***
Чанёль едва слышно выдыхает, поджимая губы и осторожно потирая правое бедро, все ещё ноющее после прошедшего месяца. На секунду пронеслась мысль, что за это время он привык к этой боли или же к её неприятным отголоскам, но на самом деле всего этого нет. Просто очередное напоминание, что его сокамерник не такой безобидный, каким может показаться. Даже тогда, когда он лежал дезориентированный, с разбитой головой и истекающий кровью, всё равно было чувство, что именно Бэкхён управлял ситуацией, а его рука на паковской и те слова — тому доказательство. — Всё ещё не прошло? — басит мужчина напротив, лёгким движением руки и острозаточенного карандаша зарисовывая примерный эскиз будущих татуировок Пака на листе бумаги: полицейского жетона, циферблата часов со стрелками на 3:45, окровавленной битой и чётким кругом, перечёркнутым крест-накрест шестью волнистыми линиями, — знаком, который носит не один заключённый в их тюрьме. Он даже не поднял глаз, лишь мельком указал обгрызенным концом на правую ногу. — Бывает, ноет, — пожимает плечами Чанёль, но руку тут же убирает, наклоняется, упирается локтями в колени, сцепляет пальцы и замирает, пристально смотря на заключённого блока В. Он выглядит вполне молодым, может, возраста Бэкхёна, если судить по отсутствию морщин около раскосых глаз с одинарным веком или пухлых губ, но небольшая седина на висках всё же заставляет сомневаться. Ин Гук лишь кивает, несколькими резкими движениями почесав место под левым глазом, где примостилась небольшая родинка, будто нарисованная чёрным углём, а затем склоняет голову ниже, продумывая, как переплести все значимые моменты для Чанёля между собой в один красивый рукав. Он покачивает ногой в такт звучащей в его голове песне и совершенно не обращает внимания на то, как Чанёль берёт в руки его потрёпанный временем блокнот с эскизами и принимается листать страница за страницей. Черепа, кинжалы, десятки надписей в разных стилях и языках, пауки, змеи, языки пламени — всё смешалось в одну кучу, напоминая рисунки сумасшедшего, становясь всё мрачнее и мрачнее. На одной из страниц Чанёль натыкается на 9 небольших рисунков лиц с пустыми глазницами, приоткрытыми и перекошенными от ужаса или криков ртами. Чёрные, с тенью синяков на коже и следами крови; все разные, но в то же время чем-то похожие, помимо испытываемой боли и страха. Стоит перевернуть страницу — очередной лицо, но уже широкое и плотное, скрытое за маской чумного доктора, со слегка наклоненной широкополой шляпой, обрамлённой вокруг головы тонкими крестами, а ниже ещё одно, от которого мурашки резким ударом стрельнули в каждый сантиметр позвоночника. Парень со следами крови на уставшем лице, криво зашитым крест-накрест ртом, с мольбой и ужасом в щенячьих глазах. Бэкхён будто кричит один своим взглядом, да так сильно, что Чанёль готов разорвать рисунок в клочья, лишь бы не видеть этих глаз, не видеть эту боль. Воспоминания месячной давности заполонили голову, сдавили изо всех сил в тиски и продолжали напирать, отчего в висках глухо застучало, а пальцы нервно задрожали. Указательный медленно скользит по зашитым губам, а где-то внутри слышится бэкхёновский скулёж, который Чанёль слышал не один раз за прошедшие пять месяцев. — Самое мерзкое, что мне приходилось рисовать, — тихо говорит Ин Гук, и Пак чувствует, как ком встаёт поперёк горла, лишая возможности сказать что-то в ответ. — И хорошо, что я её так и не набил. Как и то, что ниже. Чанёль цепляется взглядом за угольно-чёрную готическую надпись, всего шесть букв, сложившихся в трудночитаемое слово. — Плагуе*? Плаг*? — запинаясь, неуверенно произносит Пак. — Плейг*, — поправляет его заключённый, и Ёль невольно ведёт плечами, стараясь игнорировать скребущие изнутри мурашки. Слово отдаёт чем-то знакомым, почему-то отзывается в груди болью, холодом и отчаянием. Заметив эту реакцию, Ин Гук с печальной полуулыбкой добавляет: — Тебе повезло, что ты лично с ним не знаком. — Хуже Тайги что ли? — Хуже всех. — Ин Гук нервно потирает нос, смотря куда-то за спину Пака, а