***
Мышцы на руках приятно покалывают от боли, но Чанёль не останавливается, в очередной раз сгибая руки и касаясь прохладного пола грудью. Он уже сбился со счёта, а усталости совсем не чувствует, только привычную пустоту и еле ощущаемую злость в глубине души — двух своих постоянных спутников. Внизу живота ещё странно тянет каждый раз, когда Ёль слышит, как Бэкхён на своей верхней койке осторожно перелистывает страницу за страницей, как тихо похрустывают его колени, когда он меняет положение, как он порой зевает, прикрывая губы ладонью. Место на сгибе локтя, на которое когда-то с силой надавил Бэкхён, прямо над недоделанной татуировкой, неожиданно сводит, и Чанёль, развернувшись, ложится на пол, тяжело дыша. Он смотрит на верхнюю койку, но старшего не видит, лишь край его тонкого матраса и бельё всё в складках: Бён слишком много ворочается во сне, если вообще спит. Последнее время Бэкхён выглядит слишком уставшим, почти разбитым. Старается не показывать, конечно, скрывает всё за улыбками, будто на это кто-то покупается. Все в блоке, если быть точнее, не считая Чон Сока, который вечно о чём-то с ним шепчется, подталкивает и заставляет есть одним лишь грозным взглядом, и самого Чанёля. Ёль даже готов признаться себе, что почему-то волнуется за здоровье и психическое состояние сокамерника. Впервые за долгое время переживает. Но прекрасно понимает, что пытается этим волнением перекрыть другое чувство — странное покалывание в груди, когда он видит их вместе, когда пытается понять, что связывает Бэкхёна и Чон Сока. Они вроде не спят вместе, Чан бы заметил. Между ними ничего такого нет, но Чон Сок всё равно относится к Бэкхёну по-особенному. «Что несказанно бесит», — мысленно произносит Чанёль, осторожно касаясь своей груди, чувствуя, как кожа под подушечками пальцев пылает, как неистово бьётся сердце. Чанёля бесит и тот факт, что уже несколько раз он хотел спросить, что между ними происходит, но в самый последний момент решал держать рот на замке и не лезть в чужую жизнь, когда они знакомы всего две недели. Бесит, что это вообще его волнует. Бесит, что от этого их взаимодействия злость клокочет в груди, пытаясь вырваться наружу. Неожиданно показалась макушка Бэкхёна, и Чанёль вздрогнул, столкнувшись с парнем взглядами. Пришлось прикусить губу, чтобы случайно что-то не ляпнуть, но и в этот раз Бён спас его, начав говорить первым: — Ты так и не рассказал мне, — Чан недоумённо приподнимает подбородок, чувствуя, как холод вновь расползается по груди слишком быстро и всё из-за чёртового взгляда. Печального щенячьего взгляда, — почему оказался в том центре, что стало триггером. Чанёль сжал губы чуть сильнее, до побеления. Даже пальцами впился в пол. Слишком болезненная для него тема, но почему-то именно Бэкхёну хотелось открыться. Хотелось впервые за долгие годы рассказать хоть кому-то, почему Чанёль стал таким, почему он не может вернуть всё назад. — Мама, — голос парня неожиданно дрогнул, и Бён заметно нахмурился, а в глазах промелькнула тревога, — умерла, когда мне было тринадцать. Один из ублюдков, которого засадил мой отец, — голос дрогнул ещё раз, что Ёлю пришлось подождать несколько секунд, чтобы всё пришло в норму, — состоял в своего рода банде. Крупной банде. Мафии, я бы сказал. И её заказали, лишь бы напомнить ему, кому не стоит переходить дорогу. Бён медленно садится на койке, свесив босые ноги, затем легко и с чёртовой долей присущей ему элегантности спрыгивает на прохладный пол, глухо стукнув по нему пятками. На нём вновь дурацкие круглые очки в тонкой оправе и чёрные волосы примяты от лежания на подушке. Вновь поджаты бледные губы и усталый, немного жалостливый взгляд. Жалостливый по отношению к Чанёлю, у которого в груди тут же начинает щемить от печали и, одновременно, злости. Он не хочет, чтобы его жалели, но всё же позволяет Бэкхёну сесть около себя по-турецки, даже не касаясь. Просто сесть совсем рядышком и замереть, не спуская глаз с лица младшего. — Я нашёл её в разгромленной квартире, когда пришёл со школы, — медленно продолжил Чанёль, с трудом сглотнув. — Не сразу даже заметил, так как побежал в свою комнату скидывать с себя ужасную школьную форму. Успел снять только пиджак и кинуть его на пол, когда почувствовал, что что-то не так — слишком тихо. Когда услышал этот запах, знаешь