своё раздражение, но вышло с трудом, ведь до попадания в тюрьму Мён был не таким человеком, каким является в блоке, не таким агрессивным, раздражённым, не пытался казаться крутым. — Заебал. Им принялся выставлять банки с консервами из коробок, отвернувшись от старшего. Его руки подрагивали непонятно от чего, и он пытался скрыть их дрожь, сильно впиваясь пальцами в металлические стенки. Мунсо молчал, и его молчание действовало на нервы. Чунмён не хотел поворачиваться, но даже без этого чувствовал его взгляд на себе, на каждой клеточке тела, чувствовал его тихое дыхание, его поникшее настроение. — Ладно, — всё же тихо отозвался Мунсо и вновь замолчал. У Чунмёна с того ни с сего появилось желание кинуть в него чем-то. — Заебался быть «призраком»? Пытаешься подобраться к «верхушке»? — грубо сказал Мён, резко повернувшись и посмотрев на старшего, неловко ковыряющего краем резинового тапочка кафельный тёмно-коричневый пол. — Разве здравому человеку захочется сделать это? — Мунсо медленно оторвал глаза от пола. Чунмён только сейчас заметил, какие у парня длинные и густые ресницы, как у девушки, и аккуратно полные губы, словно очерченные по контуру тонким мягким карандашом, но это его совсем не портило. — Слишком большая ответственность. Нужно вести себя подобающе, следовать негласным правилам. Такая жизнь не для меня. — Тогда зачем? — гнул своё младший, сложив руки на груди. Чхве провёл ладонью по колючему (Чунмён в тот момент был уверен, что они именно такие на ощупь) ёжику волос, словно собираясь с силами. Неловко почесал за левым ухом и вновь столкнулся с Мёном глазами. — Просто хотел узнать тебя. — Им недоумённо приподнял бровь. — Зачем тебе такая жизнь. Зачем тебе отношения с этой «верхушкой». Зачем ты участвуешь во всём этом. Зачем притворяешься тем, кем не являешься. Чунмён задумался. На самом деле погрузился на минуту в себя, пытаясь подобрать ответ на этот вопрос. Но достойного ответа он так и не нашёл. Его взгляд стал потерянным, как у щенка, и Мунсо грустно улыбнулся. — Просто так надо, да? — произнёс он тихо, и Чунмён, не задумываясь, кивнул. — Больше некуда? — Ещё один утвердительный кивок. — Лишь бы не приёбывались? — Снова кивок. — Печально. Очень печально. Чунмён замер, не зная, что сказать. Он почувствовал себя нашкодившим ребёнком, которого отчитывал старший брат или же друг. Всё сразу испарилось из головы, и на душе стало отчего-то так паршиво, словно звание члена «верхушки» было позорным клеймом, въевшимся в кожу. А ведь оно и на самом деле было таковым. Парень шумно выдохнул через нос и пару раз цокнул языком, но слова всё не шли, как бы сильно ни хотелось ответить что-нибудь, как бы сильно ни хотелось разубедить Мунсо. Только вот разубеждать его было не в чем. Всё это было чистейшей правдой. — Чё вы тут расселись? — На кухню зашёл Толстый Пич, еле таща коробку с консервами, которая, на самом-то деле, не была такой уж тяжёлой. — Там ещё осталась пара коробок. Пиздуйте быстрее. Им уезжать надо. Мунсо молчаливо кивнул и, даже не посмотрев на всё ещё загруженного Чунмёна, покинул кухню. Мён последовал за ним спустя минуту, не желая больше сталкиваться со странным парнем, чьи слова глубоко резали по сердцу. Но кто бы знал, что это была его не последняя такая встреча с парнем, не последний с ним короткий разговор по душам.***
Пару дней спустя они вновь столкнулись и снова по инициативе Чунмёна. Парень, чьи мысли так и вились вокруг Мунсо и его слов, появился на пороге библиотеки, где работал Чхве, и сделал вид, что пришёл за книгой. Он проторчал в библиотеке около пяти минут, слоняясь между небольшими стеллажами с потрёпанными книгами и тщательно следил за тем, не ушёл ли ещё один «призрак», чьего имени он не смог вспомнить. Черноволосый парень слишком уж долго и придирчиво выбирал себе чтиво, и это действовало Чунмёну на нервы. Он-то думал, что на очередной разговор со старшим у него уйдёт около трёх минут, но они растянулись в вечность всего лишь из-за ожидания. И стоило придирчивому «призраку» уйти, зажав под мышкой парочку книг, Мён, опасливо оглянувшись, вышел из-за стеллажа, за которым, можно сказать, прятался, и медленно подошёл к столу и сидевшим за ним Мунсо. Парень даже не поднял головы, словно Чунмёна и не существовало, и Има это неплохо так задело. — Почему тебя это заинтересовало? — произнёс Чунмён, присев на край деревянного, побитого временем стола. Мунсо чертовски медленно оторвал взгляд от своей тетради и посмотрел на него настолько спокойным, пустым взглядом, что Мён потерялся на секунду. Парня словно насквозь пронзило завуалированным, спрятанным презрением. — Ну, то, что я отношусь к «верхушке», то, чем я занимаюсь. Мунсо на секунду зажал тупой маленький карандаш между полными красивыми губами, прежде чем ответить. — Ты не похож на человека, который соответствует им. Ты… — Парень задумался, пристально рассматривая лицо своего оппонента, — другой, добрее, чем хочешь казаться. — Все мы носим маски. Здесь людям не стоит знать настоящего «тебя». — Но всё равно компанию стоит выбирать не такую… безбашенную, менее жестокую. Чунмён услышал чьи-то громкие разговоры в коридоре и пулей поднялся с места. Всё его тело напряглось, словно готовое броситься прочь в любую секунду, но незнакомцы всего лишь прошли мимо библиотеки, даже не заглядывая внутрь. — Тебе не рассказывали? — тихо продолжил Мунсо, привлекая внимания Чунмёна вновь к своей персоне. Им, немного расслабившись, снова опустился на край и встретился глазами с брюнетом, на чьём лице отразилась несколько печальная улыбка. — О моём «приветствии»? — Мы не говорим о «призраках», пока они сами не решают привлечь всеобщее внимание, — признался Чунмён, но в душе загорелось желание узнать, утолить вспыхнувшее за секунду любопытство. — Мне сломали руку. — Мунсо легко и не спеша стукнул карандашом сначала по своему предплечью, а затем чуть ниже плеча. — В двух местах. Не считая два сломанных пальца на этой же руке. — Кончик карандаша указал на мизинец и безымянный палец, когда Чхве поднял небольшую ладонь в воздух. — Дело рук Цзи Яня. Его взбесило, что я совсем не сопротивлялся, что ни слова не сказал, пока они меня избивали. Как он тогда сказал, прежде чем вывернуть мне руку: «У тебя болевой порог что ли зашкаливает? Или тебе просто этого мало?». Чунмён ясно представил в мыслях эту сцену. Как Мунсо стоит на коленях и морщится от боли, когда бешеный Янь заламывает ему руку до самых лопаток, не сгибая её. Как он резко дёргает, ломая руку на уровне плеча. Как Мунсо впервые кричит от пронзившей его боли, как его тело дёргается, словно в конвульсиях, как слёзы застилают глаза, как парень не может убежать от этого душераздирающего, адского чувства. Мёна передёрнуло, и он потёр лицо ладонями, пытаясь отогнать ужасные картинки. — Я наблюдал за тобой пару раз, — тихо признаётся Мунсо, и Чунмён нервно сглатывает. Сердце его отзывается в груди парой сильных, чувственных ударов. — Ты даже бьёшь иначе, чем другие. Остальным лишь бы устроить мордобой, выпустить пар, а тебе — лишь бы всё это быстрее закончилось, и ты отправился бы к себе, поскорее забывать о случившемся. Разве я не прав? Парень наскоро облизал пересохшие губы. Он всё не мог отвести взгляда от чужих тёмных, пронзительных глаз. Какими бы узкими они ни были, но от исходящего от них спокойствия бросало в дрожь, по коже скользили неконтролируемые ледяные мурашки. Пришлось выпустить прохладную сплошную воздушную струю изо рта, лишь бы хоть немного избавиться от пугающего чувства. — Бывают, знаешь ли, люди, которых отлично можно понять, лишь пару раз взглянув им в глаза. Их характер, их привычки, их страхи, то, что их ждёт, — с лёгкой улыбкой произносит Мунсо, скользнув ладонью пару раз по своим коротким волосам. — Цзи Янь — законченный псих, который, в итоге, умрёт здесь, так как переступит кому-нибудь дорогу. Чжунхон заменит его, но тоже продержится не дольше семи лет на посту лидера, ведь они с ним чересчур похожи. А ты… ты слишком отличаешься, не вписываешься в их компашку. У тебя тоже будут в будущем огромные проблемы, если ты не уйдёшь. — От них нельзя уйти, — ледяным голосом замечает Чунмён, резко изменившись в лице. — Это как уличная банда. Ты либо с ними, либо мёртв. Третьего не дано. Разве ты не помнишь, что стало с Сынчоном? Такого и врагу не пожелаешь. Я не хочу следующим, которого подвесят и выпустят кишки. — Лучше же выпускать их другим невинным людям, да? Лучше уж они, чем ты? Чунмён плотно сжал губы в тонкую полоску. Слова как всегда полоснули по сердцу. Только вот такова реальность. Своя жизнь, какой бы ужасной, мерзкой и низкой она ни была, всегда будет стоять намного выше, чем жизнь, здоровье и счастье остальных. — Думаю, мы с тобой ещё не раз увидимся в подобной ситуации, — тихо произнёс Мунсо, опуская взгляд вниз, на свою тетрадь, — когда ты будешь выступать в лице одного из палачей. Мне осталось каких-то полгода, а Гризли обещал подпортить мне сладкую жизнь напоследок. — Ты поэтому решил начать со мной общение? Чтобы я вытащил тебя потом из этого дерьма? Мунсо засмеялся, тихо и осторожно, и Чунмён поразился, каким же красивым стало его «серое» лицо, стоило ему озариться настолько широкой улыбкой. — Нет, сам как-нибудь справлюсь. Я ведь пережил сломанную руку, не забыл? — ответил он. С минуту он копался в небольшой стопке потрёпанных, старых книг около своих ног, а потом протянул Чунмёну книгу в тёмно-коричневом переплёте. — Просто решил поиграть в благотворительность. Мало ли, может, мне удастся вытащить тебя из ямы, в которую ты с удовольствием запрыгнул. Мён, задетый такими резкими, но правдивыми словами, с презрением, исказившим его лицо, взмахнул рукой, отталкивая протянутую книгу, и вещица с тихим грохотом упала на пол. Парень смерил старшего раздражённым взглядом, резко развернулся на пятках и, не оборачиваясь, направился к выходу из библиотеки. — Захочешь снова поболтать, — раздалось за его спиной, заставив Мёна слегка вздрогнуть от неожиданности, — ты знаешь, где меня найти, Чунмён. От собственного имени, сорвавшегося с чужих губ, Има передёрнуло от странных ощущений внутри, от разлившегося по душе тепла, ведь никто, абсолютно никто не обращался к нему пока по имени за чёртовы пять месяцев. Да и Мунсо произнёс его имя так ласково и аккуратно, заботливо, что впервые в своей жизни парень посчитал своё имя не таким уж и стрёмным, пустым.***
Чунмён просил себя перестать думать о грёбаном и странноватом Чхве Мунсо, которому, как ему казалось, вместе с рукой что-то повредили тогда и в голове. Только вот он словно просил себя сделать невозможное. Грубоватые, но такие по блядски правдивые, искренние слова никак не выходили у него из головы, как бы Мён ни старался. Как бы он ни просил себя не ходить в библиотеку, держаться от неё на как можно дальнем расстоянии, но ноги всё равно неумолимо несли парня туда. Чунмён пробирался на рабочее место Мунсо тайком, тщательно следя, чтобы абсолютно никто его не заметил, никто из «верхушки». Его тянуло, как магнитом, к парню, что его неплохо так пугало и настораживало, но ничего нельзя было поделать. Чхве словно и не интересовали вечные похождения Чунмёна. Так было сначала. Он лишь бросал на младшего пустой, безэмоциональный взгляд и продолжал заниматься своими делами. Лишь несколькими днями спустя Мунсо начал разговаривать. Нет, не с ним, не было никакого диалога, скорее, монолог. Мунсо рассказывал о своей жизни до тюрьмы, о своём друге, с которым они в шутку взломали банковскую систему крупнейшего банка в центре Сеула, решив проверить свои силы, о друге, который забрал себе деньги, хотя такого уговора не было, а Чхве заложил полиции, побоявшись, что тот сделает это раньше. Рассказывал о семье и маленькой сестрёнке, которая плакала в зале суда и кричала, что её дорогой братец не виноват, что всё это подстроено. Что сейчас его сестре скоро исполнится десять лет, и что её мнение о старшем брате поменялось за два года, ведь она наслушалась рассказов соседей, родителей, одноклассников и учителей — в общем, всех, кто её окружал всё это время. Говорил об университете, из которого его отчислили тут же, как только всплыла новость, что их лучший студент, программист, взломал банк ради корыстных целей. О некоторых преподавателях, которые тайком пожали ему руку и просили поведать секрет, как же он смог обойти защиту. — Это же не Пентагон, — отшутился тогда Мунсо, расставляя книги по полкам, ладонью указывая Чунмёну что и куда ставить, ведь парень молча вызвался помогать. — Их защиту можно обойти с закрытыми глазами, ведь они слишком примитивно мыслят, слишком избито. Даже самый тупой первокурсник