***
Чиль Хо неуверенно подходит к тёмно-серой железной двери карцера и, кусая губы, неспешно открывает небольшое окошко, впуская в опутанную темнотой маленькую комнатку немного тусклого, бледно-жёлтого света. Младший цепляется пальцами за отчего-то горячие прутья решётки на окошке, вжимается в них лицом, наплевав, что они поржавели от времени и засалены от миллиона прикосновений чужих пальцев. Парень в очередной раз готов развернуться и просто уйти. Сбежать, как поганый трус, испугавшись тех светлых чувств, что испытывает сейчас. Нет, любовь для него теперь осталась в прошлом, на ней стоит табу, которое нарушать парень не собирается, в ближайшее время точно. Но ведь дружбу, настоящую и искреннюю, никто не отменял. И разве Исин не заслуживает такого отношения? С губ невольно срывается чужое имя, но его обладателя совсем не видно, сколько бы Чиль Хо ни вглядывался в доступные взгляду тёмные углы. Он вновь зовёт, чуть громче произнося имя, но снова в ответ получает молчание. Хочется выть волком, стучать в железную дверь изо всех сил, чтобы только привести затихшего старшего в чувства, но Чиль Хо всего лишь заносит кулак, силится сделать что-то, а затем обессиленно роняет руку вниз. Он кусает подрагивающие губы, хмурится и усиленно думает, что же ему делать сейчас, ведь уходить, не узнав, как сейчас чувствует Исин, совершенно не хочется. Когда же ещё представится шанс побыть наедине с ним (пока он в карцере)? С убийством Ёнмина жизнь в блоке А будто перевернулась с ног на голову: смерть надзирателя всполошила всех и каждого. Его брат Канмин ушёл в отпуск на неопределённый срок, потому что стал больше походить на овощ, чем на живого и способного хоть что-то чувствовать человека. Тэ Сук, казалось, окончательно слетел с катушек: каждый день кто-нибудь из заключённых блока А оказывался избит Гризли за самую малейшую провинность (косой взгляд, мятую рубашку, растрёпанные волосы, слишком громкое дыхание, невольное переминание с ноги на ногу на утреннем построении, и это далеко не весь список). Мужчина, переполненный злобой, искал на ком бы отыграться, ведь Донхэ строго-настрого запретил ему и близко приближаться к карцеру, где в одной из камер, забившись в угол, сидел до смерти испуганный Исин, не проронивший за последние несколько дней ни слова. Главный надзиратель, казалось, решил угробить каждого заключённого в своём блоке, кроме, пожалуй, Сехуна, Лухана, Чжунхона и Чиль Хо, но создавалось впечатление, что он просто откладывает их на потом, мысленно строя грандиозные планы на каждого их них. Особенно сильно Тэ Сук собачился с Чжунхоном. Последние дни они то и дело спорили на повышенных тонах, практически доходило до драки, и заключённым приходилось разнимать разбушевавшихся мужчин. Тэ Сук будто винил во всём Чжунхона: он этого не говорил, но в каждом его взгляде, фразе или движении это чувствовалось. Лидер блока А огрызался и чуть ли не через плотно стиснутые зубы кидал: «Не забывайся!» Но у Гризли было своё представление о текущей иерархии, и если Чжунхон ставил себя во главе планеты всей, то главный надзиратель, закрывавший до этого глаза на подобные мысли, решил-таки навести порядок в своём блоке. И кто знает, когда он решит сменить игрушку для битья на более лёгкую. Чиль Хо вздрагивает всем телом, когда перед его глазами наконец появляется Исин. Помятый, с взлохмаченными волосами, с большими тёмными синяками из-за недосыпа под покрасневшими, воспалёнными глазами и, самое главное, с окровавленной повязкой на левом простреленном плече. Младший пытается улыбнуться, но с первого раза ему этого не удаётся: слишком уж резко Исин решил появиться и слишком бесшумно. — Эй, привет! — ласково произносит Чиль Хо, цепляясь за прутья решётки и пододвигаясь как можно ближе к двери. Он жадно рассматривает чужое лицо сантиметр за сантиметром, и