***
Следовать за Канмином по тёмным коридорам, тянущимся на многие километры под всей тюрьмой, всеми блоками, было страшно. Лухан постоянно оборачивался, шумно дыша через рот, настороженно прислушивался к каждому случайному шороху за спиной и старался не отставать от надзирателя, уверенно вышагивающего по бетонному полу в неизвестную пустоту. Было настолько страшно, что в этой прохладной полутьме, обволакивающей со всех сторон, его ладони вспотели, и кожа стала на ощупь отвратительно ледяной и мерзки скользкой. Пострадавшая сторона лица неприятно покалывала, словно несколько десятков тоненьких, мелких иголочек впивались в неё по одну-две за раз; стоило прищуриться или нахмуриться, как кожа на лбу натягивалась и ощущалось, что кровь, превратившаяся в твёрдую тёмную корку, покрывается мелкими трещинками. Ему бы посетить медпункт, но у Лухана не находилось сил и смелости, чтобы спросить у Канмина о цели их пребывания в пугающих подземных коридорах, служащих для быстрой вывозки трупов заключённых за пределы тюрьмы. Тёмные стены давили со всех сторон. Пусть Лу и не страдал клаустрофобией, но дыхание его максимально сбилось, и глаз нервно задёргался, подстраиваясь под размеренный ритм мигающей недалеко впереди тусклой лампочки. Канмин неожиданно остановился и повернулся к заключённому, когда они оказались прямо под ней. Он указал подбородком на ответвление справа, будто бы приглашая Лухана дальше пойти одному. Губы затряслись, и скользкие от ледяного пота пальцы сжались в кулаки. Лу сделал неуверенный шаг назад под пристальным взглядом Канмина и опустил глаза вниз, на бетонный пол, казавшийся в тусклом свете тёмной бездной, только-только открывающейся. Из-за угла, из этого самого коридора показалась невысокая фигура, чуть сутулая, хромающая на правую ногу. Лухан впервые видел этого человека, но его одежда выдавала род его занятий — ещё один надзиратель. Ноги сами собой вновь шагнули назад. — Это Кан Пин Иль, — спокойно произнёс Канмин, засунув руки в карманы. — Вы не знакомы, но ты должен был о нём слышать. Пинни — надзиратель блока С. — Да, я слышал. — Горло раздирало от слов, отчего пришлось прокашляться, чтобы продолжить: — Зачем я здесь? Мужчина, смахнув тёмную чёлку с глаз, дружелюбно улыбнулся, но в тусклом свете лампочки, висевшей под самым потолком, улыбка вышла пугающей. Лухан не смог сдержаться — невольно содрогнулся, прикусив кожу с внутренней стороны щеки. — Можешь звать меня Пинни, — произнёс мужчина, приблизившись и протянув руку замершему в изумлении парню. — Приятно познакомиться, Лухан. Брюнет неуверенно кивнул, но руку жать не стал, решив не показывать надзирателю свой страх через ледяное прикосновение ладони, покрывшейся мелкими капельками пота. Пин Иль понимающе кивнул и поспешно убрал руку, продолжая ласково улыбаться. — Т-так… — запнувшись, начал Лухан, — зачем же я здесь? — Я просто кое-кому должен, — с ноткой раздражения проговорил Канмин, вытаскивая из кармана пачку сигарет. Губами он вытянул одну толстую сигарету, блеснувшую бледно-белым пятном в полутьме, а затем протянул пачку Пинни, который с такой же улыбкой, всё не сходящей с его лица, принял предложение покурить вместе. — Он хотел с тобой поговорить. Сейчас. Пришлось тайком вытаскивать тебя из блока и вести сюда. — Кто? — Лу немного бесило, что Канмин говорит как-то запутанно, туманно. Это ещё больше нагоняло страх. — Почему здесь? Канмин, щёлкнув зажигалкой и вдохнув в лёгкие как можно больше никотинового дыма, указал взглядом на коридор справа, а затем выпустил тонкую белёсую струю в потолок, прямо на тусклую лампочку над его головой. Но Лухан шагнул в сторону коридора лишь тогда, когда Пин Иль произнёс одно-единственное имя, от которого его сердце пропустило парочку тяжёлых ударов, прежде чем забиться в два