***
В голове стоит звенящая тишина, а грудь неприятно вибрирует изнутри накатывающими волнами злости. Покоящиеся на блестящем в столовском освещении столе ладони с переплетёнными пальцами нервно подрагивают, а всё ещё заживающий порез зелёными пятном выделяется на, кажется, посеревшей коже. После сегодняшнего утра швы снова немного разошлись, обнажив розовое мясо, да только к Киквану Чанёль не спешит: старательно и осознанно копит боль в себе. Концентрируется на том, что при каждом вдохе колет в рёбрах, крутит живот, ноет правое бедро, болит шея и сглатывать едва набирающуюся слюну невозможно без жжения в горле. Так сильнее закипает ненависть, бережно взращиваемая в течение последних недель. Чанёлю не нужно поднимать глаза, чтобы понять, что даже сейчас за каждым его действием пристально наблюдают, выискивают слабые места, выжидают очередного подходящего момента, когда хозяин оставит своего ручного Цербера одного, без охраны. И кто знает, чем теперь закончится эта встреча. Ёлю не нужно отрываться от мнимого созерцания собственных рук, чтобы увидеть, что и Бэкхён из столовской очереди на него смотрит. Вновь глядит своими по-идиотски печальными глазами, которые хочется выколоть большими пальцами, стиснув его голову в ладонях. Не подходит, держится на расстоянии, как и последние несколько недель, в течение которых в их камере они откровенно игнорируют друг на друга из противоположных углов, не подходят ближе, но всё равно находятся в одной компании за пределами своей маленькой коробки. Конечно, ведь старший решил обозначить границы дозволенного после последнего, вышедшего из-под контроля раза. Так, блять, вовремя. Но во всём происходящем всё равно виноват только Бён Бэкхён. Тогда, в камере, когда у Чанёля откровенно и бесповоротно рвало крышу, виноват был именно он. Трогал его. Не сопротивлялся должным образом, даже в пояснице прогибался, как по старой привычке. Не оттолкнул, даже когда они лицом к лицу оказались, практически губами в губы. А потом ещё и хуйню эту сказал, которая уже не один день выворачивает сознание Пака наизнанку. Себя, блять, предложил, на блюдечке с голубой каёмочкой. Смотрел забито. Чёртов щенок! Дрожал, как те парни, с которыми Ёль имел дело до тюрьмы. Отдрочил, смотря прямо в глаза и так часто моргая, что Пак, пытающийся, чёрт побери, считать хаотичные движения ресниц, быстро сбился со счёта. Дрожащей ладонью губы накрыл, чтобы Чанёль, сходящий с ума, ни звука не издал посреди ночной тиши. Это Бён Бэкхён сводит его с ума. После того случая несколько дней в глаза старательно заглядывал, будто выискивал там что-то. Затем губы странно поджимал и отводил взгляд, хмурясь. О чём-то думал, может, вспоминал, но упорно молчал. Чанёлю хотелось, чтобы все вокруг резко испарились, чтобы они здесь и сейчас остались наедине. Ему хотелось притянуть Бэкхёна к себе за шею, грубо и властно, поддавшись бушующему в груди огню стыда и страха, вновь оказаться так близко, как были, и приказать больше никогда не смотреть так. От печали и боли в чужих глазах Ёля изнутри разрывало на части, хоть грудь рви ногтями на уродливые лоскуты. Но самое главное — за связь с Бён Бэкхёном приходится расплачиваться именно Чанёлю. Его не трогали месяцами. Ёль впервые получил угрожающий выпад в свою сторону лишь две недели назад, когда раздевался в предбаннике. «Не с той шавкой ты носишься, Цербер. Как бы тебя не нагнули вместо него» — въелось в мозг так плотно, что Пак с тревогой закрывал глаза каждую ночь. Заточка, направленная под подбородок, тогда поумерила пыл, не дав бездумно кинуться на какого-то невысокого бритого под ноль заключённого. А взгляд исподлобья его широкоплечего, плотного «телохранителя», такого же лысого, пустил по позвоночнику мерзкие мурашки страха, лишив возможности сглотнуть густую слюну. Взгляд, твердящий, что, если будет нужно, мужик с по-лошадиному длинным лицом готов воплотить угрозу в жизнь здесь и сейчас. После этого Чанёль не раз получал «случайные» толчки до мелких синяков под самые рёбра, фразы, твердящие, что из-за связи с блядским Бэкхёном, из-за лидерского отношения к сокамернику, Пака могут нагнуть в любой момент. Во время игры в стритбол Ёля уже не удивляло, что кто-то возьмёт да зарядит ему локтем по рёбрам, в живот или в лицо. За две недели выработалась привычка постоянно оборачиваться, ведь чувство, что за ним следят, никак не проходило. Сегодня Чанёль только почему-то не обернулся, когда надо было. Рука невольно дрогнула, готовая взмыть вверх, к шее, наполовину скрытой застёгнутой до конца тёмно-синей рубашкой. Там, под грубым воротником, алела борозда, оставленная утром, во время дежурства на кухне, пока чёртов Бён Бэкхён был хер пойми где и с кем. Ёль с трудом сглотнул ещё раз, прищурившись, вспоминая, как сегодня ему накинули на голову наволочку, затянули так туго, что в глазах резко потемнело, а уши заложило. Как на тело хлынули удары рук и ног. Как его пнули под колени, заставив резко опуститься на прохладный кафель. Как стягивали ткань изо всех сил, давя острым коленом на позвоночник, а Ёль испуганно царапал по ней ногтями, пытаясь отодрать её от своей шеи, потому что чувствовал, как тело начинает дрожать от напряжения и нехватки кислорода. Как прилетел удар в центр груди, а затем ему с наволочкой на голове позволили упасть-таки на пол. Как пинали в живот, по ногам и рукам. И всё это в абсолютной тишине, слаженно, дружно, не обращая внимания на то, как Чанёль корчится от мучительной боли, как кашляет на белую