чувство облегчение лавиной обрушивается на него: уж лучше чудовищная усталость, чем-то, как разукрасили Сехуна после смерти Чунмёна. — Как ты? Исин неопределённо передёргивает плечами, продолжая молчать и своими большими печальными глазами рассматривая друга. Младшему хочется обнять его. Прорваться за эту чёртову дверь, разделяющую их, и заключить испуганного, потерянного парня в крепкие объятия. Но пока остаётся только дарить ему сочувствующие взгляды и от бессилия то и дело облизывать быстро пересыхающие губы. — Как плечо? Очень болит? В ответ Исин кидает мимолётный взгляд на окровавленную когда-то белую повязку, кажущуюся бледно-жёлтой в отвратительном тусклом свете из коридора, а затем, посмотрев на парня, поджимает губы и хмурится. — Ну ты чего? — слегка обиженно отзывается Чиль Хо, ласково улыбаясь старшему. — Скажи хоть что-нибудь, Исин-а. Младший тянется правой рукой вперёд, вглубь карцера, пытается прикоснуться к чужой щеке, кажущейся такой близкой, но парень отскакивает чуть назад, не давая сделать этого. Его лицо искажается от страха, а губы распахиваются в немом крике, который так и не находит путь стать услышанным. — Прости, хён. Прости, пожалуйста. Чиль Хо поспешно отстраняется и на несколько секунд отворачивается, пытаясь обуздать полыхающие внутри чувства. В мыслях роем кружатся догадки о том, что же сделал с ним Ёнмин, раз некогда милый и откровенно падкий на ласковые прикосновения старший так сильно изменился. Ещё свежи воспоминания, как Исин сам ластился к Чиль Хо, как казалось, заигрывая, флиртуя, сам того не подозревая. Старший, словно забитый зверёк, понимая, что больше ему ничего не угрожает, да и зла пришедший человек ему не желает, медленно делает шаг вперёд, возвращаясь на своё прежнее место. — Что случилось, хён? — с отчаянием в голосе спрашивает Чиль Хо, заглядывая в большие и, как показалось, потухшие глаза друга. Младший больше не узнаёт Исина, перед ним словно кто-то другой, незнакомый ему, да и нежелаемый. — Что произошло тогда? Парень резко вздрагивает, его взгляд затуманивается. Он будто смотрит куда-то сквозь младшего, совершенно не замечая, что пугает его таким поведением. Его голова невольно дёргается, лицо искажается от боли или страха, презрения или печали, брови то и дело хмурятся, а на лбу пролегают морщинки. Спустя минуту, Исин наконец смотрит прямо и осознанно Чиль Хо в глаза, но отрицательно кивает, так и не размыкая потрескавшихся губ. Он всем своим видом показывает, что не хочет это вспоминать, что не стоит об этом даже упоминать. — Всё будет хорошо? — Чиль Хо хотел, чтобы это прозвучало как утверждение, но вышло с точностью наоборот. Исин в ответ вновь неопределённо пожимает плечами. — Я… не позволю больше ничему случиться с тобой. Больше никто тебя не тронет, Исин-а. Ты веришь мне? — с надеждой спрашивает Чиль Хо, пододвигаясь ещё ближе и сильнее стискивая пальцами прутья решётки. И старший улыбается. Впервые за прошедшие пять минут улыбается ему. Ласково, как и прежде. Он улыбается и осторожно прикасается к руке Чиль Хо, накрывает его пальцы своими и слабо сжимает. Он улыбается и, наскоро облизнув пересохшие губы, утвердительно кивает. Младший медленно разжимает руку, отпуская горячую решётку, и сильнее стискивает в ладони чужие ледяные пальцы. Он тоже не может сдержать улыбки. Любовь для Чиль Хо теперь осталась в прошлом, на ней стоит табу, но надолго ли?***