раза быстрее обычного. Его уже ждали. Он заметил мужчину, прислонившегося к стене спиной и легко пинающего носом резинового тапочка пол от безделья и ожидания. Его лицо скрывала тьма. Он не спешил выйти на свет, но чуть повернул голову влево, когда Лухан приблизился к нему. Лу неуверенно обернулся. Канмин с Пинни остались позади на целых пятьдесят шагов (Лу, подгоняемый нервозностью, даже посчитал), и теперь их фигуры темнели где-то вдали. — Привет. — Тихий, спокойный голос, разорвавший тишину, заставил Лухана вздрогнуть и резко повернуться обратно к человеку, желающему его увидеть. Мужчина, легко оттолкнувшись от стены, шагнул в небольшое пространство отбрасываемого тускло-жёлтого света от лампочки и замер, не вынимая рук из карманов синих тюремных штанов. Лу смог лишь кивнуть, вглядываясь в тёмные, глубокие глаза заключённого, казавшиеся даже при свете страшными и таинственными, как огромная чёрная дыра. — Удивлён, да? — продолжил брюнет. Он стоял прямо, насколько идеально прямо, будто по струнке, подгоняемый кем-то, но худые узкие плечи опущены в полном спокойствии. Даже выражение его лица было абсолютно спокойным, непроницаемым. А вот в тёмных узких глазах плескались весёлые огоньки, которые выдавали его приподнятое настроение. — Немного, — произнёс Лу, но соврал. Его аж потряхивало от удивления с того самого момента, как Пинни назвал имя, которое Лухан никогда и не надеялся услышать. Мужчина неожиданно улыбнулся, прищурившись, и у его глаз, в самых уголках, пролегли еле заметные морщинки. Его взгляд скользнул по лицу младшего, ненадолго задержался на свежих ссадинах и запёкшейся крови, и улыбка потухла на несколько секунд, прежде чем совсем раствориться в тонко сжатой линии. — Чжунхон? — бросил он, и Лу уловил в чужом голосе яростную дрожь. Краем глаза младший даже заметил, что мужчина сжал руки в кулаки, не вынимая из карманов. — Круче, — ответит Лухан, подходя к стене и опускаясь на корточки, скользнув по ней спиной, — Ёнмин. — Ну да, про этого уёбка я и забыл. Всё же залечил своё запястье? — Не совсем, но оно ему не особо помешало. Мужчина подошёл ближе к Лухану и сел около него прямо на пол, не побоявшись мерзкого, колючего холода бетона. На несколько минут воцарилось молчание, прерываемое шумным дыханием младшего, но нарушилось оно так же быстро, как и первоначальная неловкость между двумя заключёнными. — Приятно, наконец, встретиться с тобой лично, Лухан, — с добродушной улыбкой произнёс мужчина, посмотрев на брюнета, неуверенно смотрящего перед собой. — Да, мне тоже, — ответил Лу, заглянув старшему в глаза, — Бэкхён. Как… — парень запнулся, не зная, следует ли ему продолжать, но Бён кивком попросил его не замолкать, — как себя чувствует Чанёль? Слышал, ему потребовалась операция после… смерти Чунмёна. — Честно, — Бэкхён усмехнулся, но бешеный огонёк во взгляде чуть поутих, гонимый печалью и душевной болью, — понятия не имею. Пинни сказал, что операция прошла успешно, но не смог выдать остальных подробностей — Ду Ён запретил. Всё узнается лишь тогда, когда я самолично увижу его. Пока... остаётся только мучиться от различных догадок и кусать локти. — Он замолчал на секунду, рвано выдохнув через нос и отвернувшись. — У тебя ведь так же с Сехуном? Лухан сдавленно покачал головой, а затем всё же сел на холодный пол, прижал колени ближе к себе и положил подбородок на тонкие запястья, такие же ледяные на ощупь, как и его ладони. Последние несколько дней, что Сехун провёл в карцере, младший только и мог, что теряться в различных догадках исхода беседы провинившегося заключённого и полного злобной ярости надзирателя, толком не спать по ночам, гонимый гнусными, отвратительными по своему содержанию мыслями или, всё же заснув, резко просыпаться из-за кошмаров с Се в главной роли. Самое