***
Чанёлю нравились прогулки по небольшой тюремной площадке, ведь они успокаивали то набирающую силу, то затихающую, но не до конца, ярость. К тому же со своего места около самой кирпичной стены блока С, рядом с боксёрским мешком, ставшим ему близким другом, старыми железными тренажёрами на разные группы мышц и турником с давно облупившейся краской Ёлю всё прекрасно было видно, начиная от лавочек со столом около входа в блок А и заканчивая баскетбольной площадкой в противоположном углу с одним слегка покосившимся кольцом с железной сеткой. Он мог наблюдать за каждым заключённым, не привлекая к себе внимания. Он мог изучать и запоминать, кто есть кто. Сегодня вот их выпустили вместе с блоком А, разодетым в такие же тюремные робы, но блёкло-оранжевого цвета, и после разговора с Бэкхёном, Чанёль смог без труда найти их лидера. Высокий накаченный Чжунхон с короткой стрижкой сидел на столе, закинув ноги на лавочку, в окружении пяти или даже шести человек и гоготал так, что даже Ёлю было слышно, хотя их разделяло внушительное расстояние. Парень не слышал, что они обсуждали, да и не особо хотел, ведь один лишь вид лидера блока А внушал лёгкий, сосущий под ложечкой страх, но никакого уважения: казалось, Чжунхон — тот ещё уёбок, не заслуживающий его. Остальные заключённые казались призраками, слоняющимися без дела по всей огороженной высоченной жёсткой сеткой с колючей проволокой территории. Они даже между собой не особо кучковались, предпочитая уединение и разрозненность. Чанёль чувствовал даже на расстоянии, что в блоке А никто никому не доверяет; они словно злобные псы, запертые в одном месте, вынужденные уживаться по законам, навязанным одной шавкой. Совсем рядом, на соседнем тренажёре занимался высокий, долговязый блондин с темнеющими корнями. Его идеальное лицо с чётко выраженной линией челюсти было полностью непроницаемым, но казалось раздражённым, особенно это выражали прищуренные, лисьи глаза и плотно сжатые губы. Аристократически бледная кожа не была усыпана татуировками, но в самом начале прогулки Ёль заметил на чужой шее сзади какую-то фразочку на китайском, значения которой не мог предугадать. Он выглядел слишком молодо, но Пак подсознательно почувствовал, что заключённый из блока А отсидел уже не один год и заработал некий авторитет. И всё из-за вертящегося около него совсем молоденького паренька, который будто попал сюда вместе с Чанёлем. Он много жестикулировал и трещал без умолку, явно раздражая блондина, но почему-то тот не спешил его прогнать. «Хозяин и его сучка», — мысленно произнёс Чанёль, и неожиданно их взгляды с неизвестным заключённым встретились. Пустота против пустоты. Внутреннее скрытое раздражение против такого же, но в чужих глазах. Хватило несколько секунд, чтобы блондин отвернулся, совсем не заинтересовавшись высоким смуглым Паком и его дерзким рассматриванием его персоны. Чанёль пристально оглядел каждого заключённого из своего блока. Сегодня их даже не выпустили полным составом, всего человек десять, по камерам. Заключённые в тёмно-синих робах оккупировали баскетбольную площадку и с полной отдачей носились по заасфальтированному квадрату, тоже смеясь и шумя похлеще компашки из блока А. Чанёль пытался найти среди них лидера, если он вообще там был, но на эту роль подходил больше всего именно Чон Сок, так старательно отрицающий свою принадлежность к местной элите. И всё же они казались намного ближе друг к другу, чем заключённые из блока А. Им словно было комфортно вместе, что несказанно удивляло. — Не поможешь? — Ёль вздрогнул от неожиданного негромкого вопроса и перевёл взгляд на блондина, устроившегося на чёрном кожаном сиденье тренажёра. Парень скривил губы в жалкое подобие