***
— Я ему не доверяю, — отделяя каждое слово выдаёт Чон Сок, с резким стуком положив ложку на стол. Бэкхён быстро облизывает пересохшие губы, на секунду отворачиваясь влево и тяжело вздыхая. Он морщит нос, прищуриваясь, прежде чем развернуться и взглянуть правой руке, своему советчику и вроде бы близкому другу, в глаза. Шея на уровне седьмого позвонка странно зудит — Бэк чешет кожу ногтями. Секунду, две, три, четыре и дальше. Чувствует, что снова зацикливается на этом, поэтому поспешно отнимает руку и упирается ею в прохладный металл стола. И это вроде бы успокаивает. — Может, раньше, — уверенно продолжает Чон Сок, не дождавшись хоть какой-нибудь реакции, кроме закатывания глаз и поджатых губ, — но не сейчас. Не последние несколько месяцев. Бэкхён смотрит пристально прямо в глаза. Зрачки зачем-то пытается разглядеть, будто это его хоть немного успокоит и позволит сконцентрироваться на чём-то, кроме нервного зуда. Подмечает ещё немного морщинок — а может быть они уже были, просто Бэк не заметил, последние месяцы смотря не туда. Подмечает, что Гом всё же подравнял бороду, хотя она осталась такой же густой и жёсткой. И улыбается. Бён едва растягивает губы в несколько печальной улыбке, чувствуя, как сердце наливается странным холодом, а голову заполняют очередные дурацкие мысли, типа: «Я знаю, что и тебе пиздецки противен. Ты был тогда. Ты знаешь». Приходится потереть переносицу, чтобы эти мысли ушли, хотя бы до того, пока Бэк не останется один. — Мы об этом уже говорили, Гом, — спокойно произносит Бэкхён, неконтролируемо покачав несколько раз головой. Снова губы облизал: пересыхают слишком часто. — Но ты меня так и не услышал! — Тебе он не нравится. Уж это я понял, — отзывается лидер с улыбкой, но Чон Соку не до улыбок. Он слишком серьёзен, даже раздражён: кулаки сжал до выступивших на предплечьях вен, смотрит немного исподлобья, опустив подбородок, его ноздри раздуваются. — И если бы глаза раскрыл, то понял, почему, — сквозь зубы, немного обиженно, говорит Кан. Хотел бы Чон Сок показать Бэкхёну, что правда беспокоится за него, действительно хочет защитить, ведь Бён, каким бы крутым ни казался, сколько бы людей ни положил, всё ещё остаётся тем двадцатилеткой, оказавшимся не в той камере, не с тем человеком. Он ещё не знает многого о жизни, пытается глядеть шире, но его опыт ограничивается «общением» с Плейгом, поверхностным наблюдением со стороны и бесконечной чередой кровопролития и боли. Он думает, что разбирается в людях, не подпуская к себе никого. Но сам подпустил Чанёля и продолжает сближаться с ним, не понимая, в какую яму толкает себя. — У меня всё под контролем, — понизив тон и стерев улыбку, отвечает Бэкхён. Он отворачивается от Чон Сока, смотрит в свой поднос и начинает гонять мелкие кусочки мяса в соусе от стенки к стенке. В груди всего на секунду просыпается злость, но быстро утихает: лидер давно не может злиться на Кана, только не на него, не после всего, что он делает для него, ради спокойствия в блоке, ради душевного спокойствия самого Бёна. — Чанёль под контролем. — Под контролем? — Чон Сок повышает голос, но получает грозный косой взгляд и болезненный пинок по ноге, призывающий говорить тише. Мужчине требуется несколько минут, чтобы, тяжело сопя, успокоится и вроде бы невзначай оглядеть заключённых за соседними столами. Заметить, как некоторые из них тут же встрепенулись и показательно вступили в разговоры с другими, сделали вид, будто не смотрели в сторону лидера и его ближайшего помощника, будто не прислушивались, что они могли обсуждать. — Под каким вообще контролем всё это находится? Ты серьёзно не замечаешь или прикидываешься? Рука Бэкхёна замирает над подносом, а сам парень ведёт головой, сильнее скрывая глаза под длинной чёрной чёлкой. Незаметно даже для рядом сидящего Чон Сока он поджимает губы в печальной улыбке и часто-часто моргает, пытаясь убрать пелену с глаз. Их начинает жечь, но Бён считает, что лучше так, чем дать волю слабости — давно сдерживаемым слезам. Левая рука невольно поднимается и касается затылка, вроде бы приглаживая волосы, но как-то слишком грубо и резко: призрак того уёбка снова стоит за спиной, шепчет прямо в ухо, что вырастил смышлёного