And I, I can’t come alive I want the room to take me under 'Cause I can’t help but wonder What if I had one more night for goodbye? If you’re not here to turn the lights off I can’t sleep These four walls and me Little Mix — These Four Walls
Суён с остервенением провела салфеткой, окончательно стирая тёмно-вишнёвую помаду с пухлых губ. В который раз. Почему-то сегодня с самого утра у женщины ничего, что касалось её внешнего вида, не ладилось: то каштановые локоны, осветлённые на концах, лежали не так, как надо, то Суён уронила свою косметичку и дорогая палитра теней рассыпалась, замазав всё вокруг, то вот цвет уже третьей помады ей не шёл, хотя раньше всё было просто идеально. На сегодня у женщины были запланированы важные переговоры о поставке тканей из Тайвани для будущей весенней коллекции, но уже за пять часов до них у Суён пропало всякое желание туда идти. Стирая помаду, женщина то и дело поджимала губы, критически рассматривая своё лицо. Черты слишком резкие, будто высеченные изо льда. Миндалевидные глаза слишком тёмные, почти чёрные, пугающие, как ей не раз говорили. Губы слишком мерзкие — нижняя смотрится полнее, нежели верхняя. Светлая родинка расположена прямо на самом кончике слегка вздёрнутого вверх носа — она тоже раздражает. В памяти запестрили воспоминания, словно кадры из кинофильма, дешёвого, второсортного. Суён отлично помнит, как выглядит ублюдок, разрушивший её жизнь, этот мерзкое пидорское отродье, которым она его считала с самых первых секунд знакомства и до последних, когда его, низко повесившего голову, уводили под руки из зала суда. Женщина считала, что его несколько идеальная, чуточку слащавая внешность и рядом не стояла с её величественным, ледяным видом, считала, что Шиндон в итоге одумается и сделает правильный выбор. Не сделал. Шиндон перечеркнул их пусть и недолгий брак за несколько минут, отдав предпочтений какому-то пареньку, студентишке, даже не корейцу совсем. Он не задумываясь задвинул её на задний план, подальше от себя, с головой окунулся в мерзкие однополые отношения с малолеткой. «Я больше не люблю тебя!» Сейчас, смотря на себя в зеркало, Суён в очередной раз чувствует приступ ненависти к себе, к этому пидору, чьё имя приказала себе забыть, больше никогда не упоминать. И она ведь отпустила бы Шиндона, если бы он связался с какой-то молоденькой девушкой. Может быть. Скорее всего. Но тот факт, что ей предпочли какого-то парня, даже спустя столько месяцев бьёт так же сильно. Женщина резко вздрогнула, услышав громкую трель дверного звонка. Она никого не ждала. Совершенно. Отчего-то даже кровь прильнула к болезненно-бледным щекам, разошлась по коже уродливыми красными пятнами. Трель повторилась. Так же на несколько секунд, а затем смолкла, вновь возвращая женщину в атмосферу абсолютной тишины и одиночества. Не хотя, Суён поднялась на дрожащие ноги и сильнее запахнулась в махровый халат, алый, как розы, которые когда-то давно Шиндон дарил ей, улыбаясь в своей привычной манере, по-домашнему, алый, как его кровь на полу, когда ему перерезали горло. Шоркая тапочками, она двинулась в сторону входной двери, не расцепляя сложенных на небольшой груди рук. Проходя мимо большого зеркала в коридоре, Суён не удержалась и в очередной раз критически осмотрела себя с головы до ног, спрятанных в махровых тапочках. В мыслях снова пронёсся ненавистный образ того незрелого педика, вся его хрупкая фигурка, словно девичья. Особенно небольшая шея и тонкие запястья с аккуратными, изящными кистями. Суён поморщилась, с очередной раз подловив себя на мысли, что завидует. Завидует этому мерзкому парню. Женщина с трудом нашла силы оторваться от созерцания себя в зеркале, от самопринижения и уверенно открыла дверь, даже не потрудившись посмотреть в «глазок». На пороге её квартиры оказался всего-навсего её отец, господин Чон Дон Сик, всеми уважаемый судья, и его давний друг, коллега, господин Чхве Чжи Ён. Суён несколько опешила, ведь с трудом могла побыть наедине с отцом хотя бы полчаса из-за его вечной занятости в