же, блядский запах крови. — Бён слабо кивнул, и Чан приметил, как парень прикусил нижнюю губу изнутри, чтобы та не дрожала. — Нашёл её на кухне, наполовину под столом. Везде валялись осколки тарелок, ошмётки еды и столовые приборы. Кровь смешалась с разлившимся супом, с рисом. Я даже запнулся о кастрюлю, когда вошёл. Чанёль шумно вздохнул, уставившись в потолок, и слегка прищурился, вроде бы поморщившись, когда Бэкхён осторожно накрыл его руку, прямо поверх татуировки, чуть ниже локтя, там, где всё ещё побаливали мышцы. У старшего были холодные, почти ледяные, пальцы, тонкие, будто готовые переломиться от одного прикосновения, но хватка всё равно оставалась сильной и властной. Такой успокаивающей. — Отец не брал трубку сначала. Кажется, я звонил ему около десяти раз, стоя посреди той ублюдской, залитой кровью кухни. Смог дозвониться только через дежурного полицейского и нифига не послушался, когда он приказал выйти на улицу и ждать его. Я мог только смотреть на огромную дыру в её голове, на эту чёртову кровь, тёмную и слегка блестящую от света люстры. Я должен был уйти, но не мог. После этого всё пошло по накатанной. Дни стали похожими один на другой: школа, где я ни с кем не разговаривал и злился от каждого сочувствующего взгляда, пустой дом и моя комната, отгороженная ото всех запертой дверью. Отец целыми днями пропадал на работе — сейчас-то я понимаю почему, но тогда казалось, что он винит во всём меня, хотя винить меня было не за что. Но я винил, ведь мог прийти раньше, мог что-то сделать, наверное, заметить, как за нами следили. Это чувство, эти мысли раздирали меня на части, и понеслась: курение, агрессивное поведение по отношению ко всем, кто пытался и не пытался помочь, дешёвый алкоголь, когда мог достать. Я не ночевал дома, потому что… боялся оставаться там: казалось, стены впитали в себя запах крови — это меня убивало. Потом я начал винить отца. Я начал его ненавидеть всем сердцем: его работу, его ледяное спокойствие и безучастность, то, как он смотрел на меня. Знаешь, как на чужого, словно не знал, что со мной делать теперь. Бэкхён сжал руку Чанёля сильнее, и младший посмотрел ему в глаза, хотя до этого старался избегать: боялся, что может сломаться и выплеснуть наружу то, что копилось годами, то, что не вышло во время убийства комиссара полиции. У Бёна были стеклянные от слёз глаза, или это просто обман зрения — Чан не знал, но невольно накрыл его руку своей, горящей и дрожащей, сжал так сильно, как только мог, но недостаточно, чтобы причинить боль. — Мы практически не разговаривали. Он даже деньги оставлял молча, на кухонной тумбочке, даже не пересекая порога. Он полтора года не заходил на кухню, оставляя готовую еду из супермаркета в гостиной на столике. Порой она там же и сгнивала, если он долго не появлялся, а у меня не было желания выходить из комнаты. Я много раз приходил к нему на работу, но всегда стоял за забором, просто смотря на полицейский участок. Мне хотелось поговорить, но я не знал о чём и как вообще начать. Потом начались проблемы в школе. Меня бесили все. Разом. Я много дрался с парнями — одного из них ударил стулом, — впечатал девчонку в шкафчики, потому что она не следила за своим языком. Общался со старшими, стреляя у них сигареты. Прогуливал уроки и дерзил учителям. После случая с одноклассницей отец наконец со мной поговорил дольше, чем минуту, но только лишь для того, чтобы рассказать о том исправительном центре. Когда мы с тобой встретились, я побывал в нём три или четыре раза, прослушивая одно и то же, видя всё тех же взрослых, которые удрученно качали головой при виде меня. Они обещали, что станет легче, но стало лишь хуже. Пожалуй, только отец стал со мной больше разговаривать. Но и это ни к чему не привело: он так и остался мудилой, который бросил меня одного. Чанёль медленно поднялся, но ладонь Бэкхёна со своей руки всё же не отпускал. Их лица были так близко друг к другу, что Ёль в очередной раз смог заметить, насколько посеревшей выглядит чужая кожа, какие большие синяки пролегли под его усталыми глазами. Сам не понимая зачем, Пак свободной рукой аккуратно снял очки с чужого носа: ему, видимо, захотелось увидеть глаза Бэкхёна прямо, не спрятанными за прозрачными линзами, увидеть, что он чувствует сейчас, раз так сильно сжимает его руку. Но Чанёль видел