ужасное было то, что на месте Шиндона с разорванным горлом всегда оказывался именно Сехун, а нож, тупой и покрытый каким-то странным налётом, таким же чёрным, как и глаза Бэкхёна в тусклом свете лампы, всегда оказывался в окровавленной ладони Лухана. Из-за него всегда умирал в кошмаре Сехун. Из-за него он страдает сейчас в реальной жизни. И от этого сложно куда-то деться, спрятаться, забившись в угол, лишь бы не нашли. — Я о нём-то и хотел поговорить, — продолжил Бэкхён, прервав тишину своим тихим, успокаивающе тихим голосом. Почему-то сейчас Лухан не сомневался, что Бён идеально подходил на роль лидера — один лишь его голос в таком тоне уже вызывал желание подчиняться и верить, слепо следовать приказам, какими бы они ни были. — О нём и о тебе. — Будто бы нас с ним теперь хоть что-то связывает, — глухо отозвался младший, не отрывая взгляда от тёмной стены напротив, на которой плясали светло-жёлтые отблески блёклого света. — Один раз связавшись с ним здесь, ты уже никуда не сможешь деться. — Лухан саркастически хмыкнул, но Бэкхён будто и не заметил этого. — Знаешь, в каком дерьме ты оказался замешан из-за него? И можешь хоть чуточку представить, какие ёбаные проблемы создаёт ему твоё присутствие? — Некоторые слова прозвучали бы как обвинение, скажи их кто-то другой, с отличной от бэкхёновской интонацией, но сейчас Лу нисколько это не задело. — Он не пушистый мальчик. В нём доброты и отзывчивости было ровно столько, чтобы окончательно не опуститься на дно, чтобы держаться на плаву, но не потерять самого себя. Он настолько закрылся в себе, возвёл такие стены, сквозь которые мы с Чанёлем с трудом смогли пробиться; нам потребовались годы. А тут появился ты. И... БАМ! — Лухан вздрогнул, когда Бэкхён неожиданно громко хлопнул в ладоши недалеко от его лица. — Мы стали слышать о тебе всё чаще. Сехун забыл об осторожности, такой важной, чрезвычайно важной, когда ты находишься в таком месте, как это. — Ничего такого не было, — отозвался Лухан, и настала очередь Бэкхёна усмехнуться и покачать головой. — Просто ты ничего не понимаешь. Мал ещё. Отсидел не так много. Знаешь Се всего месяцев пять-шесть. Сейчас он намного отличается от того Сехуна, что я знал. — И ты позвал меня, чтобы сказать, что я разрушил его жизнь или что? — Лухан покосился на Бэкхёна, чуть прищурившись, но подрагивающие губы выдали его нервозность и сожаление с потрохами. — Я лишь хочу предупредить тебя. Чтобы ты предупредил его. — О чём же? — не унимался Лу, не отводя взгляда от чужих глаз. — О Ёнмине? О Чжунхоне? Все проблемы лишь от них, ведь Чунмёна… больше нет в живых. — Есть люди намного… намного хуже, чем те, кого ты перечислил. — Бэкхён перешёл на шёпот, и у Лухана по спине неожиданно пробежали мурашки. — Меня всегда смешило, что наш блок называют самым конченым, самым опасным, в то время как есть блок В, которому только дай повод перерезать кому-нибудь глотку. У нас хоть добрая половина и сидит на пожизненном, а вторая иногда приводит в ужас своими убийственными идеями и злостью, но тех уёбков время от времени нам не переплюнуть. — Я с ними никак не связан. Даже не сталкивался ни разу. — Зато Сехун очень хорошо знаком с некоторыми из заключённых того блока. Как-нибудь поинтересуйся у него. Занимательная, скажу тебе, история. После этого ты точно поймёшь, что прошлый Сехун и тот, кого мы видим сейчас, — это два разных человека. Одно лишь осталось прежним — он всё такая же огромная заноза в заднице. И судя по тому, что рассказывал мне Донхэ, в этом вы с ним идеально совместимы. Глупые до невозможности. Лухан не спеша облизнул пересохшие губы. Правый глаз вновь пробил нервный тик, а отличное воображение нарисовало сразу несколько вариантов исхода той истории. И эти картинки отлично подпитывал тот факт, что у Сехуна на животе есть