затем хмурится. — Это сейчас Тайга строит из себя крутого и властного, но в то время он, да и Чжунхон тоже, были лишь мальчиками на побегушках. — А Бэкхён? — неожиданно даже для самого себя произносит Чанёль, лишь мельком ещё раз посмотрев на пугающий до ледяных мурашек эскиз, прежде чем перелистнуть сразу на десяток листов вперёд и наткнуться на уже знакомую ненавистную татуировку, красующуюся на шее Бёна. Не надпись, не картинка, просто переплетение острых линий с едва различимыми, тонкими просветами. Если не вглядываться — грязное пятно без смысла. — Скажем так, — немного подумав, отвечает Ин Гук, заметно подбирая правильные слова, продолжая мельком посматривать Паку за спину, туда, где на одной из лавочек около баскетбольной площадки сидит лидер блока С и пристально, немного исподлобья, наблюдает за чужим разговором, — ему повезло меньше всех. — Ты поэтому набил ему это уродство на шее? — Уродство? Это единственный рисунок, который смог закрыть все шрамы на его шее. — Какие ещё шрамы? — Голос Пака опускается до хриплого шёпота, ведь ком в горле всё ещё не прошёл, а даже стал больше от мысли о том, что у Бэкхёна на теле есть следы, которые он не смог оставить, а предпочёл скрыть под чёрными линиями, надеясь, что воспоминания о них уйдут так же. — Он тебе вообще ничего не рассказывал? — на секунду удивляется Ин Гук, но заметив недоумение в чужих глазах тут же выдаёт печальную улыбку и тяжело вздыхает. Он тут же передумал упоминать, что та надпись, которую Пак пытался прочитать всего минуту назад, должна была красоваться на теле Бэкхёна. К тому же и взгляды, какими одаривал его Бён, кричали, чтобы он держал свой рот на замке. — Да, наверное, так будет лучше. Жизнь с чистого листа без всего того пиздеца. — Что за шрамы? — не унимается Пак, резко захлопывая блокнот, мечтая так же легко выкинуть из головы рисунок безмолвно молящего о помощи Бэкхёна с зашитым ртом. Ин Гук около минуты пристально смотрит Чанёлю в глаза, а затем низко опускает голову, возвращаясь к незаконченному эскизу. Он горбится, и заострённый простой карандаш движется слишком резко на твёрдом листе блокнота. Пак всё ждёт ответа, в нетерпении покусывая нижнюю губу изнутри, но получает лишь едва слышную фразу, перешедшую в тишину: — Последствие Чумы.***
Бэкхён не ожидал, что, когда они окажутся за решёткой снова, Чанёль толкнёт его к стене, сожмёт тонкую шею под самым подбородком и заставит поднять его выше. Поэтому он замер с тяжело бьющимся сердцем, стараясь не морщиться от резкой боли в линии челюсти, где паковские пальцы сжимали всё сильнее, и неприятных ощущений от натянувшейся до предела кожи. Молча следил, как Ёль, нахмурившись, осторожно проводит подушечками пальцев по его тату, будто выискивая что-то. Даже не дышал, стараясь контролировать подрагивающий от напряжения подбородок, но начинает дёргаться в тот же момент, как пальцы Пака оказываются на выпуклых, почти незаметных шрамах, идеально спрятанных под острыми линиями чёрной татуировки. Пытается уйти от этих прикосновений, но Ёль непреклонен: давит, прижимает к стенке практически всем телом и вновь не даёт возможности выбраться, да даже вздохнуть полной грудью. — На месте, блять, постой хоть секунду! — раздражённо повышает голос Чанёль, пережав чужое горло и резко перехватив испуганный взгляд лидера. Видно, что старается не смотреть на свежий шрам у виска, но украдкой всё равно поглядывает и туда, отчего и без того почти чёрные глаза темнеют от злости. На Бэка, на себя — не понятно. — Отпусти меня, — хрипит Бэкхён, ударяя раскрытыми ладонями в центр паковской груди, но слишком слабо, чтобы оттолкнуть. Бьёт ещё и ещё, чувствуя, как начинает зацикливаться на этих ударах, а воздух вокруг опасно сужается до чёртового кокона, в котором каждый след на его теле постепенно начинает гореть и выть от боли. Даже месяца не хватило, чтобы хоть как-то душевно восстановить своё относительно ледяное спокойствие: давно рвущаяся наружу истерика вновь пережимает горло похуже чужих пальцев. — Отъебись! Какого хера тебе