***
В сарайке, куда отправил меня «Кощей», скотину, похоже, никогда не держали, да и саму эту довольно просторную, двухэтажную постройку вряд ли можно было с полным правом назвать сараем. Слишком уж здесь было чисто и даже уютно — крошечные пылинки кружились в лучах солнечного света, пробившихся сквозь маленькие, оставшиеся от выпавших сучков отверстия в дощатых стенах, пол устилал слой золотистой соломы, вдоль стен выстроились деревянные лари, а с невысокого потолка первого этажа свисало множество вязанок высушенных трав. На второй вела узкая деревянная лесенка — там и в самом деле обнаружился сеновал. Сена с прошлого года оставалось, правда, не слишком много, но соорудить удобную лежанку можно было вполне. Чем я и занялся — вовсе не потому, что и впрямь собирался долго здесь разлёживаться, а лишь затем, чтобы не завыть, сгорая от нетерпения до прихода Лёшки, который, как на грех, запропастился где-то, хотя по моему скромному мнению, от дома до сарайчика можно уже было дойти раз десять. Впрочем, на сооружение пышного ложа из сена много времени не потребовалось, и я, не зная, чем ещё себя занять со скуки, подобрался к вырубленному в стене маленькому, забранному пыльным стеклом окошку. И чуть не подпрыгнул от радости, обнаружив наконец свою пропажу — Лёха, обеими руками обнимая обещанную мне подушку, неловко переминался с ноги на ногу перед мини-папашей, который, прочно загородив сыну дорогу своей субтильной персоной, что-то настойчиво ему втолковывал. Семёныч даже на цыпочки привстал, дабы строго потрясти указующим перстом перед носом рослого Лёшки, и я, снедаемый любопытством, торопливо приподнял деревянную раму… — Слышь, Алексей, — отчётливо донёсся до меня «кощеевский» басок, — ты мне это… не вздумай в подоле принести! Вижу я, как ты на этого пришлого глазюками бесстыжими стреляешь! На порог с байстрюком не пущу, запомни! — Ты чегой-то раскудахтался тут, птица-говорун? Или тебе слово давали? — Верислав Михалыч, держа одной левой здоровенное коромысло с полными до краёв вёдрами, неслышно подошёл сзади и слегка выкрутил супругу палец, тот самый, который раскачивался у Лёхиного лица. Семёныч сдавленно охнул. — Лёш, ты вроде подушку гостю нёс? — напомнил сыну папуля, опустив коромысло с вёдрами наземь. — Так чего застыл соляным столбом-то? — Опять отсылаешь меня, как дитя неразумное? — тут же насупился Лёха. — Поговори мне ещё! — гаркнул Веруня так, что с росшей у изгороди ветлы с хриплым граем вспорхнула стая ворон, а мой былинный богатырь по части мгновенного исчезновения утёр нос самому Хоттабычу. — Ты метлой-то шибко не маши, — посоветовал супружнику Михалыч, нахмурив кустистые брови. — И Алёшку зазря не стращай! На порог он не пустит! А для кого мы тогда горбатились, добро наживали? Для него, да для внучат! Или ты, — Семёнычев «дражайший половин» раскинул в стороны мощные длани, словно собираясь обнять и дом с подворьем, и десяток-другой вёрст окрестностей прихватить, — всё это в могилу с собой попрёшь? — Так я ж не супротив внучат-то! — явно чуя, что запахло жареным, залебезил дядь Жора, бочком-бочком отодвигаясь от раздражённого супруга. — Только как без мужа-то рожать? Этому пришлому что — сделал дело, гуляй смело, а Алёшке потом век одному куковать? Пусть уж лучше он из нашенских выбирает… — А от кого у нас рожать-то? — попытка слинять подобру-поздорову с треском провалилась — Михалыч, ухватив благоверного за шкирку, притянул его обратно. — От трухлявых сморчков, вроде тебя? Да у нас уже мухи дохнут от жалости, на вас-то, на