то, что чувствовал сам, — печаль и злость, плещущиеся где-то на дне чужой души. — У тебя тоже так было? — тихо спрашивает Пак, устраиваясь напротив Бэкхёна в такой же позе. — Столько же проблем со всеми вокруг? — Нет, — голос Бёна прозвучал непривычно хрипло и глухо. — Всё дело было лишь в моём отце и только. Неожиданно Бэкхён скинул руку Чанёля со своей и спрятал ладонь между ног, ко второй. Незаметно для Ёля он крепко сцепил пальцы в замок, отчего суставы тихо хрустнули. — Он был большим мудилой, чем твой, а я — более терпеливым. Когда мы встретились… отец настоял, да… это был мой первый раз там. Первый и последний. — Он тебя навещает? — Лицо Бэкхёна заметно исказилось, но Ёль не мог понять из-за какой именно эмоции. — Хотя бы раз было? Бэкхён поднялся на ноги и слегка покачнулся, но всё же устоял, хотя Чанёль уже приготовился его ловить. Он в последний раз смерил младшего странным потерянным взглядом и направился к раковине, чтобы умыться. Чан провожал каждое его движение удивлённым взглядом, оставаясь в той же позе на полу и сжимая в левой руке тонкие, такие хрупкие очки. — Мой отец там, где ему и место — гниёт по не до конца собранным обгоревшим кускам в военной могиле.***
— Он задаёт слишком много вопросов, Бэкхён. Бён поджимает губы, переводя взгляд на Чанёля, стоящего в длинной очереди в столовой и сосредоточенно слушающего очередные рассказы Мён Дыка о том дерьме, что творилось в тюрьме до сегодняшнего дня. Длинными пальцами он медленно, словно с трудом, потирает слезящийся левый глаз, в разы снижая чёткость видимой картинки, которая и так ей не блещет из-за севшего за годы зрения. Сегодня особенно хочется спать, и несмотря на то, что Бэкхён уже три дня может засыпать без кошмаров на долгое время, он всё ещё чувствует себя разбитым. — И что ты хочешь, чтобы я сделал? — устало спрашивает Бён. — Усадил его на стульчик и рассказал всё с самого начала? Заглянув в рассерженное лицо Чон Сока, лидер в очередной раз подмечает тревогу в его медвежьих глазах. Тревогу и жалость, от которой становится тошно. Невольно Бэкхён сцепляет руки на груди, будто обнимая себя, пытаясь согреть бушующий в груди холод, но легче не становится. Никогда не станет, ведь Бён прекрасно знает, что его есть за что жалеть и он никогда не сможет избавиться от блядского ярлыка «жертвы», несмотря на количество трупов за плечами, несмотря на его собственную смерть. — Хоть что-то, — уже без нажима произносит Чон Сок, ласково касаясь чужого угловатого, худого плеча и заглядывая в глаза. Его пересохшие губы складываются в лёгкую извиняющуюся улыбку, но Бэкхёну от неё легче не становится — его сердце глухо, словно запуганно, бьётся о рёбра, принося лишь дискомфорт. — Ты же знаешь, хён, что это породит новые вопросы. — Бён опускается до шёпота, будто боясь, что голос дрогнет. — Потом ещё и ещё. Пока он не дойдёт в своих расспросах до Плейга. И что будет потом? Можешь себе представить? — Бэкхён… — Я хочу его защитить, держать в стороне, — резко перебивает Бэкхён, кривя губы и чувствуя, как слёзы подступают к основанию горла. Когда-нибудь он сможет упомянуть чужое прозвище без всех этих зашкаливающих чувств, разрывающих его на части, но, видимо, не сейчас. Восемь лет — слишком мало, как оказалось, — а не вываливать всё дерьмо на его плечи. — Ты поселил его к себе! — прошипел Чон Сок, пристально смотря в глаза лидера и даже не замечая, что всё сильнее сжимает его плечо. — Он уже замешан. — Потому что по-другому его нельзя будет контролировать! — тем же тоном отвечает Бэкхён, одним лёгким ударом скидывая руку Чон Сока со своего плеча и делая маленький шажок вперёд, смотря на мужчину снизу вверх. Дрожь прошла по позвоночнику и ударила в затылок — Бён заметно вздрогнул, но мужчина перед ним всё равно учтиво отступил назад и склонил голову в извиняющемся поклоне. — Уж лучше я приму удар на себя, чем пострадает кто-то другой. — Чон Сок открыл рот, чтобы ответить, но Бэкхён тут же перебил его: — И, нет, я не устал принимать удары. Если ты не забыл, у меня большой опыт — после такого меня сложно чем-то задеть. — Тебе нужно отдохнуть, Бэкхён, — еле слышно выдал Чон Сок. — А ещё лучше сходить к Киквану за таблетками. Может, тогда ты сможешь выспаться. Лидер снова перевёл взгляд на стоящего в очереди Чанёля, лишь бы мужчина не заметил