***
Мышцы на руках немеют от тяжести большой картонной коробки, заполненной непонятными жестяными баночками разных размеров, но Чанёль лишь кривит губы. Не издаёт ни звука, хотя руки готовы оторваться в любой момент, ведь пришлось тащить идиотскую коробку по всему блоку С до кухни. С трудом опускает её на металлический, забрызганный непонятно чем стол и тяжело вздыхает, опираясь на край поясницей. Бэкхён его будто и не замечает, подходя ближе к коробке, и резко скользит тупыми лезвиями ножниц по светло-коричневому, местами отклеивающемуся скотчу. В повисшей между сокамерниками напряжённой тишине лёгкое позвякивание металла о металл звучит слишком ярко и отрезвляюще — Ёль невольно вздрагивает, когда ножницы опускаются на стол рядом с его бедром. Провожает напряжённую спину печальным взглядом до металлических полок в противоположной стороне просторной кладовой и вновь устало вздыхает, потирая переносицу. Неделя. Прошла чёртова неделя с их последнего разговора в прачечной, и больше Бэкхён не пытался заговорить с ним: не видел, видимо, смысла. В камере старший даже не смотрел на Чанёля, будто он больше не существовал для него, а за её пределами, если Ёль в очередной раз заходился в приступе неконтролируемой злобы, кидал настолько уничижительный, полный презрения и ярости взгляд, что Пак отступал сам, послушно, как щенок, склоняя голову. За чёртову неделю Бён смотрел на него только так и никак иначе, теперь не скрывая, что является лидером и может в любой момент переломать нарушающему правила младшему несколько косточек. Это не могло не убивать — Чанёля, привыкшего к другому отношению, сломило в первые полчаса. Чесалась каждая клеточка тела, покалывали пальцы и издевательски ныло в груди от блядского желания услышать даже тихое «пошёл на хуй» — последние его слова. Ёль неимоверно скучал, как раньше Бэкхён крутился вокруг него, пытаясь растормошить, разговорить, объяснить всё, будто бы слов Тайги было недостаточно. Как он улыбался ему, ласково, нежно, как ребёнку, который не понимает взрослых глупых разборок, как хмурился, пряча печальные глаза за стёклами круглых очков в тонкой оправе и длинной чёрной чёлкой. Как неловко потирал тату на шее и становился ещё печальнее, словно чувствовал что-то подушечками пальцев под угольно-чёрными линиями. Как сбивчиво извинялся на протяжении двух дней, пока окончательно не замолчал, бросив сухое: «Пошёл на хуй, Ёль. Оправдываться ещё перед тобой». А ещё он снова стал плохо спать, каждую ночь мучаясь от неизвестных Паку кошмаров. Ёрзал на своей верхней койке, скрёб ногтями и ступнями по белью, скулил, несколько раз сорвался на хриплый крик, едва слышимый, но всё же пугающий. Чанёль подскакивал каждый раз, перепуганный и встревоженный, бросался будить, успокаивать. В ответ, однако, получал болезненные удары в центр груди или плечи, один раз в нос (обошлось, благо, без кровопролития), бешеный взгляд и подрагивающие, искусанные губы, готовые вот-вот сложиться в какую-то фразу, но замирающие в самый последний момент. Косой взгляд из-под длинной чёлки, и Бён отодвигался подальше от Пака, поближе к стене, вжимаясь в неё напряжённой, как сейчас, спиной. Смотрел волком, пока Ёль не ложился на свою койку и не переставал шевелиться, прислушиваясь, как Бэкхён вновь постепенно засыпает, тихо поскуливая. Затем всё снова шло по кругу — тишина, надрывный скулёж и копошение, косой взгляд и опять тишина, — и так до самого утра, а следом целый день по одному и тому же расписанию, где они не разговаривали и сидели в противоположных углах, подальше друг от друга. Чанёль поджал губы, наблюдая, как Бэкхён расставляет банки с консервами по нужным местам на полкам и тщательно записывая каждую в потёртую, мятую тетрадку. Сложно было смириться с тем, что его сокамерник, этот невысокий парень с тонкими запястьями, хрупкими на вид пальцами и печальным взглядом щенячьих глаз — лидер. Мысль, что именно Бэкхён пристально следит за порядком, выполнением правил, поддержанием спокойствия и нормального проживания других, никак не хотела приживаться в голове. Что именно Бэкхён заботится и защищает, как рассказывали за эти почти три месяца другие заключённые. Старшего ведь самого нужно было защищать, каким бы озлобленным он порой ни казался, как бы ни смотрел, что бы он ни