ткань кровью, как вообще не может сопротивляться из-за нанесённых ударов и звона в ушах. Как его бросили на этом чёртовом кафеле с этой чёртовой наволочкой на голове, которую у Пака не было сил стянуть. Как на прощание, наступив на левую ладонь и вдавив её в пол, ему сказали быть осторожным и оглядываться ещё чаще, что в следующий раз зашивать придётся не только руку. Как Ёля попросили поблагодарить за сегодняшнее «шоу» блядского Бён Бэкхёна. И Чанёль действительно хотел его поблагодарить. В камере, после обеда, когда они останутся наедине. Так же накинуть на голову наволочку, перекрыв доступ кислорода в лёгкие. Так же поставить на колени, но лицом упереть в нижнюю койку. Если надо, сломать руку в том месте, где когда-то отец сломал её Бэкхёну. Выебать, как и планировал, а потом выплюнуть тем отморозкам прямо в морды, что на большее этот педиковатый мудозвон рассчитывать не может, что его удел — стоять на коленях с раздвинутыми ногами и помалкивать. Чанёль хотел, но, столкнувшись с Бэкхёном лицом к лицу в столовой, выкинул этот план из своей головы за секунду. Не потому, что сердце предательски ёкнуло от его печального взгляда побитого щенка и не из-за тревоги в его чёрных глазах. Не потому, что сделать это будет пиздецки сложно, ведь Бён не даст просто так поставить себя на колени. Не потому, что давно погребённая где-то в груди совесть решила проснуться и истошно завопить, что это, вообще-то, вина не только Бён Бэкхёна, что нельзя делать ему ещё больнее, что старшему уже хватит сломанных костей и шрамов по всему телу. Не потому, что в голове прозвучал сдавленный, испуганный шёпот: «Стоит только попросить, Ёль. Только попросить». Чанёлю просто не хочется больше иметь ничего общего с блядским Бён Бэкхёном. Всё, хватит! Он не собирается подыхать из-за того, что старший то ли глаз на него положил, то ли просто почувствовал в нём человека, о котором вот прям пиздец как сильно нужно заботиться. Он не собирается подставлять свою жопу только потому, что Бэкхён — такая тупая выёбистая сука с кучей врагов, мечтающих добраться до него любыми способами, а тут так удачно появился Ёль. Чанёль просто устал, а дикий недотрах быстро удалось перенаправить в ненависть, потому что во всём, сука, виноват только Бён Бэкхён. А теперь надо как-то выбираться из лидерской компании, валить подальше от этого ублюдка в другую камеру, если не в другой блок, чтобы их больше ничего не могло связывать. Свалить и забыть, что эти месяцы пробудили в нём что-то давно забытое, разрушающее похуже неконтролируемой ярости. Сделать вид, будто Бэкхёна больше не существует, как было одиннадцать лет назад, когда парень неожиданно пропал с занятий в центре и так больше не появился после той перепалки, закончившейся разбитым носом. Лучше бы он никогда больше не появлялся. Левая рука затряслась от боли, когда Чанёль попытался её сжать — хотелось выкинуть Бэкхёна из своей головы отрезвляющим жжением в порезе. Не получилось. Это лишь в очередной раз вернуло воспоминания о том, как от нехватки кислорода резко потемнело в глазах и земля ушла из-под ног, хотя Ёль уже лежал на ней, полностью дезориентированный. Подняв взгляд, Ёль замечает того бритоголового мелкого с заточкой из душевой и бугая с лошадиным лицом, которые совсем не скрывают, что пристально наблюдают за поведением Пака. Хосок, как несколько дней назад узнал Чанёль, встретившись с младшим взглядом довольно улыбнулся и бровями повёл, словно издеваясь. Чже Хён оставался всё таким же мрачным и пугающим: на секунду представилось, что место Бэкхёна во снах занял именно Чанёль. Тут же ледяные мурашки скользнули вдоль позвоночника. Блядский страх засосал под ложечкой. Пак никогда не был снизу, но готов поспорить, что насильно и под таким бугаем с квадратным подбородком сегодняшнее избиение ему покажется лишь ласковым поглаживанием. И всё из-за ебаного Бён Бэкхёна. — Это того стоит, Цербер? — слышится над самым ухом, и Чанёль, вздрогнув от неожиданности, вырывается из собственных, наполненных болью и унижением мыслей и поднимает глаза на подошедшего Гын Пёка. Долговязый паренёк чуть младше его самого небрежно облокачивается на стол, выставляя на обозрение уродливые короткие пальцы с обгрызенными ногтями; мизинец у него кривой, видимо, сломанный и сросшийся не так. Когда он наклоняет голову, то длинная чёлка, по бокам обрамляющая лицо, тонкими, будто сальными, прядями лезет в большие, рыбьи глаза блёкло-коричневого цвета. Под левым находится мелкая родинка, чёрная, будто нарисованная, а губы — как волна, когда парень несколько издевательски и надменно улыбается. — Носиться за лидером, как верный щенок, защищать его. За что, Цербер? Что он такого делает, раз ты связался с этим пидором? Чанёль молчит, скользя языком по нижнему ряду зубов, лишь выдыхает через нос. Стреляет взглядом чуть дальше, замечая, как Бэкхён в столовской очереди смотрит на него чересчур пристально, даже Чон Сока игнорирует. Не знает, что Гын Пёк сейчас про него говорит, может лишь догадываться, но ждёт, мать его, что Ёль будет делать. Одним лишь жёстким взглядом и плотно сомкнутыми губами приказывает сидеть на жопе ровно и терпеть, не выходить из себя. И Пак пытается контролировать ту невыпущенную и накопленную за отвратные две недели злость, но руки уже дрожат, требуя крови. — Настолько хорошо сосёт? — не унимается Гын Пёк, постукивая пальцами по поверхности стола. «Ёль, давай, — слышится в голове успокаивающий голос Бэкхёна, чувствуются его сильные пальцы на шее, на