ДЕСЯТЬ МИНУТ НАЗАД
Лухану холодно. Холодно настолько, что такое чувство, будто его завернули в тяжёлое одеяло из чистого снега и льда и никак не дают скинуть его с худых плеч. Лухан не может открыть глаза. Веки будто налились свинцом, и каждая, пусть и жалкая, попытка приоткрыть их оканчивалась неудачей. Лухану больно. Откуда-то из глубины наружу прорывается боль, да такая, что хочется застонать, закричать изо всех сил, но губы словно превратились в две ледышки и склеились вместе. Лухану страшно. Он в одиночестве блуждает в абсолютной темноте и холоде, пытается найти выход — тот небольшой огонёк, который выведет его из этой комнаты мёртвых. Но огонька всё нет. Лухан будто бы издали слышит возню, чьи-то крики, смех, звуки борьбы. Слышит и вроде бы поворачивает лицо в сторону звуков, но в очередной раз натыкается на одну сплошную черноту, обжигающе-ледяную, мерзкую, пугающую. И вроде бы начинает светлеть. Медленно, расторопно. Темнота начинает рассеиваться, но боль усиливается в разы — изо всех сил ударяет в затылок, виски и центр лба, — и Лу приходится сильно зажмуриться, лишь бы ничего не чувствовать. Он ведь так устал от боли. Боль. Боль. Боль. Уже около шести-семи месяцев Лухан купается в чёртовом иссиня-чёрном океане боли, глотает солёные крупные волны носом и ртом, пытается выбраться на берег, белеющий где-то вдалеке, на самом стыке воды с грязно-серым небом. Лухана бросает из стороны в сторону, обдаёт таким холодом, что он уже не чувствует своих конечностей, не чувствует, что вообще-то дрожит, не чувствует вообще ничего. И так уже около шести-семи месяцев. Лухан заебался. Он откровенно заебался, что уже пора. Пора бросить всё и поступить как все остальные новенькие, подвергшиеся жестоким издевательствам и травле. Пора оборвать свою такую короткую, но насыщенную жизнь. Пора избавиться от этой каждодневной боли и раствориться в абсолютной темноте. Навечно. Парня, обессиленно покачивающегося на ледяных волнах посреди огромного, бескрайнего океана, резко бросает в сторону, и он ударяется правой стороной лица о водную гладь. Больно. Щиплет. Но терпимо, ведь бывало и хуже. Звуки возни, борьбы и смеха стали слышны громче и невыносимее. Невыносимее от того, что Лу не знает, откуда идёт этот звук. От разрывающего душу одиночества хочется вскрыть себе волнами вены. Если бы можно было. — Завали своё ебало, Сехун! — Этот крик словно гром среди ясного неба; Лу приоткрывает веки сильнее и еле слышно стонет из-за пронзившей голову боли. Блядский Сехун. Даже посреди бескрайнего океана, иссиня-чёрного, такого насыщенного, что не видно дна, не видно даже рук и ног, скрытых под водной гладью, всегда всплывает этот блядский Сехун. Даже спустя столько месяцев Лухан всё ещё убеждён, что должен был оттолкнуть его в тот самым момент, когда блядский Сехун начал раздевать его в прачечной. Он должен был отталкивать его каждый чёртов раз, а не ластиться, подобно котёнку, брошенному и всеми забытому. Он должен был хоть раз сказать ему нет. Должен был прервать всё это, пока ебаные чувства не завладели его разбитым на кусочки сердцем. Громкий стон. Стон, который Лухан ещё помнит, ведь слышал его не так давно. Или же давно? Сложно уследить за потоком времени, когда ты посреди ледяного океана в абсолютно одиночестве. Сехуновский стон. Лу всегда считал парня сильным, трусом и ублюдком, конечно, но достаточно сильным, чтобы скрывать собственные чувства, но сейчас слыша его стоны… Всё это кажется нереальным, грёбанным сном. Лухан мечтал, чтобы всё это было всего лишь сном, что сейчас он проснётся в своей квартирке, в медвежьих объятиях Шиндона и забудет этот кошмар, забудет блядского Сехуна. Лухан делает очередной усилие, чтобы открыть глаза. Грязно-серое небо светлеет, но океан всё такой же чёрный, всё такой же холодный. Боль в голове просто адская — Лу кажется, что его черепную коробку разорвёт на части с минуты на минуту. Но он продолжает пытаться. Он хочет проснуться. Проснуться рядом с Шиндоном, не в этом хуёвом месте, разрушившим его до самого основания. Проснуться, поцеловать мужчину и расплакаться от облегчения, что всё это было обычным блядским кошмаром. Но Лухан просыпается не дома, не в объятиях некогда любимого мужчины. Он просыпается на холодном кафельном полу, грязно-сером, как небо над его личным ледяным океаном. Он просыпается промокшим до нитки и продрогшим до костей. Он просыпается и сразу видит розоватые капельки на полу — вода, смешанная с его же кровью. Младшему плохо. Его пробивает такая резкая, неожиданная дрожь, что все звуки на фоне сразу же смолкают, а пять пар глаз поворачиваются в его сторону. Лу издаёт настолько пугающие звуки, что сам великий и ужасный Ким Чжунхон теряется на секунду, пока наконец не растягивает губы в широкой улыбке. Лидер бросает Сехуна, наполовину обессиленно повисшего на руках одного из заключённых, наполовину распластавшегося на полу, и направляется к только очнувшемуся парню, медленно потирая сбитые костяшки, размазывая по смуглой коже чужую кровь. Он садится перед ним на корточки и заглядывает в полуприкрытые глаза, подёрнутые странной туманной дымкой. — Доброе утро, принцесса, — ласково произносит Чжунхон, а затем отвешивает Лухану сильную пощёчину, которая всё равно не приводит парня в должное состояние. — Мы уже заждались твоего пробуждения. Лухан шумно задышал сквозь приоткрытые пересохшие губы, синие от холода. Голова болела чересчур сильно, будто по ней всё ещё продолжали бить чем-то тяжёлым. Будто… будто Лухана продолжали бить по тому чёртовому деревянному столу в библиотеке. — Эй! — Лидер несколько раз пощёлкал