В этой истории полно мертвецов

　Раджит открыл глаза и увидел темноту. 　　Он не думал, что это вообще возможно — по-настоящему увидеть тьму — но вот она, ложится тончайшими хлопьями на ресницы, оседает на веках, забивает ноздри. Темнота пахнет пылью и безразличием. Раджиту отчаянно захотелось чихнуть, но он не смог этого сделать. Только вдохнул ещё больше пофигизма и прикрыл глаза, сминая пепельную тёмную стружку. 　　Где-то за темнотой раздался кашель. Такой обычно сгибает в три погибели и ставит на колени. Кашель-повелитель, кашель-тиран. 　　Раджит поднял руку — та наткнулась на что-то холодное и шуршащее. Может, это тоже темнота? Может, он ослеп, и теперь всё вокруг превратилось для него во тьму, и этому даже порадоваться не получается. Больше всего на свете Радж любил смотреть на этот мир. 　　Кашель прервался ударом о металл и звучным «Блять». Говорили на языке, который походил на темноту вокруг Раджита, неизвестном и пепельном, но он всё понимал. Хотя такое понимаешь и без перевода. Главное — экспрессия. 　　Щёлкнуло по перепонкам. Тьму распорол свет. Холодный и тусклый, но для Раджита — как сияние сверхновой, как ослепляющая божественность Большого Взрыва. 　　Раджит закашлялся — тиран завладел и им, только падать было некуда. Он сидел на каталке, в залитом синим коридоре, прямо под лампой. Замершая у лестницы девушка схватилась за перекинутую через плечо сумку и потёрла колёнку. Видимо, она ударилась о каталку, проходя мимо спеленатого тьмой Раджита. 　　— Блять, — повторила незнакомка. — Вы ведь мёртвый. 　　Раджит вспомнил, как вынул из кармана завалявшуюся жизнь, истратил её и умер, чтобы посмотреть, что там, за чертой. Не всех контрабандистов и нелегалов ловят. Раджит попался. А наказание за растрату чужой жизни только одно. 　　— Похоже, что так, — согласился Радж. 　　Не такой он представлял свою смерть. С другой стороны, он и жизнь свою представлял совершенно иначе, а она проходила мимо, истончалась, бесконечно поворачивала не туда и иногда даже вытворяла мёртвые петли. Мда, такой вот каламбур. Последняя мёртвая петля, таможня, строгая Пограничная Всадница — Раджит запомнил только то, какой прямой была её спина, и как безнадёжно испорчен маникюр — и ты уже в чёрном мешке, не пропускающем света. Пугаешь прохожих. 　　— Вас здесь быть не должно, — уверенно сказала девушка и поправила сумку. Взгляд Раджа скользнул по ткани — на ней вышитый волк глотал вышитое солнце. Это ведь что-то значит? 　　Раджит когда-то думал, что после смерти станет волком. А стал мертвецом в мешке для трупов, оставленном в больничном коридоре. 　　— Пошли. 　　Незнакомка схватила его за руку. Раджит бы не удивился, будь она горячей, как то самое солнце, съедаемое волком, но она была прохладной. Такой же, как у него самого. 　　Вылезти из мешка было трудно. Ещё труднее — завернуться в простыню на манер древнего грека, чтобы привлекать поменьше внимания. Как вообще живых отличают от мёртвых? Не по цвету ведь кожи? 　　На городских улицах тоже царствовала тьма, но совсем другая. Не удушающая, а напротив, заставляющая сделать глубокий вдох, чтобы вся ночь в груди поместилась. И как только лёгкие умудрились расправиться? В ушах ухала кровь, которая тоже не должна была течь и отдаваться шумом. Раджит прислушался — сердце молчало. Может, ему просто нечего было сказать? 　　Девушка тащила Раджа вперёд так целеустремлённо, что он врезался в неё на перекрёстке, когда она замерла в попытке выбрать направление. Сделала несмелый шаг в сторону реки, а потом — налево. В одной старой сказке говорилось «Налево пойдёшь — себя потеряешь». Стоило ли мертвецам бояться сказок? 　　Темнота вокруг так сгустилась, что Раджит не видел дороги, только солнце на двери — в самом конце пути. Мятный чай с лимоном расцвел в животе мифическим кракеном. 　　— Алина, — девушка плюхнулась на стул напротив Раджита и раскрыла разбухшую от воды книгу. 　　— Радж, — отозвался мертвец и выудил из вазочки пряник в виде звезды. 　　— А теперь давайте узнаем, не ваша ли это книга. 　　И Алина начала читать. Язык мёртвых сыпался из её рта, как песок затерянной пустыни, и перед глазами Раджа поднимались узорчатые башни, люди с птичьими головами и птицы размером с целый квартал. 　　Это была не его история, но он слушал и не перебивал, и пил чай. 　　Почему-то слушать казалось единственным важным.