скапливающиеся в уголках слёзы. Бён никогда так о себе не переживал, ведь с детства воспитывался с мыслью, что он такого не достоин, а Плейг, вроде бы, поставил финальную точку в этом. И пусть такая чрезмерная забота порой раздражала, но Бэкхён всё же был благодарен: о нём никто так сильно не заботился уже много лет, а Чон Сок, видимо, пытается перевыполнить план. — У меня всё под контролем, — вторит ему Бэкхён со слабой улыбкой, и его лицо резко искажается от шока, когда спокойно стоящий Чанёль, недавно улыбающийся, с размаху бьёт Мён Дыка пустым подносом, валя парня на пол. Бэкхён с Чон Соком бросаются к ним, ведь никто другой, кроме, пожалуй, Ухёна, не пытается вмешаться в запрещённую в блоке драку. Но и Ухён легко оказывается на полу, держась за лицо, и меж дрожащих пальцев тут же начинает сочиться тёмная кровь из разбитого носа. А Мён Дык, слабо пытающийся подняться на дрожащие ноги, оказывается вжат в пол разозлённым Паком и получает несколько серьёзных ударов в челюсть. Бедный парень, никуда не умевший держать язык за зубами, глухо простонал, попытался закрыть лицо руками, а заодно и скинуть с себя Пака, но тот был слишком тяжёлым, слишком сильным для него. Бэкхён влетает в спину Чанёля и с трудом перехватывает его накаченные руки, не давая нанести ещё удары. Ему удаётся оттащить младшего совсем немного, но раскрасневшийся от ярости Ёль умудряется пнуть Мён Дыка в центр груди. Парни вместе валятся на пол, и Бён слабо шипит, когда Пак придавливает его своим телом, но тут же забывает о своей боли, ведь младший продолжает рваться в бой. Они поднимаются вместе, ведь Бэкхён не отлипает от озверевшего Чанёля, прожигающего убийственным взглядом полубессознательного Мён Дыка с длинной кровоточащей раной на лбу, которого Чон Сок медленно по полу оттаскивает подальше. — Ёль, хватит! — с натугой произносит Бэкхён, заламываясь чужую руку и заставляя Чанёля согнуться пополам. Да только парень всё не успокаивается, будто не чувствует боли в пережатых мышцах — он продолжает упираться. — Остановись! Он отталкивает его, встаёт на пути, не давая пробиться к Мён Дыку, но уже сам получает сильный хук справа, отчего в глазах на секунду темнеет, и кровь из прокушенной внутренней стороны щеки брызгает на язык. И только Чанёль подходит к нему чуть ближе, Бён со всё ещё слезящимися глазами ударяет младшего в шею — Ёль заходится лающим кашлем, хватаясь за кадык, но не издаёт ни стона, продолжая волком смотреть на обидчика, уже Бэкхёна. Старший резко бросается вперёд, хватает парня за шею сзади и сжимает так крепко, насколько позволяют ослабшие от усталости мышцы и дрожащие пальцы. Он смотрит Чанёлю прямо в глаза и в очередной раз шепчет, но уже сломленным голосом: — Ёль, успокойся! Чанёль грузно дышит, вцепившись в правую руку Бэкхёна, сжимает её так сильно, что бледная кожа тут же краснеет, оставляя грубые следы от пальцев, которые потом превратятся в синяки. Он молчит, прожигая Бёна прищуренными чёрными глазами, полными с трудом сдерживаемой ярости, но почему-то не двигается с места. — Смотри на меня! — приказывает Бэкхён, несколько раз тихо щёлкнув пальцами перед лицом младшего, словно пытаясь согнать пелену злости с глаз. Чан кривит губы, открывая вид на плотно стиснутые зубы; его ноздри расширяются от каждого сильного вдоха. — Десять! — Бён подстраивается под его грузное дыхание, медленно вытягивая пересохшие губы в трубочку, как маленькому показывая Паку что делать. — Девять! — Вновь совместный вдох-выдох. — Восемь! Чанёль в очередной раз замахивается, но Бэкхён ловит его руку за запястье и ногтями вцепляется в смуглую кожу. Ёль напирает, да только снова недооценивает невысокого, хрупкого на вид старшего, который ни в какую не собирается отступать. Парень выкручивает чужое запястье до лёгкого хруста и от этого морщится сам: он ни в какую не хочет причинять Паку боль. — Ёль, — на выдохе, очень тихо, но с нажимом, произносит Бэкхён с мольбой в глазах и поджимает дрожащие губы, окрашенные изнутри в красный от крови, и этот зов повисает между парнями, как что-то до жути интимное, понятное только им двоим. Что-то, отсылающее к старым воспоминаниям в коридоре ненавистного центра. Наконец Чанёль медленно опускает руки, всё ещё кривя лицо и то и дело стреляя глазами за спину старшего, на замершего в удивлении Чон Сока и