альф, глядючи! Всех наших окрестных женихов соплёй перешибёшь! Гнилое семя! Того и гляди, перемрёте поголовно, а кто детишек-то стругать омегам будет, ежели альфы всем скопом преставятся? Ветром же не надует! — А-а-а, так альфы всё-таки нужны? — приосанился Семёныч. — Куда уж вам без нас! — Знамо, никуда… — Михалыч нежно обнял мужа за шею, отчего бедняга согнулся в три погибели, и звонко чмокнул в лысину. — Только тощие да хилые вы все… А намедни слыхал я, — заговорщицки прошептал супругу Верислав, — на рынке люди сказывали… Месяца три уж тому, как появился в Корнеевке, что в Торопкинском уезде, вот такой же пришлый альфа… Не помнящий, откуда он явился, зато крепкий и здоровый! Поначалу тоже вокруг квадратными глазами глядел, а потом ничего, обвыкся. А у Василия-то, у Корнеева, тамошнего деревенского главы — как раз сынок на выданьё, говорят, уже и свадьбу сыграли. Так что ты, мухомор, плешью тута шибко не отсвечивай… Пусть всё идёт своим чередом. Понял? — Да понял я, понял! — покладисто пропыхтел дядь Жора, выбираясь из-под тяжёлой супружниковой ручищи. — Только уж ты, Верунюшка, получше за Алексеем-то приглядывай! Не сегодня-завтра начнётся у него. Запах его, чуешь, сильнее делается? Недаром Ванька-то, который чёрт его знает с какого перепугу решил, что будто и не альфа вовсе, облизывается, как кот на сметану! Чувствует, стервец… Я отшатнулся от окна и привалился спиной к стене, силясь переварить услышанное — говорила мне мама, что подслушивать нехорошо, и ведь права была на все сто! Если б не грел я уши у окошка, не опасался бы сейчас, что мой бедный, опухший от полученной информации мозг просто не поместится в голове и хлынет крутым кипятком прямо через нос. Почему, позвольте спросить, Лёшкины отцы упорно величают меня альфой? За кого они меня принимают, чёрт подери, и что такого я должен был почувствовать? Ни хрена я не чувствовал, кроме сильнейшего раздражения от крепнувшей с каждой минутой уверенности, что меня, вместо ада или рая, зашвырнуло прямиком в деревню дураков! То, что Лёшка вдруг «принесёт в подоле» — разве не чушь несусветная? Парень — и «принесёт»? Да ещё и от пришлого — от меня, стало быть? Я насмешливо фыркнул — хитрый «Кощей» меня затем в сараюшку и услал, чтоб я на его драгоценного сыночка не накинулся? Байстрюков строгать, ага. Щ-щас, разбежался, только строгалку навострю! М-да, у обитателей этой странной деревушки и шутки — не от мира сего… Я, окончательно решив наплевать на всякие приличия, совсем уже собрался высунуться в оконце и хорошенько обложить по матушке этих болезных на всю голову, но чуть не взвыл, больно прикусив себе язык — подлюка память снова активизировалась, вероломно ужалив очередным воспоминанием о том, как я буквально плавился от наслаждения в моём треклятом сне. И внезапно пронзившая мозг мысль вдруг шибанула, как обухом по голове — Семёныч-то, кажись, вовсе не шутил, и папуля урезонивал его на полном серьёзе. Ёшкин кот, а что, если тот встреченный нами пузан… вовсе не обжора? Да нет, ерунда какая, мужик — и на сносях? Я чуть не расхохотался над этим нелепым предположением, но что-то, назойливо свербевшее внутри, остановило, разом стерев с лица дурашливую ухмылку — тот парнишка-то вовсе не казался толстяком, только живот у него и в самом деле был, как у беременной… беременного… Ч-чёрт! Такого же просто не может быть! Или… может? Проклятое притяжение всё-таки одержало верх над моими ставшими вдруг ватными ногами, и я сполз по стене, судорожно хватая ртом воздух. Где же Лёха-то заблудился