взломает их, стоит только чуть-чуть напрячь мозги. Он много говорил, не задавая никаких вопросов, словно ожидая, что Чунмён заговорит о себе сам, со временем. Но Мён продолжал молчать, наслаждаясь лишь нахождением со старшим, его историями, его яркой улыбкой, которая часто мелькала на его лице, когда они были лишь вдвоём, его редким, но таким заразительным смехом. Брюнет молчал, будто боясь начать говорить о своём прошлом, словно стесняясь его, ведь по сравнению с насыщенным и довольно приятным прошлым Мунсо, с его чистотой и искренностью, жизнь парня совсем не была сахаром. Он вертелся, как мышка в колесе, в чёртовой исследовательской коробке на столе у спятивших профессоров. Пытался поступить в университет, но провалился, так как его знаний оказалось недостаточно для поступления на бюджет инженерного направления. Занялся работой — таскал различные ящики, подрабатывал в магазинчиках, где только брали. Связался с плохой компанией, ввязался в пару воровских ситуаций на крупные суммы денег, благо ловкость и изворотливость помогли избежать поимки. Хотел выбраться из этого дерьма, но прижали хвост, приставили пушку ко лбу, заставив в последний раз отработать свой уход. Всё закончилось тем, что Чунмён всё-таки попался, когда один из его «товарищей» не заметил отлично скрытую лазерную защиту и врубил сигнализацию, заблокировавшую все двери, все пути к отступлению. Дали семь с половиной лет общего режима, повесив на плечи не только его реальные преступления, но и парочку левых, в общем, как и бывает в полиции, зажатой в угол с тысячами нераскрытых дел. А дальше, вы сами знаете… В голову Чунмёна всё чаще стали закрадываться мысли, что он является противоположностью Мунсо, его идеальным дополнением. От Чхве так и веет светом, правильностью, некой мудростью, в то время как от Има несёт сильным порывом тьма, потерянность и неуверенность. Но не это стало главной проблемой для двадцатитрехлетнего парня. Цзи Яня ненавидели за его жестокий, дьявольский нрав, за его безжалостность и холодность к чужим страданиям, но любили лишь за то, что у него всегда была припрятана неплохая история о бабах, которых он трахал на воле. Вокруг лидера собирались на каждой прогулке, происходившей раз в два-три дня, и с открытыми ртами слушали, как безумный громила-китаец нагибает раком сопротивляющуюся милашку младше него. Чунмён окончательно понял, что пропал, когда уже не вслушивался в разговор о бабах и сексе, а думал и кидал взгляды на Мунсо, одиноко восседавшего в углу и залипающего в пространство с книгой на коленях. Он понял, что потерял прошлого себя, когда его внимание притянуло не описание небольших сисек очередной девушки Цзи Яня и то, как она сладко стонала, кричала под ним, а лёгкая, осторожная улыбка от Чхве, брошенная вскользь для Мёна. Понял, что нужно выбираться из этого дерьма, когда парень на какую-то минуту, показавшуюся вечностью, представил себя и Мунсо. Одних. В погружённой в сумерки библиотеке. За закрытой дверью. На грёбаном хлипком деревянном столе. В поцелуе, от которого немеют губы и язык. За занятием, о котором натурал (или же уже бывший натурал?) совсем не должен помышлять. — Вам, сопляки, девчонка когда-нибудь стонала ваше имя в ухо, при этом так лаская его языком, что вы готовы были кончить только лишь от этого? — произнёс Цзи Янь, пошло улыбнувшись, а Чунмёну захотелось полезть на стенку. В его воображение отлично вырисовывалась данная картина. И развратный, полностью обнажённый Мунсо, сидевший на краешке стола в библиотеке с раздвинутыми в стороны длинными ногами. И тихие поскрипывая, пошаркивания ножек хлипкой мебели о пол. И пошлые шлепки тел друг о друга, разносящиеся в небольшой серой комнатке. И, самое главное, шумное, сломленное, рваное дыхание, опаляющее ухо, невъебически отличные стоны, будоражащие всё внутри, переворачивающие всё с ног на голову, и грёбаный горячий язык, скользящий по хрящику уха вверх до самого его кончика и вниз до мягкой покрасневшей мочки. И имя… ёбаное имя, которое Мён ненавидел всю свою жизнь, но от которого мурашки теперь бежали по позвоночнику. Имя, сказанное блядским шёпотом, так аккуратно и ласково, как Мунсо только умеет. Чунмён понял, что у него пиздец какие проблемы возникли не только со старшим, но и со своим стояком, так не вовремя решившим показать себя. Ему пришлось плотно сдвинуть ноги вместе, спрятаться чуть ли не наполовину под металлическим столом, чтобы никто ничего не заметил. Но взгляд продолжал цепляться за одинокую фигуру Мунсо, за каждую маленькую чёрточку его лица, за каждый чёртов изгиб его тела. Чунмён понял, что он настолько в дерьме, что дышать уже становится трудно. Мунсо сразу же приметил перемену настроения в младшем, когда брюнет перестал к нему приходить, перестал смотреть на него издали, перестал вообще замечать, словно Чхве и не существовал. Они будто поменялись местами, и настала очередь старшего недоумевать и мучиться от мысли, что же пошло не так и как же всё исправить, ведь парню совсем не хотелось возвращаться обратно к своей серой, безрадостной жизни одиночки-«призрака», мотавшего последние шесть месяцев своего срока. Мунсо не знал, как подойти к Чунмёну, который, видимо, решил окружить себя остальными членами «верхушки» и никогда больше не появляться в одиночестве. Чхве не хотел выдавать себя, свою симпатию к парню, не хотел показывать остальным, что их что-то связывает, но с каждым днём всё сложнее было сдерживаться и ничего не делать. Но брюнет почувствовал надежду, когда в один из дней дверь в библиотеку открылась и зашёл Чунмён как всегда с полным безразличием на лице, как всегда не удостоив старшего даже одним мимолётным взглядом. Мунсо молча проследил, как парень прошёл к последнему стеллажу, за которым раньше часто «прятался», слушая рассказы Чхве, а затем, кинув быстрый взгляд на дверь и убедившись, что никого больше в комнате нет, направился туда же. Мён скользил подушечками пальцев по корешкам книг, сосредоточившись на названиях, точнее, отлично сделал вид, что это его интересует. Мунсо прислонился плечом к стеллажу и громко вздохнул, но вновь не удостоился и взгляда, что тупой колющей болью отдало в сердце. — Что-то случилось? — осторожно спросил старший, но в ответ получил лишь звонкое молчание. — Какие-то проблемы? Цзи Янь или Чжунхон заподозрили, что ты стал убегать куда-то? Или всё намного хуже? — Всё пиздецки намного хуже, — сквозь зубы прошептал Чунмён, оторвавшись от своего липового занятия и посмотрев, наконец-таки, на парня, сложившего руки на груди. — И всё, блять, из-за тебя. — Может, расскажешь? Постараемся вместе найти выход. — Мён наскоро облизал пересохшие губы, чуть поморщившись, изучая чужое лицо. Его потряхивало. Коленки тряслись, как бешеные, и сердце вело себя так же. — Это не угрожает твоей жизни? — Это пиздец как всё меняет. И уж лучше бы меня прикончили сразу за это. — Может, перестанешь говорить загадками? — Мунсо нахмурился и по привычке провёл ладонью по своим волосам: это его успокаивало. — Как я смогу тебе помочь, если не понимаю, что происходит? — Как будто мне нужна твоя помощь, — огрызнулся Чунмён, сделав шаг в сторону парня. Он смотрел на старшего исподлобья, в тёмных глазах плескалось раздражение и… страх, потерянность. — Это из-за тебя всё стало так хуёво. Мунсо опустил взгляд в пол и почесал мочку отросшими ногтями. — Зачем же ты пришёл, раз всё это из-за меня? В чём смысл? — Я, блять, уже давно не вижу смысла в своих действиях, — произнёс Мён. Младший, тяжело вздохнув, схватил брюнета за плечи, впечатал его в стеллаж, отчего конструкция пошатнулась и предупреждающе заскрипела, а затем подался вперёд и накрыл чужие губы своими, сильно зажмурившись. Мунсо непроизвольно хмыкнул, за что Чунмён несильно куснул его нижнюю губу, оттянул и насильно пропихнул язык в чужой рот. Ладонь брюнета скользнула на шею Чхве, притянула ближе и сжала, словно желая причинить как можно больше боли. Мунсо закрыл глаза, слегка улыбнулся и вступил в игру, переплетаясь с Имом языками. Они случайно стукнулись зубами из-за напора младшего, но ни один из них не издал ни звука при этом, словно боясь, что из-за этого атмосфера вокруг может разрушиться. Чунмён другой рукой впился в чужой бок и так резко притянул к себе, что парни стукнулись тазовыми косточками и пахами, вновь без малейшего звука, лишь шумно одновременно выдохнув через нос. Мунсо пытался поспевать за младшим, но вскоре плюнул на это и просто позволил ему творить всё, что хочется, лишь бы тот не останавливался. Ладонь с затылка медленно, плавно перешла на щёку, и Чунмён чуть сильнее приблизился к парню, сильнее вдавил его в покачивающийся стеллаж. Мён покусывал, посасывал чужие губы, мимолётно скользил по ним языком, наплевав на то, что каких-то пару минут назад кричал в своих мыслях, что никогда не будет целовать так парня. Стеллаж в очередной раз накренился, и парочка книг с грохотом свалилась с его обратной стороны на пол. Мён отскочил от старшего, как ошпаренный, с безумными глазами, часто дышащий и с горящими от поцелуя губами. Видно было, что он порывался что-то сказать, но его лицо лишь искажалось в странной, непонятной гримасе и он молчал. Брюнет смотрел на парня напротив, который выглядел примерно так же, только без испуга в светящихся узких глазах, да был он более расслаблен. Чунмён дёрнулся было уйти, но Мунсо схватил его за запястье, удерживая. Разум кричал «блять» тысячи раз, и голова Мёна готова была взорваться с минуты на минуту от роя мыслей. — Не уходи, — прошептал Мунсо, притягивая парня ближе к себе, осторожно, словно опасаясь, кладя ладони ему на талию. Им зажал между зубами подрагивающую нижнюю губу. — Знаю, что у тебя пиздец сейчас внутри творится, но не уходи, не сбегай. И Чунмён остался. Замер в чужих объятиях с громко бьющимся внутри сердцем и давлением, ощущаемым в висках, подобно раскату грома. — Страшно? — тихо спрашивает Мунсо, но в ответ лишь тишина. — Пугает, не правда ли? — Вновь та же ситуация. — Но ты ведь не умер от этого? Чхве тыкает парня в плечо пару раз, затем подносит палец к его носу, проверяя дыхание, а потом кладёт ладонь на грудь, тут же чувствуя под пальцами неистово бьющееся сердце. — Вроде живой, — смеётся он. От чужой ласковой улыбки Чунмён немного приходит в себя. — Что это за хуйня? Какая-то твоя магия ебучая? — сквозь зубы бросает он, смотря на парня глазами побитого щенка, заставляя Чхве вновь умилиться и улыбнуться. — Хватит лыбиться! Это, блять, не смешно! Я не педик! — Я тебя им не называл, — спокойно отвечает Мунсо, нежно поглаживая чужие бока большими пальцами, даря успокоение. — Не спеши вешать на себя ярлыки, толком не разобравшись. Я тоже не педик. Брюнет чуть наклоняется и касается губ Чунмёна своими, но не так неистово, как было раньше, а более нежно и аккуратно, не углубляя поцелуй. Он быстро отстраняется, и вновь улыбка озаряет его лицо. — Но это не лишает меня права наслаждаться поцелуем с тобой, с парнем, — добавляет он, пристально рассматривая потерянное лицо младшего. — Я тебе нравлюсь? — Я такой хуйни не говорил, — сразу же грубо отзывается Чунмён, хмурясь. — Ладно, — спокойно произносит Мунсо. — Но тебе ведь захотелось меня поцеловать. И… тебе понравилось. Не считай себя педиком лишь из-за этого, Чунмён. Если хочешь кого-то целовать — целуй, обнять — обнимай, взять за руку — бери, пока у тебя есть время. Не пытайся сразу понять, что ты чувствуешь, это слишком сложно и порой болезненно. Осознание придёт потом, со временем. Главное, не бойся делать первый шаг. Чунмён долго вглядывался в чужие узкие глаза, словно пытаясь что-то отыскать в их глубине и таинственности, прежде чем вновь подался вперёд и поцеловал Мунсо, поубавив свой пыл, свою ярость, вложив как можно больше нежности, передающую различную гамму чувств, названия которым Мён ещё не скоро придумает.***