улыбки, качнув головой в сторону железной штанги с двумя дисками по бокам, которые хотел поднять. — Подстраховать. Чанёль не задумываясь кивнул, хотя сам не понимал, почему вообще решил кому-то помочь. В самом начале, когда он только попал сюда, пообещал самому себе держаться ото всех на расстоянии и тихо отсидеть свой срок, но вот уже пятый день всё идёт не так, как планировалось. Чон Сок, Бэкхён, а теперь вот и этот парень — Чанёль как всегда поступает вопреки собственным приказам. Отряхнув ладони и пару раз помассировав ноющие костяшки, Пак подошёл к тренажёру и встал у самого основания, заинтересованным взглядом следя, как блондин укладывается на скамью, устраивает руки поудобнее на штанге и еле слышно выдыхает. — Я Сехун, — представляется парень, медленно снимая штангу с поддерживающих столбиков и делая несколько осторожных подходов к самой груди. Вроде он и смотрит на гриф штанги, но Ёлю всё равно кажется, что прямо на него. — Чанёль, — глухо и отрывисто бросает он, аккуратно скользя рукой вниз-вверх за штангой, готовый поймать её в любой момент, если его новому знакомому это потребуется. Повисает тишина, удушающая и неимоверно раздражающая, но Чанёля бесит и тот факт, что он не может отвести взгляд от Сехуна и штанги, не может не смотреть ему в лицо, ведь стоит отвернуться — кто знает, что произойдёт, когда потребуется его помощь. И тут Ёль замечает слабую улыбку на чужом лице и сводит к переносице брови, на секунду растерявшись. — Ты тут недавно, да? — Чанёль кивает, и Сехун слабо хмыкает, или же Пак принял сдавленный уставший выдох за это. — Надолго? За что? — Двадцать один год. — Чан помог блондину поставить штангу на место и проследил взглядом, как он медленно садится на кожаной скамье, в очередной раз сверкнув чёрной китайской татуировкой. Се присвистнул. — За убийство. — Одно? — Сехун резко развернулся и удивлённо осмотрел Чанёля с ног до головы. Ёль в очередной раз кивнул. — Жёстко же ты насолил кому-то, раз засунули в блок С за такое, или птица высокого полёта? — И то, и другое, я думаю. — Чан неопределённо пожимает плечами. — А ты? — Два с половиной из семи уже отсидел. — Чанёль несколько раз понимающе покачал головой. — Двойное убийство, покушение и поджог, короче, не одну статью собрал в копилочку. — В таком-то возрасте, — тихо произносит Ёль, и Се резко прожигает его взглядом, но Пак считает, что это ничто, по сравнению с тем, каким взглядом одарил его Бэкхён в прачечной на второй день его пребывания в тюрьме. На секунду Чанёль даже засомневался, не ошибается ли он снова насчёт чужого возраста. — Сколько тебе? Совершеннолетний хоть? — Двадцать три, — с лёгкой злобой в голосе отвечает Сехун, но лицо его остаётся полностью непроницаемым, как маска, что не может не настораживать. — И, да, хуйня случается. В момент образовавшейся тишины Чанёль вновь переводит взгляд на баскетбольную площадку, на своих. Среди высоких мужчин на секунду мелькнула небольшая фигурка Бэкхёна, и Ёль замер. Всего каких-то пять дней назад ему хотелось раскроить парню голову, но стоило им стать сокамерниками, как щенячьи взгляды почти сошли на нет и уже не бесили так сильно. Бэкхён практически летал по площадке, изящно огибая то одного, то другого противника. Его не раз закрывали, мешая забить, иногда ставили «банки», прерывая попадания мяча в корзину, но широкая улыбка не сходила с маленького лица. Он всегда пожимал плечами в ответ на взгляд Чон Сока, что-то показывал ему на пальцах, а затем легко откидывал мокрые чёрные волосы назад, да только чёлка неустанно возвращалась обратно. Порой они подходили так близко друг к другу, что Чанёль вновь невольно думал, что их связывает что-то большее, но Бэкхён подходил так чуть ли не к