суде. Последний раз они полноценно виделись около семи-восьми месяцев назад, когда шло судебное разбирательство: «Народ против Сяо Лухана». После этого общение между дочерью и отцом не заладилось, усугубилось и свелось на нет. Чон Дон Сик, всего лишь кивнув дочери в знак приветствия, бесцеремонно вошёл в её квартиру, разулся и тут же направился дальше по коридору, в гостиную. Чхве Чжи Ён повёл себя более вежливо, уточнив согласие хозяйки на его присутствие в её собственности, а затем направился за другом, на ходу выдавливая из себя извиняющиеся улыбочки для идущей рядом Суён. Отец расположился на широком мягком диване, светло-сером, в тон висящим на большом, во всю стену, окне занавескам. Он закинул ногу на ногу и легко провёл растопыренной ладонью по седеющим, уложенным назад волосам; слегка ослабил алый, как и халат на его дочери, галстук. Чжи Ён неловко уселся рядом с господином Чон и принялся нервно постукивать жирными, как сосиски, пальцами по тёмно-синей пластмассовой папке, которую принёс с собой. Он так низко опускал голову, что очки в чёрной, блестящей на свету оправе то и дело спадали с его небольшого носа. — Что-то важное? — тихо поинтересовалась Суён, усевшись в мягкое кресло напротив. Кресло, в котором любил отдыхать Шиндон после тяжёлого трудового дня в университете. Стоило бы его выкинуть, разорвать на части, сжечь вместе с другими вещами, оставшимися после его смерти, да только рука почему-то не поднималась. Даже разбитые побрякушки, привезённые из путешествия, где пара и познакомилась, всё ещё стояли на полочках, бережно склеенные. Суён не раз жалела, что нельзя вот так же легко склеить по кусочкам обратно их с Шиндоном любовь. Дон Сик пугающе долго вглядывался в лицо дочери. Глаза у него были такой же формы, такого же цвета, и Суён, как ни странно, впервые почувствовала на себе тот липкий, мерзкий страх, ползущий по позвоночнику, страх, который ощущали другие, когда она смотрела на них. На лбу мужчины в возрасте выступила крупная тёмно-голубая вена, пролегли три глубокие морщины. Кожа на смуглых от летнего загара щеках, казалось, неумолимо тянулась вниз, делая мужчину похожим на бульдога. — Я закурю? — прервал Дон Сик двухминутную напряжённую тишину, и Суён судорожно закивала, нервно сглотнув. Её отец всегда курил, когда вести были не самыми приятными, даже жуткими. Не сказав больше ни слова, господин Чон выхватил тёмно-синюю папку из рук друга и кинул её на журнальный столик, как можно ближе к дочери. В ответ на недоумённый взгляд всего лишь кивнул в сторону папки, а затем отвернулся лицом к окну и глубоко затянулся. У Суён затряслись руки. Неведомый до этого сильный страх сковал тело, леденил грудную клетку изнутри. Но женщина всё же потянулась к папке, взяла её и, подумав несколько секунд, резко распахнула. Стоило прочитать совсем чуть-чуть, как папка невольно выпала из дрожащих, мокрых от пота ладоней, и обычные листы формата А4 рассыпались по паркету. «Официальное постановление о пересмотре дела, касающегося заключённого №94712XL, Сяо Лухана…» — гласило первое предложение. К горлу подступили слёзы, откуда-то изнутри рвался наружу крик, но в итоге Суён смогла только поднять покрытые туманной пеленой миндалевидные глаза на отца, да беззвучно открывать и закрывать рот, словно рыба, выброшенная на берег. Женщина не думала, что это случится. Хоть когда-нибудь. Перед глазами неожиданно начало темнеть и последним, что Суён увидела, был неожиданно быстро приближающийся паркет из светлого дерева.***
Wouldn’t you notice if I disappeared You stole the love that I saved for myself And I watched you give it to somebody else Little Mix — Good Enough