несколько уродливых шрамов, небольших, но, судя по всему, глубоких. Хрупкое молодое сердечко забилось быстрее, и поперёк горла встал тугой ком страха и жалости. — В общем, до меня слухи долетели, что кое-кто из блока В ждёт не дождётся момента, чтобы отомстить Сехуну. Вынашивая план мести годами, он и подумать не мог, что придёт время, когда у его противника появится такая сильная слабость перед чем-то, что одного простого удара в сторону неё будет достаточно, чтобы подчинить себе врага. Лицо Лухана исказилось от гаммы испытываемых эмоций. Он готов был взорваться, разлететься на части, ведь отлично понимал, что к чему, знал, что именно скажет дальше Бэкхён. — Ты — слабость. До тебя настолько легко добраться, что ты даже себе не представляешь. И Сехун так быстро может сломаться, если с тобой что-то случится, что в другой бы раз я посмеялся бы над его привязанностью, если бы сам не имел такую же в лице двухметровой шпалы, отлёживающейся сейчас в карцере за самый ёбнутый поступок в мире. — Но… — И пусть его поведение не выдаёт этого, пусть его слова говорят обратное, но ты — его слабое место, опухоль, от которой нужно избавиться, но невозможно, так как за этим последует смерть. Именно ты его погубишь однажды. Лухан резко отвернулся и так сильно вжал голову в плечи, так сильно прижался губами к обжигающе-ледяной коже, что мужчина на пару секунд потерял все свои мысли и только и смог сделать, что положить ладонь ему на плечо и сжать в знак поддержки. — Я не хотел, чтобы это прозвучало так резко. Я… — Бён замялся, подбирая правильные слова. Ему в тридцать два всё давалось относительно легко, чужие слова не имели значения, но всё же он смог поставить себя на место двадцатиоднолетнего Лухана и почувствовать все его эмоции и чувства, осознать все его страхи и сожаления. — Сехун дорог мне. И ты в какой-то степени тоже, ведь я «своих» не бросаю. Поэтому прошу быть куда более осторожным. Не ходить одному. Никогда. Пусть даже ты будешь цепляться за Чжунхона, и то хорошо. Велик шанс того, что в определённый момент в нём сыграет детское упрямство, и он не позволит кому-то другому тронуть его игрушку для битья. — Замечательно, — бесцветным голосом отозвался Лухан, и его тело пробила очередная волна неконтролируемой дрожи. — Охуеть как замечательно. — Не самое радужное будущее, — произнёс Бэкхён, всё ещё не убирая ладони с плеча младшего и впитывая через подушечки пальцев, через кожу, все его переживания, — понимаю. С этим ничего не поделаешь. Если бы ты был в моём блоке, шанс, конечно, того, что тебя достанут, был бы ниже по процентам, но изворотливость тех мразей иногда поражает даже меня. По коридору слышались приближающиеся шаги. Ни Лухану, ни Бэкхёну не пришлось поворачивать голову влево, чтобы заметить идущего к ним Пин Иля. — Канмин сказал, что вам пора возвращаться, пока Тэ Сук-хён вас не хватился, — произнёс с весёлой лёгкостью, которая присуща только ему, Пинни, подойдя ближе. — Бэкхён, ещё он сказал, что теперь с долгом покончено. — В ответ Бён лишь кивнул и поднялся на ноги. — Надеюсь, ты подумаешь над моими словами, — сказал мужчина, протягивая руку Лухану, за которую тот без всякой запинки ухватился и встал. Бэкхён пододвинулся к младшему как можно ближе и прошептал чуть ли не в само ухо: — Что бы Сехун ни сказал, он от тебя не откажется. Подтолкни его к себе или дай время. Мы с Чанёлем чуть больше полугода отталкивали друг друга и собачились, пока не смирились. Лухан сдавленно кивнул, выдавив жалкое подобие улыбки. В мыслях билась фраза, в которой Бён называл его опухолью Сехуна, которую следует удалить, от которой одни лишь проблемы и головная боль. Он даже не сразу заметил, как Бэкхён отпустил его, и они с Пин Илем отправились дальше по коридору, возвращаясь к себе в блок. Он продолжал стоять, смотря им вслед, в очередной раз прокручивая у себе в голове, что ему не стоило вообще позволять Сехуну касаться себя в прачечной, в тот самый вечер, с которого всё полетело к чёртям и перевернулось с ног на голову.***