— Тебя это совсем не пугает? Не настораживает? — осторожно спрашивает Чунмён, ласково поглаживая чужие бока большими пальцами и аккуратно постукивая по коже остальными, словно играя на пианино. — Что именно? — улыбается Мунсо, прижимаясь к парню лоб ко лбу и прикрывая глаза. — Всё это. Чхве еле глушит в себе смех. Его умиляет эта небольшая паника Чунмёна, показывающая, какой же он ещё ребёнок в свои двадцать три. Губы снова сплетаются в ненавязчивом поцелуе, который длится не больше короткой минуты, но от которого сердцебиение вновь срывается на ускоренный темп, остывшее возбуждение вновь подпрыгивает до верхней отметки и прикосновения становятся развратнее. — Всё… — шумно выдыхает Мён, не открывая глаз, не отодвигаясь дальше, продолжая опалять своим рваным дыханием чужие губы, — это… — Твои руки на моей талии? — продолжает беззлобно издеваться Мунсо. — Наши поцелуи? Обжимания по углам в тайне ото всех? Чунмён кивает, осторожно ведя кончиком чуть с горбинкой носа по чужой щеке, покрывая кожу поцелуями, лёгкими, отрывистыми. Он достигает уха, завладевает мочкой, цепляется за неё горячими губами и чуть прикусывает зубками, лишь сильнее разжигая возбуждение, и своё, и чужое. — И как бы ты это назвал? — Мунсо сжимает плечи младшего подушечками пальцев, чуть запрокидывает голову, открывая чужим губам больше пространства. — Пиздец, — на выдохе шепчет Чунмён, и Чхве тихо смеётся. Старший запускает пальцы в жёсткие волосы на затылке брюнета и ласково их перебирает, улыбаясь. — Это просто пиздец. — Ладно, но я совсем не против этого пиздеца, он меня совсем не пугает, даже наоборот. Мунсо заключает лицо младшего в свои ладони и вновь целует его, раскрывает его губы своими, проскальзывает языком внутрь и задыхается от резко подскочивших чувств, когда их языки встречаются и затевают свой сначала медленный, но постепенно более развязный и пошлый танец. Мён чуть приподнимает парня за бёдра и помогает ему удобно усесться на край стола, испуганно и печально скрипнувшего от такого веса. Он устраивается между разведённых в сторону ног, а ладонью скользит по голой коже под рубашкой, ощущая подушечками пальцев выступающие рёбра. Чхве расстёгивает первые две пуговицы на чужой рубашке и притягивает парня к себе ближе за воротник, прижимается к нему так сильно, что даже через нос становится невозможно дышать, ведь перекрыт доступ кислорода. — Я хочу тебя, — до жути тихо произносит Чунмён, отстраняясь лишь на секундочку, чтобы вдохнуть больше воздуха и облизать и без того мокрые губы. Мунсо счастливо смеётся в поцелуй, обнимая чужой торс ногами. Парни соприкоснулись пахами, и Чхве будто специально дразняще дёрнул бёдрами, лишь сильнее снося младшему голову, убивая у него и без того мельчайшие запасы разума. Чунмён покрывает шею Мунсо поцелуями, рваными и мокрыми, пошлыми, используя язык, но не оставляя пока никаких следов на смуглой коже. Чхве постанывает в ответ, еле слышно и надрывно, впервые за долгие два года воздержания (точнее, три с половиной, если считать и до тюрьмы). Старший вытаскивает рубашку Има из-под края оранжевых тюремных штанов и ласково царапает по чужой оголённой пояснице. Он то и дело облизывает пересыхающие губы и вроде бы не особо хочется торопиться, но в объятиях Чунмёна всё как всегда летит к чертям, всё как всегда ускоряется до невозможного. Чунмён отрывается от шеи и снова тянется к губам, но в коридоре, по ту сторону библиотечной двери, слышатся шаги и чьи-то громкие голоса, и они становятся всё ближе. Парни отскакивают друг от друга на приличное (хотя, таковым его не назовёшь, каких-то два небольших шага) расстояние и тяжело дыша, с выпученными от испуга, внутренней тревоги глазами смотрят то на лицо оппонента, то на дверь. Мён быстро застёгивается, поправляет рубашку и приглаживает растрёпанные волосы по молчаливому указанию Мунсо. — Послушай, — произносит Чхве, спрыгивая со стола и подходя чуть ближе. На его щеках заметен румянец, а красивые, идеальные, аккуратные губы припухли от поцелуев, — как только сюда кто-то зайдёт, бей меня. — Мён открывает было рот, чтобы что-то сказать, но старший шикает на него, не давая сделать этого. — В челюсть. Наотмашь. Так сильно, как сможешь. Просто бей и уходи. Сделаем вид, что между нами состоялась маленькая перепалка. По-другому нельзя откосить. Ручка двери начинает поворачиваться, словно в чёртовом замедленном режиме, и сердце Чунмёна отбивает болезненные последние удары. — Просто сделай, как я сказал, Чунмён. Просто так надо, — прошептал Мунсо и опустил взгляд в пол, ожидая своей уготованной заранее участи. В библиотеку заваливается Чжунхон вместе с Кихёном и видят, как Чунмён размахивается и ударяет «призрака» по лицу, отчего тот валится на пол, стукается затылком о ножку стола и так и остаётся лежать, прижимая подрагивающую ладонь к губам. — Усёк? — дрогнувшим голосом произносит Мён, сплёвывая на пол около самых ног Мунсо. — Больше предупреждать не буду. — Чё тут происходит? — басит Чжунхон, подходя ближе и пристально рассматривая Чхве с ног до головы. На лице его проскальзывает довольная, горделивая улыбка, когда Мунсо выплёвывает на пол сгусток тёмной вязкой крови, а затем снова закрывает ладонью рот. — Помощь нужна? — Нет, — кое-как выдавливает из себя Чунмён, стараясь не смотреть уже на Чхве, ведь достаточно будет ещё одного взгляда, чтобы он кинулся к нему, упал рядом на колени и стал бережно осматривать любимое, родное лицо, извиняясь бесчисленное количество раз, — всё и так ясно должно быть. Если не тупой, возьмёт на заметку. — Идём, — говорит Чжунхон, хлопнув товарища по плечу и, слава Богу, не заметив, какой тот напряжённый и немного перепуганный, — Цзи Янь собирает наших, разговор есть. И так дохуя времени потратили на то, чтобы тебя найти. Чунмён кивает, и парни направляются к выходу из маленькой тюремной библиотеки. Мён оборачивается уже в дверях, кидая последний взгляд на всё ещё сидевшего на полу парня, и Мунсо незаметно поднимает вверх большой палец, растягивая окровавленные губы в пугающей улыбке. Младший морщится и напоследок громко хлопает дверь, пытаясь себя этим успокоить, но становится лишь хуже: звук резко закрытой двери так ярко напомнил ему об ударе, нанесённом несколько минут назад. Сильнее костяшек кулака ноет лишь сердце, но ради безопасности Мунсо и своей, парень сильно сжимает ладони в кулаки и прикусывает нижнюю губу, мысленно твердя себе успокоиться. Всё его затухающее возбуждение окончательно растворяется в ненависти к самому себе.***
У Чунмёна не было времени даже подойти к Мунсо за последние три дня. Рядом с ним всегда кто-то находился, кто-то из членов «верхушки». Они обсуждали план, в который Мён толком и не хотел вникать. Он вообще не хотел участвовать в операции, придуманной Цзи Янем, но на него надеялись, так же, как и на Чжунхона, ведь они, так сказать по иерархии, стояли чуть ниже главаря блока. Он даже не особо понимал смысл операции, в шутку названной «Изгнание дьявола». Мёну так хотелось поговорить с Мунсо. У него будто началась ломка без получаемой каждодневной дозы тёплых объятий, поцелуев и задушевных разговоров, от которых теплело на сердце. А сейчас Чунмёна разрывало от желания кинуться перед парнем на колени и просить прощения, и Чхве, будто понимая, чувствуя это, отрицательно мотал головой, взглядом призывая соблюдать дистанцию. И также поговорить о «изгнании», в котором должен пострадать человек, который являлся отражением Мёна, в плане ориентации, только не скрывающий этого. Бён Бэкхён. Двадцатишестилетний лидер блока С, блока, в котором были собраны отбросы общества, жестокие убийцы, чьи сроки если и не были пожизненными, то начинали свой отсчёт с двадцати лет. Лидер, открыто признавший свою ориентацию, отстоявший её четыре года назад, доказавший, что пусть он и «ёбаный заднеприводный пидор», но спуску никому не даст и не позволит издеваться над собой, как бы сильно ни хотелось. Лидер, которого поддержали, приняли и уважали. Лидер, убивший предыдущего главаря блока, разбив тому голову о металлическую лавку, прикрученную к полу в их столовой, за бесконечные наезды о педиковатости и угрозы, что «не переживёт, эта сучка, свои сорок лет заключения». Парень, хрупкий на вид, тощий, но с взглядом исподлобья, от которого внутренности от страха закручиваются в узел и ты начинает срать кирпичами, прекращаешь спать по ночам, стоит тебе только перейти ему дорогу. Бён Бэкхён, которого Цзи Янь ненавидел всеми фибрами души за убийство (того самого убийства четырёхлетней давности) его друга Ким Чже Рима, с которым они были знакомы ещё до того, как попали в тюрьму. Бён Бэкхён, которому уготовили учесть быть так же зверски убитым на ближайшей совместной прогулке, когда двадцатишестилетний парень даже и не ожидает атаки. Бён Бэкхён, чьё «пидорское» правление в блоке С навсегда завершится сегодня после обеда. Чунмёна потряхивало от мыслей о том, что он участвует в подобном. Как? Как он вообще сможет поднять руку на человека, когда сам является практически таким же, когда сам мечтает трахнуть пылающего успокаивающей харизмой, а не красотой, парня? Кем он будет после этого для Мунсо? Как сможет смотреть ему в глаза? Кем он будет после этого для самого себя? Голова разрывалась от бесконечных вопросов. — Не ссы, — прохрипел ему на ухо Чжунхон, когда они, заключённые, построившись в два ряда, медленно шли в сторону выхода на площадку для прогулок. — Наше дело придержать тех ублюдков, которые вступятся за эту гейскую суку. Цзи Янь сам разберётся с «Его гейским Величеством», каким бы ёбнутым на голову безумцем он ни был. — Цзи Яню лучше держаться подальше от скамеек, — отшутился Кихён, заржав как гиена, а Чжунхон тоже пару раз хохотнул низким басом, — а то этот пидорок положит начало новому способу тюремного убийства: ты, этот пидор, какая-нибудь скамья… искра, буря, безумие. Мён не отрывал встревоженного взгляда от узкой в плечах спины Кихёна, идущего перед ним, и мысленно радовался, что Мунсо сегодня решил остаться в блоке, сославшись на плохое самочувствие. Чунмён рванул бы к нему, да и планировал рвануть, как только представится такая возможность, лишь бы только он её не проебал, как всегда. Заключённые блока С, облачённые в тёмно-синие робы, уже находились на площадке для прогулок. Всего их было, как всегда, шестеро, во главе с невысоким, но подтянутым Бён Бэкхёном. Они по привычке, по старой доброй традиции швыряли старый, испорченный грыжей мяч в покосившееся, ржавое кольцо и громко смеялись, о чём-то переговариваясь. Лидер широко улыбался. Он шутливо стукнул одного из своих товарищей по заднице и пригрозил тому пальцем, что-то сказав, отчего все вокруг покатились со смеху, а высокий и долговязый парень, подыгрывая, сделал вид, что опасливо отходит подальше от лидера, в шутку разозлившегося. Заключённые блока А разбрелись кто куда, распределились по группкам, в то время как Цзи Янь собрал всех своих, пристально следя, как за Тэ Суком закрывается входная дверь, а снаружи остаётся только Ёнмин, которому вообще никакого нет дела до предстоящих разборок; возможно, он даже будет болеть за «своих» во время «изгнания». Мён бросил на красивого Бэкхёна с изящными, нежными чертами овального маленького лица, обрамлённого чёрными отросшими волосами, мимолётный взгляд. На открытой шее блеснула угольно-чёрная татуировка, которая, судя по яркости и чёткости, была сделана совсем недавно. Острое спонтанное переплетение толстых и тонких линий приковало внимания Има, пока Чжунхон не пихнул его локтём под рёбра. — Берёшь мелкого чувака с очками на себя, — прошипел он на ухо Мёну. — Я возьму бугая рядом с ним. Пока не атакуем, просто встать рядом и при малейшем движении с их стороны — вырубаем. Чунмён кивнул, и они с Чжунхоном одними из последних направились в сторону баскетбольной площадки. У Има задрожали колени, когда он встал около невысокого дрищеватого парня в квадратных очках, который был младше него на пару лет, но без зазрения совести устроил резню в вагоне метро, отчего погибло около двадцати человек. Он не был уверен, что парень не выкинет что-то странное, что-то опасное, но выбирать не приходилось. — Побазарим? — громко произнёс Цзи Янь, перехватив пас, что кидал Бэкхён одному из товарищей. Бён замер, сжав губы в тонкую полоску на пару секунд, а затем его лицо полностью расслабилось, приобрело незаинтересованное выражение, что взбесило китайца за долю секунды. Мужчина, рядом с которым стоял Чжунхон, дёрнулся вперёд, но Ким остановил его, ударив кулаком в центр груди, от чего заключённый закашлялся и замер. — Пусть твои собачонки не рыпаются. Тут только наши разборки, — продолжил Цзи Янь, на что Бэкхён лишь пожал плечами, быстро скользнул взглядом по своим товарищам, еле заметно кивнув. — Чего тебе? — Голос Бёна прозвучал с насмешкой, в общем, как всегда, но только сейчас Мён почувствовал укол гордости, что есть человек, похожий на него, но меньше по силе и комплекции, который может постоять за себя, не боясь и не скрываясь, живя полной жизнью, дыша полной грудью. — Ты нам игру своим трёпом срываешь. — За тобой должок один висит. Одна жизнь, — Цзи Янь практически шепчет, но его слышат все в повисшей на площадке тишине. Губы Бэкхёна растягиваются в улыбку, немного сумасшедшую, но заразительно яркую. — Скажу тебе, если ты не знал. За моими плечами висит больше, чем одна жизнь. Уточняй, какая именно, — спокойно произносит он, смеривая лидера соседнего