Первую встречу Шиндона и Суён четыре года назад нельзя было назвать судьбоносной. Тогда они даже не обратили друг на друга внимания, полностью погрузившись в завораживающую атмосферу незнакомой им страны. Далёкая от Южной Кореи, но прекрасная в своём великолепии Абхазия заворожила и мужчину, и женщину, заставила их влюбиться в живописные пейзажи: подпирающие ясно-голубое небо и пушистые облака горы, покрытые, казалось, одним сплошным тёмно-зелёным ковром, каменистые спуски, выделяющиеся резкими сероватыми пятнами, будто узор, бескрайнее Чёрное море, способное преобразиться за несколько минут в зависимости от погоды. Они приехали раздельно — Суён с несколькими подругами, мечтающими понежиться на пляже под лучами горячего яркого солнышка, а Шиндон в гордом одиночестве. Он прибыл в Абхазию, чтобы насладиться невообразимыми красотами и испытать себя на прочность, попытавшись забраться с помощью специального снаряжения на одну из гор, Суён хотела того же. Их знакомство произошло лишь спустя пять дней после приезда, когда будущие супруги оказались плечом к плечу во время тяжёлого подъёма по извилистым, еле протоптанным тропинкам на гору недалеко от курортного центра — города Гагры. Суён чуть было не свалилась, запнувшись о широкий корень дерева, торчащий прямо из земли, и Шиндон вовремя придержал её за талию, спасая от неприятного приземления руками на колючие длинные иголки, осыпавшиеся с веток. После этой небольшой сценки, уже никто из них не слушал гида, ведущего их небольшую группку из пяти человек, его редкие комментарии-факты на английском с жутким акцентом об Абхазии, местности, флоре и фауне. Они были слишком заняты друг другом, будто никого больше не существовало посреди этого леса, наполненного величественными, просто огромнейшими хвойными и лиственными деревьями, высокими кустарниками и скрипучими переговорами древесных лягушек. Оставшиеся пять дней их туристической поездки новоявленная пара практически не выходила из комнаты Шиндона в компании других корейцев, приехавших повидать новую страну, если не считать дни, когда они отправлялись на экскурсии по памятным местам. Всё отведённое им время они проводили наедине, нежась на мягкой постели, попивая сладкое абхазское вино с таким непонятным им, но таким притягательным, красивым названием «Абсны», заедая его сочными нектаринами и обжаренными на слабом огне орехами: фундуком и миндалём. Даже в тайне ото всех влюблённая, словно какие-то подростки, парочка сбежала в древний храм, расположенный выше по улице, на которой они жили, чтобы насладиться пленительными звуками старого органа. Суён тогда больше всего боялась, что их отношения, так быстро завязавшиеся, их любовь, так быстро вспыхнувшая, могут раствориться за несколько секунд, когда они вновь окажутся на родной земле. Она с замиранием сердца ждала момента, когда самолёт приземлиться в аэропорту Инчхон, когда они спустятся по трапу вниз, когда заберут свои вещи и окажутся полностью свободными от туристического гида, переводчика и других путешественников. Тогда Суён потеряла Шиндона из виду и готова была расплакаться, как маленькая девочка. Она шла к выходу из аэропорта и с трудом сдерживала дрожащие губы, стараясь не показывать своим подругам, как сильно она расстроена. Но Шиндон, держа не такой уж и тяжёлый чемодан на колёсиках в одной руке и широкий пакет, наполненный различными безделушками, которые они вместе купили в Гагре, Пицунде, Новом Афоне и Сухуме, преданно ждал Суён по ту сторону входных дверей. На такси они тогда уехали вместе. Полтора года пролетело совершенно незаметно, как один день, наполненный целиком и полностью одной любовью и страстью. Суён никогда не была так счастлива в свои двадцать семь и отставила на задний план всё, что только могла: работу, родителей, друзей, собственные интересы. Весь мир женщины крутился лишь вокруг Шиндона. Суён любила в Шиндоне абсолютно всё. Он был добрым и так напоминал большого медвежонка со своими-то широкими плечами, мощными руками и крепкой хваткой. Он был мягким и уютным, будто старое, любимое кресло, — в его объятиях женщина обожала засыпать и просыпаться каждый день. Он был весёлым, этаким дружелюбным и беззаботным пареньком по-соседству. У него были глубоко посаженные глаза и густые брови, отчего Шиндон сначала мог показаться пугающим и грубым, но это ведь был всего лишь обман. Он был страстным, жарким, как пламя только