***
Бэкхён чувствует себя немного лучше, но голова всё ещё пугающе пуста: он не может зацепиться за мысль, одну-единственную, какую — он не может вспомнить, но продолжает упорно пытаться. Хмурится, щурится, прожигая взглядом серый бетонный пол под ногами, но невысказанные слова постоянно уползают, стоит только слегка коснуться их. Чанёль молча следует рядом, с трудом сдерживая широкий шаг, чтобы не наступить на впереди идущего Гын Пёка из соседней камеры. Порой поглядывает на Бёна — бросает быстрый косой взгляд из-под отросшей чёлки, — но упорно молчит, хотя всем своим видом показывает, что хочет что-то сказать. Порой сокамерники случайно сталкиваются руками, но Бэкхёну — похуй, сейчас похуй, а Ёль старательно одёргивает себя, будто обжигаясь от прикосновения. Лидер всё же поднимает глаза на Чанёля, смотрит снизу-вверх пристально, немного устало и доверчиво, и как-то слишком тяжело вздыхает. В голове бьётся: «Ёль… Да, Ёль, что-то я хотел сказать тебе», но пересохшие губы остаются плотно сомкнутыми — их пока нет сил распахнуть, ведь сильное действие таблеток ещё не прошло. Но Бэк подмечает, как заметно напрягаются чужие широкие плечи, как нервно дёргается кадык, как Чанёль быстро отводит взгляд и кончики его ушей заливает красным. Смущается? Бэкхён сдавленно усмехается собственной глупой мысли, потому что Пак Чанёль не умеет смущаться, да и не за чем ему. Злится? Да, более вероятно, и лидер украдкой смотрит на сокамерника чуть дольше, пытаясь понять или вспомнить, почему Ёль может злиться на него. Помимо того, что Бэкхён несколько раз помог ему ночью, так, чтобы никто и ничего не услышал. Расстроен? Да, он должен быть расстроен. Кому понравится, когда незнакомый мужик дрочит тебе? Кому понравится тот факт, что ты не смог кончить сам, а стоило подсобить — бум, расслабило за несколько минут? Бэкхёна бы это расстроило. Может быть. Если бы его вообще что-то или кто-то возбуждал до крепкого стояка (тот секундный раз, что сложно и стояком-то назвать — не в счёт). Бэкхён неожиданно распахивает губы и только собирается задать до жути тупые вопросы, ярким огнём вспыхнувшие в его пустой голове — по-детски глупое «Какого это, Ёль? Какого это чувствовать наслаждение? Насколько приятно? Какого это мучиться от недотраха? Это больно? Так же больно, когда ногти ломаешь, пытаясь выбраться из-под какого-то уёбка, возомнившего себя твоим хозяином?», — как поравнявшийся с лидером Пин Иль перетягивает внимание на себя. Надзиратель осторожно касается плеча Бёна, заставляя послушно закрыть рот и посмотреть в его близко посаженные глаза. — Ты в порядке? — его голос сквозит заботливой жалостью, и у Бэкхёна чувства в груди начинают просыпаться: хочется огрызнуться, поставить на место, напомнив, что нельзя, блять, его недооценивать и жалеть, ведь он, мать вашу, не жертва. Больше не жертва. Больше никогда ей не будет. Но он молчит об этом, в очередной раз прячет чувства где-то внутри, остаётся холодным, расчётливым, тем, кем его хотят видеть. — В порядке, Пинни, — подумав немного, с улыбкой отвечает лидер. Краем глаза ловит недобрый взгляд от идущего во главе их столовской процессии надзирателя Шихуна, одной из шавок Ду Ёна, и отвечает на него низко опущенным подбородком и взглядом исподлобья. Словно угрожает, словно напоминает, что не боится. Только не его. — Ты что-то хотел? Пин Иль шумно вздыхает, оглядывая помятого, уставшего лидера и Чанёля, который прислушивается к их разговору. У последнего был такой взгляд, пугающе собственнический и грозный, что Пинни невольно сглотнул и вспомнил слова Чон Сока, умоляющего его переселить Пака подальше. Тогда он не поверил, что Ёль подорвёт и без того шаткое состояние Бэкхёна. Он больше верил самому лидеру, человеку, который зубами себя из дерьма вытащил и никому не давал спуску. Но судя по тому, как Бён чахнет на глазах, дело не просто в том самом месяце, когда всё началось, дело в том, что сейчас творится в их камере и что именно скрывает гробовая тишина. — Будь аккуратнее на прогулках, не лезь на рожон. Бэкхён, хмурясь, недоумённо приподнимает бровь, даже правый уголок его губ невольно скользит чуть вверх. Он почти запинается о впереди идущего заключённого, но Чанёль вовремя выставляет