щеночка, понимающего. И по голове он гладил так же. Но Бэкхён молчит, не в состоянии сейчас и рта раскрыть: боится признаться даже себе, пытается дать ещё немного времени, чтобы доказать свою неправоту, что обознался. — Как он порой смотрит на тебя, — продолжает Чон Сок, но говорит осторожно, медленно. — Как смотрит последние месяцы, пока ты не видишь. Бэкхён ведёт головой в сторону, резко и нервно. Щурится до молоточков, стучащих по вискам. Не хочет слышать, но продолжает слушать. Мнению и наблюдательности Гома он доверяет: за последние восемь лет он ещё ни разу его не подвёл и мало когда ошибался. — Бэкхён, — мужчина зовёт ласково, и Бён знает, что он скажет сейчас, — так на тебя Плейг смотрел. Повисает тишина, в которой слышно, как лидер шумно выдыхает через нос и беззвучно умудряется положить ложку на стол. Ноет позвоночник, ноют зубы, ноют шрамы на теле и сломанные кости. Дышать становится трудно, но Бэкхён закрывает глаза и пытается медленно отсчитывать от десяти до нуля, представляя пустоту — чёрное бесформенное нечто без боли и холода, дыру без прошлого, настоящего и будущего, себя без всего этого «богатого жизненного опыта». Заканчивает считать и начинает снова. Десять, девять, восемь, семь… Но в голове всплывают мерзкие, быстро чередующиеся кадры: тишина, бетон, кровь, рука дрожит, на запястье — сильная ладонь со вставшими тёмными волосками на нижних фалангах. Десять, девять, восемь, семь… Тишина, бетон, кровь на бляшке ремня, сломанные ногти, просветы между прутьями решётки и желание просочиться сквозь них на волю. Десять, девять, восемь, семь… Гудящая тишина, сильная ладонь на позвоночник давит, шёпот обжигает ухо: что говорит — непонятно. Можно уловить только псевдо-ласковое «щеночек» раз за разом, как заезженная пластинка. Один. Один. Один… Взгляд сверху — неприятно жжёт макушку. Пинок в плечо — взгляд приходится поднять. Презрение и похоть. Много похоти. Животное желание. И довольная улыбка, разрезающая губы. Розовый шрам на правой щеке хочется продолжить, хочется сделать глубже. До самого мозга. Вскрыть, чтобы подох. Вскрыть, чтобы дышать можно было. Бэкхён резко моргает, выныривая на поверхность настоящего из глубин прошлого, и еле сдерживается, чтобы не вздохнуть полной грудью, шумно, истошно, будто он действительно тонул. Смотрит прямо перед собой, но место пустует: Чанёль с Ухёном всё ещё не подошли. Смотрит, но видит его чёрные глаза с чётко выраженным двойным веком и издевательскую насмешку в них. Видит широкие, массивные плечи, обтянутые вечно расстёгнутой тёмно-синей рубашкой и татуировки на накачанной груди: на правой — девять окровавленных лиц молодых парней, смотрящих бездонными чёрными глазами и истошно вопящих от боли и страха; на левой — чумной доктор в металлической птичьей маске и шляпе с широкими полями. Страх начинает скрести горло — Бэкхён резко заходится кашлем, зажимая рот кулаком. Отворачивается сильнее, ищет бешеными глазами Чанёля, идущего к их столику, и натыкается на его широкую улыбку и смеющиеся глаза. Смотрит, смотрит, смотрит. Пытается улыбнуться в ответ, успокоиться, восстановиться, стереть чужой образ. Почти удаётся, пока Чон Сок, после долгого молчания, не произносит: — Как в душевой. — У Бэка нервно дёргаются плечи. — Перед тем… Я помню, как Плейг смотрел… Бэкхён резко разворачивается и кидает на Чон Сока такой взгляд, что мужчина невольно замирает, открыв рот и не договорив. У него руки чешутся ударить за то, что их разговор снова зашёл не туда, снова коснулся запретной темы, снова вскрыл и без того открытые раны. Руки чешутся разъебать чужую голову о край стола и истошно заорать, потому что Бэк заебался держать всё в себе, заебался видеть то, что видит, заебался чувствовать, будто всё происходит на самом деле. Ударить себя, что не остановил: больное сознание будто специально хотело ещё немного боли, зубами по старым шрамам на сердце пройтись, напомнить самому себе, что живой ещё, кем был и кем стал. — Бэкхён, я… — чуть ли не шёпотом начинает Чон Сок, пристыженно опустив голову. В его взгляде извинение. В его взгляде жалость. А у Бёна руки чешутся сильнее, требуют крови, требуют спокойствия. — Завали ебало, Гом! — бросает резко, низко, с