***
Сехун в очередной раз поморщился, но не издал ни звука. Тонкая шприцовая игла, привязанная к уже облупившему от времени простому карандашу, легко проникала под кожу и загоняла стойкий самодельный раствор угольно-чёрного цвета. Но боль от иглы не шла ни в какое сравнение с той, какую он испытал, когда набивал свою первую татуировку в тюрьме — сплошной «рукав», тянущийся от выпирающей косточки на правой руке и до самого ската плеча. А что уж говорить о тех часах и днях, которые Сехун провёл на кушетке в камере «призрака» Гон Чжин Гу, местного тату-мастера, когда ему набивали огромную чешуйчатую пасть дракона на груди, когтистые лапы и языки пламени. Эти часы казались Се адом. И вроде бы сейчас, пережив создание предыдущих наколок, парень должен чувствовать лишь лёгкое покалывание, но почему-то всё же было больно. Он стал слишком мягкотелым? Лухан сделал из него размазню, каким он был в школе? Это всё из-за любви? Чжин Гу набивал новую маленькую татуировку прямо над уровнем сердца, прямо под когтистой лапой дракона, которая будто накрывала собой часть левой груди. Сехун набивал её на память, потому что прекрасно знал, что у него не будет никакого шанса остаться рядом с нужным человеком: они слишком разные, их пути не могут и не должны больше пересечься. Мастер Гон отлично понял смысл тату с первых секунд, когда Се только попросил нанести её, но в ответ лишь таинственно улыбнулся, не обнажая кроличьих верхних зубов, и кивнул. Любой заключённый из их блока поймёт смысл, если пораскинет мозгами хоть немного, если вспомнит. — Блять, свети лучше, — сквозь зубы бросил Чжун Гу, тряхнув головой, чтобы откинуть мешающиеся сальные пряди тёмной чёлки с глаз. Его помощник, выступающий в роли осветителя, послушно приблизил небольшой фонарик к покрасневшему месту на груди Сехуна, где с минуты на минуту должна появиться полностью законченная татуировка. — Ненавижу этот ёбаный свет! Сехун сдавленно рассмеялся, за что и получил болезненный пинок в голень от мастера — предупреждение, чтобы не смел двигаться. Чжин Гу, делающий татуировки всему блоку А уже на протяжении многих лет, всегда во время своей работы жаловался на хреновое освещение — блёкло-желтый свет в камере сильнее ухудшал и без того дерьмовое зрение сорокалетнего мужчины. И если раньше жалобы на антисанитарные условия для нанесения татуировок Тэ Сук воспринял более-менее всерьёз, предоставив мастеру, на свой страх и риск, марлевые повязки, перекись, шприцы и, самое главное, хирургические перчатки, то на свет главный надзиратель забил полностью, вручив Чжун Гу парочку небольших походных фонариков. В итоге мужчине приходилось хоть как-то выкручиваться. Паренёк лет двадцати пяти, такой же «призрак», как и Гон, вновь невольно покачнулся, устав стоять с согнутой спиной, тоже получил сильный пинок по ноге и мимолётный грозный взгляд из-под широких, густых бровей. Встрепенувшись, Ухён плотно стиснул зубы и тяжело вздохнул, вновь направляя свет в правильную точку. Хоть на теле долговязого, худощавого помощника не было ни одной татуировки, да и набивать их он как-то не спешил, Ухён вечно ошивался поблизости с коренастым Чжин Гу, чьё тело было сплошь и рядом усыпано рисунками. Особенно сильно выделялась шея, напоминавшая одно чёрное месиво, если не вглядываться в детали, не замечать резные, готические буквы, кресты, переплетение шипованных стеблей роз и колючей проволоки, несколько черепов и парочку пауков, плетущих паутину под левым ухом. Сехун прекрасно знал, что Ухён, уже два года как, просто ищет защиты в тату-мастере, имеющем определённый авторитет, определённую неприкосновенность в блоке. Все здесь ищут у кого-нибудь защиты. Сехун снова поморщился и невольно мотнул головой в сторону. Он не понимал, почему же так больно, почему именно здесь, над сердцем. — Слышал, что Гризли на скорой увезли в ближайшую больницу, — подал голос Чжин Гу. Он у него был