ладонь вперёд, касаясь груди и резко тормозя его ускорившийся шаг. Секунда на то, чтобы посмотреть в чужие миндалевидные глаза и уловить странную тень тревоги, прежде чем снова вернуть всё внимание словам Пинни. — Кого убили? — Бэк понижает голос до шёпота, чтобы его слышал только надзиратель и Ёль, но судя по тому, как дёргается голова Гын Пёка, мелкий Крысёныш тоже уловил перемену в его голосе. — Новенького из блока А, — произносит Пин Иль и тут же добавляет, — тощий такой, за блондином О Сехуном таскался всё время. Бэкхён снова хмурится, опуская взгляд в пол. Сейчас он терпеть себя не может, что всё же периодически принимает чёртовы таблетки, а ведь именно сейчас нужна чистая голова. Проблемы из-за обычных, серых новеньких просто так не возникают. Не в их тюрьме. — Его голыми руками задушили перед отбоем, — продолжает Пинни, поморщившись, — и в камере бросили. Канмин его нашёл утром, когда тот на построение не вышел. Говорит, мерзкое зрелище. К тому же он мелкий совсем, недавно двадцать два исполнилось, а в тюрьму за мелкую кражу на шесть месяцев загремел. Выйти должен был уже через два с половиной. — Чжунхон? — резко обрывает его Бэкхён, вспоминая, что душить людей у этого ублюдка — своего рода фишка. Он помнит, как крепко сходились его пальцы на шее, пока Плейга не было рядом, пока он не видел и не было опасности остаться без руки. — Или кто-то из его шестёрок? — Никто не знает, — качает головой Пинни. — Никто ничего не видел. Но Тайга думает на Сехуна. Все знали, как мелкий бесил его, потому что щенком таскался за ним. У Бэкхёна на секунду дёрнулись губы, стоило услышать такое сравнение, которое ноющей болью отдало чуть ли не в каждый шрам или сломанную за пребывание в тюрьме кость, но смолчал. Покосился, конечно, на Чанёля, чьё лицо было пугающе серьёзным и мрачным. В его присутствии не хотелось напоминать Пин Илю об использовании такого сравнения, ведь тогда от вопросов младшего Бён точно не отвертится, а Ёль, да и он сам, не готов к такой правде о Бэкхёне. Не сейчас. Никогда. — Какого хера в это вообще лезет Тайга? — немного раздражённо бросает лидер. — Он его брат. Был его братом. Тихо простонав «блять», Бэкхён устало потирает глаза указательным и большим пальцами и снова чуть было не врезается в идущего впереди заключённого — Чанёль вновь приостанавливает его ладонью, мешая наступить на чужой резиновый тапок. Лидер знал, что у Тайги есть родственник в блоке А, но никогда им особо не интересовался, потому что ненавидел давить на людей, угрожая их близким: Бэкхён выше этого. К тому же Мён Дык заверил его, что мелкого никто по приказу Чжунхона не трогает, а выйти он должен совсем скоро. Видимо, не судьба. А сейчас смерть брата лидера блока В точно приведёт к кровавой бойне с его участием: Тайга будет уверен, что Бён приложил к этому руку, и захочет эту руку переломать во всех возможных и невозможных местах. — Вот именно, — отзывается Пинни. — А зная твои отношения с Тайгой… Я не удивлюсь, если он что-то выкинет, подумав, что ты подослал Сехуна, или решив просто спихнуть это на тебя: ему только дай повод тебе шею свернуть. Бэкхён прекрасно это знает. Он убил людей, которые первыми признали в Тайге хорошего будущего лидера (после того как Инчён практически выпотрошил на совместной прогулке предыдущего). Он чуть не откусил ему член, за что схлопотал по зубам так сильно, что на несколько секунд сознание потерял, а затем Плейг сломал ему пару рёбер, отпинав за покушение на жизнь своего драгоценного щеночка. Он чуть не проткнул его лёгкое заточкой, если бы их вовремя не растащили надзиратели. Он выбил пару зубов его правой руке, как только долговязый уёбок рыпнулся в его сторону. Бэкхён просто был лидером, которого никто не хотел видеть на этом месте, хотя бы точно не Тайга и не Чжунхон. Он был как кость в их горле, ведь Бёна сложно было чем-то задеть, не после того, через что он прошёл за два года с Плейгом. Но они делали всё возможное, чтобы добраться до него и избавиться раз и навсегда. Они делают всё возможное для этого и просто так не остановятся. — Уже хватит шрамов и сломанных костей, Бэкхён, правда, — с тревогой в голосе практически умоляет Пинни, ласково коснувшись плеча, но тут же одёрнув руку, как только Бён нервно вздрогнул от прикосновения. — Прошу, держись от этого подальше.***