говорил. Чанёль поёжился, скользнув взглядом по чужой пояснице, скрытой под тёмно-синей рубашкой, и выше, до самых лопаток. Вчера Ёль впервые заметил не просто мышцы на чужой спине, не узкую талию и местами выпирающие рёбра, когда Бён стоял перед раковиной без рубашки и майки и умывался. Нет, Ёль увидел мелкие шрамы, усыпающие бледную кожу. Уродливые, кривые, давно затянувшиеся, но всё ещё существующие, а значит будоражащие сознание и пробуждающие мерзкие, болезненные воспоминания. Их были десятки. По всей спине. Рассыпаны, как звёзды на небе. У Пака снова слегка закружилась голова от одних лишь воспоминаний, а жалость, паскуда, пережала горло. Чёртов Бён Бэкхён, который бросается на помощь заключённым из их блока, который постоянно успокаивает Чанёля во время очередного приступа злости, который всегда пытается улыбаться и казаться спокойным и непоколебимым. Вся его спина кричит о том, какая же всё это ебаная маска, что всё это спокойствие в блоке заслужено хер пойми какими силами. Ёль нахмурился, и в голове снова промелькнула мысль, что так и не спросил за эту неделю, почему именно Бэкхён стал лидером. Как так вышло, что на тот момент ещё мелкий парень взвалил на свои хрупкие плечи и руки такую ношу, как управление целым блоком убийц? Почему вообще его безоговорочно слушается весь блок, хотя есть заключённые намного сильнее, чем Бён? Как он вообще справляется со всем этим давлением, насмешками, угрозами? Почему его не разорвало на части со всей этой хуйни? Бэкхён резко поворачивается, и сокамерники впервые за долгую неделю встречаются взглядами. Без злости, без открытого презрения, без подавляющей власти. Просто, легко, слегка потерянно. И Чанёль невольно улыбается, сам не понимая, как так выходит, что губы растягиваются в стороны, а в груди щемит настолько, что хочется сердце вырвать голыми руками, лишь бы не чувствовать. Бэкхён замирает и, кажется, становится даже меньше, чем он вообще есть. Однако тоже слабо улыбается, и взгляд его чёрных печальных глаз заметно теплеет, возвращая Пака в то время, когда он ещё не знал о лидерстве, да и это его больше не волновало. Бён сдавленно хмыкает и от неловкости трёт нос указательным пальцем, тут же отворачиваясь с очередными банками, быстро взятыми с соседней полки, где им не место. Чанёль закрывает рот рукой, но улыбка не уходит, его взгляд никак не хочет уходить с заметно расслабившейся фигурки старшего. Злость медленно закипает где-то внутри, пытаясь подкинуть в голову хоть что-то бесящее в Бэкхёне, что-то ненавистное, но Паку даже не нужно сопротивляться — улыбка Бёна сделала всё за него. Ёлю хочется ненавидеть Бэкхёна, ведь так будет лучше для него, для старшего, для всех вокруг, но с каждым проходящим днём ему всё сложнее. Бэкхён ведь идеально подходит под его любимый тип, сколько бы Чанёль это ни отрицал. Невысокий, хрупкий на вид, красивый. Черты его лица — идеальны (Пак помнит это ещё со времён того центра, когда они впервые оказались слишком близко друг к другу, когда сердце впервые предательски замерло). Его плечи, его запястья, его руки, талия, бёдра, ноги — всё, как Чанёль любит. Сродни тем пассивам, что он избивал на воле, потому что они его возбуждали одним своим видом. Пак впервые задумывается, что, возможно, Бэкхён и стал его триггером для всего этого: избиения до потери сознания таких же как он, издевательств, а затем и просто грубого траха без всякой заботы о партнёре. Может, это и есть настоящий, сильный повод для нужной, необходимой Ёлю ненависти? В свои пятнадцать Чанёль должен был заглядываться на девушек и, конечно же, заглядывался, только не то чтобы сильно, но после встречи с Бэкхёном окончательно дыхание спирало только от тех пассивов. Может, это из-за него всё полетело к хуям? Однако всё мысли вытесняются за грёбанную секунду, когда Бэкхён поднимается на цыпочки, пытаясь достать до самой верхней полки и поставить на неё несколько жестяных банок. Он тянется изо всех сил, но его метра семидесяти с чем-то едва хватает, чтобы достать до полки самыми кончиками тонких пальцев. Он пытается, пытается и пытается, наотрез отказываясь сдаваться. Чанёль тут же подрывается, уверенными, размашистыми шагами преодолевает небольшое расстояние и забирает банки из чужих рук, мазнув грубыми пальцами по сухой коже. Совсем не