набравшего силу огня. В его объятиях Суён не раз чувствовала себя защищённой маленькой девочкой. Она с трудом могла назвать его недостатки, потому что не могла их обнаружить, сколько бы ни пыталась. Шиндон словно был идеальным парнем для любой мечтающей о большой любви девушке: чего стоили букеты алых роз, которые он дарил неожиданно, просто так, без всякого повода, и сладости, которые он готовил сам, не давая Суён вмешиваться в процесс готовки, только наблюдать. Лишь полтора года спустя Шиндон решился сделать своей девушке предложение, на что получил молниеносный ответ — да. Девушка не думала ни секунды, не советовалась ни с подругами, ни с родителями. Выйти замуж за такого мужчину, как Шиндон, было её мечтой с первых минут знакомства. С первых и до последних. Суён любила Шиндона всего, целиком и полностью, с макушки небольшой головы и до кончиков по-милому загнутых мизинчиков. Она всю себя отдавала отношениям, плевала на собственную гордость и предубеждения, старалась изо всех сил стать прекрасной женой для такого, по её мнению, прекрасного мужа. Впервые их брак дал трещину, когда пара, спустя ещё год попыталась завести ребёнка: Шиндон мечтал о собственных детях, и чем больше — тем лучше. Они пытались около года. Суён старалась изо всех сил и ещё сильнее, когда узнала, что бесплодна. Суён не сдавалась до самого конца: проходила специальное лечение, с головой уходила в изучение материалов касательно бесплодия, посещала закрытые семинары на эту тему для медиков (доступ на которые ей с трудом удавалось получить). Она так сильно старалась пересилить собственную природу, свой организм, что из-за вечно испытываемого стресса и давления у неё начали выпадать волосы, отслаиваться ногти и давление скакало как бешеное. Она не сдавалась даже после такого, ведь красноречивый взгляд мужа, наполненный неприкрытым разочарованием, бил сильнее всего по и так ослабевшему организму, а ей так хотелось стать прекрасной женой для такого прекрасного мужа. Следующие трещины пошли благодаря родителям. Отчего-то и чета Пак (родители Шиндона), и чета Чон (родители Суён) были категорически против брака. Не раз и та, и другая сторона подрывали их отношения, пытались изменить их мнение друг о друге, пытались вставить им палки в колеса и рассорить пару до развода. В итоге Суён нашла в себе силы разругаться с родителями и даже прекратила с ними любое общение, а вот Шиндон, как ни обещал, не мог, продолжал слушать гневные настояния матери касательно жены. И всё добил этот Лухан — обычный парень, студент-экономист с первого курса. Этот Лухан, чьё появление почему-то пошатнуло и без того качающийся на штормовых волнах Чёрного моря хрупкий брак семьи Пак. Этот Лухан, которого Суён возненавидела с первых секунд и ненавидит по сей день. Этот мерзкий пацан, который… Суён резко распахивает глаза, как только на её разгорячённую, но, на удивление, алебастровую, бледную кожу попадает крупные капли прохладной воды. Ей с трудом удаётся подняться и сесть, прижавшись согнутой от бессилия спиной к креслу, и всё это не без помощи господина Чхве, друга её отца. Женщина тяжело дышит, пустым взглядом смотря в одну точку — на свои руки, пробиваемые крупной дрожью; в ушах предельно громко слышится грузный, тягучий стук сердца. Господин Чхве Чжи Ён, устроившийся рядом с Суён, торопливо обмахивал её злополучной тёмно-синей пластмассовой папкой, в которой и принесли дурные до обморока вести. Пожилой мужчина то и дело поглядывал на своего друга, Дон Сика, но тот ни на миллиметр не сдвинулся после того, как его дочь без чувств свалилась на твёрдый светлый паркет. Он всё продолжал курить уже дотлевающую до фильтра сигарету и смотреть на дочь бесстрастным, ничего не выражающим лицом. Взгляд Суён невольно упал на рассыпавшиеся по полу листки бумаги. «Официальное постановление о пересмотре дела, касающегося заключённого №94712XL, Сяо Лухана…» Губы женщины скривились и поджались, слёзы заволокли взор. Секунда — и Суён изо всех сил вцепилась в мерзкую белоснежную бумагу, исписанную