низкий, грудной, больше напоминал тихий скрежет, поэтому мужчина редко разговаривал помногу. Но сегодняшняя обеденная драка всё же заставила его подать голос. — У него сотрясение и сломано пару рёбер. — А Чжунхон отделался лишь синяками и сломанным носом, — поддакнул помощник Ухён, держащий фонарик уже двумя руками, ведь он выпрыгивал из потной небольшой ладони. — Никто и не сомневался, что так будет, — спокойно ответил Сехун, стараясь не шевелиться, чтобы татуировка не смазалась, чтобы Чжин Гу случайно не воткнул иглу в неправильное место или слишком глубоко, что могло привести к ужасным последствиям. — Чжунхон не убиваем. Машина! Живуче него только Бэкхён будет, но та сучка просто изворотлива. — Видел, что он показал этому Чиль Хо? — пробасил Чжин Гу, и в ответ получил насмешливую, саркастическую улыбку и кивок. — Да, глупый вопрос. Это сложно было не заметить. Он следующий. — Это когда-нибудь должно было случиться, — пустым голосом отозвался Се. Он с первой минуты, когда Чиль Хо только появился в блоке и во всеуслышание объявил о своей сексуальной ориентации, знал, чем всё закончится для него. Пидоров здесь не любят. Их никогда не любили. Удивительно было лишь то, что Чжунхон дал младшему пожить в относительном спокойствии слишком долго, дольше, чем другие гомики, попадавшие в тюрьму. — А твой Лухан? За него не переживаешь? — продолжал гнуть своё Чжин Гу с бесстрастным лицом. Ухён тихонько прыснул, а затем застонал от боли, ведь мужчина в отместку вновь пнул его по голени. Сехун замолчал где-то на минуту, не зная, что ответить. С Гон Чжин Гу их связывали чисто деловые отношения (сделанная работа — оплата сигаретами), ведь мужчина никогда не интересовался всеми этими внутриблочными разборками, этой иерархией, вербованием новичков и т.п. Он никогда не лез в чужие дела, да и на чужие проблемы ему было попросту плевать, как и всем «призракам». Но всё же иногда он мог сыграть роль этакого доброго, понимающего дядюшки с припасенным советом в кармане. — Он не мой, — бесцветным голосом ответил Сехун, отведя взгляд, как только Чжин Гу посмотрел на него. — И на него мне похуй. — Да, — мужчина на секунду рассмеялся, а затем маска безразличия вновь накрыла его широкое, плоское, как у Се, лицо с множеством морщин, несвойственных людям его возраста, — я прекрасно это вижу. Сехун быстро скользнул язычком по своим пересохшим губам. Он бы покраснел, если бы мог, из-за своего наглого вранья. Всё ведь и так слишком очевидно, одна эта новая татуировка о многом говорит. — Если за Чиль Хо последует Лухан, то потом на очереди окажусь я, — тихо произносит он, и сердце болезненно сжимается от ярких картинок, мелькнувших в голове: Лу избивают и насилуют на его глазах, его убивают, а Се ничего не может с этим сделать. — Бэкхён, Чанёль и т.д. Но кто не устроит нашего короля потом? — Хочешь сказать, что каждый под прицелом? — Сехун всё же тихо шикнул, когда игла вошла в кожу слишком резко. — Америку открыл. — Чжин Гу снова хмыкнул, слегка сдвинув влево тонкие губы. Ребром левой руки мужчина почесал над верхней губой, прямо по редким тёмным усикам, но ощущаемый зуд не прошёл. — Это было ясно с самого его появления. Я думал, хуже Цзи Яня никого не будет, но Чжунхон смог переплюнуть его на целую голову. Да и никто не хотел его как лидера в самом начале, быть может и сейчас не хочет. — Как будто был выбор. Ты знаешь, что «правая рука» автоматически становится главой блока после смерти лидера. Это ебучий цикл, из которого сложно найти выход. — Наша всеми известная сучка из блока С нашла же. Бэкхён убил Ким Чже Рима, бывшего лидера, и сам им стал. — Нашёл с кем сравнить. — Сехун лающе рассмеялся, за что снова получил болезненный пинок по голени. Работа была почти закончена, осталось совсем чуть-чуть, а Се решил начать дёргаться. — У нас в блоке нет никого равноценного Бэкхёну, ни по силе, ни по интеллекту, ни по уважению. Его