обращает внимания, как Бэкхён от неожиданности вздрагивает и быстро разворачивается с бешеным, перекошенным от испуга лицом, стряхивая со своей талии и рук паковские горячие ладони. Ёль снова не может сдержать улыбки, ведь чувствует, что старший пристально рассматривает его снизу-вверх, приподняв острый подбородок и стряхнув с глаз чёрную чёлку. В груди теплеет настолько, что он невольно оказывается к Бэкхёну ещё ближе, практически соприкасаясь с заключённым тазовыми косточками, если бы Бён не вжался в металлическую полку, пытаясь этого избежать. Вновь глаза в глаза, как на той неделе, на баскетбольной площадке или в их камере, когда никто не видел. Близко настолько, что Бэкхён снова теряется, и его кадык нервно дёргается вверх-вниз от сглатываемого кома в горле. — Почему, — Пак слегка наклоняется, но Бён окончательно замер, дальше не отстраняясь, — просто не попросить помощи? Бэкхён поджимает дрожащие искусанные из-за ночных кошмаров губы, смотрит пристально, но исподлобья, как маленький волчонок. Он хмурит брови, будто вспоминает что-то, а затем тихо и немного устало выдаёт: — Нет смысла просить, Ёль. Никто всё равно не придёт. — Ты глупый, — на выдохе хрипит Чанёль, неожиданно потеряв голос. Перед глазами — следы на его спине, неправильно сросшиеся кости и выпуклые белые полосы над венами на правой руке, уродливый длинный шрам от взрыва на вокзале — на левой. Где-то на рёбрах Ёль тоже мельком видел глубокий, но уже затянувшийся шрам. Чёртовы воспоминания, и Паку хочется взвыть от злости, разорвать каждого, кто причастен к этим своеобразным меткам, к тому, кем сейчас является Бён, пусть он сам не до конца знает, что он за человек. Ладонь покалывает от желания прикоснуться к лицу старшего, огладить мягкий изгиб его щеки, скулу, маленькие, едва заметные родинки, но Ёль просто завис над Бэкхёном, вглядываясь в его чёрные глаза, по-щенячьи печальные, будто он потерял своего хозяина и неимоверно тоскует. Лицо Бэкхёна исказилось на жалкую секунду — он готов был заплакать, как показалось Паку, — но старший быстро взял себя в руки, вернув прежнюю маску непринуждённого спокойствия на место. Уверенно тряхнув чёлкой, пряча глаза, парень оттолкнул Чанёля от себя и передёрнул плечами, разминая их, даже грудь вперёд выставил — ему будто дышать заметно стало легче. — Нет, — резко произносит он, не разрывая зрительного контакта, — просто ты ничего не знаешь.***
Бэкхён устало закрывает глаза и едва слышно выдыхает сквозь плотно сомкнутые губы. Язык скользит по пересохшей коже, по каждой неровности губ, но легче не становится. Настырные капельки крупного пота катятся по вискам и шее, достигают края и так мокрой подушки и быстро впитываются, оставляя на белой наволочке мелкие, неровные круги. Щёки горят из-за стоящей в камере жары, а левая рука уже ноет от боли, не переставая двигаться вниз-вверх — только никакого ветерка от потёртой книжки, лишь шелест потускневших страниц и скрип мокрых от пота подушечек пальцев на скользкой обложке. Бэкхён отсидел уже десять лет в этой тюрьме, в этом блоке, в этом самой камере, но впервые на его памяти выдалась такая жара. В четырёх стенах — как в парилке, небольшой прямоугольник бетона на полу из-за маленького окна по ту сторону железной решетки — обжигающе горячий, нагретый настырными солнечными лучами. Да даже их двухъярусная койка пылает, стоит невольно коснуться металла голой кожей. Даже капельки катящегося по вискам пота настолько горячие, что доставляют дискомфорт. Парень выдыхает в очередной раз, откидывая книгу к самым ногам, подрагивающим, с поджимающимися пальчиками. Грудная клетка разрывается от внутреннего жара, внутренности живота скручивает в огненный жгут. Пульсирующий, ноющий, раздражающий. Дыхание настолько сбито, что Бёну кажется, будто он откровенно задыхается. До чёрных кругов перед глазами, до стучащего в висках давления, до нервно подрагивающей левой руки и такого привычного тихого стука, до блядского «SOS» самыми кончиками. Глаза открываются сами собой, хотя Бэкхён умоляет себя не делать этого. Печальный, усталый взгляд снова на широкой, подкаченной спине сокамерника, на влажных дорожках, оставленных капельками холодной воды и пота. Взгляд снова на его больших мокрых ладонях, вроде бы небрежно касающихся покрасневшей от жары