Бэкхёну сложно было контролировать бурлящую в груди и внизу живота ненависть, когда Чанёль смотрел на него двумя поразительно отличающимися взглядами. Первый пробуждал такой страх, что тело невольно застывало, как каменное, вроде бы на несколько секунд, но кто знает точно. Страх бился в груди, тревожно и размашисто, стучал по рёбрам, отдавал в кости, забирался в старые шрамы и вызывал раздражающий зуд. Страх кружил голову и разбивал напрочь все усилия Бэкхёна контролировать давно рвущиеся наружу слёзы, чёртову истерику, подавляемую силой воли и таблетками. От этого страха дрожали губы, дрожали руки, подгибались колени и так жутко ныл позвоночник, будто ему сложно было поддерживать уставшее тело в прямом положении. Первый напоминал о отце и тёмной спальне с занавешенными окнами, о попытках уползти, цепляясь за пол, спрятаться в углу или под кроватью, попытках вообще выбраться куда-то из мерзких четырёх стен, которые всегда заканчивались неудачами. Первый напоминал о Плейге и его тренировках, усиленных таких, доводящих до грани, ломающих поперёк хребта, заставляющих давиться кровью, слезами, стонами и собственной обжигающей болью. Напоминал о мерзком прозвище и «подарке», подтверждающем его, — грубой удавке, плотно стягивающей тонкую шею. Первый напоминал о годах, когда Бэкхён захлёбывался собственным страхом и всё делал по чужому приказу, был послушным. Первый напоминал, что Бэкхён даже сейчас обязан быть ебаным послушным щеночком. Второй взгляд был значительно мягче, просто блядская противоположность. Доверчивость и желание узнать, стать намного ближе. Непонимание, по-детски невинное, ведь глаза широко распахнуты и странно светятся изнутри. Он напоминал о времени, проведённом в центре, когда Бэкхён рассматривал Чанёля на совместных сессиях, по правую руку сидя от озлобленного и косо смотрящего на всех парня ровно на четыре человека. Когда Бэкхён украдкой поглядывал на Чанёля в коридорах центра, выискивал его макушку среди остальных и почему-то облегчённо выдыхал, когда находил и натыкался на взгляд, полный ненависти. Тогда это нравилось: лучше уж так, чем ничего. Второй напоминал о взгляде, каким Бён смотрел на отца в первый раз, после первого полученного хука справа. О взгляде на Плейга, когда заключённый впервые приказал ему. О взгляде на Плейга последующие месяца три, когда новый приказ срывался с полных, изогнутых в насмешке и презрении губ. Первым Чанёль настаивает, убеждает, приказывает, даже если просто продолжает молчать. Он показывает, что его что-то не устраивает, а Бэкхён будто, блять, обязан догадаться и исправить ситуацию. Вторым — просит, умоляет даже, всё равно заставляя подчиняться и рассказывать что-то о себе, о болезненном прошлом, которое не хочется больше ворошить, но не получится, пока Чанёль не будет знать абсолютно всё. Каждую, блять, мельчайшую деталь. Сейчас младший, сидя напротив в столовой, смотрит именно вторым взглядом и продолжает упрямо молчать, призывая Бэкхёна самому открыться и объяснить предупреждения Пинни и его обеспокоенность смертью какого-то там новенького из блока А. Смотрит пристально секунд десять, затем утыкается в тарелку, ест, а затем снова смотрит. По кругу одно и то же, лишь порой он брови вздёргивает, словно удивляется, почему ему ничего ещё не выложили. Бэкхён ненавидит такие паковские взгляды. Не знает, что с ними можно сделать, как им можно противиться после всех тех лет, когда его учили, тренировали, быть послушным, когда ему вдалбливали в голову и убеждали, кто он и для чего ещё живёт. Силы воли никогда не хватает сопротивляться. Бён-то отдрочил Чанёлю только потому, что почувствовал на себе один из таких взглядов — тут же понёсся исполнять приказ, как хороший щеночек. Бэкхён хочет выколоть блядскому Пак Чанёлю глаза, когда он снова смотрит на него, медленно, как в замедленно съёмке, моргает и поджимает губы, будто обиделся. Старший невольно тянет в рот ноготь левого большого пальца и начинает нервно покусывать пластину, лишь бы заткнуться, лишь бы не сказать ничего. А ведь хочется. Горит всё изнутри, до мурашек в груди горит. Признаться хриплым шёпотом. Сказать