всё ещё пытающегося отдышаться Мён Дыка. Он отпускает Бэкхёна и делает шаг назад, когда Бён перестаёт до онемения сжимать его шею. — Идём, — строго, но в то же время ласково бросает старший, осторожно толкая Чанёля в грудь. — Туда! — Взглядом он указывает парню за спину, на выход из столовой, и Ёль подчиняется, шаркая, отходя всё дальше от Чон Сока и Мён Дыка. Раскинув руки в стороны, Бэкхён пытается контролировать движения Чанёля, всё продолжая толкать его в сторону светлой двустворчатой двери, и в то же время негласно приказывая другим заключённым замереть на своих местах, в чёртовой остановившейся очереди за обедом. И пусть у лидера неожиданно начинает кружиться голова. Пусть его колени незаметно для всех дрожат, а небольшие ладони вспотели. Пусть его сердце стучит внутри с такой силой, что может пробить грудную клетку и наконец выбраться наружу. Бэкхён не имеет права сейчас дать слабину: он лидер, несущий ответственность за порядок в блоке. И, судя по взглядам, на него как всегда рассчитывают. Но несмотря на убеждённость Бэкхёна, что он в очередной раз контролирует ситуацию, на самом деле именно Чанёль позволяет толчками увести себя из столовой. Именно он позволяет Бэкхёну делать всё, что ему хочется, хотя в груди всё ещё полыхает злость, готовая разорвать его грудную клетку на куски. Злость, которую Пак готов переложить на ни в чём не повинного Бэкхёна.***
Бэкхён заводит Чанёля в ближайший туалет, расположенный дальше по коридору, за углом. Он поддерживает дверь, пропуская младшего внутрь, и тут же плотно её закрывает, отгораживая их от остального мира. Бён замешкался лишь на несколько секунд — прикрыл дрожащие веки и тяжело вздохнул, чтобы избавиться от подступившей к горлу тошноты и лёгкого головокружения, — но Ёль воспользовался этим, схватив старшего за ворот тёмно-синей рубашки и откинув назад. Парень больно стукнулся копчиком о кафельный пол и проскользил до самых раковин; поморщился лишь от того, что невольно пытался зацепиться за плитку и до мяса и крови сломал ноготь на безымянном пальце правой руки. Чанёль повернулся к нему с самодовольной улыбкой, хрустя суставами, разминая покрасневшие на костяшках кулаки. Он так зол, что готов был крушить всё на своём пути, но под руки ничего не попадалось, ведь в сером, тусклом туалете кроме тёмно-коричневых кабинок в дальнем углу и раковин по левую сторону под самым потолком ничего не было. Ёлю хотелось ударить Бэкхёна. Со всей силы пнуть его в тяжело, рывками, поднимающуюся грудь, выбить оставшийся воздух, стереть блядскую печаль с лица, стереть эту жалость. Но в итоге он пнул лишь по ногам, и то не так сильно, как того хотелось, наклонился ближе к абсолютно спокойному лицу и проорал: — Какого хуя ты творишь? Бэкхён, подогнув под себя ноги, чтобы не получить по ним снова, дерзко задрал подбородок выше. Он сделал попытку подняться, но Ёль одним сильным толком вновь уронил его на кафельный пол, одним лишь взглядом приказывая оставаться на месте. — Нахуя ты вообще влез? Это не твоё ебаное дело! — Моё, раз ты оказался в этом блоке! — сквозь зубы бросает Бэкхён, делая очередную попытку подняться, но вновь через секунду встречаясь копчиком с кафелем. — Ты обязан соблюдать здешние правила, каким бы мудаком ты ни был, как бы сильно ни хотелось раскроить кому-нибудь голову! Бён рывком оказывается на коленях, в тот момент, когда Чанёль замахивается. Но вместо сильного удара в челюсть, Ёль зажимает чужой подбородок до тихого скрежета зубов друг о друга и заставляет старшего сильнее задрать голову — под бледной кожей отчётливо начинают виднеться веточки синих вен, острый кадык прямо по центру, и татуировка слева выделяется отвратительным угольно-чёрным пятном. Он наклоняется так близко, что Бэкхён на секунду пугается чёрных, бездонных глаз Пака и невольно пытается отодвинуться, что ему, конечно же, не позволяют. Где-то в горле повисает скулёж. Скулёж послушного испуганного щеночка. Скулёж, выдолбленный на задней стенке черепа как одно из правил правильного поведения. Скулёж, который отчаянно так рвётся наружу. — То, что ты подставляешь жопу лидеру, не позволяет тебе контролировать здесь всё! Бэкхён до боли впивается зубами в нижнюю губу, пробивая её до мяса, до неприятного жжения. Слёзы вновь поступают к горлу, как и воспоминания девятилетней давности