каждому играющему, будь то игрок его команды или противник. — Один сидишь или с кем-то? — вновь задаёт вопрос Сехун, будто выпытывая информацию или же просто пытаясь поддержать тусклую беседу. Чанёль кивает в сторону площадки, и Се, перехватив его взгляд, принимается выискивать среди группы заключённых в тёмно-синих робах нужного. — С Бэкхёном, — чуть ли не шёпотом отзывается Пак, а Сехун резко разворачивается, и где-то на дне его глаз плескается удивление и сочувствие, но чёртово идеальное лицо всё продолжает быть плоской маской, холодной и отталкивающей. — Сочувствую. — Чан недоумённо приподнимает бровь, снова отыскивая среди крепких мужчин фигурку Бэкхёна и его прыгающую от бега причёску. — У нас если свяжешься с ним, даже просто заговоришь раз — готовься кишки с пола собирать. И тут хер поймёшь, Чжунхон ли будет разбираться с тобой или кто-то из вашего блока. Сехун своими словами подтверждал теорию, не раз прокручиваемую Паком в голове. Пусть после того случая в центре по управлению гневом, Чанёль старался лишний раз не судить по внешности и ему всегда это давалось с трудом, но Бэкхён слишком смахивал на чью-то сучку. Всеблочную, если быть точнее. Важную всем и каждому здесь. К нему даже относились как-то иначе, прислушивались что ли, Ёль не мог сказать точнее. Было что-то едва уловимое, что парень никак не мог понять или же просто не хотел. А его Бэкхён всё ещё бесил. Не так сильно, но всё же ощутимо. И каждая улыбка сейчас напоминала о разбитом носе, о том разговоре, о той фразе. Она напоминала о ненависти, что испытывал Чанёль к самому себе за закрытыми дверьми, дома, когда прокручивал это раз за разом, изводя и подталкивая себя к срыву лишь сильнее. Она напоминала о том, к какому выводу в итоге пришёл пятнадцатилетний запутавшийся, свернувший с правильного пути подросток — ему было жутко стыдно. Даже сейчас этот стыд продирал себе выход наружу, хотя Чанёль пытался запереть его где-то внутри, выкинуть ключ и, может, поджечь дверь; он пытался уничтожить это чувство, считая его блядски уёбищным и неправильным по отношению к раздражающему пареньку, бегавшему за ним хвостиком. — Ещё подход? — бесцветным голосом отзывается Сехун и вновь ложится на скамью, удобнее устраивая руки на грифе штанги, но старший слишком заинтересован рассматриванием другого раскрасневшегося от бега лица, прищуренных из-за яркого солнца щенячьих глаз и чёртовой широкой улыбки. Взгляды Бэкхёна и Чанёля снова встретились, и у Пака побежали по спине мурашки. Противные и такие ледяные, что он невольно вздрогнул, тут же отведя глаза и попытавшись сосредоточиться на штанге. Снова эта улыбка. Как тогда. И снова этот стыд, разрывающий любые сдерживающие его решётки и стены. Стыд, который в очередной раз оказался подавлен с трудом огромной волной ненависти, плавно перекочевавшей с Чанёля на Бэкхёна. Потому что Ёлю всегда было проще избегать самой настоящей правды, поганящей ему жизнь с тринадцати лет: он никого не ненавидит так сильно, как самого себя.***
Бэкхён, тяжело дыша, но с лучезарной улыбкой на лице, опускается на железную, прикрученную к полу скамью около баскетбольной площадки и опирается локтями в колени. Быстро-быстро обмахиваясь одними пальцами, он в очередной раз стреляет взглядом в сторону тренажёров, заинтересованно следя за любым движением своего соседа по камере и его разговором с парнем из блока А, Сехуном, если он не ошибается. Рядом с лидером на скамью плюхается совсем не уставший от игры Чон Сок, перехватывает взгляд Бёна и несколько раз щёлкает перед его лицом пальцами, привлекая внимание к себе. — Может, ты всё же объяснишь мне? — с нажимом произносит мужчина, в очередной раз получая мимолётное закатывание глаз и