Лухан ничего не чувствовал, кроме огромной пустоты, прожигающей чёрную дыру в его покорёженной за долгие месяцы, проведённые в тюрьме, душе. После первой и последней истерики, случившейся несколько дней назад, парню с трудом удавалось заставлять себя ходить, есть, разговаривать, спать. После не первого, но последнего поцелуя с Сехуном, случившегося несколько дней назад, парню с трудом удавалось заставлять себя не смотреть на старшего, не думать о нём. Эта глупая фальшивая фраза: «Надеюсь, этого достаточно», никак не выходила у Лухана из головы, и если два дня назад даже такого небольшого благотворительного подарка было достаточно, то с каждой проходящей минутой хотелось ещё. Особенно сильно хотелось, когда их взгляды встречались: в столовой, например, или когда они стояли друг напротив друга перед своими камерами, или недавно в душевой, когда большинство заключённых уже зашли внутрь, а они всё стояли, смотрели друг другу в глаза или кидали мимолётные взгляды на тот закоулочек, в котором случился их второй раз. Лухан прекрасно знает, что Сехун лжёт. Если раньше он с трудом мог определить границы его вранья, то сейчас всё было написано у старшего на лице. Только на сей раз Лу ничего не мог с этим поделать: он успокаивал себя мыслью, что Се поступает так, что отталкивает его по каким-то важным причинам, понятным только ему. И, как глупый, Лу в тайне надеялся, что когда-нибудь в их отношениях что-то изменится. Шансы, конечно, были минимальны, но ему не хотелось переставать верить. До обеда осталось всего несколько минут, но Лухан совершенно не был голоден, у него не было никакого желания идти в столовую — время принятия пищи в блоке А медленно и незаметно превратилось в кромешный Ад. Раньше Тэ Сук не совал в огромную столовую свой нос, приказывая другим надзирателям наблюдать за порядком, но после смерти Ёнмина привычный ход вещей оказался нарушен. После его смерти всё изменилось. Теперь Гризли медленно вышагивал между столами и выбирал нового мальчика для битья. Каждый день и чуть ли не каждый час «мальчик» был новым (некоторые даже повторялись), а затем после пяти минут против Тэ Сука оказывался в лазарете, избитый до потери сознания. Такой участи удалось избежать только Сехуну, Чиль Хо, Чжонхуну и самому Лухану, но и это не сильно радовало младшего — он чувствовал, что его время придёт совсем скоро. Быть может даже сегодня, ведь Лу собирался провести всё обеденное время около карцера, рядом с Исином, к которому почему-то боялся заглянуть последние несколько дней. Лухан медленно шёл по коридору, мыслями возвращаясь к тому дню, когда слетевшего с катушек и убившего надзирателя Исина подстрелили, когда Тэ Сук отпинал его там, на втором этаже, недалеко от их камер, и готов был спустить с лестницы вниз головой, если бы Канмин не остановил его. Лу прекрасно знал, кто такой Ёнмин, на что он способен, как умеет заставлять людей плясать под их дудку. Чего стоит последняя их встреча, когда надзиратель заставил младшего снять штаны под дулом пистолета, когда вновь чуть не трахнул его, хотя Лухану вполне было достаточно того, самого первого, раза, кошмары о котором до сих пор его мучают. И Лу прекрасно знал, за что Ёнмин умер. До карцера осталось всего ничего. Нужно было пройти немного вперёд, повернуть направо, преодолеть ещё один коридор, освещённый блёкло-жёлтым светом от ламп под самым потолком, а затем свернуть налево и пройти мимо надзирателя, растянувшего на стуле, закинувшего ноги на стол и читающего какой-нибудь порно-журнальчик, к нужно камере. Неожиданно Лухан столкнулся с Сехуном, в которого врезался, слишком глубоко погрузившись в неприятные воспоминания о своём первом изнасиловании. По коже будто прошёлся сильный разряд тока, и Лу невольно отскочил назад и сложил руки на груди, словно защищаясь. Парни замерли друг напротив друга и не знали, что сказать. По сердцу Лухана полоснул очередной факт, что именно из-за старшего он оказался в комнате для отдыха надзирателей, именно из-за него он оказался втянут в ту мерзкую ситуацию, именно из-за его имени, случайно сорвавшемся с губ, Ёнмин чуть не задушил его своим ремнём. Сехун же невольно вспомнил их последний разговор, закончившийся на не очень приятной ноте. — Ты… к Исину? — всё же прервал