приняли, потому что он умеет грамотно управлять людьми, да и вообще является самым адекватным, если это слово вообще может быть применимо к Бэкхёну, преемником. Никто даже рядом с ним не стоял и вряд ли будет. Чжин Гу осторожно смахнул лишние чернила с покрасневшей, воспалённой части груди Се и на секунду замер, пристально смотря на него. Он даже руки в хирургических перчатках осторожно опустил на край острых коленок, продолжая в правой ладони крепко сжимать самодельное устройство для татуировок. — Ты. — Что? — удивился Сехун, распахнув глаза. — Хуйню несёшь. — Ты просто никогда не рассматривал себя в качестве лидера, никогда не задумывался, что можешь изменить всю эту херь, что творится в нашем блоке. Со старшими мы многое обсуждаем, и большинство не против, чтобы именно ты стал следующим лидером. Сехун замолчал, хотя очередная порция матов готова была сорваться с языка. Чжин Гу был прав — он никогда об этом не задумывался. Да и нужно ли ему это всё: власть, авторитет, наконец-то спокойные дни в блоке? Се почесал кончик носа ребром указательного пальца, сдавленно рассмеялся, а затем всё же произнёс низким, напряжённым голосом: — Мне осталось два года и пять месяцев, если я не решу кого-нибудь прирезать. Так что мне эта хуйня совсем не нужна. Я хочу на волю. — Да кому нужна эта воля? Что она даёт? Мы, отсидевшие по столько лет, там никому не нужны, — гнул своё Чжин Гу. — Но ты мог бы спасти этим Лухана. Сехун вновь поморщился из-за неожиданно болезненно сжавшегося сердца. Спасти Лу он хотел. Больше всего на свете. Но не знал, стоит ли брать на себя такую ответственность ради одного-единственного человека, какого-то паренька-гея, только в этом году ставшего совершеннолетним. Стоит ли Лухан того? Се ведь уже обжигался в любви, больше ему не хотелось. — Я ведь говорил, что мне похуй на него, — ледяным тоном бросил Сехун, а затем всё же нашёл силы посмотреть на Чжин Гу. — Лучше закончи работу поскорее. — Уже. — Добродушная улыбка слезла с чужого плоского лица, вновь скрылась за «призрачной» маской. Мужчина отложил на кровать иглу, привязанную к карандашу, с которой ещё капали угольно-чёрные самодельные чернила, и взял из коробочки марлевую повязку и моток тонкого белого лейкопластыря. — Как ухаживать — знаешь, распыляться тут не буду. Стоить будет две пачки сигарет. — Мы ведь договаривались на одну. За что ещё? — За твоё враньё самому себе, — еле слышно выдал Чжин Гу. Сехун поджал губы, резко пробившие дрожью: сердце в очередной раз обдало волной ледяного холода. Но сейчас он ещё почувствовал тепло, еле ощущаемое, светлое, так напоминающие тонкие солнечные лучи, которые попадают в его камеру через зарешётчатое окошко под самым потолком. Тепло шло прямо в сердце, исходило от только-только набитой татуировки, находившейся словно в некой защите когтистой драконьей лапы, от злополучного кода, который он запомнит на последующие долгие годы в одиночестве, от злополучных цифр и букв, изменивших его жизнь. «94712XL»***
— И с этим ничего нельзя сделать? Чужая ладонь казалась маленькой и беззащитной, побитой жизнью из-за грубой кожи, нескольких царапин и обломанных чуть ли не под самый корень ногтей. Время от времени она нервно дёргалась, тем самым пугая Чиль Хо ещё сильнее, но Исин всё равно не просыпался, будто эти редкие движения ничего для него не значили. Время от времени старший сильно сжимал пальцы, причиняя другу, бережно державшему его ладонь сразу в двух своих, лёгкую отрезвляющую боль. Чиль Хо было страшно. Ему действительно было страшно за Исина и его состояние. Он с замиранием сердца ждал момента, когда друг придёт в себя и поймёт, где находится, осознает, что ему придётся провести в тюрьме лишние пять с половиной лет за убийство надзирателя. Чиль Хо было страшно, ведь он не хотел оставлять Исина в гордом одиночестве среди этих мерзких свиней, которые в нужный момент не протянут ему руку помощи, а