тяжёлый вздох. — Знаешь ведь, что я просто так от тебя не отстану. Не сейчас. — Хён, — надув губы, проканючил Бэкхён, пару раз хлопнув длинными ресницами, но Чон Сока сложно было разжалобить таким обращением — он только покачал головой, устало помассировав переносицу. — Ты его под удар поставил, Бэкхён. — Бён вновь посмотрел на Чанёля, который впервые на его памяти улыбался, и тоже невольно улыбнулся. — Чжунхон и Тайга давно знают, кто виноват в его переводе, и уже сделали выводы. Не в его пользу. — У меня всё под контролем, — резко отрезает Бэкхён, переводя взгляд на свои руки, на большие пальцы, нервно скребущие ногтями друг о друга. Ему не хотелось признавать даже себе, что тот разговор с Пинни о переводе Чанёля к нему был всего лишь спонтанным желанием, глупой детской выходкой, подпитываемой мыслями о самоубийстве посредством чужих правильных рук. Он ведь сам не успел заметить, как попросил об этом, всё ещё чувствуя, как грубые пальцы сходятся на его шее и перекрывают кислород. Он не успел просчитать, чем это может обернуться для Чанёля. Он не успел понять, что собственными руками начал рыть ему могилу, показав остальным, что новенький ему интересен. Просто Бэкхён устал жить такой жизнью. Бэкхён слишком заебался. — Это всего лишь часть плана, — тихо произносит лидер, не поднимая глаз, чтобы не выдать свою отчасти ложь, отчасти правду. — Ты говорил, что он того стоит, — уже спокойнее отзывается Чон Сок, но всё ещё с толикой разочарования в голосе. Он откровенно не понимал, чего добивается лидер, считал его самоубийцей, раз собственноручно загоняет себя в клетку с таким отбитым и неконтролируемым, как Чанёль. Он впервые посчитал его идею, какой бы она ни была, тупой с самого начала, ведь сам Бён всегда твердил, что не стоит и он сам не будет никого втягивать в войну между блоками: они касаются только лидеров и связаны только с самим Бэкхёном и его действиями. А сейчас он так открыто переселяет Чанёля к себе, даже не посоветовавшись со своей правой рукой. — Но собственноручно сделал его мишенью для остальных. — Ненадолго, — признаётся Бэкхён, и Чон Сок впервые грубо хватает его за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза: ему нужны ответы. Да только отпускает тут же, как только Бён пронзает его настолько жёстким, злым предупреждающим взглядом и сжимает его ногу чуть выше колена, заставляя невольно вздрогнуть от лёгкой колющей боли. — Я сказал уже, что знаю, что делаю! — добавляет он с нажимом. — Ладно, — спокойнее, миролюбиво говорит Чон Сок и вымученно улыбается. Всё-таки он знает Бэкхёна уже десять лет, знает, через что он прошёл, по чьим головам. Кан не мог не доверять лидеру — он не самоубийца, да и Бён никогда не давал повода. — Забудем на секунду, что ты его на смерть толкаешь. Но разве не ты первый утверждал, что он пиздецки эмоционально нестабилен? Уверен, что справишься с ним? Бэкхён с минуту изучает чужое лицо, поджав губы. — Не ожидал, что именно ты всё ещё будешь недооценивать меня, хён. И Чон Сок тут же стушевался, послушно опустив голову. Он не хотел этого, просто переживает за Бёна, столкнувшегося с таким количеством дерьма в жизни. Кан слишком заботится о Бэкхёне, как о младшем брате, и не хочет вновь стать свидетелем, как он разваливается на части: он до сих пор не уверен, что Бён смог восстановиться и забыть обо всей хуйне, что творилась здесь восемь-девять лет назад. — Это не так, и ты знаешь это. — Бэкхён с лёгкой, немного вымученной улыбкой кивает, ласково похлопывая мужчину по левой руке. Он чувствовал, что он волнуется за него, но не думал, что заслуживает такого отношения. — Но ты сам рассказывал, чем закончилась ваша последняя встреча на воле. Ты сам ведь предупреждал, что