угольно-чёрными буквами. Постановление затрещало, захрустело от натиска длинных тонких пальцев. — Я же тебе говорил, — подаёт голос Дон Сик, туша сигарету в пустой пепельнице, когда-то принадлежавшей Шиндону, пусть и редко курившему. Суён поднимает подёрнутые пеленой глаза на отца и в очередной раз чувствует, как липкий страх скользит по позвоночнику и ударяет прямо в затылок. — Я много раз тебе говорил, чтобы ты разошлась с этим ублюдком, разве нет? Говорил? А о том, что тебя ждут лишь одни неприятности с ним? Говорил? Суён пристыженно вжала голову в плечи и опустила глаза. Каштановые локоны, осветлённые на концах, окончательно растрепались и теперь лежали печальными прядями. Даже макушкой головы она всё ещё чувствовала осуждающий взгляд собственного отца, который, вообще-то, должен был быть её опорой и поддержкой, раз муж не смог. — Ты никогда не слушала. Ни меня, ни мать! — гнул своё Дон Сик бесстрастным, слегка приглушённым голосом. На первый взгляд могло показаться, что он совершенно спокоен, но внутри него полыхала злость. — Занималась всю жизнь непонятно чем! Без разрешения улетела чёрт знает куда, встретила чёрт пойми кого, вышла за него замуж! А потом совершила настолько тупой и необдуманный поступок, что я бы придушил тебя собственными руками! Суён неожиданно вздрогнула и лишь сильнее поджала губы. Ей казалось, что жизнь вернулась назад: ей не тридцать лет, а каких-то пять-шесть, и отец отчитывает её за украденное из кухонного шкафа печенье, которое не разрешалось есть. — Дон Сик, ну что ты такое говоришь?! — воскликнул, удивившись, Чжи Ён и даже на какое-то время перестал обмахивать Суён папкой. — Она ведь твоя дочь. — Только вот руки не хочу марать о такую как ты, — не дрогнув, закончил господин Чон и вновь закурил, откинувшись на спинку дивана. Суён хотелось кричать. Кричать до хрипа, саднящего горла. Кричать изо всех сил, чтобы отец наконец её услышал. Это ведь не она виновата. Нет! Совсем не она! Это всё Лухан. Этот Лухан, чьё появление почему-то пошатнуло и без того качающийся на штормовых волнах Чёрного моря хрупкий брак семьи Пак. Этот Лухан, которого Суён возненавидела с первых секунд и ненавидит по сей день. Этот мерзкий пацан, который каким-то образом смог забрать у женщины любимого всем сердцем мужчину, смог разрушить их огромную и прекрасную, как горы в той самой Абхазии, где они и познакомились, любовь. Этот Лухан, который никак не мог понять, что ему стоит по-хорошему уйти из жизни Шиндона и больше в ней не появляться. Суён и Лухан ведь не раз виделись, не раз разговаривали. Рядом с этим мальчишкой, таким раздражающим, слащавым, гнусным, у Суён всё внутри закипало от злости. Женщине хотелось впиться ногтями в его приторное личико и расцарапать кожу до крови, до мяса. Шиндон был её мужем, её любовью, не этого гомика двадцатиоднолетнего. Это для них было создано счастье, а не для таких мерзких людей с неправильной ориентацией. Это всё из-за Лухана. Всё из-за него. Из-за него Шиндон перестал появляться дома. Из-за него он купил новую квартиру и поселился там с этим отбросом. Из-за него они не раз собачились, подобно оголодавшим, побитым жизнью животным. Из-за него Суён била посуду, рамки с совместными фотографиями, памятные сувениры, привезённые из совместных путешествий. Из-за него Шиндон говорил те мерзкие слова, каких никогда не должен был произносить: «Я больше не люблю тебя!» Из-за него он снял с безымянного пальца левой руки обручальное кольцо и швырнул ей под ноги за четыре месяца до своей смерти. Из-за него он погиб. Всё из-за этого поганого ублюдка. — И что ты сейчас будешь делать, а? — произнёс её отец, выводя женщину из болезненных воспоминаний. Суён лишь по-глупому похлопала длинными накрашенными ресницами. — Не строй такое лицо. Дальше не прочла? Какой-то жалкий безымянный адвокатишка вызывает тебя на пересмотр в качестве главной подозреваемой! И уж поверь мне, эта адвокатская крыса не стала бы вызывать тебя без веских доказательств, я-то его знаю, та ещё заноза в заднице этот Ким