шеи, чтобы охладить, на подрагивающих пальцах, скользящих по выпирающим позвонкам. Взгляд снова на влажных волосах, на мило завивающихся кончиках, кое-где прилипших к шее и лицу. Взгляд снова на сильных руках, выступивших венах и напряжённых мышцах. «Не! Смей! — думает Бэкхён, переводя взгляд на свой пах. Тёмно-синяя ткань слегка топорщится, бёдра подрагивают от неожиданно подобравшегося возбуждения. Возбуждения, пережавшего горло и грудь, мешая вздохнуть. — Не! Думай!» Бэкхён заставляет себя зажмуриться до чёрных кругов и снова быстро облизнуть губы, а затем до боли впиться в нижнюю зубами. Он не думал, что такое когда-нибудь произойдёт с ним. Казалось, что такие чувства у него отбили в первый месяц его пребывания в тюрьме. Казалось, что это вообще сделал его отец. Ни желания, ни возбуждения, никаких стояков лет, наверное, десять — Бэкхёна вполне всё устраивало, и сейчас все эти зашкаливающие от жары, замкнутого пространства и блядского Пак Чанёля чувства приносили одни лишь страдания, одну лишь боль и отвращение. «Тебе! Нужно! Успокоиться!» — мысленно чеканил каждое слово Бэкхён, тяжело дыша через нос, и начал считать, как учили когда-то в центре. Десять. Перед глазами всё ещё Чанёль. Рядом. Чертовски близко, что можно руку протянуть и обжечься о его голую кожу. Чувствуется его взгляд на лице — губы пульсируют и ноют, требуя прикосновения. Кадык нервно дёргается, когда его щёку накрывает влажная от пота ладонь, грубоватая из-за старых мозолей, но всё же такая нежная, ведь касается ласково, осторожно. Девять. Чанёль притягивает ближе — резко дёргает за талию, впечатывая в себя, как тогда на баскетбольной площадке. Они стукаются тазовыми косточками — Бён чувствует, как возбуждён младший, он даже слышит его сдавленный рык над ухом. Старшего вжимают в стену, сильно и властно, сразу показывая, кто главный, но Бэкхён даже не хотел претендовать на другое. Не с Ёлем. Восемь. Чанёль улыбается, наклоняясь ближе и опаляя дыханием дрожащие губы. Колени подгибаются — Бён цепляется за мокрые от пота и такие горячие от жара плечи, пытаясь устоять. Собственное возбуждение настолько долбит по вискам, что Бэкхён готов кричать. Ещё никогда в своей жизни он такого не испытывал. Не думал, что испытает. Его ведь отучили. Семь. Чанёль ухмыляется, замечая реакцию на него. Ладонь скользит ниже: по шее, обжигая пальцами края татуировки, которую так ненавидит Бэкхён, края шрамов, по тяжело подымающейся груди, по поджимающемуся плоскому животу, скрытому белой майкой. Она замирает около самой кромки тюремных штанов и не спешит приняться за завязки. Вместо этого Ёль наклоняется к уху и жарко шепчет. Шесть. «Щеночек!» — Бэкхён не может не замереть, испуганно вздрогнув. Под пальцами, окровавленными и саднящими, шершавый бетон, щека трётся по грубую поверхность, стирая кожу до мяса. Каждый толчок — боль. Острая, резкая, сильная. Вроде бы давно забытая, но всё ещё яркая, будто это было вчера. Бэкхён пытается свести ноги, уползти, но его крепко держат за талию, а голову вдавливают в пол, не обращая внимания на скулёж. Пять. Слёзы обжигают глаза. Бэкхён открывает рот, чтобы закричать, но тут же его закрывает. Бесполезно, знает же. Всегда было бесполезно, сколько ни кричи. «Давай, щеночек!» — лицо искажается от беззвучных рыданий, губы саднят от острых зубов. Бён вздрагивает от каждого толчка, мысленно умоляя остановиться. Бесполезно, знает же. Бэкхён резко открывает глаза и шумно дышит сквозь приоткрытые губы. Пытается успокоить подскочившее сердцебиение, унять дрожь в каждой клеточке тела. Рот беззвучно двигается, подстраиваясь под слова, которые нет смысла произносить. Ладони быстро закрывают мокрое от пота лицо, пальцы впиваются в горячую кожу. «Дыши! Только дыши! — мысленно умоляет себя Бэкхён, но сложно. Лёгкие отказываются слушаться, будто запирают самих себя за чёртовыми бетонными стенами, которые нет сил сломать. Маленький вздох — обжигает тело изнутри, пронзает разрядом тока, протыкает тупым ножом раз за разом. — Не показывай ничего Чанёлю! Не смей!» Парень обессиленно роняет ладони на матрас и с трудом поворачивает голову. Улыбка пронзает губы, и дыхание медленно приходит в норму и всё из-за глупенького Пак Чанёля, у которого руки дрожат и кончики ушей покраснели от злости. Прямо посреди камеры