он может положить половину нашего блока только из-за маленькой вспышки ярости. Знаю, что утрировал, но всё же… Бэкхён поджал губы, чтобы не сказать, что именно так и надо. Не половину блока, конечно. Только его одного. В камере, пока никто не видит. Наконец задушить его, позволить покинуть этот ебаный мир и оставить за плечами мерзкие, разрывающие на части воспоминания, все до единого, с самого детства. Бэкхён не хочет, чтобы Чон Сок знал об истинной роли Чанёля во всём этом. Он пока даже ему не готов об этом рассказать: ещё не время. — Я справлюсь, — тихо отзывается Бён, медленно облизывая губы, в очередной раз рассматривая чужое смуглое лицо, вьющиеся на концах чёрные волосы и кончики ушей, выглядывающие из-под них. Сердце болезненно ёкает в груди, и Бэкхёну приходится отвести взгляд, чтобы успокоить его. — Сказал же, что всё под контролем.***
Красная-красная кровь, расползающаяся уродливым пятном по светлому полу. Красная-красная кровь, покрывающая руки до самых локтей и так изящно смотрящаяся на только начатой татуировке на правом предплечье. Красная-красная кровь, ощущаемая на самом языке, заставляющая чувствовать лёгкое головокружение из-за вкуса, из-за резкого запаха. Красная-красная кровь, которая должна была освободить от неконтролируемой ярости, агонии в груди, но не принесла совершенно ничего. Чанёль не мог остановиться. Слёзы застилали глаза и уже ныли кулаки, соскальзывающие с окровавленной, разбитой до мяса кожи, но Чанёль просто не мог. Стирал слёзы, размазывая кровь по мокрым щекам, и продолжал долбить, глубоко в груди глуша нечеловеческие крики. Казалось, он даже слышал, как хрустят кости, но не мог определить, чьи именно. Мужчина под ним уже не дышал. Его тёмные глаза навыкате, как у жабы, закатились, маленький рот приоткрылся в немом крике, который даже не успел сорваться с губ, а нос-картошкой слегка съехал в сторону, сломанный и распухший. Бледно-голубая рубашка была порвана в нескольких местах, открывая вид на плотную волосатую грудь. Полицейский жетон валялся около самой шеи в луже красной-красной крови с порванной цепочкой; жетон на имя ненавистного комиссара десятого полицейского управления Сеула. Чанёлю кое-как удалось на коленях отодвинуться от остывающего тела. Длинный след красной-красной крови тянулся за его ногами и ладонями, пока тот не поднялся и не ухватился за одно из семи кресел в большом светлом кабинете. Тошнота основательно схватила поперёк горла, и парень, сильнее размазывая чужую кровь по лицу, закашлялся, отойдя к огромному окну, скрытому за полуприкрытыми жалюзи. Он боялся обернуться и увидеть, что натворил; хватало вида дрожащих окровавленных ладоней и глубоких царапин на предплечьях от чужих ногтей. Только ярость не проходила. Она усиленно билась в груди о рёбра, принося такую боль, что Чанёль хотел, чтобы она наконец утихла, перестала его мучить, но никак не мог это исправить. Парень даже схватился за грудь, за чёрную свободную футболку, лишь сильнее пачкая её чужой кровью, и глухо простонал. Слёзы окончательно перетекли в нарастающую истерику — стон плавно перешёл в гортанный крик. Чанёль сам не заметил, как вернулся к бездыханному телу, развалившемуся в искорёженной позе около письменного стола из тёмного дерева. Не понял, как дрожащие пальцы подобрали испачканную кровью, кусочками мозга и выдернутыми волосами металлическую биту. Парень даже не слышал, что кричал, нанося удар за ударом по чужой груди, ломая грудину, дробя рёбра. Он кричал так сильно, что заболело горло, он бил с такой яростью, что свело мышцы в плечах — не мог остановиться: ему хотелось, чтобы пугающее мерзкое чувство ушло, он хотел тишины и покоя. С тела, изуродованного, разбитого до основания, Чанёль