Сочжин. Суён молча прижала колени к груди, нисколько не заботясь о том, что из-под алого, словно тёмное абхазское вино, словно кровь, растёкшаяся по полу в совместной квартире Шиндона и Лухана под постепенно остывающим телом, халатика показались кружевные чёрные трусики. Господин Чхве, слегка покраснев, поспешно отвёл взгляд и быстрее затряс папкой, обдувая всё ещё болезненно-бледную женщину. — Язык проглотила? — повысил голос господин Чон и, всё-таки потеряв терпение, стукнул кулаком по подлокотнику. — Сказать нечего? Совершила тупость, а теперь молчишь? Эта крыса упрячет тебя за решётку на раз-два, не успеешь сказать: «Папочка!» Суён не смогла сдержаться. Алебастровую идеально ровную кожу обожгли слёзы и быстро скатились вниз до припухших от укусов губ. Крик отчаяния рвался наружу, но она всё ещё держалась. Из последних сил. Это ведь всё из-за него. Из-за этого поганого Лухана, сломавшего ей жизнь. Из-за него у Суён впервые мелькнула мысль об убийстве. Тогда она не могла думать иначе, тогда хотелось просто прикончить человека. Сразу же. Голыми руками. Эта мерзкая мысль зажглась в её сознании подобно яркой звезде на безоблачном ночном небе, чёрном, как и глаза Шиндона, как его мягкие волосы. Только вот она не знала, кого убить первым. Она мучилась в сомнениях — себя? Лухана? Шиндона? Кто станет первым? Кто станет последним? — Как вообще в твои куриные мозги стукнула такая мысль? — продолжал свои оскорбления отец, будто бы не замечая, что его собственная дочь, его единственная дочь, беззвучно плачет, сидя на полу, дрожит всем телом, балансирует на краю обрыва, готовая вот-вот рухнуть в пропасть с истерикой. Суён сама не знала ответа на этот вопрос. Шиндона она выбрала в последний момент. Ей ведь кое-как удалось отыскать человека, способного за кругленькую сумму пойти на убийство и замести следы так, чтобы ни один детектив из уголовки не догадался. Она отдала на это большую часть своих сбережений, но всё-таки выбрала жертву, прислушавшись к своему сердцу. Шиндон принадлежал ей. Он был её мужем. И в горе, и в радости. Несмотря на все невзгоды и разногласия. Он оставался её любовью с того дня, как они встретились, когда ей было всего двадцать шесть, и до самого конца, пока нанятый человек не перерезал ему горло. Ради него она всё пыталась побороть свою бесплодность, даже когда Шиндон оказался в плену любовных, как казалось Суён, чар этого мальчишки. К его ногам она готова была положить всё, что только могла, но наткнулась на высокую стену с железными колючими шипами, на которые изо дня в день продолжала натыкаться, да только никак не хотела отступать. Шиндон принадлежал только ей. Он сам говорил, ещё тогда, в солнечной Пицунде, когда они лежали на белоснежных простынях абсолютно голые, ничем не прикрытые, и пили полусладкое красное вино. Он не мог принадлежать сразу обоим, только не этому грёбанному пидору, которому только дай повод раздвинуть перед каким-нибудь мужиком ноги. Шиндон просто не мог. Не имел права так поступать с ней, с Суён, с той, которой клялся в вечной любви и верности. — Ты хоть прочла, кто именно будет судьёй? — никак не унимался Дон Сик. — Ни я, ни Чжи Ён. Ему не позволят повторно вести это дело. Назначили Кан Юн Чжон, Железную леди. И никаких присяжных, всё решит судья. Ты хоть представляешь, чем это для тебя обернётся? Суён вытерла тыльной стороной ладони мокрые щёки, но слёзы течь не перестали. Она слишком долго сдерживалась, слишком долго глушила в себе боль. И, да, она прекрасно знала, чем всё может закончится. Всё тайное всегда становится явным, Суён была в этом уверена. Сколько бы она ни врала, как бы сильно ни скрывала истинное положение вещей, когда-нибудь все бы узнали, что она натворила, чему она позволила случиться. Перед глазами всплыли смутные образы с того дня в конце марта, то двадцатое число. Хоть нанятый для убийства человек позвонил ей на ранее купленный одноразовый телефон, сообщил, что дело сделано, хоть он прислал ей фотографии тела, Суён всё равно не смогла найти в себе силы посмотреть. Но