трудом выговаривая слова заплетающимся от горящей в груди ярости языком. И Чон Сок послушно затыкается, прикусив нижнюю губу. — Я уже говорил. Всё. Под. Контролем! Бэкхён с трудом поднимается на дрожащие ноги и чуть было не врезается в только что подошедших Чанёля и Ухёна, но успевает вовремя затормозить и как-то нервно отскочить в сторону. На вопрос в глазах Ёля отвечает взглядом исподлобья и поспешно уходит, сильно размахивая руками взад-вперёд. Он как всегда убегает, но чувствует горячее дыхание на своей шее и ноющую боль в области поясницы: Плейг всё равно следует за ним. Потому что за восемь лет Бэкхён так и не отпустил. Потому что порой Чанёль на него смотрит так же.***
После смерти мамы Чанёль больше никогда и ни о ком не заботился. Казалось, функцию заботы, которую она по-матерински, наставнически даже, прививала Ёлю до тринадцати лет, отключили простым поворотом рычага вниз до упора. Он в полной мере перестал заботиться даже о себе, если речь не шла о выпуске скопившейся злости, боли или возбуждения. Он считал, что оставил позади подобные чувства, которые, в его понимании, ведут к привязанности. К привязанности, которой лучше избегать всеми силами. И к чему вообще привела эта бессмысленная теперь гонка? К Бён Бэкхёну. Снова. Весь мир, блять, будто решил свестись к нему одному, словно сама судьба решила наказать Чанёля за прошлое. Грудная клетка так мерзко и так раздражающе ноет то накатывающими, то убывающими волнами тревоги и боли. Раскрытая правая ладонь нервно подрагивает навесу; на покоящемся на ноге предплечье вздулись от напряжения тугие вены, они, подобно лианам, обвили руку до самого локтя. Таблетки, запрятанные Бэкхёном в наволочку подушки, покоились в центре ладони небольшой горкой. Блядские мелкие кругляшки, оставляющие белый налёт на коже. Двадцать, сука, штук. Чанёлю хочется потереть лицо, но получается только уткнуться сухими губами в повязку на левой ладони и вдохнуть поглубже слабый медицинский запах, исходящий от ткани. Замотанные пальцы тоже дрожат, будто издеваются, потому что от каждого даже мельчайшего движения глубокая рана, спрятанная под всеми этими слоями повязки, нещадно ноет и колет. Вторит сердцу, ничего не скажешь. Идеально сыгранный дуэт. Давление стучит в висках — какого вообще хуя? Ёль едва балансирует где-то на грани между яростью и ледяным спокойствием. Пытается убедить себя не разнести их бетонную коробку к херам, не перевернуть всё вверх-дном, ведь кто знает, что можно найти ещё. Кто знает, что ещё может скрывать Бэкхён. Зажмурившись до чёрных кругов, Чанёль устало выдыхает. Неожиданной болью отдало куда-то в мочку правого уха — этакими частыми ударами-молоточками. И снова, какого вообще хуя? Стоит убрать таблетки обратно, пока Бэкхён не пришёл от Киквана, вызвавшего лидера на проверку: синяки и ссадины на его лице проходят слишком долго, а припухлось над левой бровью вообще будто не собирается уходить. Стоит сделать вид, будто Чанёль не нашёл их, решив заправить за сокамерником постель, чтобы ему не влетело от начальства. Сделать вид, будто Паку наплевать, что там хочет сделать Бэкхён, с кем, когда и, главное, зачем. Или же просто рассказать обо всём Чон Соку, надоедливо вертящемуся около Бёна весь сентябрь. Как блядская курочка-наседка. Раздражающая курица, которой хочется оторвать голову. Жизнь Бён Бэкхёна его не должна волновать. Суицидальные наклонности — если Чанёль всё же прав о назначении стольких таблеток — его тоже не касаются. Подумаешь, парень не смог нормально порезать вены когда-то, захотел взять реванш. Но, блять, волнуют и касаются. — Какого вообще хуя? — одними губами шепчет Ёль, сжимая таблетки в ладони и чувствуя, как некоторые из них рассыпаются под сильными пальцами. Чанёль никогда ни к кому не привязывался. Понятия не имеет, что могут чувствовать люди в момент, когда обычная симпатия к кому-то перерастает во что-то большее. Для него всегда всё влечение к другим можно было объяснить одной вещью — похотью. Каждый доверчивый и хрупкий с виду мальчишка — кусок мяса для хищника, красная тряпка для быка. В груди за секунду зажигалось больное животное желание обладать, подмять под себя, подавить, сломать, разъебать до основания