со своей подушкой?! Или тоже решил подслушать втихаря, чего там его умалишённые папашки болтают? Если уж кто и мог пролить хоть немного света на всю эту творившуюся вокруг ерунду, так только он… Зябкий холодок снова не замедлил угнездиться в груди — может, это вовсе не они, а я сам сильно повредился рассудком после дурацкого заплыва в цветоворот, и теперь моё собственное воображение рисует мне невесть что? Я совсем было приуныл, решив, что всё-таки придётся мне, похоже, сдаваться психиатрам, если, конечно, удастся отыскать в этой богом забытой глухомани хотя бы одного, но внизу наконец-то негромко стукнула дверь, и моё обмякшее тело тотчас обрело былую подвижность. — Фу-ух… — с облегчением просипел я и чуть ли не кубарем скатился с лесенки прямо к Лёшке, намереваясь немедленно вытрясти из него всю правду про его удивительную деревушку и её ненормальных обитателей, но где-то рядом с моим ухом вдруг дико завизжала сбрендившая полицейская сирена, а мой былинный богатырь, выронив подушку, одним махом оказался у меня на закорках. — Ты чего? — я пошатнулся и машинально подхватил его под колени, чтоб не упал. Впрочем, Лёшка падать и не собирался — он обеими руками обхватил меня за шею, да так, что я едва мог дышать. — Вань, смотри! — его дрожащий палец указал куда-то в угол. — А-а-а… И что? — тут уж и мне повезло заметить наконец копошившуюся в соломе маленькую серую зверушку. — Это же просто мышь! — Ну да, — кивнул Лёха, опасливо заглядывая сбоку. — Мышки испугался, что ли? — хохотнул я, попытавшись стряхнуть его с себя. — Так, а ну слезай, захребетник, не позорь род мужской! Но не тут-то было — Лёшка только крепче сжал руки и отчаянно помотал головой. — Лёх, не дури, мышь сама тебя боится! У бедняжки от твоего вопля, небось, чуть разрыв сердца не случился! Да и у меня, кстати, тоже… — прохрипел я, чувствуя, что воздух в лёгких заканчивается как-то слишком быстро. — И вообще, мыши богатырей не едят, это я тебе как будущий дипломированный ветеринар говорю! Слезай нафиг, ты ж меня сейчас задушишь! Одному Богу известно, сколько бы Лёшка ещё упирался, опасливо косясь на притаившееся в уголке серое «чудище», но моя скоропалительная кончина от удушья в его планы, видимо, не входила никак, и он нехотя сполз на пол. — Что ж ты за мужик такой, раз малюсенькой мышки испугался? — не удержался от подначки я. — Я — омега, — хмуро отозвался Лёха, бочком продвигаясь к выходу из сарая. — Эх ты! Здоровенный, а трус! — несло меня всё дальше. — Сам ты трус! — совсем по-детски огрызнулся Лёшка и схватился за ручку двери, явно собираясь свалить, но я всё-таки успел сцапать его за руку, в который уже раз мысленно обругав себя за длинный язык. — Лёш, да ладно тебе! — пришлось мне снова состроить щенячьи глазки, виновато заглядывая ему в лицо. — Ну язык у меня без костей, сам мучаюсь! Не уходи, а? Без тебя мне ни в жизнь не разобраться во всём этом бедламе… Лёха обиженно фыркнул, а мои пальцы, совершенно помимо моей воли, вдруг ослабили хватку и осторожно погладили его ладонь…Глава 3
2 июня 2017 г. в 17:10
Крепкая, из морёного дуба дверь, на которой я, впрочем, не разглядел ни единого замка или засова, вела в просторные сени, а ещё одна, уже не столь внушительная, как первая, открывалась в залитую солнечным светом горницу. Около неё-то и застыл в позе грозного швейцара Михалыч — правда, поднимать шум из-за нашего долгого умывания он не стал, только отсканировал нас с Лёшкой внимательным взглядом, что-то задумчиво буркнув себе под нос, и кивнул, приглашая обедать.