блока насмешливым взглядом снизу вверх. — Жизнь моего брата, его жены и маленького ребёнка, которых ты взорвал на том ёбаном вокзале, — прокричал кто-то слева, и Чунмён удивлённо повернулся на крик, как и все вокруг. «Призрак», который подмазался к операции за пару дней до неё, который горел желанием посмотреть и поучаствовать в «изгнании» поганого пидора с этого мира, резко бросился вперёд прямо на Бэкхёна. «Призрак», который сказал, что может принести нож на бойню, но которому отказали в этом, решив, что Янь разберётся с «Его голубым Величеством» голыми руками. «Призрак», который не смог сдержать свою ярость, свою боль за потерю близких и попался в сети, расставленные за секунду до его нападения. У него в руке что-то блеснуло, и Цзи Янь не успел и слова сказать, чтобы остановить обезумевшего парня. Десять секунд, показавшихся вечностью, пара точных и молниеносных ударов, и парень, выше самого Бэкхёна на десять сантиметров, оказался прижат к груди лидера блока С, тяжело дышащий, с безумным взглядом и дёргающийся всем телом, пытаясь вырваться, но не находя лазейки для этого. Его оружие, маленький кухонный нож, успешно украденный с кухни, оказался плотно прижат к тонкой шее «призрака», отчего на коже выступила длинная полоса и пара капель крови. Взгляд Бэкхёна изменился за десять этих секунд. С насмешливого он стал злобным, раздражённым, обжигающе холодным, тем самым, который пугал всех. Тонкие губы двадцатишестилетнего лидера поджались и еле заметно подрагивали от закипающих эмоций. Изящные длинные пальцы левой руки, которую он отнял от своего бока и сжал чужой острый подбородок, были покрыты кровью. Маленькая капелька пота скатилась по виску вниз. — Ты пришёл за разговором или за убийством? — сурово произнёс Бэкхён, сведя к переносице брови, сильнее прижав наточенное несколькими часами ранее лезвие к шее. Он крепко впился окровавленными пальцами левой руки в челюсть «призрака», и парень безмолвно затих, перестал вырываться, еле сдерживая стоны боли. — Разве одно другому не мешает? — усмехнулся Цзи Янь, сделав небольшой шаг вперёд. Парень в очках шевельнулся, но Чунмён посмотрел на него и покачал головой, одним лишь взглядом умоляя его не двигаться, чтобы не было проблем. Непонятно почему, но заключённый его послушался. — Нет, — проговорил Бэкхён, опустившись до гробового шёпота, — совсем нет. Лезвие полоснуло беззащитную тонкую шею, и кровь хлынула фонтаном из перерезанной артерии. «Призрак» задёргался и захрипел, падая на колени и вцепляясь трясущимися ладонями в горло, пытаясь остановить обильное кровотечение. Он рухнул на бок, задёргался, как рыба на берегу без воды. Кровь стреляла во все стороны и быстрым потоком стекала по шее на пыльную землю, окрашивая её в цвет тёмной вишни. Любимой тёмной вишни Бэкхёна. Лицо маленького лидера покрылось мелкими каплями крови, взгляд метал молнии в сторону Цзи Яня. Бён облизнул сначала верхнюю губу, а затем нижнюю, слизывая солоноватые капли чужой крови. С ножа, плотно зажатого в небольшой ладони, капали крупные капли на чёртову землю. На левом боку, на уровне рёбер, растеклось тёмное пятно на тёмно-синей порванной лезвием робе. Бэкхён засмеялся. Сначала он засмеялся очень тихо, еле слышно, но постепенно его смех всё нарастал, подобно грому, сначала гремящему вдали, а потом атакующему где-то рядом, за спиной. На его зубах блеснула чужая кровь. Бён поднял левую руку, свою изящную маленькую ладошку, и поманил Цзи Яня своими длинными как у пианиста пальцами. — Вперёд, китайчонок, чего ждёшь? — В правой руке он лишь сильнее сжал нож, перехватив его пальцами поудобнее. Дальше Чунмён выпал из реальности. Парень в квадратных очках ударил его локтём в нос, и перед глазами у Мёна замигали чёрные и бледно-жёлтые круги, как огоньки на дискотеке. Им, не ожидав такого, пошатнулся, но рухнул на колени от сильного удара ногой в живот, последующего за ним. Он получил с кулака в скулу, всё ещё находясь в прострации от первых двух ударов, и с колена в нос, отчего кровь хлынула по его лицу быстрым потоком. Пошатываясь на коленях, Чунмён умудрился поймать обидчика за ноги и завалить его на пол, причём парень ударился не только копчиком об асфальт, но и затылком неплохо приложился. Со всех сторон раздавались крики, поддерживающие заключённых блока А, но Мён слышал их как издалека. Он сидел на груди у парня в очках и бил его кулаками, разбивая лицо в кровь и мясо, не обращая внимания на ноющие костяшки и всё ещё мелькающие цветные круги перед глазами. Его собственная кровь из носа падала на заключённого из блока С, попадала крупными каплями на его глаза, заставляя парня жмуриться и отворачиваться, пытаясь уйти от этого. — Мудила! — сквозь зубы прорычал Чунмён, вытерев кровь рукавом оранжевой рубашки и снова ударив парня по лицу, но уже ладонью, отвесив тому звонкую пощёчину. Минуты две спустя надзиратель Канмин оттащил его от потерявшего сознание младшего и сильно встряхнул, чтобы Мён пришёл в себя, но это лишь очередной порцией боли отдало ему по вискам и в центр лба. — Пиздуй отсюда, идиот! Ты уже его уложил. Хватит! Чжунхон, тащивший окровавленного Цзи Яня, прикрывающего длинную и глубокую рану на животе, крикнул что-то Чунмёну, но он не понял его слов. В мыслях билась мысль найти сейчас Мунсо. И наплевать было на вид, в каком он предстанет перед парнем, лишь бы только получить нужное успокоение от Чхве и наконец-то расслабиться в его объятиях, на его коленях в погружённой в тишину библиотеке. Мунсо уронил от неожиданности книгу, когда увидел Чунмёна с залитым кровью лицом на пороге библиотеки. Его пухлые губы поджались, но он не произнёс ни слова, пока Мён не подошёл к нему, сидящему на стуле рядом со стеллажами, и не опустился на пол к его ногам. Младший прижался виском к ноге Чхве и закрыл глаза, с трудом вдохнув. Ладонь Мунсо тут же легла на его макушку, и его пальцы ласково перебрали тёмные пряди, и Чунмёну на какую-то долю стало легче, спокойнее. — Как всё прошло? — тихо спросил старший, не шевелясь. — Ты знал, да? — ответил вопросом на вопрос Им, и Чхве промычал что-то в ответ, что сошло за согласие. — Вот почему ты не пошёл сегодня. — Слышал ваши разговоры. Но не хотел видеть всей этой херни. Тебя в крови, но ты всё равно пришёл ко мне. Того, как Бэкхён прирежет Рю Сын Чжо, ну, того «призрака», что кинется на него. — Ты знал, что он собирается сделать? — В голосе прозвучали нотки удивления, но лицо Чунмёна было полностью расслаблено, ни один мускул при этом не дрогнул. — Знал, — кивнул Мунсо, опускаясь пальцами ниже, достигая покрытой кровью кожи и ласково накрывая чужую щёку. Мён, словно котёнок, уткнулся в подставленную ладонь и коснулся её сухими губами. — Пытался его отговорить, говорил, что его уложат сразу же и не моргнут и глазом, но он не послушал меня. Слишком уж сильно ненависть расположилась в его сердце, слишком уж сильна обида на человека, который убил его близких. — Ему перерезали горло, — шепчет Чунмён. Его немного потряхивало. — Но он его, вроде бы, задел. — Никто и не сомневался, что всё будет именно так. Бэкхён такой человек. Если ты сделаешь что-то ему, то умрёшь. И лучше для тебя, если смерть будет быстрой, а не такой, как у их прошлого лидера. — Мён накрыл своей ладонью руку Мунсо и аккуратно переплёл их пальцы. — Слышал, что Бэкхён знает много болевых точек, так что сначала он обездвижил Чже Рима, а потом медленно крошил его череп о металлическую скамью. Что он делал это как можно медленнее, наслаждаясь чужой болью и беспомощностью, невозможностью даже сдвинуться с места. В воздухе повисла тишина. Мунсо вновь перебирал чужие тёмные волосы, не обращая внимания на то, что Мён запачкал ему штаны кровью, что следы остались даже на полу. Чунмёна клонило в сон, и он цеплялся пальцами за руку Чхве, ища успокоения, избавления от картины, когда кому-то перерезают горло. Цеплялся, как маленький мальчик за мамину юбку, как человек ищущий поддержки в сложный период. — Я не хотел идти туда… Я всего-то хотел перед тобой… — начинает Чунмён, но Мунсо тихо шипит в ответ, призывая молчать. — Я знаю, что ты хотел, но в этом не было смысла, как и сейчас нет. Мы так поступили, потому что не было другого выхода. Уж лучше я получу по лицу, лучше меня изобьют, чем у тебя появятся из-за меня проблемы. Тот удар был… правильным. Мы бы просто не смогли придумать ничего стоящего, чтобы объяснить твоё нахождение в библиотеке так близко ко мне. Чунмён поднимает голову с колен Мунсо и смотрит своему парню в глаза. Има чуть пошатывает, центр лба раскалывается от боли, и ноет от удара нос, но он всё равно находит в себе силы встретиться взглядом с Чхве и выдавить из себя жалкое подобие улыбки. — Не стоит винить себя за произошедшее. Никогда не вини себя, если что-то со мной произойдёт. Мы сами отвечаем за свои поступки, свои слова. А я попросил тебя сделать это, чтобы всё не разрушилось так скоро. Потерять тебя, когда прошёл всего лишь месяц? Нет, Чунмён, я пока не готов. Мунсо наклонился ближе к чужому лицу и ласково улыбнулся, вновь скользнув свободной ладонью на щёку Мёна. Его взгляд блуждал, как всегда бывает, когда смотришь на кого-то так близко: ты просто не можешь смотреть одновременно в оба глаза, так что перепрыгиваешь с одного на другой. — Может, прозвучит эгоистично, но я не отпущу тебя, пока не выйду отсюда через четыре с половиной месяца. Ты так просто от меня не избавишься. Чунмён как-то лающе рассмеялся, а затем прокашлялся. Мунсо накрыл его губы своими, наплевав, что они на какую-то часть покрыты застывшей кровью. Он как всегда не углублял поцелуй, всего лишь обычное прикосновение губ, но передающее намного больше чувств, чем любое другое прикосновение. — А сейчас я отведу тебя в медпункт, — произнёс старший, отстранившись, хотя Им и потянулся вперёд за «добавкой». Мунсо улыбнулся и чмокнул парня в нос. — Совру что-нибудь о том, где тебя нашёл, чтобы не было потом лишних вопросов. А когда ты поправишься, мы сделаем вид, будто не было этой разборки, будто ты никогда и не поднимал на меня руку. Хорошо? В ответ Чунмён лишь чуть сильнее сжал чужие пальцы и позволил поднять себя на дрожащие, ватные ноги. Он не хотел никуда идти, не хотел отпускать руку Мунсо, но раз старший хочет, раз так будет лучше, значит Иму придётся подчиниться, ведь он так сильно доверяет этому человеку, человеку, которого знает чуть больше месяца, но в котором уверен больше, чем в любом члене «верхушки».***
Прошло две недели с того, как блок А выступил против лидера блока С, как на площадке для прогулок оказался зарезан один из «призраков», как Цзи Янь получил ранение в живот за свою ёбаную тупость, как Бэкхёну за убийство накинули ещё пару лет и неплохо избили за неподчинение, как Чунмёну разукрасили лицо и он провалялся в медпункте около недели с подозрением на сотрясение, когда его во время драки приложили затылком об асфальт, и чуть сдвинутым в сторону кончиком носа. Прошло две чёртовы недели, которые лишь сильнее приблизили выход Мунсо из тюрьмы. Осталось чуть меньше четырёх с половиной месяцев до того, как Чхве окончательно покинет удушающие, давящие серые стены и больше никогда не вернётся, покинет без какого-либо зазрения совести, без сожалений. Минута следовала за минутой. Час за часом. День за днём. Чунмён проводил с Мунсо всё своё время, и ему нисколько это не надоедало, даже было мало. Мён влюблялся в старшего с каждым проведённым днём всё сильнее, и это его несказанно пугало, пугала чёртова неизвестность будущего. Он боялся спрашивать, не хотел вносить в их отношения эту грустную ноту, но напряжение между ними так и витало в воздухе, его нельзя было не почувствовать. Мунсо знал, что что-то не так, но не задавал никаких вопросов. Он понимал, что всё дело во времени, что у них осталось, только вот ничего с этим не поделаешь: остаётся лишь наблюдать, как время утекает подобно мелкому песку сквозь пальцы, и проводить друг с другом так много времени, насколько это возможно. Чхве ждал Чунмёна в библиотеке, расставлял по полкам книги, которые ему вернули, когда двери открылись пинком, и зашёл совсем не Им. Цзи Янь хрустел суставами пальцев, медленно подходя к столу с лежащими на них книгами, а за ним верной собачкой следовал Чжунхон, который закрыл входную дверь таким же сильным ударом. Мунсо вышел им навстречу, не сказав ни слова, и посмотрел на заключённых. В воздухе витала злоба, и у Чхве на секунду по спине побежали мурашки. Чжунхон не спеша подошёл к первому стеллажу, скользнул подушечками пальцев по корешкам книг на одной из полок, а затем лёгким движением скинул их на пол. Мунсо молчал. Он молчал, пока Чжунхон опустошал полку за