пальцами перед чужим лицом, а потом снова отвесил пощёчину. Улыбка его стала ещё шире. — Я с тобой ещё не закончил. Подожди. Ещё успеешь отбросить коньки. Лухан заебался. Он поднял глаза на Чжунхона, сфокусировал взгляд на его широком уродливом лице и презрительно скривил губы. Лухан так сильно заебался в тюрьме, что уже всё. Предел. — Иди на хуй, — дрожащими губами произносит Лу и переходит на сдавленный истерический смех. — Просто. Иди. На хуй. Чжунхон так быстро поднялся на ноги, что младшему даже показалось, что лидер каким-то блядским неведомым образом научился телепортироваться — Лу вновь рассмеялся. Но его смех оборвался и перешёл в громкий кашель, смешанный со стонами, когда мужчина с размаху зарядил ему ногой в живот, прямо туда, где с правой стороны расположился уродливый, кривой шрам — подарок от Чунмёна. Лидер наносит удар за ударом, и даже сложенные на животе руки нисколько не помогают. — На хуй? — издевательски переспросил Чжунхон, схватив Лухана за волосы на затылке и оторвав его лицо от холодного кафеля. — Серьёзно? Ты не перестаёшь меня радовать, принцесска. Только очнулся, а уже нарываешься на серьёзные побои. Молодец. Уважаю. Держа младшего за волосы, лидер отвесил ему сначала один удар в челюсть своим будто железным кулаком, а затем ещё один, словно закрепляя. Крепко сжатые толстые пальцы проехались по носу, и кровь брызнула подобно водопадному потоку. Лухана, как маленького котёнка, отшвырнули от себя, чуть вперёд, всем на обозрение, а он просто уткнулся окровавленным лицом в холодный кафель и на секунду прикрыл глаза. Через такое он уже проходил. Избиение. Издевательские речи. Пустые угрозы. Лу знал наперёд, что его ждёт, но было похуй. Он в очередной раз достиг своего предела, только уже без истерики. — Думаю, ты не заметил, — громко заявил Чжунхон, подойдя к распластавшемуся на полу младшему, — что мы тут не одни. Резко дёрнув Лу за волосы, заставляя его сдавленно простонать от пронзившей череп боли, лидер повернул младшего лицом сначала к Чиль Хо, чьё лицо с трудом напоминало обычное — одно сплошное кровавое месиво, на котором миндалевидные глаза еле-еле удалось найти, а затем и к Сехуну. Блядскому Сехуну, полусидящему-полувисящему на чужих руках. Блядскому Сехуну с огромными от страха глазами и пергаментно-бледной кожей, на которой ярким пятном выделялась его же кровь. — Говоря такое, ты подумал о своём любимом пёсике, а? — зашептал ему на ухо Чжунхон, но Лу даже не почувствовал тепла его дыхания — ему было слишком холодно. Всё ещё. — Нарываешься на его глазах? — На хуй его, — кое-как выдавил из себя Лухан, смотря прямо в глаза Се, но не смог сохранить отрешённое выражение лица — оно исказилось. — Врать ты здесь так и не научился. Чжунхон резко отпустил его голову вниз, до самого пола, и Лухан с громким стуком встретился лбом с мокрым кафелем в душевой. Боль пронзила уже всё тело, начиная от макушки и заканчивая неестественно лежащими ногами. Лу дёрнулся, пытаясь выбраться и уползти от этой боли, но мужчина держал его слишком крепко и не позволил ни на сантиметр сдвинуться. Его вновь подняли за волосы, заставив посмотреть на Сехуна. — Как печально, — продолжил Чжунхон на ухо младшему, но его слышали все, — что я не смог собрать всю компанию, как и хотел. Как видишь, — Лухана направили лицом к Чиль Хо, который держался, казалось, из последних сил, — этот пидор не смог мне рассказать нужного. Я у него спрашиваю: «Где бешеная ёнминовская сучка? Где эта сумасшедшая шлюшка?», а в ответ получаю молчание. Как видишь, я спрашивал много раз. Лухан поморщился, его затошнило. Лицо Чиль Хо заставило его немного охладить пыл и задуматься над тем, что всё это — блядская прощальная вечеринка, если не ебаные похороны. Если Чиль Хо так разукрасили из-за простого вопроса, то что же ждёт Лухана? — Хотел ещё пригласить Бэкхёна с его ёбарем Цербером, но это сложновато сделать, когда они в другом блоке. Но до них я ещё доберусь. Оставлю напоследок, как десерт. Вновь Лу насильно заставили посмотреть на Сехуна, на то, как он слабо дёргается в захвате Кихёна. — Но ваша-то парочка здесь. — Чжунхон улыбнулся и схватил Лухана за горло, сдавив своими толстыми пальцами чужой кадык. — Нас ждёт настолько прекрасное представление, что я уже жалею, что позвал только нескольких из своих. Надо было захватить ещё парочку. Лухан громко захрипел и впился ногтями в чужую руку, пытаясь убрать её от своего горла. Сехун дёрнулся в захвате сильнее, крепко стиснул зубы, превозмогая боль во всём теле. — Сехун-а, подожди, не торопись так. Я ещё даже не начал, а ты уже так дёргаешься. Ты ведь не думаешь, что я закончу быстро? — Чжунхон рассмеялся, увидев чужой полный злости взгляд. — Не нужно так смотреть. Думаешь, в этом нет твоей вины? Думаешь, всё просто так? Толстые пальцы стиснули хрупкую, тонкую шею сильнее. Лухан забился, словно птичка в клетке, словно он вновь посреди ледяного океана и волны одна за одной накрывают его с головой, мешая сделать и малюсенький глоток воздуха. — Трахал новенького, помечал его. Защищал даже после того, как он оказался ебаным геем, падким на толстые мужские хуи, — презрительно выдавил из себя Чжунхон и отвесил Лу пощёчину. Слабую, но всё равно резкую, ощутимую. — Развели ебаную драму и думали, что всё закончится хорошо? Лидер неожиданно отпустил Лухана и поднялся. Младший схватился за горло, за покрасневшую от чужих пальцев кожу и весь сжался, завалившись на бок, а затем получил очередной пинок в живот прямо по шраму, горевшему болью словно в первый раз, когда он только появился. Чжунхон пинал, упиваясь чужими стонами, наслаждаясь