вообще от меня снова надо? — Что за шрамы скрыты под тату? — Сказал, как отрезал, заставив Бэкхёна в очередной раз замереть и с болью и усталостью посмотреть на Чанёля. Руки так и остались на груди, передавая дрожь пальцев с обгрызенными ногтями и расцарапанной кожей по краям. — Ин Гук растрепал? — Он мог ничего и не говорить: я видел эскиз у него в блокноте. Бэк поджимает губы, невольно комкая чужую рубашку пальцами, не решив до конца, оттолкнуть, чтобы таким образом закрыть тему, или притянуть ближе, чтобы на душе хоть немного потеплело. К Ин Гуку его тогда привёл Чон Сок, притащил за руку, хотя Бэкхён пытался упираться, пытался убедить, что его маниакальное желание просто срезать кусок кожи с шеи — лучшее решение из всех возможных. Даже после нанесения татуировки он мечтал избавиться от неё тем же «лучшим» способом, ведь она лишь сильнее бросалась в глаза, напоминая, что скрыто под ней, но постепенно привык и забил. Ненавидит её, только, до сих пор. И Ин Гука сейчас ненавидит, что поднял эту тему. И Чанёля, что вообще появился в его жизни. И Плейга за его творение. И себя за то, что вообще появился на свет. — Какое тебе вообще дело? — резко огрызается, вцепляется пальцами в правую руку, что всё ещё держит его шею, нажимает сильнее на место между большим и указательным пальцами, а затем выкручивает паковское запястье, чтобы младший наконец отошёл от него. Ёль, морщась от боли, делает четыре шага назад и принимается растирать занемевшую кисть. Он молчит секунду, а потом, печально посмотрев на Бёна, выдаёт хриплым шёпотом: — Интересно. Бэкхён усмехается, и требуется много сил, чтобы остановить этот смех, который готов перерасти в истерический, а затем и давно ожидаемые рыдания: слёзы ощутимо скребут глотку изнутри. В груди загорается желание избить Чанёля до потери сознания, разбить ему голову о пол, о то место, где он столько раз стоял на коленях, лежал, не имея возможности уползти, а месяц назад хотел умереть, лишь бы не жить так, как сейчас. Хочется избить Плейга, раз все его действия в прошлом продолжают отравлять его жизнь в настоящем. Хочется избить самого себя, потому что он такой, это его вина. Однако это желание пропадает за секунды, стоит увидеть этот паковский второй взгляд, что эхом отдаёт в голову: «Жалкий, жалкий, жалкий». Этот взгляд в очередной раз напоминает о всех позорных моментах, через которые ему довелось пройти, о том самом моменте, следы которого останутся на его коже на всю жизнь. «Может, всё же станет легче? — думает Бэк, несколько раз неловко почесав нос нижней частью ладони. Он ведь никому и никогда ещё не рассказывал про эти моменты с Плейгом наедине: все знали и так, все слышали. — Может, он возненавидит меня до конца и убьёт наконец?» — Точно хочешь знать? — ломающимся голосом произносит Бён, смотря на резко притихшего Чанёля, хотя голова продолжается взрывается от боли и воспоминаний, умоляя всё же держать рот на замке, не вмешивать его в эти мерзкие подробности его жалкой жизни. Бэкхён замирает, слыша, как в ушах и висках бешено бьётся сердце. Из приоткрытых губ на грязный пол тонкими, но вязкими нитями опускается кровь, тёмная, почти вишнёвая. Слёзы обжигают прищуренные от боли глаза, размывая и без того не особо чёткую картинку — толстое бедро, обтянутое ярко-оранжевыми штанами, пах и уёбищно-мерзкий бугорок чужого возбуждения. Часто моргая, Бэкхён поднимает взгляд выше, на лицо заключённого из блока А и видит хищную, довольную ухмылку на покрытом щетиной квадратном лице Цзи Яня. Парню захотелось плюнуть этому больному ублюдку в лицо, который возбуждается от жестокости, мольбы и слёз, но не было сил. Боль в вывихнутом правом запястье уже не ощущается, хотя лидер чужого блока показательно-случайно надавливает на него коленом, сильнее вжимая в пол. Нет боли даже в грудной клетке, на которой, как на троне каком-то, восседает Чже Рим, ногой удерживая левую руку без движения. Всё отошло на задний план, оставив разъедающий жар на шее с левой стороны, оставив адское жжение от пока что одной короткой