полкой, пока тот достигал следующего стеллажа и делал то же, что и раньше. Чхве опустил взгляд в пол и сильнее сцепил руки за спиной, лишь бы не сорваться, а в душе молился, чтобы Чунмён не приходил сейчас, только не сейчас. — Тут до нас долетели кое-какие слухи, «призрак», — тихо проговорил Цзи Янь с отчётливым акцентом, свойственным иностранцам, пусть и живущим долгое время в стране. Он сделал пару шагов к Мунсо, скользя по его фигуре злым взглядом. — Ну, как долетели, Гризли неплохо так подсобил с информацией. Сколько тебе осталось? Пять месяцев? Четыре? Быстро пролетели твои три года, правда, пидорок? Мунсо вздрогнул, когда упал первый стеллаж, ударившись о стену и остановившись за тридцать сантиметров от пола, уткнувшись в стену. Он нервно сглотнул, когда Цзи Янь ударил кулаком по столу и, неожиданно схватив брюнета за подбородок, резко заставил его задрать голову. — Будешь продолжать молчать? — Чхве избегал встречаться глазами с китайцем, зная, что стоит только посмотреть, как начнётся что-то ужасное. Но ведь оно и так начнётся? — Мне стоит сломать ещё одну твою руку? Брюнет снова вздрогнул, когда стеллажи посыпались друг на друга, когда полки начали вываливаться и с грохотом падать на пол. Цзи Янь отвесил ему пощёчину, наотмашь, что аж в голове затрещало. Мунсо не упал, но отошёл на шаг назад, пошатнувшись. На язык брызнула кровь из прокушенной от неожиданности щеки. — Ты прикинь, Чжунхон, чёртов выблядок думал, что его срок закончится спокойно, что никто не узнает, чем он помышлял в прошлом, — рассмеялся Цзи Янь, и товарищ вторил ему своим смехом, распинывая книги по разным углам. — Это не твоё дело, — подал голос Мунсо, за что ему снова отвесили жёсткую пощёчину, но уже по другой щеке. — Я не потерплю в своём блоке такую ничтожную шваль, как ты, — прорычал Цзи Янь, притянув парня к себе за шею и впечатав ему кулак в живот, отчего Чхве закашлялся и вцепился пальцами в плечо китайца, но его резко оттолкнули. — Мне хватает этого мелкого уёбка из блока С, что мусолит вечно глаза и строит из себя ёбаного мужика, коим не является. — Четыре месяца, и меня здесь не будет, — слышит китаец в ответ, только Мунсо за свои слова получает уже кулаком в челюсть и от сильного удара падает за колени перед главарём. — Чё? Чё ты там спизданул? — рыкнул на него Цзи Янь, резко подняв парня за грудки. — Четыре месяца? Ты мне тут ставишь условия или чё? Мунсо не ожидал, что его ударят головой о столешницу и откинут на стеллажи, словно ненужную куклу. Парень закашлялся и, вытирая губы, почувствовал, как по пальцам заструилась кровь. В голове звенело. Боль жгла неимоверно, равномерно распределяя свою силу по всей голове. Он сжался на полках и книгах, не обращая никакого внимания на неудобность его ложе, притянул колени ближе к груди и пытался восстановить сбившееся дыхание, но у него ничего не получалось, ведь голова словно на части разрывалась. — Что такое? Теперь ты чувствуешь боль? — Китаец присел рядом с парнем на корточки и перевернул его на спину. — Попробуем снова? Цзи Янь вцепился в рубашку Мунсо и потащил его в сторону стола. Чхве схватился за руку мужчины, впился в неё ногтями, пытаясь причинить боль, а ногами ёрзал по полу, надеясь, что ему удастся зацепиться за что-нибудь и остановить обезумевшего заключённого. Только Мунсо, видимо, не учёл, что если не об стол, его всё равно побьют. Удары один за другим посыпались на лицо, и как бы парень ни пытался закрыться, у него ничего не выходило. Кровь брызнула из носа, изо рта на Цзи Яня, но китайцу, видимо, было совершенно на это плевать. Справа, слева, справа, слева. Ладонь, поднятая, чтобы остановить мужчину, оказалась со всей силы прижата к полу, отчего Мунсо вскрикнул, дёрнувшись всем телом. — Больно? — усмехнулся Цзи Янь, отвесив младшему третью по счёту пощёчину за сегодня. Чжунхон одиноко стоял в стороне и просто наблюдал за работой лидера. — А быть пидором не больно? Приятно, да? — Чего… ты… хочешь? — кое-как сказал Мунсо, отделяя каждое слово и сплёвывая кровь на пол, но она тёмным вязким сгустком скатилась по его щеке. — Я хочу, — Цзи Янь наклонился ближе к чужому лицу, — чтобы такие как ты и этот заднеприводный уёбок из блока С сдохли. Разом. Только вот сейчас убить тебя будет неинтересно. Мы с тобой поиграем. Недолго. Чтобы дорога в ад, где таким же пидорам, как и ты, самое место, не оказалась устланной цветочками. У Мунсо не было сил сопротивляться. Ему и дышалось-то с трудом. Кровь стояла в горле, и от неё нельзя было избавиться, когда твоя голова безвольно болтается из стороны в сторону. Чхве вновь приложили левой стороной об столешницу, но теперь уже не дали упасть. Мунсо начал задыхаться из-за крови в горле. Перед глазами заискрились ярко-жёлтые и чёрные круги, подобно огонькам. Он попытался вдохнуть, но лишь сильнее закашлялся и выблевал кровь на пол, как только подбородок коснулся груди. — Передашь потом привет Бэкхёну. Уверен, вы с этим выблядком тесно общаетесь. Веки его резко закрылись, как только Цзи Янь снова приложил его головой о стол. Когда Мунсо открыл глаза, от яркости белого потолка у него закружилась голова, и веки сами собой закрылись обратно. Виски обожгло жаром, глаза от этого заслезились, и противный резкий запах проник в ноздри, заставив парня вновь нехотя открыть глаза. Рядом с койкой топтался белый как мел Чунмён, он кусал ногти на левой руке, а взгляд его нервно бегал из стороны в сторону. Над Чхве навис Донхэ и в очередной раз ослепил его, проверяя с помощью тусклого фонарика реакцию зрачков. — Сотрясения нет, — произнёс врач, отстранившись и дав Мёну возможность подойти ближе. — Переломов вроде бы тоже. — Вроде бы? — пробурчал Чунмён, присаживаясь на край койки. Он взял парня за руку и ласково переплёл их пальцы, несколькими секундами позже вцепившись в них как можно крепче. — Охуенный из тебя врач. — Не дерзи. Мал ещё! — огрызнулся Донхэ и направился к прозрачным, стеклянным шкафчикам, в которых хранил все медикаменты. — Что произошло? — встревоженно прошептал Мён, наклонившись ближе к парню, чтобы врач его не услышал. — Кто это был? Мунсо кашлянул пару раз, прочищая горло, сжав чужие пальцы своими и тихо сказал: — Неважно. — Неважно?! — повысил голос Чунмён, отчего даже Донхэ вздрогнул от неожиданности и чуть было не выронил пузырьки из шкафа. — В смысле? — уже тише добавил он, вновь наклонившись ближе к Чхве, заглядывая в чужие стеклянные глаза. — Я прихожу к тебе, нахожу перевёрнутую вверх дном комнату и тебя посреди всего этого бедлама, в крови, без сознания и с еле ощущаемым пульсом. А ты говоришь, что всё это неважно? — Да, именно так. — Мунсо поворачивает голову в сторону, пряча глаза от любимого человека. Слёзы стоят в глазах, а Чхве совсем не хочется плакать при Мёне. — Это ведь Цзи Янь? Чжунхон? — Парень молчит, зажимая нижнюю губу между зубами, но Чунмёну и так всё понятно. — Мне надо было прийти к тебе раньше. — Если бы нас увидели вместе, что бы ты сделал, как бы отвертелся? — тихо произносит Мунсо, продолжая цепляться за пальцы своего парня, как утопающий за спасательный круг. — Что бы ты сделал, если бы тебе приказали присоединиться к экзекуции? — Мён молчит, хмурясь, и сильнее сжимая правую ладонь в кулак. Его трясёт, злоба переполняет изнутри, и Чунмён готов взорваться с минуты на минуту. — Поэтому хорошо, что тебя не было. — Я убью их всех, — сквозь зубы шепчет Им, резко поднимаясь и собираясь идти искать виновных, но Чхве, вцепившийся в его руку мёртвой хваткой, не отпускает. — Не надо, — очень тихо произносит он, останавливая младшего и заставляя его посмотреть себе в глаза. — Не стоит лезть. — Мён готов от переполняющей его злобы наорать на Чхве, но он пока ещё держится. — Я справлюсь сам. Я ведь толком не чувствую боли, ты помнишь? — Да, я вижу, — с сарказмом замечает Чунмён, садясь обратно на край кушетки. — Влезешь ты — у тебя буду огромные проблемы, пока ты не выйдешь или не умрёшь здесь. Пусть они поступают со мной, как хотят, мне наплевать. Просто пообещай мне, что не будешь вмешиваться во всё это. Я сам могу постоять за себя. Я справлюсь. — Да, я вижу, — в очередной раз говорит Мён, окинув парня недоверчивым взглядом. — Четыре месяца против семи лет. Подумай, стоит ли жертвовать собой ради… ничего. — Ради ничего? — снова взорвался Чунмён и вновь быстро перешёл на шёпот. — Ты теперь это так называешь? Ничего? Если бы видел, как ты выглядел, когда я тебя нашёл, если бы ты себя видел со стороны сейчас, то понял бы, почему не стоит так просто разбрасываться такими словами. Мунсо отпустил руку Чунмёна и отвернулся, но младший насильно заставил парня вновь посмотреть на себя, резко развернув его к себе, схватив за подбородок. Чхве хотел скинуть его пальцы, ведь это прикосновение отозвалось ярким воспоминанием в памяти о прикосновении Цзи Яня, но у старшего не было сил сделать это. — Ещё раз ты скажешь что-то подобное, то я не отвечаю за себя. Не смей говорить, что наши отношения, — последние два слово он выделил звонким шёпотом, — это «ничего». Это «пиздец», да, но уж точно не «ничего». — Тогда не вмешивайся в это. Гризли сделал мне такой подарок на день рождения, когда до конца осталось четыре месяца. Он обещал, что испортит мне жизнь, и он точно это сделает, он уже это сделал. Но будет ещё хуже, если ты тоже пострадаешь от этого дерьма. Просто не лезь, ясно? Хоть раз послушай своего хёна. Чунмён обиженно поджал губы, но промолчал. Подошёл Донхэ с необходимыми медикаментами, марлями и бинтами, и оттеснил младшего от койки больного. Он даже попросил Има удалиться, чтобы не мешал, ведь Мунсо надо было отдохнуть, хорошенько выспаться, чтобы прийти в себя. И Мён ушёл, громко хлопнув дверью и бросив последний взгляд на старшего, который на него даже не посмотрел, решив, что так будет лучше. Он решил, что они обсудят всё после, как только Чхве не будет выглядеть так жалко, как только он выберется отсюда. Мелкий бирюзовый песок в песочных часах его жизни чёртовски быстро утекал, и Мунсо отлично понимал, что его ждёт, только вот не решался озвучить эту мысль вслух, боясь, что так она будет ещё более правдивой, чем есть в его голове. Лучше уж жить теми моментами, которые происходят сейчас, чем мыслями о пугающем будущем, которого можно, по идее, избежать.***
Сдерживаться было всё сложнее. Чунмёна разрывало на части от ненависти к лидеру их блока и к Чжунхону; он злился на Мунсо, который из раза в раз умолял не вмешиваться; ему блевать хотелось от самого себя за то, что он ничего не делает по чужому приказу, что он просто стоит и смотрит, стоит и смотрит, блять, как Чхве избивают. Он мог просто стоять и смотреть, сдерживаться, держать лицо, до боли стиснув зубы. Он мог просто радоваться, что его не заставляют участвовать во всём этом. Но Чжунхон начал странно на него посматривать, словно в раздумьях, и Чунмён молился, чтобы день, когда его попросят вступить, доказать свою преданность и ненависть к «поганым заднеприводным выродкам», никогда не наступит. Из каждой драки Мунсо выбирался ползком, если и выбирался вообще. В противном случае он просто терял сознание, и Чунмён в тайне ото всех нёс парня в медпункт. За прошедшие пять дней Чхве настолько потерял всякое желание жить, настолько стал не похож на себя прошлого, что это убивало Мёна лишь сильнее. Мунсо не раз задумывался о том, что же будет, когда эти четыре месяца пройдут. Пройдут ли они вообще? Будет ли у него достаточно желания жить дальше? Будет ли у него достаточно здоровья, чтобы делать это? Спасал лишь Чунмён. Всё плохое забывалось в его объятиях и целомудренных поцелуях в лоб или висок. Всё казалось таким правильным, таким хорошим, что боль уходила — Мён будто высасывал её из старшего, ничего не требуя взамен. Мунсо перестал выбираться на улицу, после того случая, как к нему подошёл Бэкхён, с пожелтевшими, уже сходившими на нет синяками на лице и шее, и что-то спросил. Обычный вопрос, как рассказал тогда Чхве. Бён всего лишь поинтересовался самочувствием парня, похлопал по плечу и просил держаться, сказал, что придумает что-нибудь, чтобы это прекратилось. Чунмён посчитал лидера чужого блока до ёбаной жути тупым, ведь он лишь сильнее всё испортил. Мунсо просил Мёна не ненавидеть Бэкхёна за этот поступок, ведь парень просто переживал за человека, близкого ему по духу, он просто хотел его поддержать. Поддержать, блять. Но в итоге Цзи Яня еле оттащили тогда от корчившегося от боли на полу Мунсо, не дав ему сломать парню ту же самую руку, что и в первый раз. Чунмён тоже стал оставаться в библиотеке вместе со старшим. Они запирались, прятались в небольшой комнатке, где редко заседал пожилой надзиратель, который