громче. Прокричать изо всех сил, пока лёгкие не начнут покалывать. — Что вы не поделили с Тайгой? — первым подаёт голос Чанёль, а затем кидает полный раздражения взгляд на Чон Сока, разговаривающего с Мён Дыком в столовской очереди у раздачи, — отвечает на его угрозу в глазах. Возвращается к лицу Бэкхёна и слегка наклоняет голову влево, передёрнув плечами, расслабившись. Бэкхён едва слышно цокает языком, не убирая большой палец от губ. Отводит взгляд на несколько секунд, куда-то вниз, на пол, и морщится, вспоминая кровавые разводы в том месте, бездыханное крупное тело и то, как тряслась и ныла от напряжения каждая мышца, как пальцы слипались от крови. Бэк тяжело сглатывает и снова смотрит на Чанёля, с чёртовым по-детски наивным и доверчивым взглядом ждущего ответ. Правду-матку от и до. — Он просто, — голос странно ломается, и Бён затихает на секунду, — ненавидит меня. Разве для этого нужны причины? — Когда тебя хотят ёбнуть — да. — Взгляд становится серьёзным и обеспокоенным, даже властным, чёртов лёгкий отголосок ненавистного первого. — Нельзя так сильно ненавидеть просто так. — Ты же людей ненавидишь, — парирует Бэкхён, пожимая напряжёнными плечами, и тут же подмечает, как лицо Чанёля на несколько секунд выдаёт печаль и дикую усталость, пока младший не скрывает это за очередной маской. — У меня есть причины, — сказано пугающе тихо, что у Бэкхёна невольно сердце бьётся быстрее. Плейг говорил с подобной интонацией, когда парень выводил его из себя, отказывался подчиняться. — Для каждого есть. А ты, видимо, неплохо ему насолил, раз в убийстве брата он может обвинить тебя. Бэкхён опускает руки на стол и до боли сжимает пальцы между собой — кисти едва заметно дрожат. Заходится сдавленным смехом, прижав верхними зубами нижнюю губу, отворачивается на секунду, чтобы затем пронзить младшего взглядом, сказать ему глазами то, что психологически сложно выложить наружу с помощью слов. Глаза начинает щипать, а тугой ком формируется прямо над кадыком, мешая вздохнуть нормально, без боли и нервной дрожи. Картинки кружат в голове, как ебаный фильм, чёртова драма нескончаемой боли и холода, созданная для того, чтобы пронять кого-нибудь на слёзы, выдавить ебучую жалость. На коленях перед Тайгой, потому что Плейг заставил. Распахнуть дрожащие губы, потому что Плейг заставил. Плотно зажмуриться и принять член до середины, пытаться абстрагироваться на покалывание в затылке, пока Плейг сильно сжимал волосы. Давить рвотные позывы, потому что если не сдержаться, будет намного больнее. Терпеть толстые пальцы на своём лице, терпеть мерзкий член во рту, терпеть рваный, долбящий ритм. Терпеть, блять, не плакать! Открыть глаза по приказу Тайги, смотреть снизу-вверх в раскрасневшееся жирное лицо, в горящие мелкие глазки и ещё свежий шрам на бритом черепе. Пытаться изо всех сил казаться жалким, скрыть глубоко внутри ненависть, но получить слабый удар по виску, потому что не получилось. В ответ пройтись зубами по стволу, как можно сильнее, чтобы остались следы, и наслаждаться чужим шипением, наслаждаться мимолётной свободой и способностью дышать. Получить удар в челюсть до занывших зубов, почувствовать кровь, заполняющую рот, ком, стремящийся вверх по горлу, мерцание чёрных кругов перед глазами. Почувствовать, сука, удушающий страх, потому что Плейг накажет плохого щеночка за срыв подарка для нового лидера. Всё равно накажет, даже если заставил Тайгу валяться рядом, задыхаться от стонов и корчиться боли. Ненавидеть себя, что слышать, как с хрустом ломаются чужие рёбра от сильных пинков, до одури приятно. Ненавидеть каждого человека — каждую мразь — в комнате. — Думаешь, — Бён кривит подрагивающие губы и слабо и немного нервно дёргает головой, не разрывая зрительного контакта, — это моя вина? Думаешь, я напрашиваюсь на такое отношение, на эту ненависть, на попытки вскрыть мне глотку? Думаешь, я хочу всего этого? — Бэкхён, — выдыхает Чанёль, чей взгляд заметно погрустнел и вернулся к прежней щенячьей доверчивости. — Ты нихуя не знаешь, Ёль, — перебивает лидер, жадно облизнув пересохшие губы. — А когда не знаешь, не строй, сука, догадки, как всё развивалось. Не лезь вообще в то, что тебя не касается. — А если я хочу лезть в это? — сквозь зубы