и наблюдать за тем, как те пытаются подняться. Встретиться раз и больше никогда не видеть. Испоганить чужую жизнь, ведь собственная — грёбанное болото, и смотаться, как последний трус. Влечение к Бэкхёну Чанёлю трудно охарактеризовать одной лишь похотью. Это уже и не просто животное желание обладать. Не только оно. Это что-то большее. Пугающе, блять, большее. Бегал-бегал изо всех сил, пытался не останавливаться и не выстраивать отношения, которые завязались между ним и старшим. Доигрался, как говорится. И к чему теперь это приведёт? Из раздумий Чанёля выводит звон ключей и скрежет отъезжающей в сторону решётки, пропускающей в камеру Бэкхёна со спокойной улыбкой на лице. Пак даже не слышит, что лидер говорит сопровождавшему его Пинни. Просто исподлобья следит за тем, как их снова запирают, а надзиратель уходит, оставляя заключённых наедине в удушающей, будто наэлектризованной атмосфере. Бэкхёну стало лучше. Немного лучше после той перепалки неделю назад, когда Чанёль впервые уловил в чужих глазах панический страх и дикую истерику, погребённую где-то в груди. Он выглядел спокойнее, снова как обычный улыбчивый хён, каким позволял себе быть рядом с Ёлем, без всей этой напускной лидерской хуеты. Мамочка Чон Сок, с которым Бён помирился после той таинственной ссоры в столовой, усиленно его откармливал. Он перестал сидеть по ночам у перегородки, пялиться в темноту и будто нянчиться с потёртым от времени ремнём, который часто часами не выпускал из рук. Он перестал скулить по ночам. Но Чанёль всё не может забыть тот страх в щенячьих глазах, дикую печаль и чрезмерную усталость. Эти глаза уже неделю снятся Паку в кошмарах, где Бэкхён снова умоляет его остановиться, не трогать его, оставить в покое. А теперь ещё и таблетки. Блядские, сука, таблетки. В ответ сердце снова воет, как раненый зверь. Кричит, что глупый Пак действительно доигрался. — Нам надо поговорить, — хрипит Чанёль, ведь горло дерёт от многочасового молчания. Бэкхён, успевший подойти к металлической лесенке, ведущей на его верхнюю койку, останавливается и опирается правым предплечьем на край кровати. Опирается так, что Ёль снова видит белые кривые полосы на его запястье — следы неудавшейся попытки убить себя. В груди дерёт, что губы невольно изгибаются в болезненной гримасе всего на секунду, но старший замечает это, и добродушная полуулыбка тут же сходит с его лица. — Что-то случилось, Ёль? — В его голосе снова тревога. Как и последнюю чёртову неделю, в течение которой Бэкхён будто ожидал нападения. Не на себя, нет. На него, Чанёля. Да и Пак ведь не тупой, понимает, что самостоятельно повесил мишень себе на спину, защитив ненавистного элитой других блоков лидера от смертельного удара в шею. Снова из-за грёбанной привязанности. В груди закипает такая злость, что от дрожи, пробравшей конечности, сводит мышцы. Пальцы сильнее вжимают таблетки во взмокшую от пота ладонь, размазывая по коже белоснежные крошки. — Ты мне скажи. — Чанёль тут же разжимает пальцы, и то, что осталось от бэкхёновских таблеток — жалкие осколки и пыль, — валится на бетонный пол, оставляя в воздухе едва заметную, секундную дымку. Бэкхён замирает в нерешительности, недоумённым взглядом пялясь на рассыпавшееся по полу «спасение» и поджимает губы — злится, однако и слова сказать не может. Он даже не моргает совсем, а его правая рука обессиленно падает вниз, к бедру, когда Бэк выпрямляется и поднимает на младшего глаза. И почему-то сейчас Чанёль несказанно рад, что сокамерник не прячется за очередной безликой маской с пустым взглядом. Рад, что видит в щенячьих глазах плохо скрываемое раздражение. Но говорит он совсем не то, что Паку хочется: — Ты переходишь черту. — Я перехожу? — взрывается Чанёль, подрываясь на ноги, чуть не стукаясь макушкой о край верхней койки. — Мне из тебя всё дерьмо сейчас выбить? Однако Бэкхён не дёргается, смотрит прямо, одним взглядом кричит: только сунься — зубы повыбиваю. От этого взгляда сводит грудную клетку, сводит болезненно челюсть; внутри лёгкий страх, злость и трепет — типичные спутники, когда Ёль находится рядом со старшим. Снова раздирающее желание наплевать на молчаливый приказ и прижать к себе так крепко, чтобы затрещали