даже без этого воображение рисовало вполне чёткие картинки: любимое лицо на полу, любимые тёмные глаза, перекошенные от удивления и испуга, любимые губы, приоткрытые в немом крике, любимые широкие плечи, утопающие в растекающейся тёмно-красной луже. Тёмно-красной, как абхазское вино, которое они пили вместе на белых простынях, как любимая помада, которая так нравилась Шиндону на губах жены, как халат, который сейчас надет на разбитой, обессиленной женщине. Суён хотелось кричать, раздирать себе горло криком изо всех сил. Это всё из-за неё. Из-за неё самой. Это она была недостаточно хороша для Шиндона. Это она не имела возможность подарить ему детей, как бы сильно ни хотела. Это она мерзкая, ненормальная, неправильная, жалкая. Да, жалкая. Это всё она, всё из-за неё! Голова женщины неожиданно дёрнулась в сторону, а мокрую от горячих слёз щёку обожгло от удара. Суён пришлось несколько раз моргнуть, чтобы сфокусировать подёрнутый пеленой взгляд на лице напротив, на лице своего отца. Сердце сжалось сильнее, когда она увидела в родных глазах раздражение и презрение, какое наблюдала во взгляде Шиндона бесчисленное количество раз. — Хватит реветь! — пробасил Дон Сик и в очередной раз поправил зачёсанные назад седеющие волосы. — Заварила кашу, а теперь ревёшь! Сиди лучше и думай, как выбраться из всего этого дерьма. У тебя есть два дня до пересмотра дела. Найми лучших адвокатов, как можно лучше подготовься. Даже думать не смей, чтобы опустить руки. Если твою вину докажут, то не только ты окажешься за решёткой, но и я, и Чжи Ён, и некоторые присяжные, и соседи, совравшие на суде. Всё рухнет как карточный домик, будь уверена. А вот я совсем не хочу за решётку из-за того, что ты такая тупая, раз втрескалась в того ублюдка Пака и убила его, пусть и не своими руками. Суён всё продолжала молчать. Она даже больше не смотрела на отца — в этом не было смысла. Увидеть презрение от родного человека? Отвращение? Разочарование? Спасибо, Шиндон уже заставил прочувствовать, как это больно. Женщина настолько погрузилась в себя, что не заметила, как её отец вместе с молчавшим всё это время господином Чхве ушли, громко хлопнув на прощание дверью. Её мысли были спутаны, метались с бешеной скоростью. Это всё из-за Лухана. Это всё из-за Шиндона. Это всё из-за неё! Одно лишь оставалось неизменным — она прекрасно знала, чем всё это должно закончиться, что она должна сделать.***
ДВА ДНЯ СПУСТЯ
Чувство едкого, ледяного страха пережало горло. И хоть рукава шёлковой блузки бирюзового цвета были длинными, скрывали алебастровую кожу на тонких руках, Суён всё равно была убеждена, что по её предплечьям бегут крупные, видимые мурашки. Сидеть было неудобно — казалось, сиденье, сделанное из грубого красного дерева, впивается в каждый сантиметр её тела подобно тупым иглам. Женщина смотрела вниз, на свои сцепленные в замок руки, на свои острые коленки, выглядывающие из-под чёрной классической юбки — всё дрожало. Суён боялась посмотреть перед собой, боялась встретиться глазами с адвокатом защиты — Ким Сочжином, облачённым в элегантный тёмно-синий костюм. Где-то с минуту, а может и две, назад они смотрели друг на друга, будто изучали, но женщина сдалась первой — чужой пренебрежительный взгляд, спрятанный за прозрачными стёклами очков, в очередной раз заставил её почувствовать вину. Суён боялась в очередной раз оглядеть зал суда, будто высеченный из красного дерева, боялась посмотреть каждому человеку в зале в глаза: своему адвокату, малочисленным журналистам, которых данная тема всё ещё интересовала, обычным людям, которые выступали лишь жалкими свидетелями пересмотра дела, секретарю, замершему в ожидании дачи показаний. Страшнее всего было посмотреть в глаза судье, женщине, которой она всегда побаивалась, с самого детства. Каждый миллиметр лица Кан Юн Чжон кричал о непоколебимости и желании достучаться до правды, чтобы правосудие наконец торжествовало. Они с отцом Суён были ровесниками, но Железная леди выглядела значительно моложе, тщательно следя за своим