выдаёт Чанёль, вспылив. Он даже со злости стукнул по столу, привлекая к себе внимание остальных. — Расскажи, чтобы я знал, насколько всё хуёво. Чтобы знал, если тебе нужна помощь. — Не твоего, — Бён наклонился вперёд, уткнувшись грудью в напряжённые предплечья, — собачьего ума дело. И мне не сдалась твоя помощь, Чанёль. Ничья помощь! — громче, чтобы слышали почти все в столовой. — Спасибо, блять, мне хватило! Бэкхён резко поднялся на ноги, оттолкнувшись дрожащими ладонями от прохладного металла. Дышать тяжело — грудь сдавило в тиски. Трещат кости, будто невидимая рука давит на позвоночник, заставляет согнуться, прогнуться, опуститься ниже, туда, где самое место. В ушах звенит чужой хриплый шёпот вперемешку с глубокими сильными шлепками посреди ночной тишины: «Я ведь для тебя стараюсь, щеночек. Помогаю тебе. Ты ведь ещё маленький, несмышлёный. Тебе нужна моя помощь. Скажи это». Лидер отрицательно кивает, смотря в злые, чёрные глаза Чанёля и поджимает губы сильнее — они белеют от напора. Хватит… Подбегает Чон Сок и опускает ладонь на плечо Бэкхёна, но лидер хватает его за запястье и выворачивает до лёгкого отрезвляющего хруста в повисшей тишине. Он даже не смотрит на своего ближайшего помощника, продолжая буравить взглядом чёрные, полные злости глаза Чанёля. Он даже не видит Чанёля. Просто чёрные глаза напротив, на месте Плейга. Снова насмешка. Снова угроза. Снова пренебрежение. И шёпот обжигает уши. Шёпот, который кроме Бэкхёна никто не слышит, слова, о которых никто не знает: «Скажи, что ты хочешь моей помощи. Ну же!» «Нет… просто… хватит…» Хватит! Бэкхён шумно выдыхает через приоткрытые губы и будто из-под чёрной водной глади выныривает — выпутывается из воспоминаний, оставляет позади шёпот, жар дыхания, шлепки, боль, ненависть. Оставляет позади всё, возвращаясь к пугающе звонкой пустоте. Глаза напротив чёрные, но не злые, скорее потерянные и извиняющиеся. Вторые, какими сам Бён извинялся за то, чего не совершал, какими умолял остановиться, оставить его в покое. Вторые, полные недоумения и разрывающей грудь жалости. Вторые, которые Бэкхён всё же ненавидит больше всего. Чанёль, чёрт возьми, смотрит на него так, как Бэкхён себе запретил смотреть на кого-либо. Он ведь не жертва. Больше не жертва. Больше никогда в жизни ей не будет. Пальцы разжимаются сами собой, и боковым зрением Бён замечает, как Чон Сок делает осторожный шаг назад, увеличивая между ними спасительную дистанцию. Тиски на груди сходятся сильнее, теснее, острее впиваются колючие концы в кожу, пронзая и немного отрезвляя. То же ощущение на шее, прямо на кадыке, словно блестящая пряжка ремня пережимает доступ кислорода в лёгкие и напоминает, что хорошие, послушные щеночки так себя не ведут. Горит татуировка слева, горят шрамы, каждая линия, вырезанная на коже — прохладные пальцы не унимают эту боль, лишь появляется желание пережать собственную шею сильнее, задушить самого себя. — Прости, — едва шевеля губами, произносит Бэкхён, смотря себе под ноги, нервно потирая шею, тихо скребя по ней ногтями. И непонятно, к кому именно он обращался: Чон Соку за теперь побаливающее запястье, Чанёлю за резкий перепад эмоций и то, что показал такого себя, обоим или всё-таки Плейгу, блядской тенью стоящему у Бёна за спиной вот уже восьмой год. — Прости, — шепчет ещё тише, но с упором. Лидер срывается с места и резкими, нервными шагами направляется к выходу из столовой, по дороге стараясь ни на метр не приближаться к заключённым вокруг. Он даже взгляда от пола не отрывает, боится оторвать. Хочется бежать, но мысленно Бён приказывает себе не делать этого, не показывать больше настоящего себя, такого запуганного, сломленного, уставшего, того, кто стоит на самом краю и раскачивается, надеясь в один из перекатов с пяток на носки сорваться, наконец, в бездну. Сейчас он и так показал слишком много не только тем, кто стуканёт в соседние блоки про короткий срыв, но и Чанёлю. Особенно Чанёлю. И слёзы стоят слишком близко, ждут, ублюдки, шанса для начала особо сильной истерики, ведь нельзя же столько сдерживать эмоции, глушить их в себе. Ждут, когда Бэкхён перестанет изображать из себя непоколебимого тридцатилетнего лидера, носить чёртову маску, когда под ней ты всего лишь забитый жизнью двадцатилетний паренёк, для которого десять лет назад, в начале ненавистного теперь сентября, остановилось время.***