заполоняют терзаемое давней бессонницей сознание. Бён снова слышит низкий бас Чжунхона с такой же идиотской, лживой, фразой, чувствует его кулаки на своих рёбрах и как воздух выходит из лёгких за секунду. Языком скользит по пересохших губам, слизывая солёную тёплую кровь из разбитого носа. Длинными ресницами быстро смахивает стоящие в глазах слёзы, обжигающие, унизительные, смахивает одно из сотен ужасных воспоминаний, что он помнит до сих пор. — Ты, — голос Бёна опускается до шёпота, но всё равно слышно, как он дрожит от переполняющих его чувств, — нихера обо мне не знаешь, Пак Чанёль. И Бэкхён бьёт со всей силы, насколько позволяет уставшее тело. Бьёт в напряжённый бицепс на правой руке Пака и, воспользовавшись секундным послаблением, до боли выкручивает младшему запястье, наконец разжимая грубые, мозолистые пальцы. Потребовалось не так много времени, чтобы они с Чанёлем поменялись местами — всего лишь ещё один удар-подножка, который с глухим стуком поставил Ёля на колени. В повисшей звонкой тишине Бэкхён услышал, как Чанёль, уткнувшийся лбом в кафельный пол, еле слышно простонал, как кости в его запястье тихо захрустели и заходили ходуном под пальцами. Свободная рука Бёна, сжатая в кулак, так дрожала от напряжения, что мышцы предплечья неожиданно свело, отрезвляя и напрочь выкидывая всю накипевшую за короткое время злость. — Вы умеете только трепать языком, — повысил голос Бён, забив на то, что он мог (и сделал) сорваться, — бросаться ебаными оскорблениями! Насильно подведя Чанёля к раковине, Бэкхён резко выкрутил кран с холодной водой до предела, вцепился в волосы младшего и подставил раскрасневшееся от злости чужое лицо под ледяной поток. Мысленно он отсчитывал от десяти до нуля, как учили в центре. Медленно, неторопливо. Затем вытаскивал Ёля на воздух, давал жадно схватить несколько глотков кислорода и запихивал вновь, кое-как цепляясь мокрыми от пота пальцами за вывернутое в другую сторону запястье. Сначала Чанёль вырывался. Бил ногами по полу, пытался оттолкнуться свободной рукой от раковины, нащупать кран и выключить ледяную воду, затекающую ему в уши, глаза, нос и даже за шиворот. Он плотно сжимал подрагивающие от холода, синеющие губы, скрипел зубами, сдерживая стоны боли от заломленного запястья. Он пытался отвернуться и плечом оттолкнуть будто каменного Бэкхёна. Но постепенно успокоился и просто позволял старшему делать всё это, ведь почему-то становилось легче, и ярость, бьющая гейзером внутри, постепенно затухала, вновь прячась куда-то на дно души. Пак как-то абстрагировался от боли в запястье и сосредоточился на том, как Бэкхён уже ласково касается холодными пальцами его шеи, поверх выпирающего седьмого шейного позвонка. Он сосредоточился на слабом тепле его бедра, то ли дрожащего само по себе, то ли от соприкосновения с телом Чанёля. Бэкхён отпускает Ёля через минуту, как только его спина прекращает подниматься так резко от рваного дыхания, как только мышцы расслабляются. Он закрывает воду и вместе с ним опускается на мокрый пол, совсем рядышком, касаясь своими ногами его. Холодными подушечками подрагивающих пальцев Бён скользит по лицу младшего, собирая крупные ледяные капли с его щёк, носа, дрожащих губ и подбородка. Он бережно заглядывает ему в глаза, подмечая, что от злости не осталось ни следа — чёрные глаза пустые, стеклянные, будто Чанёль готов вот-вот заплакать. — Тяжело, знаю, — шепчет Бэкхён, осторожно и виновато улыбаясь, — но терпи. Это ещё малое, что могут здесь сказать или сделать. Без понятия, что у вас произошло, но отнесись к этому проще. Мён Дык никогда не умел держать язык за зубами, и шутки у него порой дерьмовые, но он это не специально. Так выходит. Чанёль молчит какое-то время, рассматривая обеспокоенные и такие печальные щенячьи глаза Бэкхёна, прежде чем глухо произнести: — Отпусти руку. Больно. Старший, приоткрыв от удивления губы, тут же отпускает чужое запястье, о котором успел забыть, и прищурившись наблюдает, как Ёль принимается медленно его разминать, пытаясь избавиться от неприятных ощущений и восстановить былую подвижность. Бён даже бурчит тихое «прости», пристыженно опуская голову, но в ответ получает сдавленный смешок и тяжёлую ладонь Пака, которая легко треплет его по черным волосам, а затем смазано скользит до самой щеки, пока не срывается с лица вниз, на колено. Бэкхён с радостью расценил бы это как благодарность, но не уверен, что его вообще есть за что благодарить после такого издевательства и причинённой боли. — В следующий раз, — вздыхает Бён, стесняясь поднять на младшего глаза, — тебя отметелят по-настоящему, если вновь начнёшь драку без разбора. — Ты что ли? — Вновь удивление в голосе, от которого у Бэкхёна мурашки скребутся изнутри. — Тебе же лучше, если не я.***