болью, отражавшейся на бледном лице, а Сехун рвался вперёд, рвался на помощь, будто действительно мог помочь. — Нихуя подобного, ебаные гомики! — прорычал лидер, испугав тем самым не только своих жертв, но и подчинённых. — Ты, Сехун, видимо забыл, что случилось около трёх лет назад. Забыл Чжебома и его гейскую шлюшку, что с ними стало? Очередной удар в живот, и Лухан резко кашляет, орошая кафель, покрытый крупными каплями розоватой воды, тёмной вязкой кровью. Младший пытается отползти, но Чжунхон цепко хватает его за шею сзади и сильно сжимает — Лу извивается, словно червяк, он скребёт ногтями по кафелю, ломая их чуть ли не до крови, но от боли уйти не может. — Жаль, что нет Чунмёна, — неожиданно выдаёт Чжунхон. — Он бы рассказал вам, что случилось с его дорогим Мунсо, которого он лично ебал за нашими спинами. Может, тогда бы ты задумался, стоит ли связываться с пидорами. Сехун замирает от удивления и даже приоткрывает рот, вызывая тем самым очередную порцию громкого довольного смеха от лидера. — Не знал? — насмешливо выдаёт мужчина, ласково погладив Лухана по волосам, а затем снова пнув, но уже в солнечное сплетение. У младшего слёзы брызнули из глаз, а новая порция крови — изо рта. — Никто не знал. Это всё ебаные догадки, ещё со времён лидерства Цзи Яня. Но все люди, бывшие при тех событиях, догадываются, что именно эта крыса променяла нас на стрёмного пидора. Как и ты, променяв всё на вот этого. — Лу снова встречается головой с кафелем, но уже всей левой частью лица. — Не надо, — на выдохе хрипит Сехун, изворачиваясь так, что его руки невольно хрустят, будто готовые вот-вот сломаться, выгнутые под странным углом. — Не трогай его! — Хочешь узнать, чем всё закончилось для Мунсо? — с улыбкой продолжил Чжунхон, будто и не заметив чужой жалобной мольбы. Се отрицательно закачал головой: он догадался сам и не хотел, чтобы Лу слышал. — Он сдох, как и подобает пидору. В одиночестве. Вот здесь, — Чжунхон вновь схватил Лухана за волосы и сильно оттянул назад, — на этом самом месте. Но перед этим его пустили по кругу. Тут уже лидер не смог сдержаться — поморщился от отвращения и на минуту замер, погрузившись в воспоминания. Чжунхон, спустя столько лет, всё ещё помнил чужие крики, мольбу о помощи, чужие слёзы и кровь, чёртовы шлепки тел друг о друга. Он помнит ту тишину, в которой всё это происходило, — молчали все, кроме Мунсо, разрывающегося на части от адской боли. Никто из собравшихся просто не мог слова вымолвить — было как-то страшно. Добивал всё Цзи Янь со своими взглядами серийного убийцы. Чжунхон тогда действительно боялся стать следующим. В который раз. Мужчина резко улыбнулся, но вышло слишком натянуто. Поставив Лухана на колени, лидер схватил его за рубашку и резко дёрнул, распахивая её, обнажая худое, ещё юное тело, покрытое синяками и кровоточащий уродливый, кривой шрам с правой стороны. Сехун невольно застонал, извиваясь в чужом захвате. Он в очередной раз ненавидел себя за то, что слишком слаб, что не сможет помочь Лухану, если всё окончательно пойдёт по пизде. — Аккуратнее, Сехун, не сломай себе руки, пока так вырываешься. Твою любимую принцесску максимум ждёт три новых члена, а не пять, как это было с любимцем Чунмёна. — Се гортанно простонал, тем самым лишь сильнее раззадорив Чжунхона. — А говорил, что похуй на него. Да, я вижу. Любые попытки Лухана выбраться из-под тяжёлого, будто железобетонного, тела были погашены в первые же секунды. Его уже уткнули лицом в мокрый пол, насильно задрали задницу кверху и заломили левую руку до самых лопаток. Ему с каждым мгновением причиняли столько боли, что слабое сердце готово было вот-вот разорваться на кусочки, но Лу продолжал вырываться, словно испуганный маленький зверёк, угодивший в клетку. Он и был испуганным маленьким зверьком, до дрожи боявшимся неизбежного. Ещё свежи были воспоминания, оставленные ублюдком-надзирателем. — Вспоминаешь Ёнмина? — зашептал ему на ухо Чжунхон, а затем громко заржал, увидев, что Лухан, вжатый лицом в кафель, по-настоящему заплакал, дрожа всем телом. — Прости, ремня у меня нет. Ты вроде бы с ним любишь. Но я могу тебя руками подушить. Сехун извивался и дёргался изо всех сил. Ему было настолько наплевать на собственную боль, на себя самого, что он готов был выбраться из захвата даже посредством сломанной руки. Один раз он уже допустил, что Лухана изнасиловали, второго раз Се просто не переживёт. Лухан сам не переживёт всего этого. — Чжунхон, — умоляюще позвал Сехун, и вновь все в комнате замерли в абсолютной тишине, ведь это было впервые — Се никогда и никого не умолял, — хватит! — Лидер недоумённо приподнял бровь, улыбнувшись краем губ. — Не трогай его. Возьми… возьми лучше меня! Мужчина громко рассмеялся, а вместе с ним и двое его «собачек» — Кихён и Минхёк. — Серьёзно? — Се закивал, то и дело облизывая окровавленные губы. — Ты готов отдать свою девственную задницу за это? — Лу снова оттянули голову назад, но теперь Чжунхон крепко стиснул пальцами его подбородок. Лидер какое-то время всматривался в лицо Лухана, будто ища ответ. — Ты не перестаёшь меня удивлять. — Ну так? — с надеждой спрашивает Сехун, пытаясь звучать как можно уверенней, когда в душе он скорее застрелится, чем позволит кому-нибудь трахнуть себя. — Ты когда-то хотел этого. — Твоё время придёт, — с улыбкой, после минутного размышления ответил Чжунхон, прищурившись изучая напряжённое лицо Сехуна. — Сначала будет Лухан, затем ты, Чиль Хо, его сумасшедшая птичка, тоже подставлявшая жопу надзирателю на протяжении почти шести лет, а закончится всё пидорским лидером блока С и его