затянувшееся молчание старший, но в ответ получил тихий кивок, хотя за последний два дня мечтал услышать чужой голос ещё один раз. — С ним сейчас Донхэ-хён. Он не разговаривает. Слушает, понимает всё, но молчит. Не представляю, что с ним сделал такого этот ублюдок, раз… Лухан хотел было ответить, но вдалеке послышались чужие грузные шаги и голоса. Сехун весь напрягся, когда узнал обладателя одного из них — Тэ Сук. Попадать на глаза сбрендившему главному надзирателю совсем не хотелось, а голоса становились всё ближе и громче. Даже так были слышны презрение и ярость в его словах, и судя по ним, он точно направлялся в карцер к Исину. Сехун схватил Лухана за руку, потянул вперёд, дальше по коридору, и в последний момент, когда Тэ Сук только-только появился из-за угла, толкнул влево в небольшой закоулок. Старший прижал Лу к стене и зажал ему рот ладонью, потому что парень порывался что-то сказать. Он пристально уставился на младшего и приложил длинный палец к своим пересохшим губам, призывая помолчать немного, — в ответ получил сдавленный кивок. Гризли, продолжая покрывать практически каждого заключённого из их блока отборными матами, остановился и отчего-то принялся описывать, что и где находится. Выглянув на секундочку, Сехун заметил нового широкоплечего надзирателя с чересчур маленькой для такого накаченного тела головой и поспешно спрятался, чтобы случайно не быть пойманным ими, — последние несколько дней с Тэ Суком абсолютно никто не желал контактировать, даже сами охранники. Сехун плотнее прижался к Лухану, ведь закоулочек был совсем маленький — стоит отклониться назад чуть сильнее, как какая-нибудь часть тела старшего может оказаться видимой. Младший чувствовал его дыхание на своём лице, хотя их и разделяла чужая широкая ладонь. Он боялся вздохнуть, боялся пошевелиться, ведь желание прикоснуться к Се было слишком высоким — он же сам крепко впился ему в запястье, вдавив его в стену. Они боялись посмотреть друг другу в глаза: Се уставился куда-то вбок, а Лухан впился взглядом в потолок, будто он был намного интересней любимого лица. Голоса начали удаляться, но всё ещё были довольно чётко слышны. Говорил в основном Тэ Сук, в мрачных красках и с матами описывая текущее состояние в блоке, а новенький охранник лишь выдавал односложные ответы, если требовалось. Сехун всё не отстранялся, хотя стоило — Лухан считал, что стоило бы. Старший всего лишь отнял руку от чужого лица и упёрся ею в стену недалеко от плеча Лу. Он всё ещё не решался посмотреть в глаза брюнету. Лухан взмахнул рукой, и Се нехотя отпустил его запястье, только вот он совсем не ожидал, что младший неловко, осторожно коснётся его руки и слабо стиснет в ладони его подрагивающие пальцы. Их лица были так близко. Их губы были так близко. «Ладонь Сехуна скользила по чужому бедру, и старший постоянно приподнимал ноги Лу, вдалбливая в его тело под нужным углом. Их лица вновь оказались на одном уровне, а губы в опасной близости. Лухан практически стонал ему в губы, отбросив в сторону стыд и страх. Он пытался шире раздвинуть ноги, но их почему-то свело, и они не двигались. Он пытался впустить Сехуна внутрь настолько, чтобы он, наконец, добрал до его сердца и понял, как сильно нравится младшему. Чтобы, наконец, Лухан прекратил играть роль, носить маску, которая ему противна. Сехун зарылся пальцами в волосы Лу, как можно быстрее двигая бёдрами и ловя губами каждый стон брюнета. Их губы соприкоснулись на какой-то жалкий миллиметр, но уже от этого между ними прошёл электрический разряд, пустивший мурашки сразу по обоим телам.» Сехун, поддавшись мимолётному воспоминанию, тяжело задышал. Это ведь было так давно, но чувствовалось, будто произошло совсем недавно: Се всё ещё помнил, каково это — прикасаться так к Лухану, так обнимать его, так скользить губами по его разгорячённой коже. «Хватит