кости, чтобы Бён перестал дышать на какое-то время, чтобы не смог оттолкнуть. А он точно захочет. На шаг ближе — Бэкхён всё смотрит печальным озлобленным щенком. Руки сжимает в кулаки, что мышцы на предплечьях напрягаются. Широкие плечи расправляет, призывно поднимая подбородок, чтобы в глаза Чанёлю смотреть, а не куда-то в подбородок. Раздражающе светит угольно-чёрной татуировкой на левой стороне бледной шеи и медленно скользит языком по пересохшим губам, выбивая почву у Чанёля из-под ног. Бён, блядская мания, Бэкхён. От того мальчишки из центра остались, пожалуй, одни глаза, едва уловимый овал лица, чёртовы родинки по диагонали, тонкая шея и изящные, хрупкие пальцы. А ещё разница в росте, которая сейчас кружит голову. Он больше не мальчишка, которого можно приструнить силой и тот послушно затихнет, лишь бы больно не было. Бэкхён сам сделает больно. Его нельзя поставить на колени, не ожидая того, что ночью можно проснуться от перерезанного горла. От одной только этой мысли желание тугим узлом стягивает грудную клетку: с Бэкхёном сложно, чувства к нему непонятны и двояки, но от этого и приз желаннее. «Всё же трахнуть его хочется чуть больше…» — проносится у Пака в голове, чувствуя, как возбуждение тянет внизу живота. — Вновь лезешь туда, куда не просят, — добавляет Бэкхён устало, и почему-то вместо того, чтобы ударить за нарушение личного пространства, за раздавленные таблетки, он легким движением отодвигает Пака в сторону и присаживается на корточки. Его пальцы слегка подрагивают, когда он по кусочкам собирает то, что осталось, в раскрытую ладонь, то и дело заглядывая под койку, проверяя, чтобы ничего не закатилось. — Вот зачем, а? — Он поднимает глаза всего на секунду, и Чанёль жалеет, что поступил так. Жалеет, что действительно не смог спрятать их обратно в наволочку и сделать вид, будто ничего не было. — Это ты мне объясни, — недовольно, даже обиженно, бурчит младший, присаживаясь рядом. Тихо хрустят колени, и парня немного ведёт в сторону, но Бэкхён придерживает его за плечо, не давая упасть. В чёрных щенячьих глазах больше нет раздражения. Просто усталость, которую Бён уже не скрывает от Пака, и пустота, смешанная с печалью. Он слабо поджимает губы, посмотрев на Чанёля не дольше трёх секунд, а затем снова возвращается к таблеткам. Он собирает их медленно, некоторые осколки даже сжимает так сильно, что они превращаются в белую массу, размазанную по подушечкам пальцев. Он игнорирует слова Ёля ровно до того момента, пока младший специально не сгребает оставшееся на полу таблетки и не высыпает в руку старшего, пытаясь ускорить процесс и заставить парня заговорить. — Бэкхён, — умоляюще тянет Пак, ласково приподняв чужой подбородок ребром замотанной левой ладони. Просит вновь посмотреть на себя. Просит отвлечься, да и хочет отвлечься сам, ведь уродливые белые шрамы на бёновском запястье сложно сейчас не заметить. — Ну что ты хочешь услышать? — отзывается старший, мотнув головой, уходя от прикосновения. — Что? — чуть ли не вскрикивает, но его голос тут же опускается до едва различимого шёпота: — Я не собираюсь убивать этим себя. Просто не могу и не хочу их больше принимать. От них хуже, Ёль. — Отводит взгляд на секунду и прищуривается, тяжело вздохнув. — Я думать из-за них не могу. — Но Чон Сок заставляет тебя их принимать. Зачем? — удивлённо шепчет Чанёль, осторожно опускаясь на пол, подогнув под себя ногу. Еле сдерживается, чтобы снова не коснуться Бэкхёна и не заставить его смотреть в глаза. Хочется видеть его взгляд, щенячье-потерянный, доверчивый, немного забитый. Хочется чувствовать его эмоции. Просто хочется. — Потому что так я хотя бы сплю, не просыпаясь каждые минут десять, — поясняет Бэкхён, рассматривая правую коленку Ёля. Он замечает мелкое тёмное пятнышко на штанах и осторожно касается его ногтем, будто пытается соскрести. — Чон Сок не понимает, что обо мне не нужно заботиться. Я могу сделать это сам. И ты, — Бён вновь смотрит прямо в глаза, — тоже не понимаешь. И к чему это привело? Чанёль быстро облизывает губы и перехватывает тонкие бэкхёновские пальцы до того, как старший успевает убрать их с его колена. Он хватается, как утопающий, за его прохладную руку, ласково скользнув