Атмосфера была накалена до предела. В воздухе витал терпкий запах чужой ярости — стоит лишь вдохнуть чуть глубже, как сможешь её почувствовать. Но Сехуну даже этого не нужно было делать, ведь он и так отлично знал, что произошло что-то ужасное. Он не пробыл на воле (вне карцера) и двух часов, как воздух пронзила громкая сирена, призывающая всех заключённых блока А собраться около своих камер и замереть, терпеливо ожидая появления надзирателей. Эта сирена звучала не часто, лишь несколько раз в год или в два, это уж как повезёт. И последний раз Сехун слышал её в начале прошлого года, когда старый, ворчливый, до безумия раздражающий своим брюзжанием старикашка-надзиратель склеил ласты, употребив слишком много мелких снежно-белых таблеточек, что непонятным, тайным образом появлялись в лапах заключённых блока В (готовили они их или получали извне — неизвестно). Помимо чёртовой сирены, Тэ Сук уже минут с пять расхаживал параллельно ему, отдаляясь человек на семь влево и вправо, впиваясь в свою дубинку до побеления костяшек на жирных, кривоватых пальцах. Он не смотрел на Сехуна, но блондин позвоночником чуял, что вся эта ходьба — ёбаный отвлекающий манёвр, желание потянуть время, чтобы раздуть ненависть до неимоверных размеров. Се не понимал, что вообще происходит, как и все вокруг, да и ему было как-то плевать на то, что произойдёт с ним дальше и по какой причине. Самым главным был Лухан, стоящий напротив и смотрящий на него с незаметной облегчённой улыбкой. Улыбкой на разбитых губах, прищуривая светящиеся оленьи глаза, чуть хмуря брови. Картину портила лишь покрасневшая, воспалённая кожа с левой стороны чужого лица, тянущаяся чуть ли не от центра лба и до самой середины щеки, но Сехун старался не обращать на неё внимания, решив, что позже с этим разберётся. У них осталось максимум три дня, если судья пересмотрит дело Лухана и присяжные, убеждённые уликами, найденными Сочжином, примут сторону парня и аннулируют его срок. Какие-то недолгие три дня, которые пролетят так молниеносно быстро, что и не заметишь. И задумываясь об этом, у Сехуна невольно мурашки бегут по коже. Три дня — и место напротив него вновь может оказаться пустым. Три дня — и парень, перевернувший его жизнь, исчезнет. Три дня до очередного ощущения одиночества и чёртовой бессонницы от прошлых воспоминаний. Каких-то три дня… Сехуну так много нужно сделать. Столько всего нужно сказать Лухану не столько ради него, сколько ради самого себя. Подарить самому себе ещё парочку крепких, болезненных воспоминаний, чтобы продержаться последние несколько лет своего срока. Убедить младшего, что пора ему избавиться от этого чёртового взгляда, полного светлых, нежных чувств, и начать жить дальше, потому что Сехун — не тот человек, с которым лучше заводить отношения, как бы сильно ни хотелось. Краем глаза Се уловил, что крупный, широкоплечий надзиратель, заменяющий Ёнмина, остановился в человеке от него и смотрит с такой странной самодовольной улыбочкой, что хочется окунуть его лицом в тлеющие, но всё ещё обжигающие поленья от костра, если не просто сжечь на месте. В мыслях промелькнуло, что уж лучше пусть с ним что-то случится, чем тронут Лухана, в недоумении сильнее нахмурившего брови, тоже заметив этого бугая. Се ведь и так избили, и тело ещё не успело толком восстановиться — отёк над левым глазом ещё не прошёл, так что видел только правый, оставленные синяки ныли от боли, даже когда к ним не прикасались, в голове время от времени звенело, и уши закладывало непонятно от чего. Тэ Сук резко остановился прямо напротив