лишь посмеются и с наслаждением будут наблюдать за чужими страданиями. Так ведь продолжается уже не первый год, даже не второй. Исин медленно сгорает изнутри, беззвучно кричит о помощи уже много лет, но каждый раз натыкается на стену насмешек и косых взглядов. Исин страдал от постоянного сексуального насилия, но никто не был готов помочь ему. Все эти блядские выродки подобно страусам прятали головы в песок и тихонько радовались, что всё происходит не с ними. Бешеная сучка Ёнмина. За последние дни Чиль Хо слышал эти три слова слишком часто в отношении Исина, за его же спиной. Он слышал чужие насмешки, издевательские комментарии и собственноручно готов был оторвать каждому говорившему язык за подобное. У него в голове не укладывалось, что хоть кто-нибудь в здравом уме может насмехаться над чужими страданиями, над той мерзкой, унизительной ситуацией, в которой пришлось оказаться бедному старшему. Сумасшедшая птичка. Блок сам воспитал восемнадцатилетнего на тот момент парня, превратил его в это, а теперь и вовсе отвернулся, стоило ему попасть в крупные неприятности. — А что ты хочешь, чтобы я сделал? — печально-удивлённо отзывается Донхэ, даже не поднимая головы, не прекращая делать записи в толстой зелёной тетради. — Думаешь, государству есть дело до того, какой из заключённых, совершивших тяжкое преступление, слетел с катушек? Какой из них подвергается нападкам, издевательствам, насилию? Им глубоко похуй на то, что творится в тюрьме. Чиль Хо сильнее сжимает двумя руками чужую небольшую ладонь. Она холодная и будто мокрая наощупь. Парень хотел бы сейчас вновь обнять Исина, да только тревожить его впервые за долгое время крепкий, здоровый сон как-то не спешил. — Всем глубоко похуй на это, — добавляет Донхэ, наконец откладывая ручку и откидываясь на спинку кресла. Он снял с длинного носа очки и устало потёр переносицу всего лишь двумя пальцами. Даже собственное рабочее место в лазарете, уютно обставленное, чтобы жизнь не казалась настолько мерзкой, какой она здесь, в тюрьме, является, не дарило никакого успокоения. — И мне, и тебе тоже. Если бы Исин на самом деле что-то значил для нас, мы бы всё это остановили задолго до начала. Чиль Хо поджал губы, но промолчал. Он прекрасно понимал, что врач прав. Не полностью, но всё же. Если бы Чиль Хо соизволил надавить, глубже копнуть в прошлое Исина, если бы только вовремя заметил, что происходит между старшим и надзирателем, то может быть смог бы этому помешать. Но Чиль Хо не заметил, не надавил, не настоял. Он был слишком занят ебаными отношениями Лухана и Сехуна. Он был слишком занят тем, что пытался избежать избиения от Чжунхона. Он был слишком занят собой, а не Исином, протянувшим ему руку помощи в первый день, когда его избили до потери сознания и выбросили в коридор, словно ненужную вещь. Не странным пареньком с потерянно-удивлённым взглядом и пугающей пустой улыбкой, который помог его подняться, который на себе донёс его до медпункта. Он был слишком занят собой, что не замечал, что именно Исин постоянно помогал ему после драк, когда сил на подъём и самостоятельную ходьбу уже не было. Он был слишком занят собой, что не замечал чужие завуалированные крики о помощи. — Люди — блядские эгоисты, — прошептал Чиль Хо, хотя на самом деле всего лишь подумал об этом. Донхэ в ответ тихонько хмыкнул и передёрнул плечами. — С ним… — заключённый посмотрел на врача, — у него давно эти приступы? — Давненько их не было. Когда он попал сюда были по нескольку раз на дню, но потом пропали. Я думал, это временное, что всё закончилось. У него… было тяжёлое детство, насколько я знаю. Проблемы с отцом. Исин так резко, неожиданно сжал ладонь Чиль Хо, что парень тихонько зашипел и изогнулся, пытаясь уйти от мерзкой боли. Но не прошло и десяти секунд, как всё кончилось. — Он не рассказывал, — еле слышно отозвался парень, вглядываясь в чужое непроницаемое лицо, белое, как мел. Чиль