его отталкивать! Хватит!» — кричало сознание, но Сехун в очередной раз противился. — А вот я прекрасно представляю, что может сделать Ёнмин, чтобы отбить всё желание разговаривать, — неожиданно сдавленно прошептал Лу, и Сехун резко поднимает на него глаза и слегка приоткрывает губы. Очередная порция боли вперемешку с виной расползается по сердцу, по тем развалинам бывшей высокой стены, которые его окружают. Сехуна там не было, но он догадывается, как всё было на самом деле. «Схватив ремень, висящий рядом, Ёнмин легко обвил его вокруг чужой тонкой шеи и затянул потуже, резко перекрыв доступ кислорода Лу. Парень захрипел, резко распахнул полные слёз и покрасневшие глаза, начал хватать воздух вмиг пересохшими губами, но у него ничего не получалось. Да и Мин вновь начал трахать его, только ещё быстрее и жёстче. Он упивался чужой болью и беспомощностью, а Лу медленно терял сознание от боли и нехватки кислорода. Когда до темноты оставалось всего ничего, охранник ослабил ремень, позволяя Лухан резко вдохнуть полной грудью, сдавленно простонать от боли и закашляться. Парень пытался что-то сказать, но язык заплетался, губы не слушались, так что ему оставалось только мычать, мычать что-то нечленораздельное. Сехун. Лухан кричал его имя где-то у себя внутри, как последний дурак надеялся, что парень услышит его, каким-то образом выберется из карцера и придёт к нему на помощь. Лухан кричал из последних своих сил, кричал мысленно, ведь губы не слушались, и его голову неожиданно разорвала такая боль, что в глазах потемнело на секунду. Ремень вновь плотно обтянул шею. Слёзы брызнули из глаз с новой силой. Лу как рыба широко открывал и закрывал рот, выпучивая при этом глаза. Он умирал. Он умирал в душе, и его тело умирало вместе с ним. С каждым грёбанным толчком Ёнмин будто вытеснял из него частичку настоящего Лухана, не принося при этом ничего взамен…» Сехун подаётся назад, пытаясь отстраниться, но вновь раздаются голоса, и уже Лухан притягивает старшего к себе, мешая ему выбраться наружу и выдать их место положение. Теперь никто из них не отводит глаза — они просто не могут, притяжение слишком сильно. — В этом нет твоей вины, — еле слышно, одними губами, шепчет Лухан. Он уже давно убедил себя, что Сехун не виноват, что это всё Ёнмин и его собственная беспечность. Старшего там не было, он ничего не знал, он никак не мог этому помешать. Сехун открыл рот, чтобы ответить, но Лухан прижал палец к его губам, когда раздражающий бас Тэ Сука стал слишком громким. Они поменялись ролями, ведь Лу одним лишь взглядом попросил старшего помолчать, пока надзиратели не уйдут. Сехун в ответ лишь кивнул, и брюнет поспешно отнял палец от чужих губ. Сирена легко и резко пронзила тишину, словно нож масло, — это заключённых созывают на обед, и, судя по громкости и силе шагов, надзиратели тут же поспешили в столовую. «Тэ Сук хочет показать новенькому, какой хуйнёй занимается последние несколько дней?» — подумал Сехун, а затем наступают абсолютные тишина и чернота, поглотившие за секунду все возможные последующие мысли в его голове. Лухан поцеловал его. Слегка приподнялся на цыпочки и прижался своими губами к его, совершенно не боясь быть отвергнутым. Сехун опустил руки на талию младшего и сжал её пальцами, причиняя лёгкую отрезвляющую боль. Он сильнее вдавил Лу в стену и раскрыл его губы своими, легко скользнув языком внутрь. Неловкое столкновение зубами ни на секунду не прервало поцелуй, казалось, даже больше раззадорило парней. — Ты ведь понимаешь, — на выдохе произнёс Се, отстранившись на какой-то жалкий сантиметр, — что это абсолютно ничего не значит? Лухан растягивает покрасневшие губы в улыбке и несколько секунд пристально вглядывается в чужие по-лисьи узкие тёмные глаза. Он всё прекрасно понимает, но если Сехун позволяет себя целовать, если он целует