перешёл на окружающие предметы: монитор компьютера, папки с текущими делами, предметы канцелярии. Он долбил по столу, надеясь разнести его на кусочки, но сил не хватало, что лишь подливало масла в огонь его ярости. Он плакал и кричал, как раненый зверь, даже не останавливаясь, чтобы вытереть бегущие по лицу слёзы и слюни: было совсем не до этого. Его даже не заботило, что сейчас слетятся полицейские ночной смены с нижних этажей — хотелось свободы, хотелось дышать полной грудью без боли. Неожиданно зазвонил мобильный телефон комиссара, и Чанёль разнёс вдребезги и его, на секунду заметив на экране входящий вызов от «любимой доченьки». Перед глазами мелькнул образ отца, их последний разговор с утра, когда Ёль в очередной раз огрызался и дерзил, не считаясь с его чувствами. Всплыли слова о сложном задании и предупреждении, что придёт поздно, собственное пренебрежение и закатывание глаз. Такая смазанная фраза «Я люблю тебя, Чанёль» и тихий хлопок дверью — парень закричал сильнее, окончательно срывая голос и возвращаясь к телу, принимаясь дубасить лицо всё ещё истекающего кровью трупа металлической битой, выскальзывающей из его рук. За плотно закрытой дверью послышались торопливые шаги и гул нескольких голосов — Ёль замер, шумно шмыгая носом и тяжело дыша сквозь распахнутые, покрытые чужой кровью губы. Он потерял равновесие, поскользнувшись в красной-красной луже, и рухнул на пол, больно ударившись коленями. Глаза настолько заволокли слёзы, что пистолет комиссара, откинутый сильным ударом биты в самом начале, удалось найти под столом только с третьего раза, наощупь, перед этим вмазав рукой в раскроенный череп, оставив между пальцами кусочки оказавшегося на поверхности мозга. Чанёль никогда не стрелял, ведь для этого пришлось бы отправиться в тир с отцом, провести с ним время, разговаривать, а это не могло не бесить. Но сейчас Ёль без задней мысли направил трясущийся пистолет на входную тёмную дверь и замер, поджав дрожащие мокрые губы. Он даже не знал, снят ли он с предохранителя, куда жать и как держать, чтобы облегчить действие отдачи, но выбора не было: в груди билась ярость, которую нужно было утихомирить. Неважно, каким путём. Чанёль зарыдал сильнее, кинув мимолётный взгляд на лицо комиссара, точнее на то, что от него осталось, и не мог сдержать громкий рвотный позыв — пришлось спрятать губы в покрытом кровью предплечье. Дверь резко распахнулась, и Ёль выстрелил в пустоту, случайно нажав на курок. Отдача стрельнула в плечо, и Пак выронил из дрожащих рук пистолет, который глухо стукнулся о пол с немного чавкающим звуком: он упал в красную-красную лужу. А сам парень, перепуганный, переполненный злостью и болью, закрыл голову липкими руками и в очередной раз громко закричал, наклоняясь вперёд и касаясь пола лбом, даже не заботясь, что касается именно крови. Чанёль резко подскакивает на кровати и с таким остервенением начинает тереть лоб, что он начинает гореть и чесаться. Сердце в груди яростно колотится о рёбра, а холод расползается по душе с неимоверной скоростью — смуглая кожа уродуется крупными мурашками. Ёль чувствует, как задыхается, но это чувство медленно отступает назад, когда парень поднимает глаза выше, встречаясь с такими блядско щенячьими глаза, едва освещёнными коридорным светом. Бэкхён сидит на привычном для него месте у невысокой перегородки рядом с раковиной. Он сидит там уже не одну ночь, как заметил Чанёль, и вновь осторожно скользит подушечками длинных, тонких пальцев по краям тёмного ремня-ошейника, облупившегося от времени. Волосы как всегда в полном беспорядке, пухлые губы сжаты в тонкую полоску, а свет в очередной раз отбрасывает пугающие тени на его скулы и синяки под глазами, делая