позвонках, но сейчас, однако, он бесит лишь сильнее. Чувствуется, как он похлопывает по мокрым от воды щекам, по холодной коже, пытаясь хоть как-то привести его в чувство — Дыши! Смотри на меня и дыши. Десять, девять…» Но Чанёль не смотрит на Бэкхёна, лишь на Крысёныша. Думает, что его спокойно можно оглушить подносом или просто об стол, повалить на землю, несколько раз отпинать или лучше кулаками разбить лицо в мясо, встать ногой на шею, прямо на кадык, примеряясь, а затем ударить, что есть силы. Чтобы услышать ласкающий ухо хруст ломающихся костей и стоны боли, предсмертные хрипы и бульканье крови в его горле. Чтобы отпустило и успокоило наконец, ведь с самого заключения приходится глушить в себе удушающую ярость, которую раньше можно было потопить в чьём-то избиении или грубом сексе. Её ведь удалось выпустить нормально всего один раз на прогулке, но она всегда скапливалась в груди слишком быстро. Ёль не может сдержать улыбку, низко опустив подбородок, игнорируя противный сейчас голос Бэкхёна, его угрозы, в своей голове. — Или тебе настолько нравится сосать у него? — И посреди вполне обычного шума столовских разговоров слышится резкий хлопок, затем испуганный стон, и резко наступает тишина. Гын Пёк вжат в металлический стол правой стороной лица, смотрит большими от страха прямо на Чанёля, всё ещё сидящего на скамье, и хрипло дышит через приоткрытые губы. Левая рука Пака лишь сильнее сжимает грубую ткань тюремной рубашки, чтобы парень не смог подняться и отойти на безопасное расстояние, а правая отвешивает Крысёнышу звонкую пощёчину. — Может, повторишь? — в повисшей гробовой тишине хрипло выдаёт Чанёль, с трудом удерживая ярость внутри. Ему же ничего не стоит размозжить чужую голову о край стола, виском или глазом об острый угол приложить, но он не спешит с этим. — Не про него, — Пак поднимается на ноги, вдавливая заключённого за шею прямо в металл, чувствует, как похрустывают косточки под пальцами, как его жертва дрожит, — про меня. Гын Пёк, всё ещё хрипя, пытается отрицательно покачать головой, но Чанёль, отпустив рубашку, отвешивает парню ещё одну унизительную пощёчину, оставляя на его щеке кровавый след из раны на ладони, прежде чем вновь не оказаться с ним лицом к лицу. — Знаешь, там, на воле, мне было как-то плевать, кто у меня отсасывает, — с лёгкой улыбкой произносит Ёль, смахивая волосы с лица Гын Пёка, чтобы можно было видеть ужас в его глазах, слёзы, скапливающиеся в самых уголках. — Здесь это можешь бы ты. — Пак приподнимает парня за шею и снова впечатывает в стол, улыбаясь лишь шире, слыша его стоны и тихие хрипы, а затем отвешивает очередную пощёчину по касательной. — Только вряд ли это тебе понравится. Гын Пёк шумно дышит через нос и часто моргает, уставившись на скамью, на место, где сидел Пак, на пол, на стол, куда угодно, лишь бы на Чанёля сейчас не смотреть. Пытается вцепиться пальцами в металлический край, когда парень за шею приподнимает его и легко оттаскивает в сторону. Чанёль бьёт по ногам, заставляя опуститься на колени и тихо простонать от боли в чашечках, глухо стукнувших о бетон. Видит кровь на рубашке и даже не думает о том, что это его собственная кровь, ведь швы окончательно разошлись, даже не чувствует боли в руке, хотя должен бы. — Хочешь попробовать сейчас? — с улыбкой шипит Чанёль, вцепившись свободной рукой в чужой подрагивающий подбородок и сдавливая его так сильно, что Гын Пёк жмурится от острой боли и с трудом отрицательно качает головой. В ответ получает очередной удар раскрытой ладонью, больше по левому виску, чем по алеющей щеке. Ёль упивается чужой беспомощностью, этой покорностью и страхом, сочащимися через поры и кричащими через взгляд. Он сжимает голову своей жертвы уже двумя руками, удерживая её неподвижно, слегка наклонённой вниз, чтобы Гын Пёк видел его колени и то, как правая готова разбить ему нос, может, сломать, если приложить чуть больше силы. Но Пака прерывает невовремя подошедший Чон Сок. Налетевший, оттолкнувший дальше, ударив раскрытыми ладонями прямо в центр тяжело подымающейся груди, закрывший ублюдка собой. — Вот она, — издевательски выдаёт Чанёль, поймав испуганный взгляд всё ещё стоящего на коленях Крысёныша, — бэкхёновская собачка во всей его красе. Интересно было, как Бэкхён сосёт? — Ёль резко смеётся, быстро качнув головой из стороны в сторону и облизав пересохшие губы. — Спроси у него, — напоследок добавляет он, пристально посмотрев на Кана. — Завали ебало, Пак, — чуть ли не рычит Чон Сок, угрожающе сжимая кулаки, но оставаясь на месте. — Сядь и не выёбывайся. — Не выёбываться? — Ёль удивлённо прищуривается, пока улыбка не пропадает с его губ, а взгляд не становится жёстче. Он несколько раз чешет ребром указательного пальца нос, неприятно зудящий изнутри, откровенно игнорирует кровоточащую левую ладонь и, наклонив голову, невольно щёлкает шеей. Правый кулак сжимается до того сильно, что отросшие ногти впиваются в кожу. — Это хуйло забылось немного. Чон Сок в очередной раз легко толкает Чанёля в грудь, когда младший делает шаг вперёд, чтобы вмазать притихшему Гын Пёку, ведь он так призывно стоит на коленях, один его вид кричит и требует больше боли, больше крови, но уже не паковской. — Тебе сказали сесть! — сквозь плотно стиснутые зубы чуть ли не рычит Чон Сок, на что Чанёль всего лишь улыбается, слегка задрав голову и улыбнувшись, пройдясь языком по верхнему ряду зубов и подольше задержавшись на остром клыке, смакуя ощущения. — А то подохнешь так же, как и тот уёбок, чьё