сам, то когда-нибудь эти ничего не значащие отношения могут принять совершенно другой оборот. Их губы вновь встречаются, и развалины в душе Сехуна, которые он пытался вновь восстановить по кирпичику до прежней высоты, окончательно рассыпаются, превращаясь в мелкую пыль, которую тут же подхватывает и уносит ветер. — Лухан? — чужой настороженный голос вырывает младшего из собственных мыслей, наполненных дешёвой фантазией о капельке счастья. Они с Сехуном всё ещё стоят друг напротив друга в коридоре, недалеко от карцера, а на фоне тихонько замолкает сирена, призывающая к обеду. Не было никакого Тэ Сука. Не было никакого тесного контакта в маленьком закоулке дальше по коридору. Не было никакого поцелуя. Ничего этого не было. Младший поднимает недоумённый взгляд на Сехуна, как бы спрашивая, что тот хочет. — С тобой всё хорошо? — с тревогой в голосе спрашивает блондин, рассматривая Лу с головы до ног и подмечая его усталость: под глазами пролегли тёмные круги, щёки немного впали, кожа казалась серовато-бледной, болезненной, руки, лежащие по швам, то и дело пробивала дрожь, плечи опущены, спина чуть сгорблена. Лухан продолжает молчать, но в ответ всё же сдавленно кидает головой, тяжело вздыхая. — Ты на обед идёшь? — Лу неопределённо повёл плечами. Сердце в груди всё ещё стучало как бешеное от слишком реалистично придуманной ситуации, губы пульсировали как от поцелуя, ладони вспотели. — Как знаешь. Осторожнее, когда пойдёшь обратно. Не наткнись на Гризли. Кажется, он ждёт особого момента, чтобы разобраться с нами по-крупному. Лухан вновь закивал и криво улыбнулся Сехуну, сам не зная зачем. Он опустил взгляд, даже прижал подбородок к груди, лишь бы только не видеть, как старший медленно обходит его, ни на сантиметр не коснувшись, и уходит, оставляя в полнейшем одиночестве. Он позволяет любимому человеку вот так спокойно уйти, будто их не связывало шесть месяцев непонятно каких отношений. Он позволяет любимому человеку вот так спокойно уйти, будто уже ничего нельзя изменить. И ведь нельзя же. Это не в душе Сехуна окончательно стираются в пыль развалины прошлой высокой стены, это Лухан начинает возводить свои собственные, которые, как он надеется, помогут ему отгородить и без того покрытое уродливыми шрамами сердце от последующих мерзких, болезненных ошибок.***
Чиль Хо не покидает жёсткое чувство дежавю — когда-то он уже всё это слышал, находился в этой удушающей атмосфере, только вот в другой роли. Толпа заключённых вновь была вокруг него, но на этот раз некогда бывший новенький не был жертвой. Пока что совсем не было жертв. Мужчины, облачённые в одинаковые оранжевые робы с отличительными номерами на груди, кричали, хлопали, стучали ногами по полу с перекошенными от удовольствия лицами. Чиль Хо они напоминали мерзких тварей, собравшихся поглазеть на собачьи бои, собравшихся насладиться видом свежей крови и, желательно, чьей-нибудь смертью. Он сам стоял в первом ряду, будто специально вытолканный вперёд кем-то из заключённых, но развернуться и уйти ему не дал «внутренний» Чиль Хо, который много месяцев назад с удовольствием застрелил своего бывшего парня, не раз позволяющего себе чрезмерное рукоприкладство. Этот «внутренний» Чиль Хо с замиранием сердца ждал исхода творившегося в столовой бедлама. Этот «внутренний» Чиль Хо всеми фибрами души мечтал собственными руками убить обоих псов, сцепившихся в схватке. Тэ Сук пятью минутами ранее вновь слетел с катушек — со всей силы ударил спокойно обедавшего Чжунхона дубинкой по затылку. Лидер, может быть, в очередной раз бы проигнорировал нападку в свою сторону, если бы Гризли потрудился сделать вид, будто всё произошло случайно, если бы он не выдавил из себя довольную лыбу от уха до уха. В ответ — брошенная в спину тарелка с наполовину съеденным супом. Затем — словесные перепалки, напоминающие