должен был следить за работой Мунсо, и грелись в объятиях друг друга, сидя на полу около потрёпанного, изъеденного молью диванчика. В один из таких дней Чхве не выдержал напора, не выдержал давления, душевных мучений, что терзали его уже довольно долгое время и разрыдался на груди у Мёна, прижавшись к нему так близко, что младший невольно дрожал вместе с ним. — Почему это так тяжело? — хрипло, сломлено прошептал он, уткнувшись носом в грудь брюнета и прижав сцепленные в замок руки к лицу, отчего и так тихий голос звучал ещё тише. — Почему? Чунмён не знал, что ответить. Он лишь крепко обнимал парня, гладил его по отросшим колючим волосам, иногда целуя в макушку, и молчал, сдерживая собственные рвущиеся наружу чувства. Им хотел бы защитить своего парня, хотел бы вытащить его из тюрьмы прямо сейчас, да только не знал как, и это убивало его. — Мне иногда кажется, — Мунсо всхлипнул и наскоро вытер бегущие по щекам слёзы, — что он убьёт меня. Со дня на день. Он не остановится, пока не сведёт меня в могилу. Я даже не уверен, что это не случится после того, как я выйду. Им всё молчал, ведь ему совершенно нечего было сказать. Давать пустые обещания о защите здесь и после выхода из тюрьмы, клясться, что всё изменится, уверять, что он убьёт Цзи Яня и Чжунхона за их дела, — Чунмён просто не мог. Он абсолютно ничего не мог. Так, обычная мелкая блошка, ничего не стоящая, ничего не умеющая, не способная даже защитить дорогого ему человека. — А я не хочу умирать. — Мунсо зашёлся в новой порции рыданий, и Мён лишь мог утирать его слёзы, гладить его по голове или по спине и молчать. — Я не хочу умирать, жалея, что я тот, кем на самом деле являюсь. Жалея, что я люблю человека своего же пола. Жалея, что у нас было так мало времени друг для друга. Младший накрыл мокрые губы Мунсо своими и плотно зажмурился, до самых чёрных кругов перед глазами. Все слова, что вертелись у парня на языке, но он не мог их никак собрать воедино и озвучить, все его страхи, его переживания, его боль — всё это перетекло в мокрый грубый поцелуй. Прощальный поцелуй. Каждый раз, когда их губы сливались, это напоминало прощание, ведь они никогда не были уверены, что встретятся вновь, что Цзи Янь не разобьёт голову Мунсо о стену или пол, что он не пырнёт его чем-нибудь, что не позволит ему истечь кровью. Очередной прощальный поцелуй, от которого ледяные мурашки бегут по спине и на душе остаётся неприятный осадок. Очередной прощальный поцелуй, но теперь уже с солёным от слёз привкусом. Чунмён двигался внутри парня медленно, размеренно. Он целовал каждую клеточку его кожи, аккуратно поддерживая его за бёдра. Вены вздулись на предплечье от натуги; тонкая синяя веточка выступила на лбу, и Мунсо ласково коснулся её пересохшими губами. Не первый их секс, но на сей раз здесь не места жуткой страсти, бешеного ритма, громких стонов и царапанья кожи. Ничего такого. Не те эмоции, не то настроение. Им словно пытался вложить в каждый свой толчок все свои чувства, всю свою любовь, которая давно стала понятной, но никогда ещё не была озвучена. Брюнет старается не смотреть на рёбра своего парня, не желая в очередной раз видеть на них синяки и ссадины, не желая в очередной захлебнуться в ненависти к себе за бездействие, за слабость. Чунмён обхватывает бёдра Мунсо сильнее, ведь они, покрытые испариной, скользят в его ладонях. Он двигается осторожно, проскальзывая как можно глубже, утыкаясь носом в чужую шею, покрывает её рваными поцелуями и глушит свои стоны в плотно сжатых губах. Чхве тоже сдерживает себя, кусая припухшие и покрасневшие от поцелуев губы. Ему наплевать сейчас, что кожу на спине неприятно дерёт о твёрдую, неровную поверхность дивана, что мышцы на ногах свело до боли, что в поясницу отдаёт болью, но сладкой, такой приятной, по которой он скучал уже давно. Он цепляется за чужие плечи, за тёмные волосы на затылке. Он цепляется за человека, в котором утонул с того самого момента, как они случайно встретились взглядами на «приветствии» одного из новичков. Он готов разорваться на миллионы маленьких светящихся кусочков, но это для него не страшно, ведь он всё равно останется рядом с любимым человеком. Чунмён тоже готов взорваться. Он бы соврал, если бы сказал, что секс с девушками в прошлом у него был намного лучше, чем сейчас с парнем. Он бы соврал, если бы сказал, что у него хоть когда-нибудь были настолько прекрасные отношения, как сейчас с Мунсо. Никогда ещё чувства не владели его мыслями и сердцем так сильно, как сейчас; никогда он ещё не ставил чувства превыше физического контакта. Но вот с Мунсо хотелось обычных объятий, нежных поцелуев, хотелось засыпать и просыпаться в одной кровати. Это ли предел? Разве Чунмён настолько устал от других отношений, что сейчас ему хочется только такого и только с Мунсо, с парнем? Чунмён вновь поцеловал своего парня в изгиб шеи и прижался к нему ближе. Он закрыл глаза, положив ему подбородок на плечо, и шумно выдохнул через нос, продолжая двигаться под правильным углом, приближая их обоих в долгожданной разрядке. — Знаешь, я начинаю любить этот «пиздец», — прошептал он осторожно, и Мунсо сдавленно засмеялся, широко улыбнувшись. — Знаю, — произносит Мунсо, прижимаясь щекой к виску Има. — Я тоже, Чунмён, я тоже…***
Чунмён замер на месте, вцепившись поломанными до крови ногтями в деревянный, прикрученный к полу стол. Перед глазами всё кружилось, словно на ёбаной карусели. Руки неимоверно дрожали, и он не мог никак успокоить их. Дышать было трудно из-за душивших слёз и забитого носа — носогубная складка с каждым выдохом нагревалась, подрагивала от рваного, сломленного дыхания. Если бы он мог кричать, Чунмён бы закричал. Закричал так громко, насколько позволили бы его лёгкие, его больное горло, его пропавшие за один миг силы. Закричал, наплевав бы на то, что на звук сразу же сбежались заключённые, надзиратели. Ему было бы наплевать на них. Грудь разрывала такая боль, что затушить её сможет только смерть или бутылок пять соджу, залпом, чтобы в конечном итоге и это привело его бы к смерти. Казалось, боль сочилась из всех щелей, из каждой клеточки, из каждой чёртовой поры. Сочилась, подобно лёгкому, еле заметному дымку из тлеющей сигареты. Медленно. Раздражающе. Без какого-либо успокоения. Оставляя неприятный осадок в воздухе. Горячие слёзы текли по щекам без остановки. Но боль не отпускала сердце. Чунмён громко всхлипывал, пытался начать дышать сквозь забитый нос и закупоренное болью сердце, но получалось… хуёво. Если бы Мёна попросили описать своё состояние сейчас одним-единственным словом, то это слово было бы «хуёво». Хуёво настолько, что не хочется жить. Хуёво до такой степени, что просыпается желание убивать всех и вся, громить всё на своём пути. Хуёво, что, кажется, больнее и быть не может. Чунмён прикусывает указательный палец, как можно сильнее впивается зубами в кость, словно пытаясь отрезвить себя, прийти в чувство. Только и это не помогает. Веки сами собой закрываются, а затем следует долгий выдох через потрескавшиеся, сухие губы. Он начинает считать, пытаясь прийти в себя. Один. Дверь открывается с оглушительным стуком, так сильно соприкасается со стеной, что у Мёна это сразу же отдаётся в висках. Два. Громкие разговоры, точнее, даже перекрикивания и ругательства надзирателей лишь усиливают головную боль. В ноздри проскальзывает режущий запах крови. Три. Тихий скрип соседней койки. Металлический запах усиливается до невозможности. Донхэ что-то кричит, что-то требует, но сложно разобрать его слова, находясь одной ногой в бреду из-за температуры, а второй — в реальности с закрытыми глазами. Четыре. Веки медленно, с трудом распахиваются. И лучше бы они оставались закрытыми. Тело пронзают миллионы острых и толстых игл. Одна из них с трудом достигает сердца и помогает ему взорваться, рассыпаться на мелкие уродливые и почерневшие кусочки. Пять. Взгляд стеклянных, пустых глаз направлен перпендикулярно вверх. Лицо покрыто кровью, слегка застывшей, похолодевшей, но всё ещё ярко-красной, режущей глаза. Искусанные губы приоткрыты. Шесть. Со свисающей с койки руки медленно скатываются последние «живые» капли крови. Кап, кап, кап — эти звуки эхом отдают в опустевшем сознании. Помятая и местами разодранная рубашка открывает слишком много смуглой кожи, заживающие на ней синяки трёхдневной давности. Задранные выше положенного штаны, видимо, натянутые поспешно и без какой-либо заботы, наталкивают на ужасные мысли. Семь. Чунмён садится на кровати, преодолевая боль в голове, в горле, в каждой ёбанной клеточке его тела. Мышцы сводит, а по позвоночнику бегут ледяные мурашки. Он всё ещё не верит. Не верит, что это его человек, бывший для него свежим глотком воздуха в этом поганом месте. Не верит, пока неуверенно всё же не касается остывающей окровавленной кожи. Восемь. С губ срывается что-то странное, похожее одновременно на стон и хрип. Донхэ замирает, уставившись на заключённого, и не смеет вмешаться сейчас. Девять. Чунмён начинает задыхаться. Он никогда не страдал от астмы, лишь пару раз видел в кино, как ведут себя люди при приступе, но сейчас он отчётливо чувствует что-то подобное, только в миллион раз хуже, ведь сильно осознание того, что от переполняющего его «нечто» он точно не умрёт. А ведь так сейчас хочется. Десять. Чунмён хватает стоящий рядом стул и со всей силы, через плечо, разбивает его о бетонный серый пол. Он стучит стулом о поверхность, продолжая издавать странные полустоны-полухрипы. Стул разваливается на части, как и всё внутри Чунмёна окончательно превращается в чёртовы руины. Он падает на колени, заходясь в очередном приступе рыданий, откидывает ненужные деревяшки в сторону и закрывает лицо руками. Мён прижимается ладонями к чуть прохладному полу, сильнее впиваясь пальцами в кожу. Он всё всхлипывает, пытаясь прочистить нос и начать дышать спокойно, свободно, и Им даже не догадывается, что ему ещё не скоро удастся вновь начать дышать нормально. Брюнет поднимается, садясь на свои пятки, и тяжело дышит через рот. Он ведь отлично понимает, что произошло, даже закрыв глаза, Мён всё отлично увидит, пусть парень и не присутствовал на очередном избиении Мунсо. Не сложно догадаться, что Цзи Янь наконец-то слетел с катушек, как и пророчил старший.ПОЛТОРА ЧАСА НАЗАД
Как бы Мунсо ни рвался, ему сложно было выбраться из-под грузного китайца. Он царапал ногтями по кафельному полу, ломая их чуть ли не до середины, он бил кулаками, он сдерживал рвущиеся наружу крики, но как же блядски тяжело ему это было делать. Чхве впервые плакал перед кем-то, кроме Чунмёна, но слёзы, что сейчас он не мог сдерживать, были лишь из-за ненависти и отвращения к себе, чем от боли. Чужие колкие и немного испуганные взгляды пронизывали насквозь. Цзи Янь слетел с катушек. Все это поняли с того момента, как бешеный китаец приказал Чжунхону «выдрать эту суку первым, чтобы отбить у неё желание с удовольствием скакать на толстых мужских хуях, как бабе». Мунсо ебали. Если с Чунмёном у них был секс, занятие любовью, единение душ и тел, то сейчас Мунсо просто драли как позорную шлюху, будто он не человек вовсе, лишь дырка, в которую можно вставить и кончить, так как давно ни в кого не вставляли. Парню оставалось лишь терпеть, ведь за каждую его попытку выбраться Цзи Янь награждал его сильным ударом по рёбрам, по незажившим синякам и ссадинам. Терпеть, размазывая по щекам кровь и слёзы. Терпеть, радуясь, что Чунмён сейчас лежит в медпункте с высокой температурой и ничего из этого не видит. — Ты так и будешь молчать, пидор? — Цзи Янь резко схватил парня за горло и заставил его задрать голову вверх, невольно столкнуться взглядом с безэмоциональным, жестоким лицом Чжунхона, замершего на выходе из душевой. — Кто твой ёбырь? Мунсо продолжает молчать, пробивая зубами до крови нижнюю губу. Парня отталкивают в сторону, и он валится на левый бок, пытается отползти дальше, пытаясь натянуть на себя стянутые до коленей, залитые кровью, потом и чужой спермой штаны. Китаец даже не кончил, так что Чхве пытается сбежать от него как можно дальше, чтобы этому ублюдку не взбрело в голову чего-нибудь ещё. — Думаешь, я сам этого не узнаю? — басит лидер, поправляя оранжевую робу и наступая на лодыжку Мунсо, всё сильнее вдавливая её в кафельный пол. — Вычислить этого уёбка будет проще простого. Стоит только заикнуться, что твою тощую задницу порвали пятеро мужиков, обкончали и бросили истекать кровью, как он тут же появится передо мной, чтобы начистить рыло. Мунсо громко закричал, стоило Цзи Яню сильнее надавить ногой на его лодыжку, но крик сразу прекратился, когда лидер ударил парня кулаком по лицу. Брюнет вновь принялся ползти