Мир настолько резко сузился, что у Чанёля виски сдавило от боли. Вроде совсем недавно, каких-то несколько минут назад, он стоял на противоположной стороне прогулочной зоны, разговаривал с обеспокоенным Чон Соком, держал дистанцию, чтобы не сорваться и не наброситься на него за тот случай в предбаннике. Они обсуждали Бэкхёна и его мини-срыв во время обеда четыре дня назад. Что именно тогда говорил Гом? Ёлю сложно уловить: мысли путаются, стучат о стенки черепа, принося острую, колющую боль. Что-то о прошлом Бэкхёна, о смерти каких-то ублюдков, вроде бы друзей Тайги, о шрамах на теле Бёна (откуда взялись некоторые из них), обо всех сорванных покушениях на жизнь. Чон Сок что-то просил, в очередной раз, но уже без угроз. Вроде бы просил. Вроде бы без угроз. Левая рука горела от боли, даже в кулак не сжималась: пальцы будто занемели и почти не ощущались, казались какими-то чужими. Красная-красная кровь вязкими линиями текла по запястью, по предплечью, вниз, ускользала за край подвёрнутого рукава тёмно-синей робы. Правая — дрожала от напряжения, кожа на пальцах, сжатых в крепкий кулак, побелела, на кисти выступили голубые вены. Челюсть сводило от боли, ныли сжатые зубы. Бэкхён позади него дёрнулся вперёд, и Ёль едва удержал его левой окровавленной ладонью, цапнув за запястье и испачкав. Озлобленно пихнул назад, себе за спину, туда, где относительно безопасно. Рыкнул что-то неразборчивое даже для себя, не отводя взгляда от оппонента. Вроде совсем недавно были крики и улюлюканье толпы, знакомая чёрная макушка, мелькнувшая между серыми и оранжевыми одеждами — Чанёль не думал, когда рванул туда со всех ног. На бегу оттолкнул подлетевшего к ним Мён Дыка с ошарашенным взглядом, пытался разглядеть за плечами и спинами Бэкхёна, но улавливал только жалкие отрывки тёмно-синего и чёрного от уродской, бесячей татуировки на шее. Грудь разрывало странное щемящее чувство. Голова опустела за чёртову секунду: мелькнуло красное на бледной коже, разбудив воспоминание о разбитом в центре носе, о разбитой голове комиссара полиции. Страх перехватил горло поперёк, лишив кислорода. Непонятный и такой липкий страх, что мурашки заскользили вдоль позвоночника. Вроде бы непонятный. Вроде бы страх. Кровь на губах обжигала. Грудь изнутри горела, светилась, блять, чёртовой удушающей яростью. Рваный вдох и почти не ощущаемый выдох, позволяя красным каплям беззвучно рухнуть на пыльную землю. Тайга напротив улыбался довольной кровавой улыбкой и вытирал рассечённую бровь тыльной стороной ладони. Мелкий ножик, добытый хер пойми откуда, он не выпускал, светил всем на обозрение окровавленным лезвием, пока окрашивал татуированные кисти собственной кровью. Махнул жирной бритой башкой, приглашая нападать, но Ёль остался стоять: от опрометчивого рывка в сторону лидера блока В удерживала ноющая левая ладонь и странная дрожь, сковавшая руку до самого локтя. Удерживал и Бэкхён, попытавшийся обойти Ёля справа, но снова оказавшийся откинутый назад, прямо в поднявшегося с колен Чон Сока, пытавшегося вместе с Мён Дыком привести в чувство развалившегося на асфальте Сехуна. Вроде Чанёль успел вовремя. Растолкал толпу локтями и оказался в центре в тот самый момент, когда правая рука Тайги, долговязый Кан Хёнгу, отвлёк Бэкхёна на жалкие несколько секунд, когда Инчён уже бросился вперёд. Блеснуло покрытое кровью лезвие, направленное по касательной в сторону бэкхёновской шеи, но Чанёль принял удар на себя, выскочив перед Бёном и закрыв его своей спиной, а себя — всего лишь левой ладонью. Ответный удар прилетел резко, как хлопок, прямо в центр чужого лица, заставляя Тайгу, глупо хлопающего ресницами, отойти на несколько шагов назад. Корявый удар слева лишь мазнул по скуле, но отдал в руку такой болью, что Пак не мог не поморщиться и сдавленно прорычать сквозь плотно сжатые зубы и губы. Удар ногой в живот, и Бешеный Кролик, блядский Хёнгу, лишь сильнее разжигает ярость в груди, кулаком попадая прямо в нос, разбивая его и заливая пересохшие губы тёплой кровью. Бэкхён тащит Ёля за рубашку назад, что-то кричит, но Пак не слышит, лишь