шавкой. Внушительный список, не правда ли? С ним нужно было покончить уже давно, да как-то случая не было. А сейчас в блоке как раз творится невесть что, так что ваши похороны лишними не будут. Лухан простонал от невыносимой боли, пронзившей левую руку. Парень превратил кафельный пол в полотно, а кровь из пальцев со сломанными чуть ли не наполовину ногтями — в краску. Он скрёб по поверхности изо всех сил, но ни на сантиметр не мог выбраться из-под грузного тела, из-под мерзкого ублюдка, нависшего над ним и лапающего его, словно свою собственность. Лухан и был его собственностью, точнее, скоро станет. Его пометят, заклеймят, а потом оставят подыхать. И если после такого парень не умрёт сам, то ему окончательно помогут — накинут петлю на шею и подтолкнут стульчик. — А твоё время… — раздался слабый хриплый голос, удививший всех, — твоё время тоже пришло? — Чжунхон замер, недоумённо уставившись на обессиленного Чиль Хо, которого низкорослый, но широкоплечий Минхёк уже не держал, а просто стоял рядышком. — С Цзи Янем. Тогда, когда он был лидером. Ким не мог ничего сказать. Ярость закипала где-то внутри, ненависть, взращённая Цзи Янем, его поведением и словами, разгоралась всё сильнее. Чжунхон не верил, что Чиль Хо может сказать это, не верил, что он как-то смог узнать о происходящем много лет назад. Но чужой взгляд и уверенность в слабом голосе, эти слова — они говорили сами за себя. — Сколько раз приходило твоё время, а? На этом самом месте? Чжунхон стушевался, но взгляд не отвёл. Грудную клетку сдавило, дышать стало трудно. Перед взором запестрили воспоминания — гнусные, мерзкие, унизительные моменты наедине с бывшим лидером блока А. Душевая была любимым местом Цзи Яня, так как заключённые появлялись здесь только поздним вечером, а до этого — ни души. Она находилась на приличном расстоянии от камер, прачечной, карцера и комнаты отдыха надзирателей. И если что-то ужасное происходило в душевой в самом начале или же в середине дня, то никто об этом не знал. Абсолютно никто. Чжунхон в самый первый раз уяснил, насколько холодным бывает кафель, когда ты прижимаешься к нему покрасневшей от удара щекой. Он узнал, какой он на вкус, ведь Цзи Яню нравилось применять силу к упирающемуся Чжунхону, нравилось заставлять его страдать и практически расплющивать его лицо о поверхность. Он смог вблизи рассмотреть текстуру отдельной плитки, ведь нужно было на что-то отвлечься, лишь бы только не чувствовать эту боль. Он за один раз понял, что значит сломаться за несколько секунд. Он понял, почему некоторые люди так сильно хотят умереть. Чжунхон сам был не против резануть лезвием по венам, лишь бы только не оказаться вновь под разъярённым Цзи Янем, обожающим свою верную «правую руку». — Завали своё ебало, — сквозь зубы выдавил Чжунхон, и все без исключения в душевой поняли, что Чиль Хо попал в точку, задел бессердечного и бесстрашного лидера за живое. — А разве это не правда? — наигранно удивился парень и лающе рассмеялся. Но даже этот издевательский смех дался ему с трудом — Чиль Хо чувствовал, что у него сломано ребро, если не два. — Скажи, что это не так. — Всё это хуйня голимая, — прорычал лидер, поднявшись на ноги. Хоть он и смотрел на Чиль Хо, но не упустил возможности пнуть Лухана, пытающегося уползти в сторону выхода. — Скажи, что Цзи Янь не использовал тебя как свою подстилку, — продолжал гнуть своё Чиль Хо, нисколько не боясь того, что за такие слова он вновь может здорово отхватить, что Чжунхон может задушить его голыми руками и даже не моргнуть. — Скажи, чтобы я поверил в это! — ИДИ НА ХУЙ! — прокричал лидер, сорвался с места, подбежал к истерически смеющемуся Чиль Хо и принялся бить его по лицу со всей силы. — НА ХУЙ! НА ХУЙ! НА ХУЙ! ЗАКРОЙ СВОЙ РОТ, ПИДОР! БЛЯДСКИЙ ВЫРОДОК! Кихён, поражённый такой реакцией лидера, замер на месте и невольно даже отпустил Сехуна. Минхёк вообще отошёл чуть дальше к стене, лишь бы не отхватить за компанию. Лухан с огромными от страха глазами смотрел на то, как Чжунхон сильнее уродует лицо его друга, но ничем не мог помочь. Ему было страшно вмешаться. Он не хотел стать следующим. И лишь Сехун, на коленях, запинаясь, бросился на помощь еле дышащему Чиль Хо, чьё лицо уже полностью оказалось скрыто за кровавой маской и даже глаза, казалось, налились кровью. Один лишь Се нашёл в себе силы оттолкнуть разъярённого лидера в сторону и загородить распластавшегося на полу заключённого (безумно глупого, к слову, ведь он же знал, чем закончится эта его выходка). Сехун не произнёс ни слова. Он всего-навсего на какую-то часть спрятал за своей спиной Чиль Хо и замер, приготовившись к самому худшему. Се прекрасно понимал, что его дни сочтены — его убьют. Сегодня же. Его или долго будут бить об пол головой, как это сделал Чанёль с Чунмёном, или же задушат, или подвесят под самым потолком, или вскроют глотку. Но к концу сегодняшнего слишком долгого и насыщенного дня Сехун будет мёртв. Как и Лухан. Как и Чиль Хо. Как и Исин. Чжунхон точно не пощадит никого из них, не после выходки Чиль Хо. Се замирает, чувствуя, как в лежащую на кафельном полу ладонь ему что-то упирается. Что-то небольшое, острое и твёрдое. Он слегка поворачивается и видит лёгкую улыбку на чужом залитом кровью лице, он видит самодельную заточку, наскоро сделанную из зубной щётки. Один из концов щётки был тёмным, будто сгоревшим, расплавившимся, толстым, но очень острым. Блядский Чиль Хо знал, что за ним придут и даже подготовился, да только не смог найти подходящего времени для самозащиты. Окровавленными пальцами Сехун стиснул самодельное оружие и вновь посмотрел на Чжунхона, который