дальше от обезумевшего китайца, как только его отпустили и больше не пытались сломать кости на правой ноге, только вот его притянули за шкирку обратно и поставили на дрожащие ноги. — Посмотри на них, — прошептал Цзи Янь трясущемуся от страха, боли и ненависти к себе Мунсо на ухо, впившись пальцами в чужой скользкий от крови подбородок. Китаец повернул брюнета лицом к остальным четырём парням, стоящим, словно статуи, в стороне. У Чхве тряслись губы, и слёзы стояли в глазах, когда его лицо насильно поворачивали от заключённого к заключённому, заставляя смотреть их полные отвращения глаза. — Хорошенечко посмотри на них, выродок. Я хочу, чтобы ты запомнил эти лица и побежал жаловаться своему ёбырю, побежал называть ему имена своих карателей. Передай ему, что он будет следующим. Догнал, или мне тебе объяснить тебе несколько иначе? Мунсо закивал, шмыгнув носом, с которого всё ещё текла кровь на пальцы лидера. Он молил, чтобы его отпустили, чтобы бросили, оставили здесь умирать от отвращения к себе, от боли, пронизывающей каждую клеточку дрожащего тела. — Всё же, — Цзи Янь широко улыбнулся, — я оставлю тебе маленькую напоминалочку, чтобы ты не забыл. Заключённые отшатнулись назад, все, кроме Чжунхона, довольно улыбнувшегося, когда их слетевший с катушек лидер воткнул длинный кухонный нож в Мунсо наполовину чуть ниже правой груди. Чхве тут же захрипел и рухнул на колени, стоило Цзи Яню отпустить его. — До медпункта знаешь как добраться, выблядок. Увидимся в следующий раз. Цзи Янь наклонился, выдернул из чужой груди нож, вытер его о край рубашки Чхве и, махнув своим шавкам, покинул душевую, будто ничего и не произошло. Воздух с молниеносной скоростью выходил из лёгких, где-то в груди бурлила кровь, виски разорвало от боли, и брюнет завалился на бок; его трясло, как в припадке. Мунсо с трудом чувствовал, как кровь быстрым потоком стекает по его коже, пропитывает рубашку, скользит на пол и растекается в отвратительную лужу. Чхве сделал усилие над собой, чтобы поползти вперёд, но лишь зашёлся в кровавом харкающем кашле и обессиленно рухнул на кафельный пол, приложившись об него лбом. Он не мог дышать, хватал воздух пересохшими губами, но лишь сильнее начинал кашлять, выхаркивая на грязный пол кровь. Он даже не мог заплакать, хоть глаза жгло от слёз. Мунсо схватился за горло, в котором отчётливо ощущалась пузырившаяся изнутри кровь. Он задыхался. Он бил себя в грудь, пытаясь избавиться от того, что мешало кислороду поступать к… продырявленному правому лёгкому. Ещё одна жалкая попытка ползти не увенчалась успехом. Мунсо окончательно завалился на пол, уставился в противоположный край душевой, пытался сделать ещё хоть пару глотков воздуха, но замер… Его хрип, отчётливо слышимый в тишине большой комнаты, окончательно стих. Чунмён возвратился обратно в медпункт полчаса спустя и заметил, что Мунсо уже накрыли белой простынёй, да так и оставили лежать на соседней койке, словно в ожидании чего-то. — Мы позвонили его родным, — произнёс Донхэ, подходя к Мёну, осторожно касаясь его руки, желая помочь, довести до кровати, но младший резко дёргается, не давая себя коснуться. — За ним скоро приедут. — Похоронят снаружи? — Горло дерёт от впервые сказанных за долгое время молчания слов. — Да. Это намного лучше, чем быть похороненным здесь. — Чунмён кивает, всё ещё не отводя взгляда от остывшего тела, укрытого белой тканью. — Мне… оставить вас? Младший молчит, но Донхэ, одарив парня последним взглядом, полным сочувствия, уходит, тихонько прикрыв за собой дверь. Шаг за шагом. Осторожно и медленно. Чунмён подходит к медицинской койке, и его рука замирает над белой тканью, прямо на уровне лица лежавшего под ней парня, но он так и не может заставить себя отодвинуть ткань и в последний раз посмотреть любимому человеку в лицо. Слёзы вновь поднимаются к самому горлу. Мён опускается на соседнюю койку и, заходясь в новой порции рыданий, закрывает лицо дрожащими ладонями. Он плачет беззвучно, даже всхлипывает, не издавая ни звука. Скользит пальцами вверх до затылка, впивается в кожу ногтями, пытаясь небольшой болью успокоить себя, только выходит лишь хуже. Мён смахивает слёзы, но они всё продолжают течь. Он шмыгает несколько раз носом, но дышать легче не становится. Потянувшись вперёд, Чунмён, не снимая полностью ткань, на ощупь находит холодную руку Мунсо, вытаскивает её наружу и в последний раз переплетает их пальцы между собой. Младший опускается на колени перед трупом своего любимого человека, утыкается лбом в его хрупкое тело, касается губами посеревшей кожи запястья. Он ведь так много всего не успел сказать парню, не успел до конца насладиться отношениями с ним. Он ведь хотел увидеть, как Мунсо выйдет из тюрьмы. Сам. Живой и здоровый, а не то, как его вывезут отсюда вперёд ногами, укрытого белой простынёй. Он ведь хотел убедиться в правдивости слов старшего, что он дождётся, что семь лет не проблема, что они будут видеться, что Чхве найдёт способ для этого. А теперь всё это полетело в топку. Всё полетело к чертям за несколько часов. — Прости меня, пожалуйста, — кое-как прошептал Чунмён слипшимися, пересохшими губами. Он вновь поцеловал руку Мунсо, сдерживая рыдания. — Прости, что так ничего и не сделал, чтобы помочь. Ты просил не вмешиваться, говорил, что справишься со всем сам, что на то ты и мужик, чтобы самостоятельно решать свои проблемы. Но… я вижу, как охуенно ты со всем разобрался. Это входило в твои планы, мудак? Чунмён сжал чужую изящную ладонь так сильно, что кости тихонько заскрипели от этого. — Что мне теперь прикажешь делать? — добавил парень, всхлипывая после каждого слова. — Свалил так же быстро, как и появился. Заебись, Мунсо, просто заебись. Два с половиной месяца, сука… В дверь осторожно постучали. — За телом приехали, — раздался по ту сторону тихий и ласковый голос Донхэ. Дверь начала открываться, и Чунмён молниеносно поднялся на ноги, наскоро засунул теперь уже хрупкую, как хрустальную, руку Мунсо обратно под ткань и отвернулся, чтобы врач не видел его слёз. Мужчина неуверенно зашёл в свой кабинет и приметил подрагивающие плечи младшего, его напряжённое, натянутое, как струна, тело. — Поставишь мне капельницу? — прохрипел Чунмён, не поворачиваясь, а всё продолжая пялиться на улицу сквозь решётчатые окна. Небо будто специально окрасилось в грязно-серый; тяжёлые тёмные тучи сгустились над тюрьмой; первые мелкие капли упали на асфальт, а у Мёна вновь задрожали губы. — Мне что-то хуёвее стало. — Ладно, — спокойно согласился Донхэ, сразу же направившись к шкафчикам, чтобы достать всё необходимое. Ему было до жути неловко, ведь он на какую-то долю стал свидетелем чёртовой драмы. — Приляг пока. Но Чунмён и так уже лёг на свою койку, бросил последний быстрый взгляд на тело на соседней кровати, резко отвернулся от него и плотно закрыл глаза, надеясь, что так он сможет отгородиться от реальности, от боли, от смерти. И кто бы знал, как сильно он захотел, чтобы Донхэ ошибся, и после чёртовой капельницы он не очнулся. Но разве Богу вообще интересно твоё мнение? Разве он послушает тебя, хоть ты так сильно и просишь его о смерти? Брехня всё это. Он оставляет тебя в живых и с наслаждением наблюдает, как ты корчишься от боли, как меняешься, как доходишь до точки кипения и окончательно разрываешься на части.***
Лухан тоже заинтересовался игрой. Он изо всех старался не смотреть на Сехуна, одиноко восседавшего на скамейке недалеко от площадки и тоже пристально следившего за играющими в баскетбол мужчинами. Только делать это было слишком уж сложно. Мысли всё продолжали возвращаться к поцелую в прачечной, но они напрочь стирались колкими словами блондина после. Лухан бы всё отдал за то, чтобы не думать ни о Сехуне, ни о Чунмёне и его странной выходке сегодня после обеда. Губы ещё покалывало из-за грубого поцелуя с брюнетом, а сердце стучало как-то медленно и тягуче, словно нехотя. Лу отлично понимал, что проблем у него станет как можно больше после этого (Чунмён-то постарается изо всех сил), и не знал, что ему сделать. Он ведь не виноват, что Чунмён что-то испытывает к нему. Он ведь не мечтал об этом, не просил. Чунмён носился по площадке, старательно делая вид, что Лухан, смотрящий на него время от времени, его совершенно не интересует. Хотя… ему хотелось подойти к нему и ударить. Снова разбить ему нос и с неким садистским удовольствием наблюдать, как алая кровь течёт по бледной, сероватой коже. Один лишь минус — от этого чувства Чунмёна совсем не испарялись, а, наоборот, словно росли всё сильнее. На губах ещё ощущался поцелуй, неправильный и едкий, который никогда и не должен был произойти, если бы не чёртовы чувства. Чанёль в очередной раз грубо оттолкнул от себя маячащего и мешающего Чунмёна. Этот мужчина уже начинал его подбешивать. И любое его движение и ядовитая фразочка, брошенная с целью издёвки, выводили из себя без каких-либо задних мыслей. Чунмён будто специально крутился только рядом с Чанёлем, нарываясь всё сильнее на грубость. А Ёль ведь совсем не отличается спокойным, невспыльчивым характером. Он совсем не такой. Он ведь, как и его парень, заводится за доли секунды, а потом тебе следует как можно быстрее уносить ноги, пока руки-ноги целы. Чунмён в очередной раз повис на нём, мешая получить мяч. Он крепко вцепился в его руку и не отлипал, сколько бы раз Чанёль не взмахивал ею, чтобы отогнать мужчину, назойливого, как муха. Ёль не сдержался и со всей силы толкнул невысокого брюнета в грудь ладонями, как можно дальше отталкивая от себя. — Аккуратнее будь, — низко пробасил Чанёль, посмотрев на заключённого исподлобья. — Заебал. — Это всего лишь игра. Без правил, как и договаривались, — ответил в том же тоне Чунмён, смахнув чёлку со лба. — И вообще, малец, будь повежливее со своим хёном. Чанёль рассмеялся. Низко и хрипло, немного лающе. Он наклонил голову сначала вправо, а потом и влево, тихо похрустывая шеей. Игра замерла. Заключённые с удивлением и толикой интереса наблюдали за разгорающейся разборкой. — Ты мне никто. И звать тебя хёном я совсем не собираюсь. Ты лишь жалкая шестёрка Чжунхона, — ответил Ёль, закатывая сползшие ниже положенного тёмно-синие рукава тюремной рубашки. — Подстилка Бэкхёна бы помолчала, — огрызнулся в ответ Чунмён, с вывозом посмотрев на высокого парня снизу вверх. Он подошёл к нему ближе и тише добавил: — Или всё же он под тебя послушно стелется? Прости, я забыл, кто из вас, двух пидоров, кого трахает в жопу. Первый удар прозвучал в повисшей тишине, как громкий хлопок в ладоши. Ноги Чунмёна тут же подогнулись, и он рухнул на пыльную землю, держась за нос. Он, сам того не ведая, громко простонал, что больше напомнило поскуливание-повизгивание. Его подрагивало, словно он бился в припадке и никак не мог прийти в себя. Тёмно-алая кровь просачивалась сквозь подрагивающие пальцы и крупными каплями капала на землю, растекаясь в уродливые небольшие пятна. Лухан дёрнулся на месте, резко сел прямо и большими от удивления и испуга глазами уставился на Чунмёна. Сердце в груди застучало быстрее, тревога забилась внутри, как бабочка в неволе. Пальцы до побеления костяшек впились в край лавочки, немного отрезвляя чувства. У Чжунхона на лице не дрогнул ни один мускул. Он лишь сложил руки на груди, безэмоциональным взглядом следя за корчившимся от боли товарищем. На лице Сехуна на какую-то жалкую секунду отразилась улыбка, но парень быстро спрятал её за маской отменного безразличия и отрешённости. — Чё ты там вякнул? — громко прорычал Чанёль, приподнимая Чунмёна за грудки, заставляя посмотреть себе в глаза. Мужчина на пару секунд опустил окровавленные ладони, чтобы оттолкнуть от себя заключённого, и всем предстал на внимание покрасневший нос, из которого, не переставая, текла кровь, и то, что он оказался на какую-то часть смещён вправо. — Повторишь? А то у твоего тонсена кое-какие проблемы со слухом. Ёль чувствовал страх мужчины через кончики пальцев, через длительный зрительный контакт. Его забавляло, как страх плескался на дне чужих глаз, как зрачки нервно дёргались из стороны в сторону. И он отчётливо видел ненависть. От Чунмёна так и разило ненавистью, но и беспомощностью тоже. — Я… — Мён на секунду отвёл взгляд и посмотрел на Чжунхона, которого, судя по всему, совсем не заботила ситуация, — я сказал, что ты пидор, как и лидер твоего блока. Только вот в нём пидорства намного больше, чем в тебе. Поэтому, видимо, именно он под тебя стелется, как обычная давалка. Какой он и является. Не известно, надеялся Чунмён на помощь со стороны Чжунхона или просто не хотел упасть в грязь лицом, струсив перед заключённым младшего его по возрасту… только всё обернулось намного