отпихивает от себя, рвётся вперёд, съездить ещё раз по наглой харе Тайги, бьёт Хёнгу, отталкивая его с сторону, пробивается к лидеру, с кулака слепо заряжая в висок, а затем с трудом уходит от ножа. Спасибо, блять, Бэкхёну, вовремя оттянувшего за руку и талию назад. — Уйди, Ёль, это тебя не касается, — сдавленно шипит Бён, маяча за его спиной. Но от одного косого взгляда исподлобья от младшего почему-то резко затыкается и замирает, поддерживаемый за руки, чуть выше локтей, Чон Соком. Он странно кривит губы, головой в сторону ведёт, рвано и как-то нервно подрагивая, а потом скулит. Как маленький щенок скулит всего секунду, едва слышно, но всё же оглушительно для напряжённого, погрязшего в ярости сознания Пака. А ещё глаза послушно опускает, прищуривается, тяжело дыша. Чанёлю прилетает в скулу непонятно от кого, и он падает на колени от неожиданности, прежде чем резко броситься на обидчика и схватить его поперёк талии, заставить грузно завалиться на пыльный асфальт, под ноги оглушительно орущей толпы. Не людей — животных, получивших долю отменных развлечений. Слабый удар слева обрушивается на незащищённую скулу и съезжает ближе к губам, разбивая их, окрашивая по-кроличьи торчащие зубы Хёнгу в вишнёво-красный. Затем сильный и размашистый справа, в висок, ближе к левому глазу, обжигая костяшки о твёрдую кость. Окровавленные пальцы сходятся на тонкой шее, давя на острый кадык, а едва ощущаемая левая рука накрывает правую, чтобы усилить. Кровь бурлит в голове, бурлит в венах и артериях по всему телу. Чёрные глаза прищуриваются: Пак с дикой, животной яростью вглядывается в побелевшее лицо заключённого из блока В, его жалкие попытки поймать губами хоть немного воздуха, его дрожащие руки, стучащие по чужим кистям. У Ёля тоже дрожат руки, напряжённые до тугих голубых вен под кожей. У него дрожит подбородок, дрожат нахмуренные брови. Он сам весь дрожит изнутри, готовый вот-вот взорваться, но пальцы всё равно не разжимает, сводит сильнее, пока может, пока есть силы. — Убери своего Цербера, пидор! — слышится как-то издалека, словно Чанёль в чёртовом вакууме, а толпа вокруг него — снаружи и с трудом может пробиться внутрь. Но голос знакомый, ненавистный, голос Тайги. Он что-то ещё говорит, видимо, оскорбляет, но слышен страх в его словах, паника, обеспокоенность за близкого помощника. А под пальцами позвонки тихо похрустывают. — Приструни, блять, эту шавку! Ответ Бэкхёна плохо слышен из-за гудения в ушах, но лидер точно не смолчал на такое, Ёль уверен, да и всё же уловил его срывающийся от злости голос помутнённым сознанием. Однако Паку было плевать, что там вообще может сказать Бён. Он сам хотел огрызнуться и прореветь, что нихуя он не шавка бэкхёновская, не в тех они отношениях, точно не из-за… Только чужие закатывающиеся глаза сейчас больше завораживают, а с такими заявлениями, с Тайгой, можно разобраться позже. Тонкие, но сильные руки обхватывают поперёк груди и тянут назад так сильно, что окровавленные пальцы невольно начинают соскальзывать с шеи. Чанёль прорычал что-то нечленораздельное, что-то непонятное даже для себя, может, приказал Бэкхёну отъебаться, но должного эффекта этот рык всё равно не принёс. Бён тащил его изо всех сил, прижимал к накаченной, будто гудящей изнутри груди, что-то шептал на ухо, а может даже кричал — Ёль не мог понять: важнее был уёбок под ним, ведь он почти уже, совсем немного осталось. А Бён тащил и тащил, упираясь ногами в асфальт, хватал пальцами за рубашку, за шею, за тяжело вздымающуюся грудь. Он тянул на себя, заваливал и всё продолжал что-то надломлено шептать, обжигать дыханием красное ухо, чуть ли не губами его касаться. И сразу же вспомнилось то, как при последней дрочке, с неделю назад, Бэкхён губами задел разгорячённую кожу над лопаткой и убрал не сразу, лишь медленных секунд десять спустя. А затем снова коснулся, прижался даже, шумно выдохнув. И губы его были сухие, шершавые: видимо, кусал много, никак остановиться не мог. Они были горячие и будто ток передавали с кожи на кожу, пуская мурашки вдоль позвоночника прямо в грудь и в голову. Бэкхёновские горячие губы сейчас где-то у шеи, за ухом, у самой кромки мокрых от пота волос. Касаются, движутся едва различимо, что-то шепчут, раз