младший возится с завязками своих штанов, но на тонких ниточках завязалось уже несколько сильных узлов, мешая избавиться от плотной ткани. Ёль что-то бурчит себе под нос, бессмысленно дёргая края завязок, карябает узлы обломанными ногтями, пытаясь развязать. Он рычит, матерясь всё громче. Затем переходит на причитания и совсем детскую истерику, чуть ли не топая ногами. В итоге обессиленно облокачивается на стену и опускает руки. Затылок глухо стукается о бетон, и Ёль устало закрывает глаза, шумно дыша через нос. Бэкхён еле сдерживается, чтобы не засмеяться. Он много лет пытался научиться дышать, не поддаваться приступам, не распускать руки, но стоило увидеть Чанёля, бесполезно пытающегося побороть завязки штанов, так всё резко вернулось в относительную норму. Блядские, мать его, чудеса. Блядский, мать его, Пак Чанёль. Старший поспешно спрыгивает со своей верхней койки, обжигая пятки о нагревшийся кусочек бетона, и подходит к младшему. Близко. Очень близко, как тогда, когда он мысленно отсчитывал с десяти, но недостаточно, чтобы достигнуть положения на позиции «девять». В очередной раз старается едва дышать рядом с Чанёлем, боясь сделать что-то не так. Старается не смотреть на его тело, на его губы, как тогда в центре. Только в резко распахнувшиеся глаза, чёрные, горящие злобой, пугающие. Снова сужает свой и без того мелкий жалкий мирок до двух больших угольков-глаз, и ничего больше. — Глупый, — с кривой улыбкой шепчет Бэкхён, касаясь завязок на штанах и замечая, как тут же напрягаются мышцы на чужом животе. Лёгкий шлепок по ладоням, когда Ёль тянется к узлам, и сдавленный хрип: — Не лезь, я помогу. Чанёль медленно облизывает пересохшие губы и, тяжело вздохнув, кивает. Устало роняет подбородок до самой ярёмной впадины и прищуривается, искоса наблюдая за ловкими пальцами Бэкхёна. Он слабо улыбается, когда старшему удаётся на секунду подцепить непослушную ткань, стянутую в крепкий узел: у него самого не получилось даже этого. — Очень жарко? — тихо спрашивает Бэкхён, поглядывая на младшего из-под занавеса чёрной чёлки. Чужое небольшое лицо влажное и красное, взгляд какой-то потерянный и мутный, искусанные губы нервно подрагивают, и зрачки, с трудом рассмотренные за тёмно-коричневой радужкой, пугающе огромные. — Ага, — хрипло выдаёт Чанёль, смахивая чёлку со лба. — Впервые на такой жаре в насколько мелком помещении. Бэкхён аккуратно касается тыльной стороной ладони паковской щеки, подбородка, затем лба и самого кончика носа — каждое место пылает, обжигая кожу. Ёль заметно задерживает дыхание, замирая и позволяя старшему прикасаться к себе. — Ты что-то слишком горячий, — ещё тише шепчет Бён, ласково скользнув указательным пальцем по овалу лица до подбородка. Однако быстро одёрнул руку, осознав, что забылся и повёл себя неправильно. — Может, позвать врача? Чанёль резко оттолкнулся от стены, и Бэкхёну пришлось поспешно сделать маленький шажок назад, чтобы не врезаться лбом в чужой подбородок. Глаза в глаза — старший понял, что последний спонтанный жест точно оказался лишним, раз Ёль заметно разозлился. Он и зубы плотно сжал, и глаза сузил, и задышал чаще, но самое главное — отчётливо напряглись мышцы на руках, до выпирающих голубых вен. Только вместо того, чтобы напасть, Чанёль взял Бэкхёна за руку и коснулся губами длинных пальцев, задержавшись на них секунд на десять. Блядских десять секунд, во время которых Бён готов был разбить младшему голову, лишь бы избавить самого себя от чёртовых чувств и их источника. — Ты тоже, — вторит ему Чанёль. Губы уже едва касались разгорячённой кожи, но каждое их движение ощущалось слишком отчётливо. — Всё нормально. — Отпускает, вновь подводя к узлам на завязках штанов, что слишком близко к паху. Бёну даже становится страшно, ведь сознание подкинуло очередные мерзкие воспоминания из далёкого прошлого, из этой самой камеры, что захотелось резко убрать руки, но он всё же сдержался: перед ним всего лишь Чанёль, не Плейг. Ногти сильнее вцепились в тонкую ткань и изо всех сил, до легкой ноющей боли, потянули, ослабляя один из узлов. — Просто нужно снять эти дурацкие штаны и вновь умыться, чтобы снять напряжение. — Бэкхён может помочь, — слышится из соседней камеры, и Бён заметно напрягается, дёрнув головой на звук. Пальцы сильнее впились в последний