Сехуна, но обратился он ко всем, даже не поворачивая головы в сторону блондина: — Вы, видимо, совсем почувствовали свободу, твари. Между собой, пожалуйста… разъёбывайте друг друга как хотите, любыми ёбанными способами, что вам только известны, но трогать надзирателей… По двум строям прошлась волна удивлённого перешёптывания, и лишь Чжунхон, Сехун и Лухан стояли смирно, не издав ни звука. Лидер блока даже загадочно улыбнулся краем губ, прищурившись. — ЗАВАЛИЛИ ХЛЕБАЛА, УЁБКИ! — взревел Тэ Сук, брызгая слюной из стороны в сторону. Его лицо покраснело от натуги, глаза готовы были вывалиться из орбит, и мелкие капилляры в самых уголках лопнули от резкого всплеска эмоций. На лбу с правой стороны выступила крупная голубая вена, казалось, будто бы она запульсировала под тёмной, натянувшейся от натуги кожей. — Если хоть одна тварь пискнет, вы у меня все тут ляжете! ЯСНО, БЛЯТЬ?! Тишина опустилась на второй этаж так неожиданно резко, что Лухан невольно поёжился с непривычки. Заключённые, все до единого (исключение, конечно, — Чжунхон), пристыженно опустили взгляды в пол и боялись даже вздохнуть громче обычного. Кому-то захотелось чихнуть, и он из последних сил боролся с собой, краснея и чуть ли не плача от задерживаемого дыхания. Сехун лениво стрельнул глазами в сторону Канмина. Надзиратель молчал, в одиночестве стоя поодаль от Тэ Сука и места его разглагольствования, стоя, неожиданно, в опасной близости к заключённым, видимо, забывшись (будь он в блоке В, его бы давно попытались задушить). Мин пытался держаться достойно, невозмутимо, но опущенные в печали плечи и пустой взгляд выдавали всю гамму его эмоций, все переживания. Се нахмурился и приоткрыл рот, будто бы собираясь задать вопрос, но Гризли резко повернулся к нему своим багровым от крика, крупным лицом и сквозь зубы продолжил: — Все мы знали, кем был Ёнмин, что он делал. Все разом посмотрели на Тэ Сука, даже Чжунхон в удивлении приподнял бровь, бесшумно усмехнувшись. У Лухана подбородок резко ушёл вниз от шока. Он слабо закачал головой из стороны в сторону, словно не веря собственным умозаключениям. Сехун же замер. Тело его напряглось, натянулось, как струна, вот-вот готовая лопнуть. «2:4? — мелькнуло в мыслях старшего, но он незаметно покачал головой, сам с собой не соглашаясь. — Да быть того не может!» — С кем он и что сделал… — произнёс Тэ Сук, смотря на Сехуна исподлобья, отчего блондин невольно, как по инерции, подгоняемый инстинктами, сделал небольшой шажок назад. Лухан зажмурился: в висках застучало с бешеной скоростью. Дальше он уже и не слушал, окунувшись собственные мысли. Только вчера Ёнмин приставал к нему, готов был изнасиловать и сделал бы это, если бы не Канмин, а сегодня… его… он… Левую сторону, пострадавшую со вчерашнего дня, резко обожгло адской болью. У Лухана подкосились ноги, и он грузно рухнул, с глухим стуком ударившись о тёмно-зелёный пол правым виском и плечом. Глаза сами собой распахнулись, и парень зашёлся в кашле, при котором с его губ на землю сорвалась парочка небольших капель крови от прокушенной изнутри кожи. В голове зазвенело, и Лу еле удержался, чтобы не завыть от этой чёртовой боли, стискивающей подобно раскалённой колючей проволоке. От пинка в живот Лу согнулся пополам в позу эмбриона и тихонько застонал, смаргивая с длинных, пушистых ресниц выступившие слёзы. Он заметил, что Сехун извивается в захвате того качка, что «пас» его незадолго до речи Тэ Сука, пытается вырваться, что-то кричит, краснея от подскочившего давления. Рвётся к нему. Гризли, схватив младшего за шкирку, выкатывает его на середину, чуть приподнимает, а затем дубинка вновь опускается на левую сторону его лица. Слёзы всё же брызнули, и Лухан закрыл лицо дрожащими маленькими ладошками, будто бы пытаясь облегчить пульсирующую боль. Очередной