с минуты на минуту готов был взорваться от ярости — его багровое лицо, налитые кровью узкие глаза, вены, выступившие на тугих предплечьях, говорили о переполняющей его злобе. И только стоило лидеру развернуться и двинуться теперь в сторону Лухана, уже отползшего к выходу из душевой, как Сехун рванул вперёд, собрав все свои силы и мужество. В мыслях заключённого упрямо билось: «Я должен спасти Лухана!» В голове, словно картинки дешёвого, блядско-драматичного фильма, замелькали все эти долгие годы, проведённые в тюрьме, всё это опасное время, когда нельзя было нормально вздохнуть из-за гнёта Чжунхона. Сехун вспомнил каждого убитого лидером заключённого, каждого новенького, совершившего суицид по его вине, каждую чёртову драку и издевательства. Сехун вспомнил, как на первой же неделе своего пребывания в тюрьме Чжунхон пришёл за ним, один, уверенный в своей победе, пришёл взять «своё», хотя Се никогда не принадлежал ему. Вспомнил все эти ощущения, когда тебя касаются, когда на тебя давят, прижимая к стене. Вспомнил свой страх, как душили неожиданные слёзы, и как всё обошлось. Резко Сехун вспомнил Лухана, его появление в блоке и блядские разговоры о том, кто же первым трахнет новенького. Вспомнил, как Чжунхон хвастался с гордой улыбкой, что планирует взять «своё» со дня на день, чтобы бедный, ничего не подозревающий новенький потом не смог ни ходить, ни сидеть. Вспомнил все блядские моменты с Луханом, все до единого, когда душа готова была разорваться на части из-за грёбанных противоречивых чувств, когда хотелось переступить черту, но было страшно. Вспомнил, как нёс его, окровавленного, умирающего, упирающегося, в медпункт, потому что Чунмён по приказу Чжунхона резанул Лу ножом. Вспомнил каждодневные унижения, издевательства, избиения. Вспомнил каждый грёбанный синяк на любимой коже. Вспомнил страх в любимых глазах. Вспомнил мольбу и слёзы. Сехун вспомнил всё, и в голове неожиданно что-то щёлкнуло. Он будто на автопилоте подлетел к не ожидавшему атаки Чжунхону, развернул его в себе за плечо и с такой силой всадил ему самодельную заточку в горло, что она вошла до самой головки, до жёстких растрепавшихся от времени щетинок. Лидер вцепился руками в чужие плечи, ища опоры, открыл рот, пытаясь что-то сказать, но в горле у него пузырилась кровь. Сехун вспомнил, как много лет назад, гонимый желанием мести, сжёг свою первую любовь и своего бывшего лучшего друга. Вспомнил запах горелой плоти, такой ласкающий уши звук криков. Вспомнил их лица, когда кожа под напором высокой температуры таяла, словно масло на нагретой сковородке, бурлящую кровь, смешанную с ярко-оранжевыми, золотисто-жёлтыми и тёмно-красными языками пламени. В голове упрямо билась одна-единственная фраза: «Я должен спасти Лухана!» И Сехун с трудом вытащил острую заточку из чужой шеи, позволив тёмной артериальной крови брызнуть, подобно гейзеру. Тёплые капли тяжёлыми брызгами хлынули на лицо и двинулись вниз по коже. Медленно, будто подразнивая, раззадоривая контролируемое годами безумие. Чжунхон хрипел и покачивался на ногах, из последних сил цепляясь толстыми пальцами за чужую грязную рубашку. Он смотрел прямо на Сехуна своими когда-то узкими, но теперь большими от страха, глазами и чувствовал, что мир вокруг него кружится и рассыпается на кусочки. Последнее, что он увидел, прежде чем окончательно погрузиться в бесконечную темноту, было лицо Се, сплошь покрытое кровью. Сехун улыбался.***
Кап-кап-кап. Повисшую в воздухе тишину разрывают глухие, отрывистые шлепки. Кап-кап-кап. Тяжёлые капли вязкой тёмной крови глухо падают на грязно-серый кафельный пол. Кап-кап-кап. Кап-кап-кап. Сехуну казалось, эти звуки пробрались под его черепную коробку и скребутся там, подобно мерзким мышам. Казалось, что он слышит эти раздражающие шлепки о пол не только ушами, но и кожей, покрытой крупными мурашками, глазами, которые никак не хотят закрываться, носом, до которого смрад свежей крови долетел сразу же, в первую секунду. Тишину разрывает напряжённое, грузное дыхание. Сехун задыхается. Его грудь будто скрипит изнутри от каждого вдоха-выдоха, подобно старому, ржавому велосипеду, чьи педали с трудом удаётся крутить. Тишину разрывает дрожь. Сехуна трясёт. Его зубы, его руки, его ноги — всё его тело будто пустилось в пляс. Только вот длинные перепачканные чужой кровью пальцы всё равно до побеления местами чистой кожи сжимают самодельное оружие. Кап-кап-кап. Кап-кап-кап. Сехун отрывает глаза от тела, распластавшегося около его ног, от тела уже бездыханного, остывающего, с перекошенным от ужаса посеревшим лицом, от тела со странно скрюченными ногами и прижатыми к окровавленному горлу толстыми руками. Ему с трудом удаётся поднять глаза на зрителей, на невольных свидетелей резкой вспышки гнева, и от страха, увиденного в их взглядах, Се разжимает ладонь. Они остались лишь вчетвером: испуганный и дрожащий Лухан, безвольно лежащий на мокром кафеле Чиль Хо, мёртвый Чжунхон с широко распахнутыми глазами и Сехун, разбитый и готовый упасть в обморок Сехун. Кихён с Минхёком давным-давно убежали, ещё когда бывший лидер блока А захлёбывался собственной кровью. К глухим капающим звукам добавляется тихий стук от упавшей на пол заточки, наскоро и неумело сделанной из старой зубной щётки. Кап-кап-кап. Тёмная кровь уже медленнее, но так же громко, вытекает из небольшой дыры, проделанной в чужой бычьей шее. Парень всё ещё дрожит и откуда-то снизу начинается подниматься что-то мерзкое, противное, горьковато-кислое. Он громко давится и наскоро закрывает рот окровавленной ладонь, но от пронзившего нос слишком резкого металлического