место ты сейчас занимаешь за этим столом. — И кто мне глотку вскроет? Он? — Чан кивает на Бэкхёна, который так и не сдвинулся со своего места. Задерживается на нём взглядом чуть дольше, подмечая, как лидер заметно растерялся и даже побледнел, плотно сжав губы и опустив подбородок чуть ли не до самой ярёмной впадины. Он будто стал меньше, блядским потерянным щенком, как тогда в камере, когда просил не трахать его. — Он просто жалкая, падкая на хуи сука, которую вы, почему-то, называете лидером, — добавляет Пак громче, чтобы Бэк услышал, чтобы каждый в этом грёбанном месте услышал. — Просто съеби сейчас нахуй, пока я тебе что-нибудь не сломал, — угрожающе шепчет Чон Сок, до выступивших на предплечьях вен сжав кулаки. — А Бэкхён разберётся с тобой в камере. — Ага, — Чан в очередной раз издевательски улыбается, шагнув ближе к Гому и опустив голос до едва различимого шёпота, чтобы только мужчина слышал его, — как только я разрешу ему вытащить мой член изо рта. Отстранившись и взяв свой поднос, Пак медленно и показательно двинулся к противоположной стене, к столу, за которым сидел, когда только оказался в тюрьме. Он чувствовал удивлённые и порой сочувствующие взгляды заключённых, но стоило посмотреть в ответ — те сразу отводили глаза. Он слышал, как Гын Пёк за его спиной с трудом, кряхтя, поднялся на ноги, цепляясь дрожащими руками за стол. Он был готов поспорить, что услышал насмешливый вздох от Хосока, то, как быстро-быстро качается его голова из стороны в сторону, как поджимаются в презрении губы. Ощущал на своей спине ненавистный взгляд Чон Сока, который точно хотел бы сейчас переломать ему ноги или руки, хоть что-нибудь, но не мог, потому что не смел пойти против тупорылых лидерских правил. Стоял, покорно топя в груди ярость, тяжело и напряжённо дышал. Стоял и терпел, всё ещё слыша в голове последнюю фразы, брошенную Паком. С тихим грохотом Чанёль поставил поднос на металлическую поверхность и вальяжно опустился на скамью, лицом к лидерскому столу, к которому наконец подошёл Бэкхён. Его нисколько не смутило раздражение и упрёк в его взгляде — на это было похуй. Ну что он может ему сделать такого, что будет ужаснее обещанной расправы от бритоголовых уёбков? Чанёль очень долго и пристально смотрит Бэкхёну в глаза, подперев подбородок кулаками. Пытается спрятать подрагивающие в нерешительности губы и алую борозду, немного показавшуюся из-под края рубашки. В очередной раз мысленно пытается убедить самого себя, что Бён идеально может справиться только в одной ролью. Ролью стоящего на коленях и открывающего рот по приказу. Ролью щенка, вылизывающего хозяйские ботинки за провинность. Пытается через один взгляд передать лидеру, что между ними всё кончено. Вся та хуйня, что происходила до этого, добралась до финальной точки. Точки, которую теперь ставит сам Пак, за сегодняшний день пришедший к одной-единственной здравой мысли. Пора и ему обозначить границы, пока не стало поздно.***
Бэкхён, нервно потирая выпуклые белые шрамы на правом запястье, выдыхает слишком громко, что, скорее всего, прекрасно слышно в соседних камерах. Взгляд сосредоточен на одной точке, самом центре, на бетонном полу, затёртом за долгие годы. Он пристально смотрит на место, где много лет назад стоял на коленях, глотая слёзы и бегущую из носа кровь, руки держал за спиной, до боли впиваясь ногтями в кожу запястий. Глядел вниз, потому что было страшно глаза поднять на расхаживающего от стены до решётки Плейга, который вроде бы что-то раздражённо говорил, не повышая голоса, матерился, порой всплёскивал руками. Как оплеухи прилетали одновременно неожиданно и ожидаемо — Плейг бил раскрытой ладонью по голове, по касательной, заставляя ниже опускать подбородок, вжимать его в грудь, надеясь, что скоро всё прекратится. Тогда Бэкхён не был виноват. Он вообще не хотел, чтобы кто-то вмешивался, потому что понимал бессмысленность таких вмешательств: лидер блока С может убить на месте за такое, а Бёну сделает ещё хуже. Он не хотел видеть, как какого-то заключённого в столовой забивают ногами за то, что он посмел высказать что-то насчёт неправильного плейговского отношения к своему щеночку. Забивают на том месте, где сегодня, столько лет спустя, на коленях стоял Гын Пёк. Бэкхён трёт шрамы сильнее, ведь они зудят, будто вибрируют изнутри. Затем трёт шею, елозит по правой стороне ногтями, кусая губы, чтобы не дышать так громко. Нервно отодвигается на чанёлевской койке назад и снова возвращается на прежнее место, не замечая, что правая нога дрожит непонятно от чего. Чанёль в очередной раз сегодня напомнил Плейга. Его взгляды в столовой, низкие, исподлобья, кричащие о том, что Бэкхён во всём виноват. В чём, конечно, непонятно. То, как он бил Гын Пёка по лицу, как поставил его на колени при всех. Как стоял напротив, усмехался и говорил вполголоса, угрожал, это точно, ведь каждый изгиб его лица кричал о злости. Как повысил голос лишь раз, чтобы Бэкхён в столовской очереди смог уловить несколько фраз, сказанных специально для него. Как приблизился к Чон Соку и что-то прошептал с надменной улыбкой, а затем ушёл, показательно, вызывающе, но зная, что Гом останется послушно стоять на месте, следуя правилам блока. Тогда хотелось выйти. Из столовой, из блока, из тюрьмы вообще. Бежать, бежать и бежать, блять, без оглядки. Бросить всё и свалить как можно дальше, чтобы наконец начать дышать, чтобы избавиться от страха, поднимающегося откуда-то из груди, чтобы остановить противный собственный скулёж бессилия