удар приходится на незащищённые рёбра. Младший выгибается, подобно маленькому ужику, на грязном, пыльном полу, беззвучно распахивает прокушенные и кровоточащие губы. Он встречается взглядом с полностью удовлетворённым Чжунхоном, с неким садистским удовольствием наблюдающим за очередным избиением, а затем рассеянно роняет отяжелевшую голову на холодный пол. Тело его бьёт крупная дрожь, напоминающая кратковременные судороги, а в глазах полное непонимание происходящего. Сехун рядышком пытается вырваться изо всех сил, наплевав на боль от синяков и ушибов, наплевав на то, что голова будто на части разрывается, напоминает бомбу замедленного действия, готовую взорваться с минуты на минуту. Его хватают за горло, пытаясь успокоить, а он вцепляется ногтями в чужую кожу, сыплет проклятиями и рвётся на свободу, к Лухану, обессиленно развалившемуся на полу. — Из-за него? — слышит Лу, когда его приподнимают, усаживая. Он успевает лишь на какую-то секунду встретиться с обезумевшим взглядом Гризли, как надзиратель принимается отвешивать ему удар за ударом, не щадя сил. — Всё из-за этого ёбаного пидора? Выставленные вперёд дрожащие руки совсем не останавливают. Остаётся только закрыть глаза и поддаться течению, но Лухан всё ещё пытается выбраться, пусть слабо и неуверенно, отчего получает лишь сильнее. Кровь бурлит в горле. Кровь застилает глаза и припухшие губы. Металлический запах крови режет ноздри, и от него тянет блевать. Чёрные круги мелькают перед глазами, подобно разноцветным огонькам на ярмарке. Лухан, смотря на эти огни, чувствует, что возвращается в воспоминания, когда семилетний он катался на карусели и звонко смеялся, радуясь медленному движению по кругу на сильном, крепком вороном коне из металла. Он возвращается мыслями и в тот день, когда его только привозят в тюрьму, когда Суён сопровождает его, желая убедиться, как ненавистный ей человек исчезнет в серых тюремных стенах. Женщина о чём-то договаривается с Тэ Суком, который кивает ей, соглашаясь, и улыбается. В тот день его избивают, спустя десять минут по прибытию в тюрьму. Избивают сразу трое надзирателей, не жалея сил. Его спасает только глубокий обморок, который сейчас, шесть месяцев спустя, никак не может наступить. Лухан, не сдержавшись, кашляет, орошая кровью лицо Гризли, и мужчина, дарит ему ещё один удар в челюсть и отпускает, позволяя обессиленному телу безвольно упасть на пол. Лу хоть и пытается приоткрыть глаза, но веки и ресницы лишь подрагивают, не желая распахивать. Брюнет со страхом, с дрожью во всём теле ждёт, когда будет следующий удар, но ничего не происходит. Всё же кое-как пересилив собственную слабость, Лухан приоткрывает правый глаз и смотрит на Тэ Сука, но надзиратель будто забыл о его существовании. Все на несколько секунд забыли о нём. Около самой лестницы, ведущей вниз, стоит одинокая фигура с поникшими острыми плечами, отчётливо выделяющимися под оранжевой тюремной робой. Человек окидывает собравшийся потерянным взглядом, забитым и испуганным, как у маленького ребёнка. Губы его подрагивают то ли от холода, то ли от страха, то ли от слёз, тонкой пеленой вставшей перед глазами. Рукава его рубашки закатаны до самых локтей, как и всегда, а тонкие предплечья покрыты тёмными, уже застывающими каплями крови разных размеров; на аккуратных, чётких кистях мелькают следы крови, плохо и небрежно стёртые. Канмин лишь на секунду скользнул по парню взглядом, но не произнёс ни слова, на его лица даже ни один мускул не дрогнул — он застыл подобно печальной статуе. Гризли шокировано распахивает рот, поражённо рассматривая замершего от страха заключённого с головы до ног. Даже Чжунхон удивлённо присвистывает, складывая руки на груди. Никто не ожидал увидеть именно его. Никто и подумать не мог. Никто даже не заметил его отсутствия.