Хо хотелось откинуть со лба мешающую тёмную чёлку, чтобы та не лезла в глаза, но не смел пошевелиться, боясь разбудить старшего. — Он мне многого не рассказывал. — Да кому захочется? Если уж на воле люди, пережившие такое, не говорят, то что взять с заключённых? Здесь все знают, но продолжают молчать. Здесь все всё знают. Здесь чуть ли не каждый пережил тяжёлое эмоциональное потрясение. Чиль Хо нахмурился, пытаясь припомнить, что же из многих произошедших с ним вещей можно назвать самым худшим, тронувшим его до глубины души. Но перед глазами всего лишь вновь запестрили воспоминания об избиении и безвозмездной помощи от Исина, никогда ничего не просившего взамен. — Лухан пережил то же, что и Исин, но, к его счастью, единожды, а помимо этого его не раз сильно избивали. У Сехуна была жестокая потасовка с лидером блока В, после которой он очень долго приходил в себя, а уж что говорить о тех днях, когда положение Лухана в блоке резко изменилось, когда его порезали, когда его били, а он приносил его на руках ко мне. Для тебя этим потрясением стала ситуация с Исином. Даже собственное каждодневное избиение тебя не сломило так, как факты о чужих прожитых в тюрьме годах. Чунмён… — Донхэ замолчал на секунду, обдумывая, стоит ли разглашать тайны людей, которых уже нет в живых, — он не был таким уёбком до смерти Мунсо. Чжунхон… играет старая травма из-за Цзи Яня? Даже не знаю. — Травма? — резко перебивает Чиль Хо и даже поворачивается лицом к врачу, чтобы не упустить ни капельку полезной информации. — Знаешь ведь, как кличут сейчас Исина. Как его всегда называли с того дня, когда вся эта хуйня между ним и Ёнмином закрутилась. — Парень сдавленно кивнул. — Раньше так звали Чжунхона. Не знаю, насколько это правда, но его это сильно задевало. Да только он не из тех людей, которые будут это показывать. — Чжунхон был сучкой этого Цзи Яня? Ты сейчас серьёзно? — Если бы ты застал его, то не удивлялся бы так, — резко отрезал Донхэ и поджал тонкие губы, водрузив на нос очки. — Я не знаю всей ситуации, и вроде бы Чжунхон был «правой рукой» для него, но слухи всё равно ходили. Мне нельзя было вмешиваться, ведь я был всего лишь жалким новичком, этаким мальчиком на побегушках у другого доктора. — Но ведь… — Чиль Хо замолчал, подбирая слова. У него в голове не укладывалось, что такая гора мышц, какой является Чжунхон, этот упёртый мерзкий мудак может быть чьей-то безропотной сучкой. — Как? Он же… — Давай закончим на том, что Цзи Яня ты не видел. Он успел немало нервов потрепать, уж поверь мне. — Донхэ невольно отвернулся от Чиль Хо и провёл левой ладонью по шее с правой стороны, по своей ключице, там, где под кофтой он уже столько лет прячет уродливые шрамы, оставленные чужой грубой, мощной рукой. Шрамы насколько глубокие, что в тот день, когда ещё юного и несмышлёного Донхэ зашивали, сквозь слои кожи, мяса и мышц можно было увидеть розовато-белую кость. — Каким Чжунхона вырастили, таким он и стал. — Заебись, блять, — всего лишь смог выдавить из себя Чиль Хо, прежде чем вновь повернуться лицом к спящему Исину, бережно укрытому тонким покрывалом. Как-никогда сильно захотелось сломать чёртовы стены вокруг них, выбраться на волю и спрятаться там, среди высоких тёмно-зелёных деревьев, там, где нет ублюдков, готовых прикончить тебя за одни лишь чувства не к тому полу. Три громких стука в дверь прозвучали так резко, что Чиль Хо и Донхэ не могли не вздрогнуть, что Исин, безмятежно впервые за долгие дни спавший на относительно мягкой, но всё же кровати, подскочил и сел, большими от страха глазами осматриваясь по сторонам. Чиль Хо поднялся бы на ноги, но Исин так крепко стиснул его ладонь в своей, что младший не посмел сдвинуться, не посмел бы отойти от парня даже на один шаг. Дверь вновь заходила ходуном от сильных ударов, и со стен посыпалась краска. Донхэ, как обезумевший, жал на небольшую кнопку у себя под столом, но ничего