по острым костяшкам. Не знает, что вообще хочет передать через этот жест. Не знает, что хочет через него получить. Просто это показалось правильным и нужным. А Бэкхён всего на несколько секунд сжимает его ладонь в своей, прежде чем отпустить, отодвинуть от себя, напоследок похлопав по запястью. — Я правда благодарен тебе за спасение, Ёль. Честно, — заявляет старший, заглядывая Паку в глаза и устало улыбаясь. — То, что я говорил неделю назад, после карцера, — это просто усталость и злость. Непривычка, может. Меня… я не позволяю людям себя защищать, потому что я… просто им не доверяю. Не могу. Никто и никогда не поставит свои нужды выше чьих-то. Никто и никогда не поможет, если их жизни будет угрожать опасность. Все будут молчать до последнего, радуясь, что их ничего не коснулось. Бэкхён с трудом поднимается на ноги и несколько секунд растирает мышцы под правым коленом, прищурив от боли глаза. Прихрамывая, он направляется в сторону унитаза, выкидывает то, что осталось от таблеток, и нажимает на кнопку слива. Затем он разворачивается, долгим взглядом смотрит на поднявшего с пола Чанёля и несколько обречённо добавляет: — И чем скорее ты это поймёшь, тем дольше проживёшь здесь и выйдешь на волю только с порезанной ладонью, а не чем-то ещё.***
Ладони касаются прохладного металла раковины, и Ёль еле слышно выдыхает сквозь плотно сжатые губы. Он стоит так уже около трёх минут, ожидая чего-то особенного в его жизни, чего-то нового и необходимого для дальнейшего существования. Но Бэкхён лежит на своей койке, лицом к стене — Ёль проверял совсем недавно, — и вряд ли собирается всё это продолжать. Да и кто Чанёль такой, чтобы просить о продолжении их небольшого секрета. Секрета, от которого хорошо всегда только одному. Парень облизывает пересохшие губы, впиваясь пальцами в металл, и в очередной раз плотно стискивает зубы; длинный глубокий порез на левой руке заныл с такой силой, что едва удалось сдержать стон боли. Он приподнимает ладонь и вглядывается в стерильную повязку, едва различимую в полутьме. На ней появились небольшие пятнышки крови вдоль пореза от его начала и до конца, через всю ладонь. В груди щемит. Ноет изо всех сил. Тело требует чужих прикосновений. Бэкхёновских прикосновений, так, как умеет только он: сначала медленно, неторопливо, затем более развязно и твёрдо, касаясь пальцами и губами в тех местах, где это необходимо. Душа требует его прикосновений, чтобы заглушить боль в пострадавшей руке, притупить пылающую изнутри злость на весь мир и самого себя. И Чанёль совсем не вздрагивает, когда чужие прохладные ладони всё же касаются его боков, а затем скользят по талии, огибая напрягшееся тело, до самого живота. Он лишь едва слышно сглатывает вязкую слюну и прикусывает нижнюю губу, когда Бэкхён касается его лопатки лбом и замирает, тяжело дыша. Накрывает небольшие дрожащие ладошки своими и прикрывает глаза. Ох, как же Чанёль ненавидит себя в этот момент, когда каждый сантиметр его тела и души умоляет именно о Бэкхёне. Ненавидит, но сам с мысленно просит старшего не останавливаться, не сейчас, не когда до жути хочется. Прохладная ладошка Бэкхёна скользит с напряжённого чанёлевского живота ниже, пробирается под резинку трусов, и несмело касается возбуждённого органа, самой головки с уже выступившей естественной смазкой. — Ты не обязан, — хрипит Чанёль, но помогает протолкнуть руку дальше, помогает прохладным пальцам сомкнуться на напряжённом стволе. Бэкхён тихонько усмехается и оставляет ласковый поцелуй на шее, чуть выше края белой майки. — Просто представь всё как всегда, — шепчет Бён, утыкаясь носом в позвоночник младшего и прикрывая веки. Их маленький секрет зашёл слишком далеко. Чанёль в очередной раз облизывает губы, цепляясь пострадавшей рукой за ладонь Бэкхёна, всё ещё лежащую на его животе. Он тоже закрывает глаза и начинает ненавидеть себя чуточку меньше, полностью отдаваясь тому небольшому спасительному наслаждению, что дарит ему старший. «Всё как всегда» — это оставить всё как есть, просто чувствовать Бэкхёна, его пальцы, его губы, его дыхание. Представлять старшего на коленях, в разных позах, но, главное, стонущего и изнывающего от ласки грубых чанёлевских пальцев, мокрых