узел на штанах, что побелели от усилия ногти. — Он прекрасно снимает напряжение. Чанёль смотрит недоумённо, приподняв правую бровь, но Бэкхён не поднимает на него глаз, наклоняя голову ниже, пряча алеющие от жары и смущения из-за близости и чужих слов щёки. Старший несмело касается кубиков напряжённого пресса самыми кончиками пальцев — будто током пробивает. Бён тут же одёргивает руку, а Ёль вновь прижимается спиной к стене, прожигая взглядом макушку чужой головы. Этим прикосновением Бэкхён пытался хоть как-то увеличить расстояние между ними. Расстояние для того, чтобы наконец можно было нормально дышать, а не мелкими урывками через нос. Но, похоже, сделал лишь хуже для всех. — У него большой опыт, — громко продолжает парень из соседней камеры, Гын Пёк, по негласному прозвищу Крысёныш из-за своей стойкой связи с элитой блока В, — в стоянии на коленях. — Завали ебало, — повышает голос Бэкхён, резко дёргая за края узла и окончательно развязывая его. — Ещё раз вякнешь что-то подобное — Киквану заебётся по кусочкам собирать твои кости. Показательно одёрнув руки и не взглянув на притихшего, замершего в непонятном шоке Чанёля, Бэкхён в два счёта оказался около двухъярусной кровати, быстро забрался по металлической лесенке на свою верхнюю полку и спрятал лицо за книгой, прижавшись спиной к стене и придвинув колени почти к самой груди. Сердце внутри стучало так быстро и громко, так болезненно, что он невольно поморщился. «Всё из-за жары. Всё из-за ебаной, сука, жары!» — мысленно твердил Бэкхён, прикрыв веки и уткнувшись влажным лбом в раскрытую книгу. В воздухе отчётливо чувствовалось искрящееся напряжение, как было когда-то давно, и тогда это не сулило ничего хорошего. Бён усиленно убеждал себя, что Чанёль так грузно дышал и едва заметно дрожал из-за грёбанной жары, а не потому, что возбуждён. По-другому и быть не может. Хоть Мён Дык и рассказывал, что на воле Пак не особо заморачивался девушка или парень под ним, но Бэкхён твердил себе, что всё это осталось в прошлом. Должно было остаться. К тому же Пак Чанёль, который возбуждается от него и возбуждает самого Бёна, — это последнее, что Бэкхёну нужно в этом ебаном месте.***
Чанёль скользит влажными от пота руками по спине, затем запускает правую в волосы, тянет и одновременно давит, удерживая в нужном положении. Парень под ним с трудом успевает довольно звучно поскуливать-постанывать от каждого резкого толчка, ведь Ёль насильно удерживает его лицо прямо, в подушку, лишь бы только не видеть, кого именно трахает, на кого у него вообще встал. От удовольствия сводит пальчики на ногах, нагреваются и немеют мышцы и на душе отчего-то щемит, но ласково и приятно, а не привычно холодно. Левая ладонь возвращается на талию, пальцы крепче впиваются в бок и сильно тянут на себя, насаживая до конца — парень стонет громче, оторвав голову от подушки, оставляя между тканью и губами тонкие нити слюны. Ёль вновь надавливает ему на голову, наваливается сверху, уверенно двигая бёдрами под нужным углом. Пытается сдержать собственные стоны за плотно сжатыми губами, пытается не дышать для этого, но не выдерживает и, уткнувшись лбом парню в плечо, тихонько порыкивает после каждого толчка. Хочется быстрее. Хочется грубее. Хочется глубже. Но уже некуда — предел. Ёль отвешивает ощутимый удар по чужой напряжённой ягодице и сдавленно улыбается, услышав от парня тихий вскрик. Не глядя тянется назад, подтягивая до самой середины спины слетевшее одеяло. Жарко, но ничего не поделаешь: Чанёлю до жути стыдно, чем он сейчас занимается, он ведь даже на партнёра не смотрит — глаза закрыты. Ему хочется накрыться с головой, надеясь, что вся эта сладостная нега, весь этот пронзающий тело жар окажется всего лишь дурным сном. Слишком явным сном, вышедшим из-под контроля, если он продолжает до немеющих мышц на ногах и руках вбивать в расслабленное, содрогающееся тело, чувствуя, как все внутри него пульсирует от удовольствия. Хочется ближе — наваливается вновь, окончательно вдавливая в матрас, коленями расставляя чужие подрагивающие ноги. Хочется грубее — пережимает шею сзади, вырывая стоны боли и жалкие попытки отстраниться; ощутимо кусает за ухо, слабо прорычав от удовольствия. Хочется ещё больше — отпускает шею, тянется к ягодицам, отодвигая одну и увеличивая площадь