хуже лишь для него. Чанёль со всей силы зарядил в челюсть Чунмёну и отпустил его, отчего мужчина, как мешок, упал на землю и сильно ударился затылком. Он на какое-то время потерял ориентацию в пространстве, пока следующий удар в то же место не вернул его к жизни. Ненависть искрилась где-то внутри и выходила наружу мощными волнами. Ёль чувствовал, как его потряхивало, как в висках стучало, а голова за секунду очистилась ото всех мыслей. Парень схватил Мёна за шею и крепко сжал, что тугие синие вены выступили на кисти и татуированном предплечье. В воздухе витал свежий запах крови, он непонятно от чего ощущался даже на языке. Перед глазами вспыхнуло лицо мужчины лет пятидесяти шести, его седина в волосах, его такой же потерянный и запуганный взгляд, его подрагивающие окровавленные губы, и в ушах пронёсся звук соприкосновения тяжёлой металлической биты с его головой. Чанёль, скривив губы от злобы, впечатал Чунмёна в землю, приложив его о поверхность головой. — Пидор? — громко и звучно прошептал Чанёль, надавив коленом на грудную клетку мужчины, чтобы тот не дёргался. Затылок Мёна ещё раз встретился с твёрдой пыльной землёй и оставил на ней нечёткое, размытое кровавое пятно. — Подстилка? Чунмён вцепился дрожащими руками в предплечья Чанёля, пытался его остановить, хоть как-то успокоить, но огонь злобы уже полыхал во всю в чужой груди. Удар в челюсть следовал за другим. Мён неожиданно закашлялся, обрызгав Ёля собственной кровью. Он изо всех сил дёргался, скрёб ногами по земле, словно хотя убежать, выбраться из захвата. Затылок снова встретился с шершавой запылённой поверхностью, и пятно крови стало больше. — Не хочешь извиниться, хён? — Чанёль презрительно выдавил из себя обращение, а у Лухана по позвоночнику побежали от этого мурашки. — Или для тебя слишком сложно сказать обычное слово извинения по отношению к ёбаным пидорам? От очередного удара о землю у Чунмёна перед глазами на пару секунд потемнело, а изо рта хлынуло чуть больше крови. Мужчина уже скрёб и стучал ладонями по земле, ломая до кровавого мяса ногти и свозя кожу на пальцах. Один из товарищей Чунмёна шагнул было вперёд, чтобы успокоить взбесившегося парня, но Чанёль одним лишь бешеным, безумным взглядом заставил его замереть на месте. Рядом с мужчиной тут же появился один заключённый в тёмно-синей робе и положил ладонь ему на плечо, останавливая. — Рыпнешься, и ты будешь лежать рядом, мудила, — сквозь зубы произнёс Чанёль, а затем вновь вернулся к своей жертве, тяжело дышащей и сплёвывающей кровь на серую землю баскетбольной площадки. — Кажется, — Ёль ударил снова, скорее, просто отвесил звонкую и унизительную пощёчину, отчего голова Мёна повернулась вправо, да так и осталась лежать, — вас не учат уважению. И я говорю не про себя, уёбок. Чунмён встретился взглядом с Луханом глазами, и его губы слегка изогнулись в кровавой улыбке. Весь его вид словно говорил: «Теперь ты видишь, как это выглядит со стороны. А я теперь знаю, каково ощущать себя таким как ты». Лу хотел было отвернуться, но шея будто затекла и не хотела двигаться, а веки никак не могли закрыться. Ему, на какую-то часть, нравилось это, приносило какое-то удовлетворение, что его мучитель получает по заслугам, но с другой стороны он мечтал, чтобы этот странный высокий лопоухий парень со слегка волнистыми волосами перестал избивать Чунмёна. Лухан хоть и ненавидел мужчину всей своей душой, всем своим сердцем, но не мог пожелать ему такого. — Даже за такого пидора, коим ты назвал Бэкхёна, заступаются его люди, его друзья, тогда как твой хозяин спокойно стоит в стороне, поганая ты шестёрка, — произносит Чанёля, махнув головой в сторону Чжунхона, пристально следящего за происходящим. Чунмён не отрывал взгляда от Лухана. У него не было сил повернуть голову и посмотреть на Чжунхона, да он и не хотел. Он всегда знал, что один. Всегда будет лишь один. В их блоке всегда так, ведь здесь никому нельзя доверять. И Мёна поражало, что Лухан умел доверять. Мог спокойно довериться Сехуну и Чиль Хо и не ожидать ножа в спину, а если и получать его, то не придавать этому особого значения. «Младший только успел, чуть согнувшись, жадно вдохнуть воздух в горевшие огнём лёгкие и прижать ладонь к повязке на животе, защищающей рану от инфекции, как мужчина сделал то, чего Лу никогда не ожидал получить от него. Чунмён резко подался вперёд и накрыл его губы своими, сильнее вдавив в стеллаж…» Шесть лет спустя, если бы Чунмёна попросили написать моменты в своей жизни, о которых он пожалел, в один столбик и моменты, которые до сих пор бережно хранит в сердце, в другой, то правая колонка списка содержала бы в себе только одну надпись, одно чёртово имя — «Чхве Мунсо». Левая же была бы забита до самого конца, растянулась бы страниц на пять, если не больше. Он так и не смог добраться до Цзи Яня. Его, на глазах у всех, выпроводили из блока А в блок С, и больше заключённые его не видели. Никогда. Ходили слухи, что китайца зарезали и бросили в туалете недалеко от унитазов. Ходили слухи (хотя, все и так знали, чьих это рук дело), что с ним разобрал Бэкхён, только вот этого так и не доказали, так что приписать лидеру блока пару лет за смерть новенького просто не могли. Чунмён больше всего жалел именно об этом. Что не он стал тем, кто перерезал ублюдку горло; что он не видел, как дёргается в конвульсиях его враг, как хватается дрожащими руками за вспоротую глотку, как пытается остановить кровь, как из него выходят последние силы, последние капли его жалкой, уёбской жизни; что он не смог плюнуть ему в лицо, не смог сказать, что передаёт привет от Мунсо. Оглядываясь назад, Чунмён до жути ненавидел себя, все свои поступки. Он ведь слетел с катушек после смерти Чхве Мунсо. Чжунхон заменил лидера блока А, а Мён спокойно добился места его «правой руки», когда до бессознательного состояния избил Кихёна, случайно назвавшего его в шутку педиком. По настоянию Чжунхона был изменён способ «приветствования» новичков. Новый лидер объяснил это тем, что «раз ублюдки из блока B встречают новичков еблей, так почему мы всё ещё устраиваем им мордобой? Дрочка уже не спасает. И насрать чья это будет задница, лишь бы только недотрах не мучил». А Чунмён поддержал, сам без зазрения совести пустившись во все тяжкие, пытаясь выкинуть из головы образ одного-единственного парня, не дающего ему спать по ночам. Чунмён ненавидел, что стал похож на бешеного пса, действовавшего по любому приказу хозяина, лидера Ким Чжунхона. Он был полон ненависти к людям вокруг, к самому себе, только вот руки не поднимались умертвить себя, кишка была тонка, но вот разбивать лица остальным он стал, даже не задумываясь, что это неправильно, что Мунсо бы это точно не понравилось. Он нарывался на всех и каждого, только хоть его и ненавидели, желали самой жёсткой и мучительной смерти, но не смели рыпаться против «правой руки» лидера блока. С появлением Лухана жизни Чунмёна чуть пошатнулась. Он лишь однажды заметил его в библиотеке, как воспоминания шестилетней давности вспыхнули в мыслях, подобно яркому фейерверку, разорвавшему ночное небо. Лухан совершенно не был похож на Мунсо внешне, они были противоположны друг другу в этом плане, но вот в характере проглядывались общие черты. Для Мёна появление этого парня стало словно вторым дыханием. Он присматривался к нему издали, пытался узнать, не приближаясь, чтобы вновь не потерять себя в человеке, с которым не следовало связываться. Факт, что новенького кто-то уже поимел и не раз, выбила у Чунмёна почву из-под ног, и его симпатия к Лухану, так напоминающему ему о его первой любви, оказалась заперта за четырьмя высокими бетонными стенами где-то в уголке его чёрной души. Им первым догадался, что между новеньким и ведущим себя как «призрак» Сехуном что-то есть, что-то странное, чего не видели остальные. Чунмён понял всё по их взглядам, мимолётным, пусть и случайным, прикосновениям, по поведению Сехуна, у которого глаза сразу загорались злобой, как только кто-то что-то говорил в сторону Лухана или просто покушался на его уже помеченную задницу. Когда раскрылось, что новенький-то с сюрпризом оказался, Чунмён начал провоцировать Сехуна. Он специально цеплялся к новенькому больше обычного, тщательно следя за его реакцией и каждый раз мысленно отвешивая младшему подзатыльники за несообразительность, за страх и неуверенность. Им так отчётливо видел в Сехуне себя шесть лет назад, что готов был уже самостоятельно подойти к нему и насильно заставить защищать «своего человека», что бы на это ни сказали остальные. Только, как и Сехун ничего не предпринимал, так и Чунмён продолжал лишь издеваться над Луханом, симпатия к которому росла день ото дня. Его головы всё не покидала мысль, что история шестилетней давности повторяется, потерпев некоторые изменения в сюжете, и это не давало ему покоя. Переломным моментом стал тот разговор в библиотеке, когда Чунмён, надеясь, что, убив Лухана, он сможет и избавиться от возникших к нему чувств, пырнул парня ножом. Только вот Мён не ожидал, что Сехун придёт и спасёт его. Увидев как Се бережно несёт окровавленного младшего в медпункт, как прижимает к себе, что-то шепчет, как он поцеловал его в лоб, всего один раз за всю дорогу, но всё же, только тогда Им наконец-то убедился, насколько схожи их истории. С единственной разницей — Мунсо был мёртв, уже шесть ёбаных лет гнил в земле чёрт знает где, а Лухан был на грани, готовый последовать за ним. Наплевав на всё, засунув своё безумие и ненависть подальше в задницу, Чунмён примчался тогда в медпункт, чуть ли ни с порога проорав, что у него первая группа крови, универсальный донор, что он готов к переливанию. Врачи аж рты пораскрывали от удивления, и если бы не Донхэ, который, подумав немного, согласился, то Мёна бы выгнали из медпункта, как десятью минутами ранее Сехуна. — Это ведь твоих рук дело? — тихо спросил тогда мужчина, подойдя к Иму как можно ближе. — Просто сделай, что надо. И как всегда держи рот на замке, — сквозь зубы бросил Чунмён, усаживаясь на койку рядом с Луханом, находящимся без сознания, на койку, где шесть лет назад лежало мёртвое тело Чхве Мунсо. После этого случая Чунмён пытался избегать встречи с Луханом, чтобы вновь чего-нибудь не натворить. Он предоставил Сехуну шанс сделать то, чего сам не сделал шесть лет назад, но младший то ли был просто тупым, то ли трясущейся от страха сучкой, боящейся признать себя. И Мён знал, что если Се сам не заставит себя измениться, то ему ничего не поможет, Лухану ничего не поможет, печальный, поганый конец ёбаной неправильной любви в очередной раз повторится. А теперь парню не суждено узнать, как же закончится чужая история, так сильно похожая на его собственную. Сейчас, балансируя на границе между жизнью и смертью, Чунмён еле сдерживал улыбку. Кровь бурлила, пузырилась в горле, лёгкие разрывало от нехватки кислорода, воспоминания ускользали одно за другим, начиная с нынешнего времени и заканчивая чёртовым болезненным прошлым. Но он, чёрт побери, был счастлив закончить так. Он знал, что заслужил именно такую смерть, как и пророчил ему Мунсо шесть лет назад. «— Бывают, знаешь ли, люди, которых отлично можно понять, лишь пару раз взглянув им в глаза. Их характер, их привычки, их страхи, то, что их ждёт, — с лёгкой улыбкой произносит Мунсо, скользнув ладонью пару раз по своим коротким волосам. — Цзи Янь — законченный псих, который, в итоге, умрёт здесь, так как переступит кому-нибудь дорогу. Чжунхон заменит его, но тоже продержится не дольше семи лет на посту лидера, ведь они с ним чересчур похожи. А ты… ты слишком отличаешься, не вписываешься в их компашку. У тебя тоже будут в будущем огромные проблемы, если ты не уйдёшь.» «Я ухожу, — подумал брюнет, всё же улыбнувшись кровавой улыбкой, — я наконец-то ухожу, Мунсо». Чанёль в очередной раз приложил Чунмёна головой об пол, но уже сильнее, чем раньше. Веки Мёна сами собой закрылись на какое-то время, скрыв обеспокоенное лицо Лухана, и вернув мужчину на шесть лет назад. Боль пронзила голову вдоль и поперёк, будто тысячи толстых игл одновременно вонзились в неё до самого конца. Старый образ, вроде бы и давно забытый, но до жути всё ещё родной, колыхался, подрагивал от каждого удара и медленно таял в кромешной тьме. Его прищуренные и без того узкие глаза, яркая и заразительная улыбка, смех и способность не унывать даже в самой ужасной ситуации — всё это таяло с каждой секундой всё сильнее, пока, наконец, мысли полностью не погрузились во мрак.Ты коснёшься неба рукой И почувствуешь свет моих глаз, Я буду рядом с тобой. Этот мир придуман не мной, Но в назначенный день или час Я буду рядом с тобой. (Алсу — А у моей любви)