губ и резких толчков. Пак дрожит, резко опуская правую ладонь на край раковины и впиваясь в металл пальцами до побеления костяшек. Он слышит только своё сердце, неистово бьющееся в груди, только замирающее дыхание Бэкхёна и тихий шелест одежды вперемешку со скольжением ладони по его члену. Всё быстрее, грубее, чувственнее. У Чанёля всё горит внутри, пылает синим пламенем, переходя в крупные мурашки на коже и кратковременные безболезненные судороги. Губы распахиваются сами собой, выпуская наружу еле слышные вздохи, приглушённые изо всех сил стоны наслаждения. А Бэкхён лишь добивает, утыкаясь горячим лбом в левое плечо; его чертовски сильная дрожь проходит через кожу частыми разрядами. Чанёль на грани. Уже. Спустя всего лишь несколько минут. Присутствие Бэкхёна действует на него слишком ярко, а отсутствие дрочки последние недели три лишь ухудшает ситуацию, доводя её до критического состояния. И почему-то именно сейчас Чанёлю сложно закончить их маленький секрет: долгожданная разрядка никак не наступает, хотя Бён делает всё как всегда, всё правильно. Но секунда — Бэкхён уже у ближайшей стены, вжат щекой в твёрдую поверхность. Вторая — Чанёль прижимается к дрожащей спине, ведёт носом за ухом, пока губы не касаются горячей мочки. Третья — руки скользят по плечам вниз до самых локтей, а затем соскальзывают на отчётливую талию и упираются в край тюремных тёмно-синих штанов. Четвёртая — Бён приподнимает подбородок выше, невольно позволяя Чанёлю впиться в свою шею поцелуем, даже слабо прикусить, едва задев верхний край татуировки. Пятая — грубые большие ладони лишь мимолётно изучают изгибы чужих ягодиц, но Паку уже сносит крышу. Тонкая белая майка задирается наверх, до самых лопаток, открывая вид на поясницу и отчётливую линию позвоночника, по которой Паку захотелось пройтись губами. Открывая вид на тонкие полоски бледных шрамов, о происхождении которых можно только догадываться. Чанёль даже не обратил внимание на то, как Бэкхён резко дёрнул плечами, пытаясь оттолкнуть парня от себя. Он был слишком занят, изучая чужую солоноватую от пота кожу шеи губами и стараясь распутать завязки на штанах Бёна, которые никак не хотели поддаваться. Ему было плевать на боль в пострадавшей левой руке. Плевать на бьющее по вискам давление. Плевать, что большинство заключённых услышат, что вскоре произойдёт. Чанёль хочет Бэкхёна. Прямо здесь и прямо сейчас. Хочет его уже давно и очень сильно. Хочет нагнуть его всего пару раз, чтобы больше не возникало желания, и забыть, как страшный сон. Разве не для этого всё начиналось? Разве не поэтому старший первым подошёл к нему? Разве это не естественный исход их маленького секрета? Разве только Чанёль нуждается в этом, как безумный? Но Бэкхён снова дёрнул плечами, пытаясь отстраниться. Поднял правую руку, сжатую в кулак, однако она вмиг оказалась прижата к стене за запястье рукой Чанёля; парню даже напрягаться особо не пришлось. Старший дышал так громко, срываясь, будто на грани. Он дрожал, как зайчонок при виде хищника. Его глаза плотно закрыты, и Пак даже не заметил, как по алеющей щеке чертовски медленно скатилась первая (и единственная) слеза. Чужая мочка во власти горячих, мокрых губ, затем и зубов. Смазанный поцелуй в открытое местечко за ухом, и Бён окончательно замирает, тихонько заскулив. Ёль не в состоянии справиться с завязками (снова!), поэтому настырно тянет штаны вниз, отчего ткань начинает натягиваться и опасно трещать. Поцелуи спускаются ниже по шее, едва касаясь края татуировки слева, на левое плечо. Они огибают широкую лямку майки и доходят до самого ската, оставляя лёгкий след от зубов, а затем и мокрый поцелуй. Младший готов рычать от злости, кричать на Бёна, чтобы он сделал хоть что-нибудь полезное, но пока заставляет себя не терять рассудок окончательно: он не хочет навредить ему. Чанёль отпускает руку Бэкхёна и сильнее вжимает старшего в стену, принимаясь уже двумя руками развязывать ненавистные завязки, но Бён накрывает его ладони своими, чертовски дрожащими. Он останавливает его, пытаясь наконец показать, что ситуация вышла из-под контроля, что всё не то, чем кажется. Что великий лидер блока С, способный убить голыми руками, трясётся от страха, не