в голове. Бросить всё, чтобы не видеть, как наяву, воспоминания из прошлого, где вместо Плейга теперь Чанёль, где Бэкхёну снова больно, где его унижают, избивают, разрывают на части во всех смыслах. Но его в очередной раз парализовало, не было сил ни на сантиметр сдвинуться с места, ведь Чже Рим, этот ёбнутый на всю голову монстр-садист, был прекрасным дрессировщиком и воспитал в Бэкхёне ту правильную реакцию, какую и хотел с первого дня их знакомства, — абсолютную покорность. Лидер замирает, когда Шихун отодвигает решётчатую дверь камеры и запускает внутрь всё ещё раздражённого Чанёля со свежими бинтами на левой руке. Не встаёт, хотя противный низкий голос в его голове твердит, что «место хорошего щеночка у стенки на полу, а не на хозяевской койке», но ноги уже напряглись, готовые поднять Бэкхёна в любую секунду, как только Пак снова посмотрит на него. Как только Плейг снова посмотрит на него. — Съебись с моей кровати, Бэкхён, — низко и спокойно бросает Чанёль, и Бён тут же поднимается, когда младший подходит ближе. Пытался изо всех сил оставаться на месте, ведь он теперь лидер, должен разобраться с сокамерником за происшествие в столовой, а в итоге снова подчиняется. «Блядский, сука, Плейг», — мысленно произносит Бэкхён, слегка приподнимая подбородок, чтобы можно было смотреть Чанёлю прямо в глаза. Неприятно, страшно немного где-то в груди, но старший старается изо всех сил. — Что за хуйня была? — отвечает тем же тоном, так же тихо, но понимает, что это не потому, что хочется припугнуть, а простое опасение, что голос может дрогнуть, если говорить громче. — Где? — отвечает Пак, а его губы слегка изгибаются в усмешке. Он делает шаг вперёд, в то время как Бэк чувствует, что шея невольно всё сильнее вжимается в прохладный металл двухъярусной койки. — Не придуривайся! В столовой. — Губы пересохли, и Бэкхён быстро облизывает их кончиком языка, но не полностью, так как Чанёль слишком пристально следит за этим простым и ничего не значащим действием своими чёрными глазами. От этого страх привычно пережимает горло где-то на уровне кадыка, как ошейник, стискивает изо всех сил. — Какого хера ты творишь? — Спизданул — получил, Бэкхён. Это не я придумал. — Что бы он ни сказал, тебе нельзя распускать руки. — По твоим, блять, правилам? — Ещё одна усмешка, но в глазах всё то же раздражение. — Так чего ты сам не подошёл разобраться? Бэкхён невольно опускает подбородок, до боли стискивая зубы. Одновременно хочет и не хочет признаваться Ёлю, что не может по-другому, пока не может: ещё не восстановился после всех своих недавних приступов, нет сил сопротивляться выдолбленным на задней стенке черепа правилам Плейга. Молчит, однако, но Чанёль резко перехватывает его за горло правой рукой и пережимает под самой челюстью всего тремя пальцами. Давит, вжимая в край верхней койки, несколько раз то отпускает, то сжимает снова, примеряясь. Он снова улыбается, по-доброму, успокаивающе, хотя глаза чернеют от злости. — Какой из тебя лидер? — практически шепчет, и этот шёпот отзывается мурашками вдоль позвоночника и ноющим покалыванием в старых шрамах. — Просто падкая на хуи сука. Бэкхён плотно сжимает губы от обиды и молчит. Лживые слова, сказанные Паком уже во второй раз, отчего-то ранят больнее всего, но низким, издевательским голосом Плейга отзываются в голове едким «на правду не обижаются, щеночек». — Ты нихера обо мне не знаешь, — сквозь плотно сомкнутые зубы произносит Бэк и невольно приподнимается на носочки, елозя босыми ногами по скользящей резине тюремных тапочек. Пересыхающими губами пытается ухватить улетающих из лёгких воздух, но Чанёль держит крепко, не намереваясь отпускать. Ударить в ответ у Бэкхёна почему-то не поднимается рука, и надо ли? — Я таких как ты ебал на свободе, — ядовито бросает прямо в лицо, и Бэк щурится от неприятного холода в груди и затылке. — К тому же, не ты ли несколько недель назад заявил, что готов раздвинуть ноги, когда я только захочу? — Ты подменяешь понятия. — Страх добрался до взгляда, и старший понял это, когда Пак, смотря на него, улыбнулся сильнее и придвинулся ближе. Они соприкоснулись ногами, и, загнанно дыша, Бэкхён то и дело невольно упирался грудью в чужое предплечье. — Не пизди. Ты даже сейчас не вырываешься и не бьёшь в ответ, прославленный ты лидер. — Секундная пауза, ведь Чанёль пристально изучает лицо напротив: Бён уверен, что он наслаждается неспособностью старшего держать прежнюю маску ледяного спокойствия. — Нравится, когда душат, Бэкхён? Бэк поджимает губы, впиваясь в нижнюю зубами изо всех сил, и хмурится до боли в центре лба, смотря в глубокие, чёрные глаза. В груди растёт крик. Истерический крик, ведь старший не уверен, что Пак поймёт его как-то иначе. Хочется изо всех сил сжать лицо Чанёля в своих ладонях и попросить его заткнуться. Завалить ебало, пока не стало хуже. — Ты поэтому так носишься с этим ошейником? Бэкхён смотрит на Ёля, но видит почему-то тот самым момент, когда Плейг впервые застегнул эту удавку на его шее. Как Бён в очередной раз стоял перед сокамерником на коленях, как дрожали его плечи от едва сдерживаемых рыданий, как тряслась правая рука с посиневшими безымянным и средним пальцами, случайно сломанными от сильных пинков. Как он чувствовал кровь, медленно текущую из разбитого носа и рта по подбородку, как ныли рёбра, когда он пытался вдохнуть не хватающего лёгким кислорода. Как старался не смотреть Плейгу в глаза, старался не видеть эту довольную улыбку, когда грубая кожа змеёй обвила