язык обжигает покрывшуюся мурашками кожу. Ёль! Собственное имя слышится его голосом, с его ласковой, но сейчас истерически подорванной интонацией, прямо в центре черепушки, посреди всего этого хаоса мыслей, чувств и звона приглушённых вакуумом голосов. Оно пульсирует в центре, мигает ярко-красным, как кровь на кистях, затем переходит в бардовый, каким точно будет синяк на лице Бёна, куда его ударили в самом начале. Оно странно так вибрирует, дрожит даже, как дрожит сейчас Бэкхён, его грудная клетка, плотно прижатая к лопаткам, как он постоянно дрожит, как только ладонь уверенно опускается на паковский член. Ёль, хватит! Отпусти его! Боже, Ёль, пожалуйста! Чанёлю сложно уловить сам он разжимает руки на чужой шее из-за чёртовой фразы или его всё же силой заставляют это сделать, но Бэкхёну удаётся перехватить младшего за предплечья и завести назад, зажать между их телами, уткнув себе в бёдра. Под пальцами ощущаются напряжённые, просто каменные мышцы и такие острые тазовые косточки — это немного успокаивает. Но Бён продолжает тащить, елозя ногами по асфальту, пока они не съезжают с пытающегося отдышаться Кролика, пока Тайга со своими мужиками не оттаскивают бедного парня на безопасное расстояние. Пак провожает его пустым взглядом, пытается сфокусироваться, но образы странно размыты. — Блять, Ёль, — устало выдыхает Бэкхён, наконец замирая, но продолжая до хруста костей — только чьих? — вжимать младшего в себя. Его волосы щекочут мокрый от пота висок, кожа пылает. — Твою же, сука, мать. Чанёль с трудом дышит, издавая какие-то странные, грудные звуки. Он всё смотрит на Хёнгу, которого Тайга с тревогой осматривает, ощупывает за покрытую паковской кровью шею, похлопывает по щекам. И Ёль сдавленно улыбается, чувствуя, как быстро-быстро щекочут хрящик уха бэкхёновские ресницы, как рваное дыхание обжигает кожу. Затем начинает содрогаться всем телом, а звуки становятся чуть громче — он смеётся, не разжимая губ. До ноющих костей мечтал начистить кому-то рыло все эти почти четыре месяца, мечтал избавиться от мурашек в грудной клетке, покалывания в пальцах, а сейчас так спокойно. Только Бэкхён, вот, дрожит. Оглушающе громкий звук свистка разрывает образовавшийся вакуум на мелкие части, и Ёль наконец отрывает взгляд от пришедшего в себя, но всё ещё заторможенного из-за произошедшего Хёнгу, от его кровавой шеи. Пак пустым взглядом скользит по заключённым в серых, оранжевых и тёмно-синих тюремных формах, которые вразнобой, с заминками, поднимают руки в воздух, а затем постепенно опускаются на колени и ложатся на пыльный асфальт лицом вниз, как можно ниже опускают головы. А затем его самого с трудом переворачивают, заставляя уткнуться носом в нагретый сентябрьским солнцем асфальт, и насильно заводят ладони на затылок. — Просто не двигайся, Ёль, — обеспокоенный шёпот обжигает ухо, а вес Бэкхёна отчего-то приятно давит на поясницу и лопатки, и тонкие подрагивающие пальцы ласково на жалкую секунду огладили запястья. — Оставайся на месте. Бэкхён слезает с него, и Пак устало роняет голову ниже, ударяясь подбородком об асфальт — громко клацают зубы, ноющей болью отдавая в дёсны. Чувствует на себе чей-то пристальный, яростный взгляд и с трудом поворачивает лицо влево, встречаясь глазами с так же лежащим Чон Соком. Рядом Сехун без сознания, весь в крови, в изрезанной оранжевой форме, пропитавшейся тёмно-красным. Чон Сок одним лишь взглядом орёт: «Какого, блять, хуя? Я тебя о чём просил?», но Чанёлю настолько похуй, настолько спокойно на душе стало, что он всего лишь улыбается слабой кровавой улыбкой и едва двигает затекающими от неудобной позы плечами. Сверху слышится голос Бэкхёна, спокойный и ровный, лидерский, но слов Ёль не может разобрать, не может сконцентрироваться. Следом орёт Ду Ён. Орёт изо всех сил, что закладывает уши — и резкий хлопок, от которого Пак невольно вздрагивает, а лицо Чон Сока искажается от ужаса. Бэкхён мешком валится почти рядом, его голова ударяется о поясницу Ёля с глухим стуком, и повисает звонкая удушающая тишина. Чанёлю хочется повернуться, хочется посмотреть, почему Бэкхён не встаёт, не ложиться так, как все. А затем чувствует, как рубашка на пояснице медленно начинает пропитываться чем-то тёплым.