переговоры на чистом матном языке, без вставок с нормальными, человеческими словами. Секунда — и они сцепились, словно оголодавшие псы, борющиеся за единственную косточку — власть. Никто не лидировал. За время кровавого боя, как заметил Чиль Хо, оба мужчины подустали и всё больше расходились по разные стороны, чтобы урвать живительный глоток воздуха в пульсирующие, обжигающе горячие лёгкие. Чжунхон совсем не обращал внимания на разбитый нос и кровь, струившуюся по его губам и подбородку вниз. Тэ Сук улыбался кровавой улыбкой; у него не хватало левого клыка, который теперь затерялся под ногами обезумевших от драки заключённых. Чиль Хо, тяжело вздохнув, покачал головой, не отрывая взгляда от происходящего. Он прекрасно видел пистолет, спрятанный в кобуре на поясе, но не понимал, почему Гризли просто им не воспользоваться. Лёгкое движение руки — Чжунхон мёртв, и тысячи проблем окажутся решены. Парень не понимал, почему лидер не воспользуется им, ведь не раз в драке были моменты, когда можно было спокойно забрать пистолет. Лёгкое движение руки — Тэ Сук мёртв, и как можно больше проблем окажутся решены. «Тупые выродки, борющиеся за псевдо-власть,» — хотелось прокричать Чиль Хо, но он, кривя губы и сильнее стискивая скрещенные руки на груди, оставался всего лишь молчаливым наблюдателем. Чиль Хо отлично видел Сехуна, стоящего прямо напротив него, позади Чжунхона, и готов был поспорить, что видит то же чувство удовольствия, которое испытывает сам. Он видел и Лухана, то появляющегося, то пропадающего за чужими широкими спинами — младший тоже был счастлив, видя всё это. Да и кто не был бы? Когда два ненавистных тебе человека схлестнулись в драке, похожую больше на кровавую бойню, ты не мог не испытывать чувство полнейшего удовлетворения и спокойствия. Даже если один из них умрёт — будет замечательно, ведь одним мерзким, ёбаным ублюдком на Земле станет меньше. Под громкое улюлюканье и свист толпы Чжунхону всё же удалось повалить Тэ Сука. Он навис над ним, похожий на разъярённого медведя — со своими-то широкими плечами, большой, квадратной головой, тёмными торчащими в разные стороны волосами и двухдневной щетиной. На щеке у него зиял длинный порез, оставленный в самом начале драки — Тэ Сук поднял с пола осколок разбитой тарелки и полоснул им по чужому лицу. Сидя на чужих бёдрах, лидер блока А уверенно работал огромными, словно два молота, кулаками; татуировки на тугих предплечьях будто слились в два больших абсолютно чёрных пятна. Тэ Сук не мог подняться. Раскинув руки, он лежал на полу, и его голова от каждого удара поворачивалась то вправо, то влево. Чиль Хо показалось, что он услышал хруст костей. Крики толпы и топот десятка ног усилились. Заключённые как один скандировали: «Убей!» За последние несколько дней Гризли нажил несколько десятков врагов, помимо тех, которые у него были. Он был совершенно один посреди огромной столовой, наполненной обезумевшими от крови заключёнными, купавшимися в оскорблениях, избиении, унижениях. Один против толпы, готовой задушить его голыми руками, подвесить и вспороть живот, выпустив кишки. Молчали лишь трое. Сехун издали наблюдал за Луханом, без остановки наблюдающим за происходящим дурдомом. Чиль Хо заметил на лице старшего страх, да и сам немного испугался, ведь никогда не видел Лу таким — раньше во время проявления жестокости младший всегда отворачивался или пытался уйти, но сейчас он слишком пристально смотрел за дракой, слишком наслаждался всем этим. Он улыбался. Чиль Хо отвлёкся, вновь услышав тихий хруст, отозвавшийся в его сознании болезненными воспоминаниями: бывший парень сломал ему руку на уровне запястья, со всей силы наступив на неё кроссовком, он сломал ему нос, когда приложил лицом о стену, он сломал ему пару рёбер, когда, захваченный яростью, пинал по бокам. Тихий хруст, когда Чанёль проломил