их ещё темнее. Подбородок выглядит слишком острым — и Ёль припоминает, что последнее время Бэкхён ест не так много, если вообще ест. Но дело в том, что его щенячьи чёрные глаза передают такое беспокойство, что на секунду Чанёль даже теряется. — Кошмары? — спрашивает старший, но в отличие от его взгляда, голос звучит пустым и грубым. — Прошлое. — Ёль опускается обратно и чувствует, как влажная от пота подушка неприятно касается кожи. Он отодвигает её в сторону, глухо стукаясь о жёсткий матрас затылком, и поднимает глаза на днище верхней койки, ведь рассматривать в этой чёртовой камере больше нечего. — Понимаю, — слышится в ответ, и повисает тишина, нарушаемая чьим-то храпом, но отдалённым, шуршанием и вознёй в соседних камерах. Чанёль поднимает ладони на уровень лица и пристально осматривает каждый сантиметр. Ему всё ещё кажется, что кровь и кусочки мозга не отмылись за столько раз, а плотно впитались в кожу, проникли под неё и раздражают, слабо покалывая, напоминая о себе. Переворачивает — костяшки разбиты о боксёрский мешок и побаливают, но сильнее, чем тогда, когда он бездумно долбил застывающий труп, болеть они уже не будут. Наверное. Неожиданно резко Ёль вспоминает улыбку Бэкхёна, приглушённый хлопок и поток крови, хлынувший из маленького, аккуратного носа на чужие губы и его кулак. Чуть повернувшись, младший вновь смотрит на Бёна, что не переставал разглядывать и прокручивать в пальцах ошейник, и подкладывает правую руку под голову вместо мокрой подушки. — Так это был ты? — Они встречаются глазами. Снова. Сердце делает один глухой стук о рёбра и, кажется, замирает. — Там, в центре? — Долго же ты к этому шёл, — с лёгкой улыбкой отзывается Бэкхён, позволяя пальцам замереть на блеснувшей в коридорном свете бляшке. — Мне следовало добавить, что с того момента прошло много времени и я уже не тот мальчишка, что оставляет людей, разбивших мне нос, безнаказанными. Тогда, до тебя бы дошло быстрее. Чанёль усмехается вместе с Бэкхёном, подгибая под себя длинные ноги, не вмещающиеся полностью на койку. — Это пиздецки какое совпадение. Спустя столько лет встретиться… — он замолчал на секунду, прежде чем добавить, — здесь. — Похоже на судьбу. — Бён получает недоверчивый взгляд и еле заметно пару раз кивает, пряча чёрные глаза под чёлкой. — Она даёт тебе второй шанс не повести себя как мудила. Первый ты благополучно проебал. — Ты таскался за мной хвостиком, — с укором, а Бэкхён тихо смеётся, и его очередной взгляд исподлобья слишком мягкий для человека, которого не раз уже прижимали к стенке за шею и душили просто так. Слишком мягкий для убийцы стольких человек. Какой-то по-детски невинный (на секунду так показалось) для человека, которому уже тридцать лет. — Это тебе так казалось. На самом деле я вёл себя как обычный человек, который пытается завести друзей и, к тому же, выполнить задание ебаной сессии, каким бы бесящим оно ни было. — А я? — Был мудилой. — Они рассмеялись вместе, чуть громче, и какое-то время молчали, просто рассматривая друг друга как будто в новом свете. Чанёль впервые подметил, какая у Бэкхёна красивая улыбка, как он молод и каким кажется ребёнком в такие моменты непринуждённого, спокойного общения. — Знаешь, — Бён слегка задирает подбородок вверх, прислушиваясь, — ничего ведь не изменилось за эти годы. Он пожимает плечами, вновь принимаясь медленно прокручивать ошейник в пальцах, очерчивая каждый край, каждый изгиб и мелкую трещинку на поверхности. — В этот раз ты обошёлся без крови при встрече со мной — хоть какой-то прогресс. — Надолго ли? Бэкхён не ответил, даже не одарил младшего взглядом, но губы озарила таинственная полуулыбка, или же Чанёлю просто показалось в таком-то тусклом освещении.