не происходило. Если раньше после такого менялось освещение в комнате на пугающе-красный и врубалась сирена, то сейчас всё было как обычно, а образовавшуюся тишину нарушали лишь сильные удары в хлипкую дверь. Стук всё не думал прекращаться. — Есть другой выход? — неуверенно выдавил из себя Чиль Хо, чувствуя, как страх своей липкой когтистой лапой пережал ему горло. В ответ Донхэ молчаливо кивнул в сторону белоснежной двери в противоположном углу, вечно закрытой на ключ. При этом он пытался позвонить по стационарному телефону, но гудков не было. — Куда он ведёт? — К туннелям подземным. По ним можно добраться до любого блока, точнее сначала до решёток, защищающих входы. — Бери Исина и сваливайте отсюда. Быстрее. Донхэ тут же поднялся на ноги и принялся выдвигать и рыться в ящиках стола, ища нужную связку ключей. Чиль Хо же переключил своё внимание на притихшего, натянувшего покрывало до самого подбородка Исина. — Веди себя тихо, хён, и слушайся врача, хорошо? Никуда от него не отходи. И что бы ты ни услышал, не издавай ни звука. Обещаешь? Исин отрицательно закачал головой, и Чиль Хо пришлось заключить его лицо в свои ладони, прижаться к нему лбом, заглянуть в глаза и улыбнуться так, будто сейчас внутри ему не было страшно, будто у него не тряслись ноги и волосы не стояли на затылке. — Исин-а, просто скажи, что обещаешь. Ты ведь не хочешь, чтобы тебе было больно? — Сдавленный отрицательный кивок. — Ты ведь не хочешь, чтобы повторилось всё, как с Ёнмином? — Исин закивал быстрее, а в уголках начали скапливаться слёзы. — Тогда возьми Донхэ-хёна за руку и уходи. Я приду после. Обещаю. Договорились? Старший, зажав между зубами нижнюю губу, несколько раз кивнул и позволил поставить себя на ноги. Чиль Хо разулся и насильно заставил Исина надеть его резиновые тапочки (ведь исиновские забрал Тэ Сук, и никто не знал, где они сейчас), а затем наскоро потащил его к запасному выходу, с которым уже разбирался Донхэ — он пытался подобрать нужный ключ. — Эй, пидор, — раздалось по ту сторону главного входа, и Чиль Хо убедился, что оказался прав — Чжунхон пришёл за ним, как и обещал, — это так по-бабски прятаться по углам! Очередной сильный удар, и дверь затрещала сильнее; по ней будто трещина прошла. Донхэ отпер запасной выход, и Чиль Хо насильно запихнул туда упирающегося Исина, а затем и перепуганного происходящим врача. — Я приду за тобой, — пообещал младший, глядя Чжану в глаза, а затем захлопнул дверь и с замиранием сердца вслушивался в тихий шум закрывающегося замка. Он мог сбежать, но поступил как идиот, как блядский рыцарь и решил отвлечь главного злодея на себя, решил дать другим избежать расправы. Исин, кое-как шевеливший ватными, слабыми ногами, вечно оборачивался, пока следовал за Донхэ по длинному слабо освещённому коридору. Он морщился и вздрагивал после каждого удара чьей-то ноги о дверь лазарета. Он замер, сам того не замечая, когда хлипкая деревяшка всё-таки не выдержала. Он замер, когда до его ушей донёсся громкий стон, а затем и глухой стук. Чиль Хо, сокрушённый одним сильным хуком, свалился на вымытый не так давно пол подобно марионетке, у которой одну за одной отрезали ниточки.***
Лухан в очередной раз чувствовал себя не в своей тарелке. Он в очередной раз мысленно корил судьбу за то, что она продолжает сталкивать их с Сехуном, будто до этого было мало страданий, будто ещё не предел, будто та истерика, свидетелем которой стал только Чиль Хо, была всего лишь чем-то обыденным. Он пристыженно прятался за невысокими стеллажами, за которыми и спрятаться по-настоящему невозможно было, и старался лишний раз не высовываться, лишний раз не смотреть на предмет своих многомесячных страданий. Сехун тоже был тише воды, ниже травы, молчаливо выгружал из старой, немного ржавой тележки для супермаркета книжки, которые ему приказали собрать с каждой камеры в их блоке. Ему чересчур сильно хотелось убраться