Гостей в доме не ждали, но сами хозяева явно любили покушать много и вкусно. На столе, возвышавшемся прямо посреди горницы, чего только не было — в глубокой глиняной миске исходила ароматным парком крупная жёлтая картоха, рядом солёные огурчики заманчиво поблёскивали пупырчатыми боками, а зажаренное со специями мясо истекало прозрачным соком и источало запах столь умопомрачительный, что я едва не захлебнулся слюной и лишь мельком оглядел содержимое умостившихся на столешнице разнокалиберных плошек с толсто нарезанными ломтиками домашнего сыра, копчёного сала и ещё тёплого хлеба. А в центре стола красовалось круглое глиняное блюдо с обещанным рыбником, и я снова невольно сглотнул — таких пышных домашних пирогов с начинкой из нескольких сортов рыбы и затейливыми завитушками из теста на румяной корочке, мне не доводилось есть с тех самых пор, как третий инфаркт свёл в могилу маму… Надо ли говорить, что я уплетал всю эту вкуснятину так, что за ушами трещало, даже не сразу заметив, что сметали всё подчистую только мы с Семёнычем — его внушительный супруг сам на еду не слишком налегал, зато зорко следил за тем, чтобы тарелки мужа и гостя не пустовали, и не забывал подкладывать нам куски покрупнее, а Лёшка, подперев ладонью щёку, вяло ковырял деревянной вилкой в своей миске, словно и не проголодался, полдня проторчав на лугу. И мне уж было вовсе не до того, чтоб придавать значение тому, что Верислав и его тщедушный супружник то и дело косились в мою сторону, обмениваясь многозначительными взглядами и согласно кивая каким-то своим мыслям.
— Что-то я увлёкся, кажется… — опомнился я наконец, в который уже раз прикипев взглядом к Лёхиным голым ключицам и соблазнительной ямке между ними — рубаху мой личный искуситель надеть и не подумал, оставив её валяться на траве, и потому-то я, уже всерьёз опасаясь окосеть от бесконечного разглядывания его безупречно вылепленного торса, далеко не сразу сподобился сообразить, что Лёшка почти ничего не ест.
— Ты, Вань, не тушуйся, на Алёшу-то глядя — иногда с ним бывает… будто птичка клюёт, — тотчас загудел Михалыч, плюхнув мне на тарелку ещё один здоровенный кусок пирога. — Альфа и должен есть за троих, альфам на плохой аппетит жаловаться не пристало!
— Альфам? — машинально повторил я, снова воззрившись на Лёху, но тот лишь зыркнул на меня исподлобья, а папуля, резвой ланью выскочив из-за стола, прошествовал к громоздкому старомодному буфету и вернулся, неся в руках пузатый кувшинчик.
— Давай-ка, сына, с устатку… — наполнив почти до краев два глиняных шкалика, Михалыч один подвинул Лёшке, а другой, хакнув, опрокинул в себя. Занюхал хлебной корочкой и…
— Да альфы ведь не пьют, — изумлённо присвистнул он, моментально вогнав меня в краску — нет, честное слово, я только подумать успел, что и гостю неплохо было бы стопарик поднести, вслух не заикнулся даже!
— Организм у альф ни первача, ни даже бражки не принимает, — поддакнул Семёныч, тем самым и подтвердив, что в кувшинчике плескалось нечто гораздо крепче кефира. — Ты разве не знаешь?
Я только хмыкнул — у каких-то там альф, может, и не принимает, но я здесь при чём?
Похоже, мои мысли настолько ясно отразились на моей обескураженной физиономии, что спорить Михалыч не стал, лишь пожал плечами и добыл из буфета ещё стопку. Наполнил почти до самых краёв тёмно-вишнёвой жидкостью и поставил передо мной.