тонкую шею и сошлась прямо на кадыке прохладой металла. Как пульсировала челюсть слева, где точно остались следы после нескольких особо сильных ударов тяжёлой пряжки. — Скучаешь по старым временам? Старший бьёт резко и неожиданно в левый бок, хотя и с трудом размахнувшись. Отталкивает Чанёля от себя, когда хватка на шее заметно слабеет и парень заходится лающим кашлем, прижав забинтованную руку к месту, куда прилетел чужой кулак. Бьёт уже в лицо, щурясь и кусая губы, ведь чёртовы слёзы стоят в горле, рвутся наружу, но почему-то никак не могут найти выход. Замахивается уже левой ногой и отвешивает глухой удар прямо по напряжённому бедру, заставляя Чанёля схватиться за мышцу и взвыть от боли. Неожиданно запускает обе ладони в свои волосы, растрёпывая их, и с трудом делает глубокий вдох будто горящими изнутри лёгкими. Как Плейг с трудом протискивал пальцы между ремнём и шеей, слегка оцарапав ногтями прохладную кожу, и тянул на себя. Каждый. Чёртов. Раз. Лишал кислорода, заставлял задыхаться, кашлять и давиться слюной и уходящим воздухом. Заставлял лишь взглядом молить о пощаде, ведь бил по рукам, когда Бэкхён пытался его оттолкнуть. Заставлял в очередной раз скулить, как щенок, затем приоткрывать рот, издавая рваные, громкие всхлипы, стоило достигнуть края, когда дальше — только потерять сознание. Открыть рот лишь для того, чтобы Плейгу было легче протолкнуть свой член внутрь. Бэкхён отходит в сторону, ближе к решётке, и смотрит на то, как дрожат руки, всего несколько секунд назад ударившие Чанёля, как нервно сжимаются уродливые, как ему кажется, пальцы. Видит белые шрамы на запястье — следы своей слабой попытки освободиться, раз и навсегда избавиться от всего того дерьма, что свалилось на него в двадцать. Помнит, как эти самые пальцы, окровавленные, стёртые, эти самые запястья скребли по бетону, когда он пытался уползти от Плейга. Помнит, как закрывался ими от полных ненависти ударов. Бён открывает рот, чтобы что-то ответить Чанёлю, но получает по зубам резким хуком справа, что откидывает назад, лопатками на железные прутья. Успевает только вздохнуть, как прилетает ещё один, в висок, в скулу. Он невольно наклоняется, пытаясь проморгаться и избавиться от ярких кругов перед глазами, от неожиданного звона в ушах и ноющей боли в костях. Но Ёль не даёт ему ни секунды расслабится — хватает за волосы и бьёт правой стороной лица о прутья, окончательно выбивая воздух из лёгких и заполняя череп адской болью и оглушающим звоном. Бэкхён скулит. По старой привычке, по давно выученной команде, когда кричать запретили и отучили даже. Хватается за прутья, но дрожащие пальцы лишь мажут по прохладному грубому облупившемуся металлу. Приоткрывает разбитые губы, и несколько крупных вязких капель падает на бетон. Вроде улавливает, как заключённые в соседних камерах что-то начинают кричать, но в ужасном звоне посреди сплошного обжигающего полотна боли сложно разобрать слова. Лидера ведёт влево, и он заваливается на Чанёля, прямо ему в руки, цепляясь пальцами за его тюремную рубашку. Бэкхён чувствует, как и без того шатающаяся земля уходит из-под ног, и он оказывается спиной на бетоне, с трудом смотря прямо на младшего, в его полные ярости и боли глаза. Пропускает очередной удар по зубам, но сильнее звона, как кажется, в самом центре черепа, пока не бьёт ничего. Кашляет кровью на Ёля, на себя, щурится и силится открыть глаза шире, но голова целиком и полностью состоит из непередаваемой боли, и любое движение лица лишь усугубляет ситуацию. — Здесь твоё место, — как гром среди ясного неба раздаётся фраза, но Бэкхёну слишком хреново, чтобы понять, сказал ли это давно подохший Плейг, он сам в своём больном сознании или всё же Чанёль, нависающий сверху. Грубые пальцы в очередной раз сходятся на шее под самой линией челюсти, и старший не может сдержать жалобного скулежа, с трудом концентрируя взгляд на чёрных глазах напротив. Если бы паковской яростью можно было испепелить, Бэкхён сгорел бы заживо всего за несколько чёртовых секунд, но они живут в реальном мире. Мире, где нужно всего-ничего, один толчок. — Сильнее, — с трудом хрипит Бён, резким ударом опуская свою руку на паковскую ладонь и вроде бы сжимая, но он не уверен на все сто. Чувствует, однако, что кожа сокамерника горит, а пальцы дрожат от напряжения и ярости, и его собственные губы пронзает кровавая печальная полуулыбка. — Пожалуйста, Ёль. Убей меня уже. На их небольшую камеру опускается звонкая тишина, нарушаемая скрипом кожи о коже, глухими шлепками дрожащей бэкхёновской руки, пытающейся надавить сильнее, приблизить свой конец, лающим хрипом задыхающегося лидера, неустанно смотрящего в чёрные глаза напротив. Он видит Чанёля сквозь странную пелену: от недоумения сведённые к переносице брови, разводы крови от разбитого носа, покрасневшую левую скулу, этот его второй взгляд, самый ненавистный, потому что потерянный и жалкий. Жалкий, как и сам Бён Бэкхён. Он видит Плейга за паковскими широкими плечами: как он стоит, скрестив руки на груди, светит новой наколкой, новым полным ужаса лицом с пустыми глазницами, бёновским лицом; как он в насмешке приподнимает левый уголок губ и качает головой. Он слышит его голос посреди обжигающего череп звона: «Ты всё равно никуда от меня не денешься», а затем глаза наполняются слезами. Хрип становится всё громче и надрывнее, босые ноги, невольно скользящие по бетону вперёд-назад, с каждой секундой дёргаются всё меньше, шлепки бэкхёновской ладони постепенно затихают, ведь силы начинают