внешним видом, чтобы и дальше внушать страх. Её короткие до плеч волосы были неизменно собраны в маленький хвостик где-то на уровне шеи. Элегантные очки в тонкой чёрной оправе всегда сидели чуть ли не на самом кончике длинного носа. Подкрашенные светло-розовым полные губы слабо выделялись на бледном уставшем лице. Весь её вид кричал о превосходстве. От Суён ждали ответа, но она продолжала молчать. Ей хотелось говорить, хотелось выговориться хоть кому-то, а не продолжать глушить всё в себе, но она молчала и рассматривала свои руки, свои длинные, тонкие пальцы, сжимающие друг друга до тихого хруста. На одной чаше весов находилась она сама, сидела в самом центре, скрестив ноги, а вместе с ней расположись боль от предательства, утраты, презрения, с ней были воспоминания о прошедших четырёх годах её жизни, которые так и не были озвучены на прошлом заседании, хотя вопрос такой поднимался. У её ног примостился Шиндон. Он лежал на дне медной чаши с разорванным от уха до уха горлом, и его кровь всё продолжала вытекать и заключать Суён в некий тёмно-красный круг. На другой же были все те люди, который оказались невольно вовлечены в эту чёртову дешёвую драму: её отец, который изо всех сил старался разобраться со всеми свидетелями, какие только имелись, господин Чжи Ён, который был судьёй на том заседании, когда Лухана признали виновным, подкупленные присяжные, соседи, которые хоть ничего и не видели, но всё же говорили обратное, тот человек, который совершил гнусное преступление за неплохой гонорар. Пока что чаши колебались: то одна из них перевешивала, то другая, и Суён продолжала теряться в сомнениях. Деревянные стены, казалось, давили со всех сторон. Давление било по вискам, подобно тяжёлому молотку. Суён даже не чувствовала боли из-за впившихся в кожу ладоней ногтей, но прекрасно видела тёмно-красные следы-полумесяцы на побелевшем полотне, под которым проглядывались тонкие ниточки синеющих вен. Женщина умирала от жары, мучилась от прилипшей к идеально прямой спине шёлковой рубашке. Она бегло взглянула на собравшихся в зале, но казалось, будто они совершенно не чувствовали этой удушающей атмосферы. Они продолжали прожигать её пристальными взглядами, раздевать до костей, пытаться заглянуть внутрь, чтобы наконец добраться до правды. — Госпожа Пак, — в очередной раз обратился к ней Сочжин и слабо постучал костяшкой указательного пальца по невысокой перегородке, отделяющей их друг от друга. Женщина еле заметно вздрогнула и из последних сил позволила себе посмотреть адвокату защиты в глаза, — вы ответите на мой вопрос? — Вы… — Суён на секунду замолчала, поморщилась, прочищая горло, а затем продолжила, — вы не могли бы повторить ваш вопрос? Извините, я отвлеклась. — Я понимаю. — Странная улыбка, которую женщина не могла не заметить, от которой всё внутри сжалось. Суён видела, как доволен адвокат, предоставивший различные видео- и аудиоматериалы, документы, которые прямо и косвенно указывают на истинного зачинщика. — Госпожа Пак, это вы убили своего мужа? Суён, быстро облизнув пересохшие губы и сильнее стиснув руки в замок, что аж косточки затрещали, вновь опустила взгляд. Медные весы, колеблющиеся в нерешительности довольно долгое время, наконец замерли, одна из чаш оказалась в выигрыше. Женщина улыбнулась на выдохе и с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Истерически. Сломлено. Она снова встретилась глазами с адвокатом, ожидающим ответа на поставленный вопрос, разомкнула губы, собираясь что-то сказать, и вновь не смогла сдержать улыбки, ошарашив тем самым всех присутствующих. Хоть горло её саднило от долгого молчания, грудь сдавило в железных тисках, её голос и её последующая фраза прозвучали громко, чётко и уверенно. За последний год это первый раз, когда она была настолько в чём-то уверена. Первый и последний.Take me to church I’ll worship like a dog at the shrine of your lies I’ll tell you my sins and you can sharpen your knife Offer me that deathless death Good God, let me give you my life Hozier — Take me to Church