Чисто польское убийство

Все в Варшаве было не так, как везде - это уж такой польский закон. И смысл известных слов этот чудный город преломлял удивительно, даже безумно. Например, за сумасшедшую программу Гарольд узнал, что послушать скрипку - это сначала слушать бесконечные извинения за то, что театры не восстановили еще, и идти слушать "превосходный уличный оркестр, честно, я же не виновата!". Но, надо сказать, что "оркестр" действительно был чудесен - три скрипки, виолончель и кларнет, худенькие скрипачки, выставляющие стулья по количеству зрителей, изящный кларнетист, кивающий Ирене из-под аристократичной челки, дородный виолончелист, улыбающийся британскому гостю. А еще - Ирен, изящно сжимающая его ладонь, теплый июльский вечер, полумертвая, но так странно живая Варшава, город, ни чуть не уступающий Парижу в веселости и Лондону - в туманной тайне. Ржевуская, как всегда, была неутомимым гидом - крепко вцепившись в его рукав, водила по всем паркам, будто у него один день, будто завтра она пропадет - как тогда, перед войной, в сером клетчатом платье, в кокетливом берете, вскочит на поезд и - поминай, как звали! Словно испуганный этой мыслью, Хэмпфорд вдруг останавливается посреди парковой дорожки и с отчаянной нежностью обнимает своего "гида" за ломкую талию. - У вас перегрузки от высоты, пан летчик? - смеясь, спрашивает она. - У меня перегрузки от вас, мисс подпольщица! - Тогда с моего шампанского у вас отвалятся крылья и перегрузит так, как ни в какой воздушной яме! - хохочет "мисс подпольщица", утягивая его за рукав в направлении своей квартиры - Замковая площадь, дом четыре. В квартире у нее широкий круг друзей, и Гарольд поначалу теряется, но Иренка церемонно представляет: - Вуаля, мез ами, мой английский друг - спустился с небес! - а следом звонкий приветливый смех варшавского подполья, рукопожатия, расспросы, шампанское. Вначале здешнее общество показалось чопорному британцу слишком легкомысленным - одна из тех худеньких скрипачек отпускала шутки об английском характере такие скабрезные, что у Гарольда горели уши, интеллигентный оппозиционер говорил речи, достойные Робеспьера, но такие, что летчик боялся ареста компании, а ироничная разведчица Катуся комментировала каждое действие с непревзойденной едкостью. Но после второй бутылки скрипачка (Лёсик) заговорила о музыке, оппозиционер поддержал, и Хэмпфорд смог втянуться в разговор. После третьей собрание решило, что пора усадить хозяйку за рояль, но возник небольшой конфуз - пани Ирены на месте не оказалось. Выяснилось, что она невозмутимо говорила по телефону бутылки с первой, а вернулась из коридора, где размещался аппарат, весьма печальной. Участливый и хмельной, мистер Хэмпфорд еле-еле спросил, что случилось. Оказалось, звонил молодой человек из Берлина, "таких как он Робеспьер гильотинировал", "люди, оказватся, без мозга жить могут", "в общем, я опять в нехилой турбулентности". Лесик тут же наполнила бокалы, что действовало гораздо лучше утешений Гарольда, но тоже просчиталась - на лице Ржевуской отобразилась сатанистская улыбка, с которой, видимо, Робеспьер входил в Комитет и заявлял: "Это Ма-а-акс пришел, гильотину вам принес! Не в рифму, но вся Жиронда так хвост и поджала!", и решительно вышла в коридор. Оттуда послышалось отчетливое: - Алло? Алло? Не слышу! - театральная пауза. - Выплюнь конь*, скажи словечко! Надо думать, на другом конце провода обиделись и положили трубку. Но Робеспьер в юбке была настырна. - Ты что? Подавился там? - гомерический хохот. После беседы Ржевуская довольно вышла к гостям и, раскланявшись, уселась за фортепиано. - Я завтра еду в Берлин, - возвестила она. - А теперь - Шопен! *по-польски - мужской половой орган