Чисто польское убийство

Гарольд Хэмпфорд не любил вокзалов - они ассоциировались с расставаниями и долгими исчезновениями. Ирен хорошо - ей путешествия, какая-то великая цель, заставившая, видимо, ехать с "Браунингом" и перед отъездом написать загадочное послание, темно-красная домашняя шаль вызывающе намотана вокруг тонкой шеи в виде шарфа. А вот английскому другу - наблюдать ее серенькое клетчатое платье, кокетливый беретик и непринужденно машущую с поезда ладонь. Усугубляло обстоятельство то, что он, как всегда, когда дело касалось Ирен, понятия не имел, что происходит. Утром полька туманно заявила, что едет в Берлин, на вопрос "зачем?" с улыбкой указала на излюбленное оружие, возлежавшее на столе рядом с мирной чашечкой кофе. Собственно, в этом и причина того, что он не давал чувствам огласки - очень трудно любить девушку, которая днем - гид, вечером - Робеспьер, а утром - убийца, не задавая ей вопросов, а молча провожая на вокзал. - Тебе что-нибудь привезти? - невозмутимо улыбается Ржевуская, пожимая Гарольду руку. - Спасибо, не надо. Сама приедешь - и то радости будет! - Я учту и буду ловить тебя на слове! - смеется полька, чуть задерживая свою ладонь в его. - Следи за моей квартирой и моей корреспонденцией. Не справишься - попроси Лесик, она знает, где у меня что лежит. Ага? И, хотя обращаться к той ехидной скрипачке не входило в планы англичанина, он покорно кивнул и даже улыбнулся - Ржевуская умела вселять уверенность своей безмятежностью. Тонкая рука касается бледных обветренных губ, легко салютует Хэмпфорду. На перрон из поезда летят ключи от квартиры - забыла передать. Что ж, теперь варшавская цитадель капитана Ржевуской под надежной охраной! Берлин - странный город. Если Кёнигсберг во гимназическое время казался пани Ирене мрачным, то Берлин был некой столицей тьмы, неким Мордором. Но на войне как на войне, и, поминутно поправляя сумочку с потертым ремешком, - вместилище оружия - пани капитан шагает в направлении почтового отделения и, вежливо улыбаясь, отправляет письмо на имя некого Франца Рудольфа фон Штайнера. Обычно, после совершения героем неправомерных поступков, автор надрывно говорит: "Постараемся его понять". Другое дело, как понять поступок, который еще не совершен и суть которого ни разу не была объяснена? Дело было в том, что звонил Ирен ни кто иной, как адресат ее обеих писем - радостно, в обычном сухом тоне, сообщил о том, что с помощью ее писем ушел от суда, "помогал сопротивлению". Теперь представьте: вы поседели из-за эпистолярных выходок некоего молодого человека, кстати, самого настоящего военного преступника, а он уклоняется от суда с помощью ваших же писем! Ясное дело, стрелок решила устранить недоразумения и начала устоявшимся способом: эпистолярно. Написала "другу" вполне понятное, но, увы, не для его ума, письмо - "Либо вы идете через Трибунал, либо прямым рейсом на тот свет. Р.Р.Р" На немецком. Характерным почерком. С характерными ошибками. С собственной подписью на полях - но порядочные немецкие граждане не смотрят на поля. По приезду отправила следующее: "У вас есть три дня. P.S. Если я устроюсь раньше, чем в три дня, молитесь. Р.Р.Р" На самом деле, обустройство в незнакомом городе - не так уж и страшно, совсем не сложно. Просто нужно купить еще флакончик краски, - а то друг может не узнать за отсутствием двух-трех рыжих прядок - перчатки, желательно замшевые (а что, убийцы должны сидеть с мрачными лицами и рассуждать о жизни? ну уж нет - у Иренки, знаете ли, руки мерзнут!) и, разумеется, позвонить Гарольду. Спросить о квартире - для завязки диалога, рассказать о приезде, шутить о немецком менталитете, о жабах и шести часах утра, об обещаниях и сорока тысячах солдат, а потом картинно удивиться - где деньги? Но деньги нужны для удовольствий и necessairites* - бесед с Гарольдом, поездок в Берлин, замшевых перчаток, книг и "Браунинга".