У Чанёля вода всё ещё капала с вьющихся кончиков, когда они шли по коридору обратно в столовую. У него всё ещё дрожали руки — Бён прекрасно это видел, изредка поглядывая на младшего. Он казался таким беззащитным, ещё ребёнком в свои-то пока что двадцать пять. Каким-то потерянным после очередной вспышки ярости, подавленной силой. Бэкхёну хотелось заговорить. Сказать хоть что-то, ведь странное чувство скреблось изнутри, по грудной клетке, пытаясь вырваться наружу. Только слова совсем не шли, будто застревали в горле и превращались в пустые, еле слышные вздохи. Хотелось вновь извиниться за причинённую боль, видя всё ещё алеющие следы на правом запястье или шее, но Бён извинился уже раз десять, получая в ответ смазанную улыбку и неуверенное пожатие плечами. Чанёль поймал его задумчивый взгляд, будто приклеенный к своему лицу, перехватил окончательно, завладев его вниманием, и неожиданно остановился. Он, видно, тоже хотел что-то сказать, но только почесал затылок, разбрызгивая в стороны невысохшие капли. Они стояли друг к другу слишком близко. Впервые, когда Чанёль не хватает старшего за шею, пытаясь придушить, или когда Бэкхён не пытается его успокоить. Отчего-то им впервые неловко, словно они сделали что-то плохое, запрещённое. «Мерзкое», — пронеслось в мыслях у Бёна. Очередное слово отца, которое он не раз шипел ему на ухо. Слово, въевшееся под кожу и раздражающее до крика. Слово, стучащее в голове парня каждый раз, когда на воле он задерживался взглядом на каком-то парне дольше пяти секунд. Бэкхён первым отвёл глаза, хотя в тюрьме за долгие годы научился не бояться чужих взглядов: здесь стоило опасаться затяжного молчания и так называемого игнора — ничего хорошего они точно не сулили, как затишье перед бурей. Однако он не отошёл, прислушиваясь, как глухо стучит о рёбра его сердце. Порой замирает непонятно от чего и вновь пускается в неистовую гонку. Чанёль неожиданно поднял левую ладонь, но замер в нескольких сантиметрах от чужого лица. Одними пальцами очертил в воздухе контуры впалой щеки и снова остановился, будто завис. Стушевался, когда Бён недоумённо посмотрел на него, только руку не убрал, всё ещё находясь в раздумьях. У Бэкхёна в мыслях без остановки билась одна мысль: «Сделай это!», но в то же время он этого не хотел. Всё и так становится слишком запутанно в его чувствах, и не нужно, чтобы стало хуже. Лидер не хотел думать о каких-то там мерзких человеческих чувствах — он был выше этого, через огромное количество дерьма прошёл, что отбило всякое желание, — но всё равно продолжал думать, как идиот. Надо бы сосредоточиться на реальной миссии, причине, по которой Чанёль и оказался в его камере, но всё равно не получалось. Точно не сейчас. Послышались чьи-то приближающиеся шаги, и из-за поворота появляется Чон Сок, что-то шепчущий еле ковыляющему Мён Дыку. Заключённые так же замирают, увидев Бэкхёна и Чанёля в странной близости друг к другу, ладонь, неловко повисшую в воздухе — и Ёль тут же её опускает, сильно сжимая в кулак. Старший, уловивший резкую перемену настроения, несильно шлёпает Пака по предплечью, одним лишь молчаливым жестом приказывая оставаться спокойным и не кидаться на Мён Дыка. Чанёль тут же расслабляется, как послушный пёс, кинув на Бэкхёна последний взгляд из-под длинных ресниц. Он даже отходит на шаг в сторону, а кончики его ушей горят от смущения. Чон Сок подходит ближе, слегка отставив левую руку в сторону, будто защищая мнущегося за его спиной Мён Дыка, который боится лишний раз посмотреть в сторону испепеляющего его взглядом Чанёля. Бён осторожно подталкивает Пака к противоположной стене, боковым зрением следя за каждым, даже неосознанным, движением младшего. — Вам следует вернуться, — басит Чон Сок, оглядывая лидера с ног до головы и подмечая, что разговор с непростым Чанёлем неплохо так потрепал Бёна: он даже на ногах нетвёрдо стоял, еле