из тюремной библиотеки, подальше от Лухана, подальше от тех мерзких чувств, что разъедают ему сердце. И вроде бы он мог всё бросить, оставить всю работу младшему, но противные ноги будто приросли к полу и никак не желали двигаться. И Сехун, и Лухан мечтали, чтобы этот пиздец между ними, называемый просто и лаконично — любовь, поскорее кончился, сошёл на нет, растворился в суровой реальности. Но пока что всё ещё больно, пока что хочется выть волком, вспомнив на секундочку одно лишь имя. Сехуну ещё блядски сильно хотелось романтики, грёбанных объятий и совместных пробуждений по утрам, а не всего того, что было у них за прошедшие месяцы. Сехун до жути скучал по старым денькам, когда окружающих людей тошнило от их с Мичжин отношений, от этого вечного сюсюканья: с Луханом хотелось так же, ведь младший словно был создан именно для такого. — Я могу разобраться сам, — наконец нарушил тишину Лу, подойдя ближе к столу, на который Сехун выгружал книги, но всё равно держась на приличном расстоянии. — Ты можешь идти. Сехун посмотрел на него исподлобья, но своё занятие не бросил. Ему действительно не хотелось уходить. Татуировка, те злополучные цифры и буквы, горела огнём на груди, ведь обладатель кода был совсем близко. Се еле сдерживал себя, чтобы не рассказать Лухану о своей новой тату. Ему так сильно хотелось похвалиться (вот словно маленький влюблённый мальчишка), что приходилось усиленно кусать губы, лишь бы не сорваться. — Сехун, — на выдохе позвал Лухан, и его голос прозвучал так жалобно, что Се всё же пришлось остановиться и поднять на него глаза, — уходи. Тяжело вздохнув, Сехун крепко сжал кулаки, но быстро смог успокоиться: у него не было права злиться, да и на что? Показательно оттолкнув от себя тележку, старший развернулся и покинул библиотеку так быстро, насколько позволили ослабевшие ноги. Хлопнуть дверью он помешал себе сам, потому что это было бы детским ребячеством, глупой выходкой. Какой в этом был бы смысл, если ты сам отталкиваешь любимого человека от себя, если ты уже какой раз пытаешься убедить его, что держаться подальше — будет правильно? Лухан готов был взорваться. Взорваться и разлететься на тысячи кусочков. Его руки и губы вновь дрожали от зашкаливающих эмоций. Хотелось броситься следом и потребовать объяснений. Хотелось схватить этого придурка за руку, резко развернуть к себе и ударить так сильно, чтобы до него наконец дошло. Хотелось расплакаться перед ним, чтобы показать, как же сильно Лухана всё заебало. Хотелось, хотелось, хотелось… И парень пошёл. Он медленно, неуверенно двинулся в сторону двери, тщательно продумывая все свои слова, тщательно всё взвешивая. Да только кроме фразы: «Я люблю тебя, хватит меня отталкивать», в голову ничего стоящего не приходило. Лухан резко вздрогнул, когда по ту сторону двери раздался до мурашек знакомый смех, а затем в хлипкую деревяшку что-то с такой силой врезалось, что младший даже отскочил назад. Дыхание сбилось за чёртову жалкую секунду, а горло пережало от страха, когда что-то в очередной раз врезалось в дверь и раздался громкий стон. Сехуновский стон. Лухан сделал маленький шажочек назад и задышал громче в повисшей пугающей тишине. Ему не хватало воздуха, а ноги готовы были вот-вот подогнуться от бессилия. По ту сторону вновь раздался смех, а затем очередной глухой стук, будто чьё-то тело резко кинули на пол и оттолкнули от себя. Сехуновское тело. Лухан вновь сделал шажочек назад, когда дверь резко распахнулась и на пороге, потирая покрасневшие костяшки, появился Чжунхон с раздутым из-за сегодняшней столовской потасовки носом, с синяками, проявляющимися на лице. Он улыбался, довольно, как никогда раньше. Его глаза смотрели с издёвкой, насмешкой, превосходством. — Попалась, принцесска? — пробасил он, ещё шире растянув губы в улыбке. — Осталась только ты. Лухан не был идиотом. Он прекрасно знал, чем всё обернётся. Его дни в тюрьме сочтены.