соприкосновения, в который раз ударяя по простате. Стоны смешиваются с пошлыми хлюпающими звуками, с тихим похрустыванием костей, шелестом белья и печальным скрипом кровати. Они тонут в мягкой подушке, мокрой от слюны, неожиданных слёз и выступившей испарины. Они тонут в сдавленном рыке: «Завали ебало». Чанёль не обратил внимания на то, как в его комнату без стука вошёл отец и замер на пороге, удивлённо наблюдая за творившимся на кровати беспределом. Поэтому даже подпрыгнул от неожиданности, когда отец слабо откашлялся, привлекая к себе внимание. Молниеносно перевернулся, упав на кровать, и натянул одеяло до самой груди, скрывая себя и парня. Однако этот ебаный пассив, как его мысленно обозвал Ёль, вынырнул наружу, сверкнув растрёпанной копной чёрных волос и пару раз хлопнул длинными ресницами, так невинно, по-детски, будто не он всего несколько секунд назад с удовольствием прогибался в пояснице, оттопыривая задницу, будто не он стонал на пределе голосовых связок и насаживался сам. — Чанёль… — Отец замолчал, тихонько кашлянул в кулак пару раз. Невольно даже сделал шаг назад, держась за ручку двери, глухо поскрипывающей от движения туда-сюда. — Заканчивайте тут… — Снова прочистил горло, смотря сыну прямо в глаза, пытаясь избегать другого паренька. — И жду тебя в гостиной, на разговор. Понял? Сейчас же! Ёль, поджав губы, кивнул и не разжимал сильно сомкнутых зубов до тех пор, пока отец не ушёл, закрыв за собой дверь. Затряслись от злости руки, в груди что-то завибрировало, и так захотелось кого-то ударить, что Пак даже повернулся к парню рядом. Да только замер, наткнувшись на печальные щенячьи глаза и лёгкую, ласковую полуулыбку Бэкхёна. Кулаки тут же разжались, стоило пареньку с растрёпанными чёрными волосами и ярким засосом справа (даже ярче татуировки на левой стороне) придвинуться к нему и невесомо скользнуть подушечкой пальца по линии напряжённой челюсти. — Расслабься, — тихо прошептал Бэкхён, мазнув большим пальцем по нижней губе Чана, — с кем не бывает. Ёль снова кивает, лишившись дара речи. Может лишь смотреть в блестящие чёрные глаза и эти блядские алеющие щёки, на острые линии ключиц и тяжело подымающуюся подкаченную грудь. Смотреть и мечтать пройтись губами по слегка розовой от недавнего секса коже, задействовать язык и зубы — оставить свои следы на несколько дней, пометить принадлежащее ему. По-другому ведь никак — Бён должен принадлежать ему, после такого и подавно. — Закончим как-нибудь потом? — томно продолжает Бэкхён, пододвигаясь ближе и проскальзывая маленькой ладошкой под одеяло. Невесомо, едва касаясь, ведёт по торсу, по напряжённому бедру и настойчиво накрывает стоящий, пульсирующий член, плотно обтянутый презервативом и еще мокрый от смазки. — Помочь тебе? Чанёль, смотря в щенячьи — Господи, такие красивые — глаза, сдавленно кивает. В который раз уже за прошедшие минуты. Пока они сами не закрываются, стоит Бэкхёну заключить его член в плотное кольцо и медленно провести вниз, до самого основания, сдавливая чуть сильнее. Губы распахиваются в немом стоне, а локти отказываются держать — Ёль заваливается на подушку, ударяясь самой макушкой о спинку кровати, но совершенно не обращая на это внимание. В последний момент он успевает схватить Бэкхёна за свободную руку и дёрнуть на себя — их лица на одном уровне, в рваное дыхание старшего опаляет паковские искусанные губы. — Как именно тебе помочь? — с издёвкой произносит Бэкхён, улыбаясь и замедляя движение рукой, дразня. Ёль ёрзает, пытаясь вернуть прежний темп, для этого даже запускает руку под одеяло и накрывает чужие тонкие пальцы своими, прижимая сильнее и показывая, как нужно. — Отсоси мне, — хрипло выстанывает Чанёль в губы Бэкхёна… и резко открывает глаза, утыкаясь взглядом в железное дно верхней койки. Он не дома, голого и раскрасневшегося Бэкхёна нет в его постели, а рука на возбуждённом, пульсирующем члене — его собственная, влажная от пота и естественной смазки. Чанёль садится, вытаскивая руку из трусов и наскоро вытирает её о край простыни. Кончики ушей пылают, а губы отчего пульсируют вместе с покалывающими подушечками пальцев. Перевозбуждение долбит по вискам, неистово скребётся в груди, пытаясь выйти наружу, но Ёль запрещает прикасаться к себе. Ему пиздец как стыдно. В очередной раз у него встал на