запаха становится лишь хуже. Сехун смотрит прямо перед собой, в любимые глаза. Ещё никогда за прошедшие месяцы он не видел в них столько боли и страха, отвращения и непонимания. Никогда по отношению к себе. Сехун видит, что Лухан так же тяжело дышит, шмыгает распухшим носом и еле шевелит окровавленными губами, разбитыми от недавнего избиения, что он так же дрожит всем телом, а правой ладонью накрывает уродливый шрам на животе, оставленный когда-то Чунмёном — он тоже кровоточит. Сехун видит, как Лухан весь съёживается под пристальным взглядом и невольно отползает назад, совсем чуть-чуть и вроде бы незаметно, но всё же. От этого становится больно. Очень. Кап-кап-кап. Чёртовы шлепки разносятся в самом сердце старшего. Точнее там, где вместо обычного органа находится рваная рана, откуда сердце наскоро и неумело выскоблили тупым ножом. Только эта пустота пульсирует и ноет, она кричит и воет изо всех сил, что Се не удерживается на ногах и валится на колени прямо в тёмно-вишнёвую лужу, расползающуюся по грязно-серому кафельному полу. Сехуну приходится отвернуться от перепуганного избитого Лухана, чтобы тот не видел, как горячие слёзы скользнули по пергаментно-бледным щекам, украшенным мельчайшими капельками чужой крови. А затем его вырвало… Из горла наружу вырвалась зеленовато-жёлтая жижа — мерзко пахнущая, оставившая на языке противный горьковато-кислый вкус. Се рухнул на колени и упёрся ладонями в мокрый от воды кафель. Его желудок скручивался в узел, урчал — вёл себя так, будто собирался выпустить на свободу очередную порцию скопившегося внутри дерьма. Сехун не был уверен, что не свалится в обморок прямо сейчас, прямо в эту отвратительную лужу на грязно-сером полу. Он дышал тяжело, надрывно, изо всех сил. Он будто заставлял себя жить, когда организм упрямо сопротивлялся. Кисти и предплечья, украшенный чужой кровью, тёмной, словно вино, дрожали, словно Се было холодно. Он плакал. Не чувствовал этого, но слёзы всё равно лились и падали тяжёлыми каплями прямо в лужу с рвотой. Сехун не хотел поворачиваться. Знал ведь, что Лухан всё ещё здесь, что сидит позади него и смотрит. Смотрит своими большими, оленьими глазами, которые насквозь пропитаны страхом и шоком от происходящего. Он смотрит и дрожит, потому что не верит, потому что боится. Не верит, что хватило всего нескольких минут, чтобы лишить кого-то жизни. Боится, что же Сехун сделает дальше. «— Я убийца. Всего одна фраза, но лишь она смогла отвлечь Лу от собственных мыслей. Он резко повернул голову в сторону блондина и уставился на него широко распахнутыми испуганными глазами. — Я убийца, Лухан. Новенький нервно сглотнул. Он продолжал смотреть на Сехуна, словно не веря ему, но с каждой секундой убеждаясь, что это может быть правдой. Лицо Се было словно высечено из гранита, и из каждой линии так и сочилась жестокость и неожиданная злость. — И я даже не жалею, что убил.» Сехун даже не заметил, что его зовут. Он был так сосредоточен на своей бледной коже, покрытой чужой кровью. Он так старался абстрагироваться от раздражающего горьковато-кислого запаха, смешанного с металлическим, что не сразу услышал тихий зов. — Сехун, — чуть громче выдавил из себя Чиль Хо, уже раз в десятый, и только тогда старший смог прийти в себя и поднять на заключённого покрасневшие от слёз глаза. Парню так хотелось сказать что-то, но слова почему-то не шли, они будто застряли где-то в глотке, словно чёртова маленькая рыбная косточка — даже сглотнуть было больно. Он видел, что у Чиль Хо совершенно нет сил не то что подняться, но даже голову полностью повернуть в его сторону — он смотрел чуть выше головы Се, как слепой. — Проваливай, — на выдохе произнёс Чиль Хо, и Сехун недоумённо приподнял бровь. Отчего-то губы затряслись сильнее. — Поднимайся и вали отсюда. Куда хочешь, но чтобы тебя здесь не было, когда придёт Тэён. Чиль Хо, морщась (как показалось Се, но сложно было сказать точнее, ведь чужое лицо сплошь было разбито), всё же повернул голову вбок, пристально посмотрел на старшего, а затем начал медленно, насколько позволяет его тело, двигаться вперёд, к мёртвому телу Чжунхона. — Просто съёбывай отсюда! И Сехуна не пришлось уговаривать дальше. Он поднялся на дрожащие ноги, обтёр окровавленные ладони о грязные тюремные штаны и резко развернулся лицом к выходу. На Лухана он старался даже не смотреть: боялся вновь увидеть в его глазах страх и разочарование. Он также избегал смотреть на Чжунхона, распластавшегося посреди душевой: боялся, что ноги вновь подогнутся, что его вновь вырвет. Сехун вышел из душевой шатаясь, словно пьяный, держась за стены, неустанно шмыгая носом. Он не хотел убивать. Он пообещал себе, что никогда больше никого не убьёт, что тот случай почти шесть лет назад был единичным. Но вот появился Лухан, вот ему стала грозить опасность, серьёзная, последняя, и Се пришлось это сделать. Ему пришлось убить, ведь это было единственным, что он мог сделать для безопасности любимого человека. И всё же Сехун был уверен лишь в одном. Лухан этого не оценит.***