покидать и без того уставшее тело, а глазами закрываются, выпуская наружу слёзы, оставляющие рваные дорожки до самых волос. — Пожалуйста, — хрипит на последнем дыхании, но лёгкие обжигает огромный прилив кислорода, когда чужие руки исчезают с шеи, да и на его животе больше никто не сидит. Бэкхёна невольно разворачивает влево, набок, и он заходится хриплым, болезненным кашлем, выхаркивая на бетон пузырящуюся в горле кровь и слюни. Как и много лет назад, на этом самом месте, когда Плейг впервые поприветствовал его в своём блоке, в их совместной камере. Тогда только в бок пинал каждый раз, стоило Бёну взвыть чуть громче желаемого. Но у них было тогда ещё два года впереди, чтобы парень научился, как нужно. Звон в голове лишь усиливается, стоит только приоткрыть глаза, чтобы понять, что, блять, вообще произошло. Чанёль лежит на животе совсем рядом, а Шихун до боли заламывает ему руки, пытаясь нацепить наручники. Ёль даже не вырывается, лежит смирно, упёршись подбородком в бетон, и смотрит прямо на Бэкхёна, безвольной куклой распластавшейся в центре камеры. Мерзкая капля крови скользит по лбу из разбитого от удара виска, но у Бёна нет сил поднять руку и стереть её. Пин Иль трясёт его за плечо, ощупывает рёбра, пытаясь понять, не сломаны ли, но даже его нет сил и желания оттолкнуть. Он что-то говорит, что-то спрашивает, но старшему похуй. Сейчас так похуй. Бэкхён ведь смотрит на Чанёля, в его чёрные глаза, потерянные, с тенью тревоги, давно потерявшие ярость. Кашляет ещё раз, пытаясь продышаться, но лёгкие будто отказываются восстанавливаться, отдавая жжением при каждом вдохе. Растягивает губы в кровавой кривой улыбке, щурится, чувствуя, как слезы медленно стекают по левому виску и падают на бетон. Земля под ним кружится, как на карусели, живот быстро сокращается, как и грудная клетка, и тошнота подступает к горящему изнутри горлу. — Пожалуйста, Ёль… — шепчет Бэк без единого звука, с трудом шевеля губами, но лицо Пака искажается от боли, будто он всё прекрасно понимает. Однако заканчивает предложение он уже мысленно, ведь Чанёля за рубашку дёргают вверх, поднимая на ноги, а сил повернуть голову нет. Всего два слова, громогласно прозвучавших сразу в обеих головах, как в унисон.***
Убей меня. Всего два слова, сказанные едва слышным шёпотом, хрипом на последнем дыхании, но они на раз выбили почту из-под чанёлевских ног. Подушечки пальцев всё ещё покалывало, чужое загнанное сердцебиение будто пульсировало на коже и под ней, хотя прошло уже около часа с драки в камере. Где-то в глубине сознания был слышен его скулёж, хрипы и рваное дыхание. Перед глазами всё ещё стоял его затуманенный от удара о решётку и слёз взгляд, относительно настойчивый и решительный, умоляющий, просящий изо всех сил. Пожалуйста, Ёль. Чанёль морщится, осторожно переступая с ноги на ногу и полностью перенося вес на левую ногу, ведь отбитые сильным ударом мышцы на правой обжигало такой болью, что каждый раз Пак невольно впивался зубами в нижнюю губу. Хочется прикоснуться к ним, растереть, надеясь, что станет легче, что грёбанная боль поскорее уйдёт, но пульсировало где-то глубоко внутри, чуть ли не у самых костей, куда нельзя было так просто добраться. Остаётся только терпеть: едва передвигаться, с трудом сидеть, с трудом стоять, всё делать через ноющую боль. Но Пак сам виноват в этом. Просил себя не лезть к блядскому Бён Бэкхёну, держаться от него подальше, потому что своя жизнь (и задница, кстати) вроде бы дороже, но в камере час назад лидера хотелось задеть, хотелось унизить. Он даже не сопротивлялся сначала, был податливым щенком с грустными глазами, строил из себя жёсткого лидера, чья суровость будто растворилась, сдулась, как мыльный пузырь, за прошедший сентябрь. Он всё позволял, глядел с такой покорностью и болью, что хотелось надавить ещё сильнее, посмотреть, где старший сломается, на каких словах или действиях выпустит себя настоящего: не зря же они много лет назад встретились в центре по управлению гневом, не может же Бэкхён быть так прост. В итоге Пак спизданул — Пак получил, мучаясь сейчас от ноющей скулы, покалывающего будто изнутри носа и горящих мышц правого бедра. «Ему всё равно хуёвее», — раздаётся в мыслях, и Чанёль невольно ниже опускает подбородок, смотря на собственные руки, сцепленные и покоящиеся на уровне паха. Они ведь уже это проходили: Бэкхён не раз разрешал хватать его за шею, придушивать всего на несколько секунд, когда Пак снова терял контроль от своих ночных кошмаров, но затем прерывал это очередными упражнениями из центра, чтобы успокоить. Сегодня почему-то не спешил, да и вообще весь сентябрь Бён был будто сам не свой: то на таблетках, то в карцере, то помогал ему остывать несколько иначе. Чанёль в очередной раз морщится, задумавшись и случайно ступив на правую ногу, пробудив вроде на секунду затихшую боль. Час назад вроде тоже хотелось этого «иначе», чтобы выпустить пар, избавиться от тягучего страха внутри, что жизнь и задница Пака находится в опасности, избавиться от скопившейся ненависти ко всем вокруг, от ненависти к нему. Чанёль хотел почувствовать чужую боль губами, потому что взгляда было чертовски недостаточно. Уже представлял, каким старший будет неопытным в простом поцелуе, ведь каждый раз, когда они оказываются чересчур близко друг к другу Бён теряется и так напоминает обычного забитого подростка, но Бэкхён ударил его, окончательно сорвав крышу, заставив ненависть перевестись желание со странными, только зарождающимися чувствами на