парня, и не на простого, а на блядского Бёна Бэкхёна. Снова, как и сегодня после обеда, когда они стояли так близко друг к другу, когда Чан смог разглядеть в чёрных глазах старшего небольшие, практически незаметные зрачки, когда завис, любуясь на румянец на его щеках. Замер от его горячих пальчиков, лишь на секунду коснувшихся напряжённого живота. Замер от томного взгляда снизу-вверх. От быстро скользнувшего по губам кончика розового язычка и ласковой улыбки после. А теперь вот этот сон вперемешку с реальностью. Чанёлю пиздецки как стыдно за это. «Отсоси мне? — мысленно взрывается Ёль, хватаясь за голову и зажмуриваясь до чёрных кругов, пытаясь выкинуть из головы взгляд Бэкхёна после такого. — Серьёзно, Пак Чанёль? Что, блять, с тобой не так?» Не хотелось признавать самому себе, что Ёль действительно чуть не сказал это сегодня, когда они стояли близко друг к другу, после секундного прикосновения, как током пронзившего каждую клеточку его тела. Мерзкая фраза готова была сорваться с губ, и Пак еле сдержался. «Хуже и быть, блять, не может!» Но хуже стало, стоило спящему наверху Бэкхёну завозиться на кровати и слабо заскулить, как он всегда делал по ночам. Возбуждение пережало горло, неистово забилось в груди и стрельнуло в область паха, заставив член призывно дёрнуться. Этот скулёж ведь так был похож на стоны из его сна, когда Чанёль без зазрения совести вбивал в податливого Бэкхёна и нисколько не заботился, что от такой резкости и жёсткости парню может быть больно. Ёль поворачивается, опираясь спиной в прохладную по сравнению с обжигающе горячим телом стену и раскидывает длинные ноги в стороны, пустым, подёрнутым дымкой чертовски сильного возбуждения взглядом смотря на босые подрагивающие ступни. Прислушивается, затаив дыхание. Но один из многочисленных коридоров блока С погружён в ночную тишину, нарушаемую только чьим-то отдалённым храпом, вознёй и слабым поскуливанием Бэкхёна на верхней полке. Младший сам не заметил, как дрожащая ладонь, мокрая от пота, вновь оказалась в трусах, на горячей головке; как мозолистые пальцы мазнули по уретре, собирая выступившую смазку, а затем ниже, наконец крепко обхватывая напряжённый ствол. Глаза тоже закрылись сами собой, а чёртов мозг сосредоточился только на кратких поскуливаниях от сокамерника, каждый раз сдавливая в тисках грудь. Хотелось подняться. Стянуть бесящего Бён Бэкхёна с койки, поставить на бетонный пол на колени, уткнуть ещё заспанным лицом во влажный от ночного пота матрас, сорвать разом штаны с бельём и избавиться от мерзкого, скребущего чувства, насилующего мозг. Закрывать рот рукой, чтобы никто не услышал, что всё происходит против воли. Вдавить в себя, чтобы прервать любое возможное сопротивление. Целовать, кусать, царапать, сжимать. Взять то, что ему по сути и не принадлежит, но от чего старший точно не откажется — быть может, будет умолять о большем. Все ведь вокруг прямо или завуалированно только об этом и твердят: Бэкхён — ебаная доступная сучка, которая никогда не сопротивляется. И эта мерзкая фраза от Гын Пёка сегодня, означающая, что у старшего приличный опыт во всём этом. Ёль был несказанно счастлив, что мозг пока оставался на месте, позволяя контролировать уёбищные желания, навеянные недотрахом, позволяя оставаться на месте, спиной к стене, кусать губы и пытаясь, блять, кончить. Но не получалось. Ощущения разнились. Хотелось блядской небольшой ладошки того Бэкхёна из сна, его близости, его дыхания на губах, этой его игривой улыбки, которая, без сомнения, обозначала, что тот Чанёль из сна может получить желаемый минет. Бэкхён снова заёрзал, и его левая рука свесилась с края, открывая вид на длинные, изящные пальчики, безвольно болтающиеся в воздухе. Он снова тихо заскулил, как-то обиженно, протестующе — это возбудило лишь сильнее, а собственная ладонь окончательно перестала приносить хоть какое-то удовольствие. Чанёль откинул голову и глухо ударился затылком о стену, поджав дрожащие губы; от острого, долбящего в груди возбуждения, которое никак не хотело проходить, слёзы пережали горло. Младший вытащил руку наружу и обессиленно опустил её на койку; пальцы подрагивали и были мокрыми от смазки. Ёль не заметил, как с пересохших губы сорвался глухой, едва-едва слышимый хрип: — Что, блять, с тобой не так, Пак Чанёль?