знает, что делать, как всё остановить. Он пытается показать, но не сказать, ведь Бэкхёну с трудом удаётся заставить себя хрипло выдохнуть: — Чанёль. Но младший даже не замечает, как дрожит голос Бэкхёна, как дрожит его тело. Его больше волнует собственная дрожь от перевозбуждения, собственная неудовлетворённость в течение стольких месяцев. И плевать, чего сейчас хочет старший. Плевать, что они в тюрьме, без презервативов. Плевать абсолютно на всё. Чанёль хочет Бэкхёна до блядской дрожи в коленках, до сладкой тяжести внизу живота, до подгибающихся пальчиков на ногах. И Чанёль уверен, что Бэкхён тоже его хочет. С такой же силой. Пак пытается освободить руки, но парень вцепился в них изо всех сил, ногтями в кожу, причиняя совсем минимальную боль. Удаётся выбраться лишь правой — раскрытая ладонь тут же ударяет в стену рядом с головой Бэкхёна, заставляя лидера трусливо вжать её в плечи и зажмуриться. — Ёль! — умоляюще восклицает Бён, и его отчаяние разрезает тишину, как нож масло, повисает в воздухе и обжигает, словно удар хлыста. Младший нависает над Бэкхёном, прижимает его к стене своим телом, будто пытаясь проглотить, вобрать в себя и показать, какую хуйню Бён с ним сотворил за такой короткий срок. До чего он, блять, его довёл. Он касается лбом его дрожащего затылка и оставляет влажный поцелуй у самой кромки волос — Бэкхён, дрожа, нервно ведёт шеей, вжимая голову в плечи. Всё это чертовски неправильно. Мерзко. Ужасно. Чанёль ненавидит себя, ведь прекрасно знает, что мог не остановиться, что когда-нибудь он и не остановится после одного такого восклицания. Он ненавидит себя, зная, что может сделать, находясь в таком подвешенном состоянии, на грани ярости и возбуждения. Он ненавидит себя, зная, что хочет сделать. — Сейчас, — шепчет Бэкхён, еле размыкая пересохшие дрожащие губы, — у тебя всё равно ничего не получится. Чанёль чувствует, как быстро бьётся сердце парня где-то на уровне живота, прямо под подушечками его пальцев. Ошеломляюще быстро, будто готовое взорваться от перенапряжения в любую секунду. Загнанный в свою же ловушку зверёк до ужаса боится, что может произойти. Боится так сильно, что с трудом может произносить слова. Младший разворачивает Бэкхёна за плечи лицом к себе. Они встречаются глазами. Бён медленно скользит кончиком языка по пересохшим губам, а глупый, запутавшийся в своих чувствах Чанёль следит за этим блядским движением, чуть ли не разинув рот. Бэкхён ведь такой, какой нужен: маленький щеночек с блестящими, покрасневшими непонятно от чего глазами, алеющими щеками и дрожащий от возбуждения и испуга. Бэкхён ведь такой, как Чанёлю нравится, и сейчас он всегда в шаговой доступности. — Ты слишком возбуждён, — задыхаясь, выдаёт Бён, дёргая вниз задранную майку, — а я, — голос опускается до едва различимого шёпота, — слишком узкий. Ты кончишь быстрее, чем успеешь войти до конца. Чанёль касается чужой левой щеки, стирая единственную дорожку слёз, которую так и не смог заметить. Соприкасается с парнем лбами, да так и замирает, прикрывая глаза в попытке успокоить свою злость и возбуждение. Губы невольно скользят по прохладной, что странно, коже. Отстраняться — не хочется. Ёль никогда не позволял себе находиться настолько близко к кому-то. Он никогда даже не целовал тех, с кем спал, а со старшим они уже всего лишь в секундном порыве — стоит чуть голову повернуть, чтобы губы столкнулись. И ведь Паку чертовски этого хочется. Ненавидит себя за это, но сдерживаться сложно. — Прости, — на выдохе произносит Пак, боясь открыть глаза и увидеть ненависть в глазах Бэкхёна. Его бывшие партнёры всегда так смотрели после секса, а затем поскорее убегали от неуравновешенного парня. Однако Бэкхён всё ещё здесь, стоит прямо напротив, не вырывается и не спешит уйти. Он всё ещё дрожит, конечно, но не так сильно, да и дышит значительно свободней, не рвано и не истерически. — Сейчас, — произносит Бён так тихо, что Чанёлю приходится серьёзно напрячься, чтобы услышать каждое слово, — не подходящее время. Но… если ты хочешь… — Парень запинается всё больше, всё чаще, когда Чан открывает глаза и смотрит прямо на него, — когда-нибудь… — Он нервно сглатывает. — Стоит только попросить, Ёль. Только попросить.