весах. А дальше удары с кулака, глухой стук, когда чужая голова столкнулась с решёткой, он наконец под ним, дезориентированный и податливый, остаётся только взять. Тогда даже остатки совести молчали, вечно кричащие, что нельзя, блять, трогать Бён Бэкхёна. Всё испоганил грёбанный шёпот. Пожалуйста, Ёль. Убей меня. — Ты, блять, постоять сюда пришёл? — басит Ду Ён, и Чанёль вздрагивает от неожиданности, совершенно забыв, что стоит сейчас в кабинете начальника блока С. — Можешь пиздовать обратно в карцер и стоять там, сколько влезет. Ёль невольно расправляет плечи, поднимая голову, чтобы посмотреть в маленькие тёмные глазки главного надзирателя, покрасневшие из-за горячего пара рамёна, что мужчина медленно поедает палочками. Он едва слышно вздыхает, пытаясь привести хаотичные мысли в порядок и озвучить то, зачем пришёл, но затем снова плотно сжимает губы. «Я готов был убить Бён Бэкхёна просто потому, что из-за него убить могут меня. Я готов был трахнуть его час назад, пока он там кровью истекал и вообще с трудом сопротивлялся, потому что из-за него выебать обещали меня. Я готов был сделать всё это, потому что ему было больно. Потому что мне из-за него больно», — постепенно затихает в голове, ведь знать это Ду Ёну совершенно не обязательно, да и плевать он хотел на разборки в блоке. — Я хочу в одиночку, — хрипло отзывается Пак, а затем невольно потирает шею под воротом рубашки, где алеет полоса, оставленная наволочкой. — Подальше от этого… — затихает, пытаясь придумать слово пожёстче, хотя мысли подкидывают совершенно иное, — пидора. Ду Ён лающе смеётся, проглатывая очередную порцию острой лапши, и вытирает сальные губы тыльной стороной ладони. — Хотел бы в одиночку — ёбнул бы его о решётку сильнее. У Чанёля мурашки бегут по позвоночнику, как и весь последний час, когда осознание произошедшего пришло постепенно, накатило мелкими волнами. Ненависть к себе пережала горло, отозвавшись болью в ноющей скуле и отбитой мышце. Он ведь просто не сдержался, вышел из себя, а Бэкхён его не остановил. Старший, блять, умолял придушить его и из последних сил сам давил на его ладонь, когда Пак уже пальцы разжал. — Я хочу быть подальше от него, — добавляет Чанёль тише. «Для его же блага. Для моего блага. Кто знает, чем обернётся следующий раз?» — Тебе у нас одиночка не светит, Пак, — произносит Ду Ён, вальяжно откинувшись на высокую спинку чёрного компьютерного стула. — Вы с Бёном наконец начали пиздиться, и я уж точно не хочу прерывать это шоу на выживание. Он-то, поди, думал, что нашёл себе нового чувака, под которого можно стелиться, а не тут-то было. — Мне похуй, что он там думал, — резко огрызается Чанёль, в очередной раз поморщившись из-за боли в правой ноге. Он устал стоять на левой, которая тоже уже начала затекать и неметь, а Ду Ён в самом начале запретил ему садиться. — Мне. Нужно. В одиночку. Ду Ён резко поднимается на ноги и выходит из-за стола, на ходу подтягивая съехавшие брюки повыше, на пивной живот, отчётливо обтянутый рубашкой. Подходит ближе, пытаясь задавить отсутствующим авторитетом, толстые руки сложены за спиной для большей напыщенности, в глаза смотрит пристально, надменно, как на ничтожество, каким всех и каждого считает. Только Чанёль его не боится — не за чем. Он уверен, что Бэкхён сможет избить его сильнее, чем Ду Ён, да он и без кулаков жизнь ему отравляет. — Пиздуй к Тайге тогда и там качай права. Если удастся, он сможет протащить тебя в блок В. За небольшую плату, конечно. — И ты разрешишь? — с сомнением спрашивает Ёль, пристально изучая плотное смуглое лицо начальника и глубокие морщины на лбу. — Просто переведёшь в другой блок? — Думаю, шоу станет ещё лучше, когда Тайга потребует плату за свои услуги. Да и Бёну пора кое-что напомнить, чтобы лидерская жизнь мёдом не казалась. Перед глазами распластавшийся и дезориентированный Бэкхён с разбитой головой, покрасневшей от ударов кожей, следами пальцев на шее, которые позже превратятся в синяки, дрожащий, испуганный, умоляющий добить его. Как он порой скулит по ночам, скребёт ногтями по матрасу, затем шарахается от Чанёля, когда он пытается его разбудить, вжимается спиной в стену и смотрит волком секунд десять, пока не понимает, кто перед ним. Как ночами сидит на полу около перегородки и завороженно смотрит на этот чёртов ошейник, хер пойми как появившийся в тюрьме. А сколько человек хотят ему шею свернуть? Пак сбился со счёта, хотя провёл в тюрьме месяца четыре или даже пять. Уж кому, а Бэкхёну точно жизнь не кажется чем-то хорошим. И знал бы он, как Чанёля из-за него пидорасит из стороны в сторону, от «отымел бы лицом в пол и убил бы нахер голыми руками» до «глотку порвал бы любому, кто только притронется к нему». — Свали, короче, в карцер, Пак, — с несколько добродушной улыбкой бросает Ду Ён, видимо разомлевший от острого рамёна, своего первого за полдня приёма пищи. — Посиди денька три-четыре, подумай. Держи в голове мысль, что из-за Бёна ты там находишься в полной изоляции, в темени, без нормальных удобств, пока он валяется на кровати в медпункте. Потом уже решишь, стоит ли перебираться в блок Тайги или сам сможешь усмирить этого пидора. Молча кивнув, Чанёль осторожно развернулся и похромал к выходу из кабинета, где по ту сторону двери его должен был ждать Шихун. Каждое движение отдавало адской болью в мышцах, а Ду Ён будто специально громко усмехнулся и заявил напоследок: — Смешно, однако, что Бён едва не подох так же, как и его любимый Плейг. Карма, как говорится, та ещё сука.