линии. Окровавленные губы дрожат. Они беззвучно шевелятся, как спасительную мантру выдавая бесполезное: «Помогите». Правую руку бьёт нервная дрожь, да такая сильная, что посреди повисшей в пристройке тишины слышно, как стучат по полу тонкие пальцы. Нервно дёргаются и ноги, которых Бэкхён почти не чувствует из-за боли в шее и тяжести сидящего на нём Чже Рима с огромным кровоподтёком, украшающим правую сторону лица, и заплывшим глазом. Повернуть голову в сторону сокамерника было сложнее всего. Плейг с дьявольски довольной улыбкой нагревает маленький ручной ножик зажигалкой, бережно добытой стоящим в сторонке Тайгой, то и дело скользящим широкой ладонью по бритому под ноль черепу. Серебристое лезвие накалилось, и крупные капли крови на нём противно зашипели. Бэкхён не хотел плакать. Не хотел показывать свою слабость, ведь за такое короткое время в тюрьме успел пойти практически через всё, но слёзы продолжали течь каждый раз, когда Плейг издевался над ним. Хотел бы Бэкхён знать, когда всё это закончится, когда станет легче и он не будет ничего чувствовать. Где этот блядский предел? — Хочешь что-то сказать, щеночек? — ласково шепчет Чже Рим, откладывая зажигалку и медленно скользнув левой рукой по дрожащему подбородку. Сжимает сильнее и резко дёргает в сторону, открывая больше поражённой шеи в кровавых разводах. Лидер подносит раскалившееся до красна лезвие к ничего не выражающему лицу Бэкхёна и невесомо обводит его контуры, спускается на шею и замирает, примеряясь. Кончик ножа входит в кожу легко, как в масло — запахло горелым, забурлила свежая кровь, а вместе с ней и младший, которого неожиданно подкинуло на полу. Лезвие скользит по полукругу, заканчивая выжигать на коже первую из шести букв — хлынула кровь, окончательно остудившая нож и залив пальцы Чже Риму. Бэкхён так сильно сжал зубы, что заныла челюсть, но даже это не смогло перебить боль от раскалённого ножа. Парень пытался сдерживаться, однако продолжительный низкий стон всё же с трудом вырывается наружу сквозь сомкнутые губы, а слёзы хлынули новым нескончаемым потоком. Пытался скинуть тяжёлую ладонь Цзи Яня, неожиданно коснувшуюся его взмокшей чёлки, но Чже Рим слишком крепко удерживает его лицо в определённом положении. Плейг наклоняется ниже, заставляет посмотреть себе в глаза и снова улыбается, упиваясь полной беспомощностью Бэкхёна, его болью и ненавистью. Он упивается, как провинившийся щенок получает достойное наказание его проступку, тем, как это его ломает, доламывает, можно сказать, ведь этот сложный процесс продолжается уже почти полгода. Упивается ужасом в покрасневших от слёз глаз, подрагивающими губами. Упивается настолько, что возбудился. — Ведь хочешь, — шепчет Чже Рим, поднося кончик лезвия к правому глазу и замирая, будто примеряясь к его красивой в своей печальности форме. Бэкхён с трудом видит нож из-за слёз, но всё же проводит пустым взглядом его размытое очертание. — Лучше бы… — Бён замер, ведь слова никак не хотели выходить, застревая на уровне кадыка, отдавая адским жжением в свежих порезах, — вы… — снова пауза, и Чже Рим притворно прислушался с добродушной, понимающей улыбкой, — меня просто трахнули. Плейг рассмеялся и резко развернул лицо Бэкхёна влево, отчего его взгляд снова утыкается в пах стоящего совсем рядом Цзи Яня, в его нисколько не скрываемое возбуждение. Мужчина снова схватил зажигалку, пару раз щёлкнул жёстким колёсиком, зажёг её и занёс лезвие над пламенем, пристально следя, как кровь сворачивается от нагревания. Слегка подвигал коленями, проезжаясь по чужим рёбрам и надавливая на скрытые под одеждой огромные синяки — Бён слабо заскулил, едва слышно, но для удовлетворения было достаточно и этого. — Не без этого, щеночек, — произнёс он, успокаивающе, и Бэкхён плотно сжал дрожащие губы, пытаясь успокоиться. — Не без этого. Только сначала сделаем так, чтобы ты навсегда запомнил, кто твой хозяин. — Клеймо, — едва шевеля губами произносит Бэкхён, потирая дрожащими пальцами покрасневшую шею. — Меня заклеймили, как скотину, девять лет назад.