Все молчали. Все до единого. Ещё никогда блок А не был погружён в такую тишину: было слышно лишь тихое человеческое дыхание да шуршание одежды, когда тот или иной заключённый переминался с ноги на ногу. Все с замиранием сердца ожидали, что же скажет новый главный надзиратель, который бросил всё ещё находящегося в тяжёлом состоянии Тэ Сука в больнице и приехал сразу же после неожиданного звонка Донхэ. Но Тэён будто специально молчал, словно пытался заставить заключённых понервничать напоследок. Он медленно прогуливался между двумя рядами людей, облачённых в потрёпанные, местами выцветшие оранжевые робы, и лишь сильнее стискивал пальцы в замок за спиной. Время от времени он останавливался и поднимал взгляд на одного-единственного заключённого, замершего, словно маленькая мышка, и не отрывающего глаз от пола, но спустя несколько секунд продолжал свою размеренную ходьбу, ничего не говоря. Сехуна всё ещё трясло. Он кусал и без того потрескавшиеся губы, прожигал взглядом пол и дрожал так, что иногда его слегка покачивало из стороны в сторону. Незаметно, но всё же. Он чувствовал на себе чужие взгляды, удивлённые и заинтересованные взгляды каждого заключённого на втором этаже, кроме, пожалуй, Чиль Хо, который сейчас находился в медпункте, и Лухана, которого тоже больше всего интересовал цвет пола, чем чужая персона. Сехун прекрасно понимал, что теперь ему поднимут срок. Будет большое разбирательство, которое определит, на сколько лет он останется в этих четырёх стенах, а затем серые, однообразные дни вновь потянутся друг за другом. Но теперь всё будет по-другому. Намного сложнее, ведь в нём признали лидера. Когда Сехун только появился на втором этаже, самым последним из заключённых, остальные, выстроившиеся в привычные две линии, громко зааплодировали, удивив тем самым Тэёна, замершего в самом центре. Они скандировали его имя и такое мерзкое «лидер», будто Се не человека убил, а сделал что-то по-настоящему великое для всей Южной Кореи. Они улыбались ему, когда он шёл к своему месту на ватных ногах, словно не замечая, что кожа Се покраснела, ведь он долго и упорно пытался смыть с себя чужую кровь, что его взгляд потухший и испуганный. Кто-то даже пытался пожать ему руку, но Сехун его проигнорировал. Кто-то похлопал по плечу, спине, когда Се встал на своё место. Один лишь Лухан проводил старшего потерянным взглядом, прежде чем опустить глаза вниз и больше ни разу не поднять их за последние пять минут. Он не особо разделял чужой радости. Да, теперь ублюдка Чжунхона больше нет — меньше проблем, но на его глазах Сехун убил человека. Плохого, но всё же человека. Лухан видел, как горят от злобы его глаза, когда старший воткнул заточку в чужую бычью шею. Он видел наслаждение на его лице, когда Се вытащил орудие и кровь оросила его кожу. Он видел его улыбку, когда Чжунхон, корчась, свалился на пол и обливался кровью, пытаясь остановить её широкими ладонями. Лухан никогда не знал настоящего Сехуна. Он был чем-то неизведанным для него, непостижимым, а сейчас пропасть между ними стала ещё больше. Лухан боялся его. По-настоящему боялся. Ведь всегда будет существовать возможность стать его следующей жертвой. Тэён в очередной раз замер прямо напротив Сехуна и смерил его тяжёлым взглядом из-под широких бровей, но Се никак не отреагировал, ведь всё продолжал рассматривать свои ноги в чёрных резиновых тапочках. Ему всё ещё казалось, что его кожа, его руки и ноги, его одежда — всё это покрыто тёмными каплями крови. Ему казалось, что кровь впиталась так сильно, что проела кожу, плоть и кости, добралась до самой сердцевины — до настоящего Сехуна, запертого внутри, до паренька девятнадцати лет, которому очень страшно. Эти ядовитые капли стеклись к этому пареньку, окружили его, заключили в огромный тёмный кровавый кокон и с каждой секундой всё сильнее сдавливают тиски — Сехун задыхается. Тэён кинул быстрый взгляд на часы на запястье, а затем в сторону лестницы, на которой послышались тихие, глухие шаги. Они становились всё громче, пока пришедшие окончательно не показались на втором этаже и не перетянули на себя всё внимание. Даже Сехун оторвался от созерцания пола, ведь подумал, что пришли за ним, что теперь его запрут в карцере до самого судебного разбирательства, и с его губ сорвался облегчённый стон. Одетый в строгий тёмно-синий костюм, Сочжин поправил сползшие на кончик носа очки в блестящей в блочном освещении чёрной оправе и вроде бы незаметно кивнул Сехуну, встретившись с ним взглядом. В левой руке он держал деловой портфель под цвет оправы очков и всего один белоснежный листочек, исписанный лишь наполовину. Приблизившись к Тэёну, он протянул ему этот лист и бросил очередной короткий, но удивлённый взгляд в сторону Сехуна. Он будто говорил: «Что с твоим лицом? Что произошло?» Главный надзиратель очень долго вчитывался в постановление, принесённое адвокатом, а затем, шумно вздохнув, аккуратно свернул его и положил в карман заутюженных до острых стрелок брюк. Он медленно повернулся лицом к Лухану и произнёс: — Поздравляю, парень. Лухан недоумённо приподнял бровь, смотря то на главного надзирателя, то на незнакомого мужчину в приталенном пиджаке и таком тёмно-красном, как кровь Чжунхона, галстуке. Один лишь этот цвет заставил его содрогнуться от недавних событий и стрельнуть-таки глазами в сторону Сехуна, стоящего напротив. — Ты выходишь, — продолжил Тэён и улыбнулся так, как никогда бы не позволил себе улыбнуться Тэ Сук по отношению к заключённому. — Тебя оправдали. Лухану так хотелось что-то сказать, но слова не шли. В голове неожиданно стало пусто, а тело пробил неожиданный озноб, пустивший стаю крупных мурашек по телу. Его лицо изменилось всего за секунду, показав весь его реальный возраст, всю его юность — страх, смешанный с предвкушением, удивлением и облегчением. И он всё ещё не верил, что это конец, что его выпускают, что он больше не увидит эти чёртовы стены, эти мерзкие рожи, что он больше не увидит… Неожиданно раздались аплодисменты. Сначала одиночные, осторожные, но они постепенно разрастались, усиливались, пока совсем не оглушили Лухана, лишив его окончательно хоть каких-нибудь мыслей. Один лишь предмет его