Чунмёну череп, насильно приподняв его голову над землей и опустив обратно. Чжунхон, улыбаясь окровавленными губами и зубами, слизывая ярко-красным языком мешающую кровь, делал то же самое — он несколько раз ударил главного надзирателя головой об пол, прерывая всё дальнейшее сопротивление. Тэ Сук замер и глаза его закатились, но он всё ещё был жив — широкая, слегка заплывшая жиром грудь еле заметно подымалась и опускалась. Крики «Убей» стали слышны ещё громче. Чжунхон, сидя на чужих бёдрах, победоносно поднял в воздух окровавленные кулаки со странного цвета кожей — тёмной с голубым отливом — и с широкой улыбкой оглядел всех собравшихся. Раньше он не надеялся заручиться такой поддержкой от заключённых, ведь после смерти Цзи Яня, прошлого лидера блока, на неизвестного Ким Чжунхона мало кто обращал внимания, особенно главы других блоков. Сейчас он чувствовал всю эту власть, текущую по его венам, подпитывающую его тугие, крепкие мышцы, возрождающую его величие. Неожиданно раздался выстрел, и несколько испуганных криков потонули в создавшейся за пару секунд абсолютной тишине. Затем последовал ещё один и ещё один. Чиль Хо с бесстрастным лицом наблюдал, как расступается толпа, на которую сверху медленно, словно крошечные снежинки, опускается побелка с высокого потолка. Вперёд вышел невысокий мужчина, широкоплечий, накаченный, но с по-комичному маленькой головой, короткой, будто армейской, стрижкой и непривычно круглыми, большими для корейца глазами. Его пистолет всё ещё был направлен в потолок, а палец расположился на спусковом крючке, готовый с минуты на минуту выпустить вверх очередную пулю. За ним маячило ещё трое человек, но повыше. Чиль Хо догадывался, что на замену погибшему Ёнмину и ушедшему Канмину придёт новенький, но не ожидал, что его появление окажется настолько драматичным и эффектным. — Вставай, — резко бросил новый надзиратель, обратившись к замершему Чжунхону, чьё лицо перекосилось от негодования — его триумф прервали. — Поднимайся! Живо! Пистолет плавно перешёл с потолка на Чжунхона — его дуло оказалось направлено прямо в чужую грудь, туда, где бешено билось сердце убийцы. Лидер недоумённо приподнял бровь. — И руки вверх, чтобы я их видел. Чжунхон хмыкнул, что прозвучало чересчур ярко и громко посреди повисшей абсолютной тишины, но всё же он медленно поднялся на ноги, только вот от тела главного надзирателя, лежащего на грязном полу в бессознательном состоянии, не отошёл. Новенький подошёл сам, вытащив из специального кармашка, прикреплённого за брюки и ремень, металлические наручники. Он завёл лидеру руки за спину, и серебристые оковы тихонечко звякнули в тишине, пробуждая в Чиль Хо ещё немного воспоминаний — когда они, подобно острым клещам, сошлись на его собственных запястьях. Чжунхон медленно оглядел каждого заключённого, находившегося в столовой, и тут разразились громкие аплодисменты. Толпа продолжала улюлюкать, кричать, свистеть и топать ногами, даже когда остальные надзиратели пытались криками утихомирить это огромное взбудораженное нечто. Под эти крики Чжунхон неожиданно остановил свой взгляд на Чиль Хо — впился в него своими узкими тёмными глазами с покрасневшими белками. Кожа, окроплённая своей и чужой кровью, натянулась — лидер блока А широко улыбнулся, обнажая окровавленные зубы. Он поднял свободную, ещё не закованную правую руку, сжатую в кулак, поднёс её к своей шее и, оттопырив в сторону большой палец, медленно провёл от уха до уха. На тёмной коже, залитой кровью, остался длинный след. Он всё смотрел на Чиль Хо и улыбался, всем своим довольным видом показывая собственное превосходство. Толпа разразилась ещё более громкими аплодисментами и криками, а Чжунхона наконец полностью заковали в наручники. Чиль Хо не был идиотом. Он прекрасно знал, чем всё обернётся в ближайшее время. Чиль Хо — следующий.