заметно, совсем капельку, покачиваясь из стороны в сторону. Кана волновали и тёмные круги под пустыми щенячьими глазами, его впалые щёки и пересохшие губы. Его до дрожи беспокоила пергаментная кожа, серая, как у трупа. — А тебе, — Чон Сок выразительно посмотрел на Бэкхёна, — следует поесть и лечь спать. Попрошу Киквана заглянуть к тебе, как обычно. — Не надо, — отрезает Бэкхён, тряхнув длинной чёлкой, пряча под ней уставший взгляд. Он плотно смыкает губы, чтобы никто не услышал неожиданно отяжелевшее дыхание. — Я сам провожу Мён Дыка и вернусь. Ты лучше проследи, чтобы Ёль ещё кого-нибудь не покалечил. Чон Сок думал с минуту, щуря тёмные глаза до глубоких морщинок в самых уголках; губы, будто тонувшие в жёсткой небольшой бороде, были сжаты в тонкую линию, резкую и нервную. Несмотря на все внутренние противоречия, разъедающие его изнутри, он всё же кивнул: перечить лидеру не хотелось, да и Бэкхёна сложно было в чём-то переубедить, если он не хочет. Он также прекрасно понимал, что Бёну нужно провести воспитательную беседу с Мён Дыком насчёт его поведения и шуток, которые когда-нибудь доведут бедного парня до могилы. — Таблетки, — почти сквозь зубы выпалил Чон Сок, махнув рукой притихшему Чанёлю, странно поглядывающему то на Бэкхёна, то на Мён Дыка. — Понял, — пусто отозвался Бён со слабой, вымученной улыбкой. Хотел бы он съесть их все, эти мелкие белые кругляшки, кажущиеся такими большими в его ладони. Хотел бы заснуть и больше не проснуться. — И не думай, что я не проверю, — напоследок произнёс Чон Сок и, подтолкнув Чанёля в спину, направился обратно. — Верю, — на выдохе отозвался Бэкхён, провожая взглядом широкие спины заключённых, пока они не скрылись за поворотом. И именно тогда Бён изменился в лице, вновь став лидером, которого многие уважают, потому что он заслужил или потому что просто боятся. Мён Дык не успел опомниться, как худые длинные пальцы сомкнулись на его шее прямо под кадыком, пережали доступ кислорода так сильно, что сердечный ритм забился с неимоверной скоростью под подушечками. Парень успел тихо ойкнуть и состроить извиняющуюся гримасу, когда его припёрли к стенке, вдавили в неё насколько было сил. — Знаешь, я не люблю это делать, — прошипел Бэкхён, мысленно действительно прося прощения за грубость, — но тут ты пиздец налажал. Он может тебя убить голыми руками, придурок, и ты знаешь это. Ты сам мне рассказал, кого он убил, за что и как, а теперь шутишь на тему матери в его сторону? Самоубийца? Чанёль ничего толком не рассказал ему, только упомянул, что это было слишком личное и болезненное для него, поэтому Бэкхёну несложно было догадаться, с чего всё началось. Младшего можно было выбесить одним лишь словом «мама», задеть за живое настолько, что ты сам перестанешь быть живым. Мён Дык не пытается оправдаться или даже сопротивляться. Он смиренно дожидается, когда всё это закончится и он сможет извиниться, искренне, хрипло, ведь Бён держит его слишком сильно. Информатору страшно взглянуть Бэкхёну в глаза, хоть он и знает, что почти не найдёт там злости. Ему стыдно, что вынуждает парня разгребать чужое дерьмо — в очередной раз! — когда лидер и так еле держится на ногах, почти не спит и не ест, вновь издаёт странные звуки по ночам, которые, как говорит Чон Сок, ещё звучат нормально, чем те, что доносились из его камеры восемь-девять лет назад. — В следующий раз, — его голос неожиданно срывается, и Мён Дык, покрасневший и дрожащий, морщится из-за чувства стыда, — если не будешь держать язык за зубами, я дам ему тебя убить. Потому что порой ты переступаешь черту, после которой даже я тебя не хочу спасать. Ты всё уяснил? Парень быстро-быстро кивает, как болванчик, и Бэкхён разжимает пальцы, но поддерживает за плечи, не позволяя Мён Дыку скатиться на пол. Он шепчет одними губами «идём» и продолжает дарить опору, так, на всякий случай уже. Опору, которую он сам мечтал получить уже много лет. Опору для разлетевшегося на куски и неправильного, не до конца склеенного Бёна. Бэкхён откровенно заебался быть лидером, поддерживать стабильность и спокойствие в блоке. Задолбался с этих разборок, вечных драк, убийств, поножовщины. Он устал протягивать руку помощи всем и каждому, ведь прекрасно помнит, что никто — НИКТО! — не протянул руку помощи ему, когда он нуждался в этом больше всего на свете.