тревог — блядский О Сехун, стоящий напротив, — не спешил присоединиться к общей радости. — Господин Ким, — Тэён указал на высокого незнакомого для Лу мужчину с деловым портфелем, а затем продолжил, повысив голос, чтобы перекричать постепенно стихающие аплодисменты, — проводит тебя и всё объяснит. Лухан нервно сглотнул. Каждый синяк, оставленный за сегодняшнюю разборку, неустанно ныл, открывшаяся, но уже обработанная рана на животе горела огнём, будто унисоном вторя сердцу, чьё биение приносило почему-то лишь боль. И всё вновь портил блядский О Сехун со своим печально-покинутым взглядом и полностью непроницаемым лицом. От одного лишь его взгляда Лухану хотелось отказаться от свободы и остаться здесь, хоть он и боялся теперь находиться рядом с ним. — Я… — Лу с трудом удалось распахнуть разбитые от избиения губы, — я могу попросить об одной просьбе? — Это было произнесено так тихо и неуверенно, что парень даже пожалел, что вообще открыл рот. — Смотря о какой, — спокойно заметил Тэён, засунув руки в карманы брюк. — Сехун… — Имя сорвалось быстрее, чем Лухан успел продумать, что скажет дальше. Все вокруг замерли, ожидая продолжения. — Можно ему тоже проводить меня? Тэён повернулся к Сехуну, всё ещё пристально изучающему лицо Лухана (пытаясь по максимуму запомнить его), а спустя секунд десять ответил: — Нельзя. Его ждёт разговор со мной насчёт сегодняшнего происшествия. Можете попрощаться здесь. Лухан, крепко сжав руки в кулаки, медленно и неуверенно направился к Сехуну, прожигающего его настолько ледяным взглядом, что Лу с каждой секундой всё сильнее хотелось убежать из этого чёртового блока и так ни разу не обернуться. Но отчего-то стало спокойнее, когда они оказались друг напротив друга, лицом к лицу, так близко, как когда-то давно. Воспоминания прошедших месяцев заструились, подобно цветным лентам на ветру, связывая в самый последний раз двух когда-то близких людей. От самых ужасных, напоминающих об изнасиловании, избиениях, угрозах и каждодневной травле, до приятных и чувственных, когда они не боялись стоять в библиотеке и держаться за руки, наплевав на то, что их за это осудят. От последней разборки, жестоком убийстве и реках боли и крови, до невинных поцелуев и лёгких объятиях, до защиты, о которой Лухан и мечтать не смел. По рядам прошёлся дружный, протяжный возглас, смутивший Лухана, но всё же не остановивший. Парень наклонился ближе к Сехуну, к его уху, и еле слышно, чтобы понял только старший, произнёс всего несколько фраз. Несколько последних фраз. А затем развернулся и вместе с господином Кимом направился в сторону лестницы, да так ни разу не обернулся. А ведь Сехун хотел. Хотел в последний раз посмотреть Лухану в глаза. Хотел ответить на его прощание, да только не мог позволить себе сломать чёртову стену между ними: Лу так будет лучше, без него, без всей этой ебучей драмы в жизни. Но сам себе Сехун пообещал сохранить драгоценные воспоминания и ощущения, драгоценные последние слова, сказанные дрожащим шёпотом, такие тёплые: «Спасибо за всё, за сегодня — особенно. Несмотря ни на что, я всё ещё люблю тебя».***
Лухан чувствует себя неуютно. Как никогда раньше. Кутаясь в пальто, бережно одолженное господином Кимом (Сочжином, как представился мужчина), он с тоской наблюдает за тем, как за их спинами охранник медленно закрывает высоченную железную дверь, окончательно оставляя кирпичные стены блоков где-то в прошлом. Его губы ни с того ни с сего начинают дрожать, а осенний ветерок, казалось, пробирается до самого сердца, принося с собой лишь разрушительные холод и боль. Ему так хочется прикоснуться к высоким кирпичным стенам, когда-то отрезающим его от внешнего мира. Хочется в последний раз почувствовать пережитые эмоции. Хочется в последний раз прикоснуться к Сехуну, который теперь надёжно спрятан за этими чёртовыми стенами и железными дверьми, за этими чёртовыми охранниками и стальными решётками. — Добро пожаловать на свободу, — ласково произносит Сочжин, осторожно приобнимая потерянного и испуганного неожиданным освобождением младшего за плечи и разворачивая его от чёртовых стен, так манящих обратно. Лухан цепляется взглядом за небо. Сплошь затянутое тёмными облаками, сквозь которые даже не видно, как солнце осторожно прячется за горизонт, оно совсем не радует Лу, только получившего долгожданную свободу. Оно кажется холодным, мрачным и таким отталкивающим, как Сехун. Губы вновь начинают трястись, а глаза отчего-то наполняются слезами, и Лухану приходится шумно вдохнуть и выдохнуть, лишь бы отогнать мерзкие эмоции подальше. С тёмного неба неожиданно начинают падать крупные хлопья снега, которые Лу пытается поймать и удержать на небольшой ладошке чуть больше одной-двух секунд. Да только они, эти острые, ледяные снежинки, будто издеваясь, тают сразу же, как только касаются кожи. «Да кому вообще нужна эта свобода?» — проносится в мыслях у младшего, но он так и не рискует озвучить её. Побыв там, взаперти, привыкнув к той реальности, теперь сложно вернуться к нормальному образу жизни. Да и какой вообще нормальный образ жизни? Разве у кого-то что-то может пойти так после выхода из тюрьмы? Лухан запрокидывает голову, подставляя украшенное свежими синяками и ссадинами лицо первому в ноябре снегу, позволяя хлопьям ласково колоть поражённые участки кожи. Сердце разрывается на части, грудь нещадно дерёт изнутри, мешая вздохнуть нормально. Блядская реальность бьёт слишком сильно по и так пострадавшему телу и сознанию. На этой грёбанной свободе Лухана никто не ждет. Здесь он совсем никому не нужен. И он совершенно не знает, что делать, как жить, дальше.