— Ну, попробуй, — подбодрил он, уставившись на меня, как на какую-нибудь лабораторную крысу. — Вишнёвая наливка, домашняя, крепости-то в ней всего ничего… Авось прокатит?
Семёныча почему-то сей момент перекосило, а Лёшка насмешливо улыбнулся краешками губ, отпивая свою порцию мелкими медленными глотками. Интересно, что это его так развеселило? Думает, я стаканчик домашней наливки махнуть не смогу? Да хоть литр — и не такое пивали! Я, послав ему в ответ такую же насмешливую ухмылку, решительно поднёс стопку к губам и… Пахла наливка и впрямь замечательно — сочной, вкусной, вобравшей в себя тепло солнца вишней, только мои внутренности тотчас будто скрутило в морской узел, а съеденный пирог немедленно запросился на выход, явно собравшись прихватить с собой на прогулку и мясо с картошкой. Глиняный стаканчик выскользнул из разжавшихся пальцев и глухо шмякнулся о столешницу, широко расплескав по ней густые вишнёвые капли.
— Всё-таки альфа, — со знанием дела констатировал Михалыч, сноровисто ликвидируя вишнёвые потёки добытой откуда-то тряпкой. — Не ошибся я, значит, хоть ты, Ваня, по виду-то самый настоящий омега…
Но мне лишь краем уха удавалось уловить, что именно он там бормочет. И заморачиваться на его непонятном бухтении про альф и омег — знать бы ещё, кто они такие! — было совсем недосуг. В моём животе бушевал ураган, грозясь вот-вот явить миру съеденное угощение, и мне то и дело приходилось сглатывать подкатывавшие к горлу горькие комки, старательно не замечая игравшей на Лёхиной моське злорадной усмешки.
— Нежно-зелёный цвет лица тебе совсем не идёт, Вань, — ехидно-участливым голоском проквакал кучерявый вредина, отчего мне немедленно захотелось отвесить ему здорового леща.
— Вот, лучше чаю травяного испей, для альфы — самое оно! — Верислав, шикнув на ухмылявшегося Лёшку, заботливо склонился надо мной и брякнул на стол внушительных размеров глиняную кружку с чем-то тёмным и явно горячим.
Я подозрительно принюхался, не рискуя подносить кружку слишком уж близко к носу и приготовившись в случае чего сразу сигануть из-за стола, дабы не веселить радушных хозяев обрётшей цвет молодой майской листвы физиономией — кто знает, какую гадость подмешал Михалыч в вишнёвую наливку, и что у них тут подразумевается под словом «чай»?
— Да не бойся, не отравлено, — поспешил добавить Верислав, снова будто угадав, о чём я только что подумал.
«Лучше б квасу налил…» — пронеслось у меня в голове — по крайней мере, местный квас мне уже довелось попробовать, и никакой дурноты я, помнится, не ощущал. Но и в запахе чая моё обоняние тоже не уловило ничего особенного, только знакомые с детства ароматы матрёшки, мяты и, кажется, смородинового листа, а желудок вроде бы не собирался выкидывать акробатические трюки, рванувшись куда-то к горлу… И я решился. Отхлебнул малюсенький глоточек. Потом ещё. И ещё. Ничего не случилось. Наоборот, тайфун в моих внутренностях понемногу унимался, оставив попытки вывернуть их наизнанку, и, мало-помалу, я допил всё, что было в кружке, уже не сгорая от стыда под перекрёстным обстрелом трёх пар любопытных глаз.
Лёшка, поняв, что бесплатный цирк закончился, и клоун больше не намерен потешать публику, поднялся из-за стола, отодвинув тарелку с так и не доеденным куском пирога, а следом за ним поспешил вскочить и я — не оставаться же одному в компании его папашек! И, кроме того, в моей голове роился целый ворох вопросов, ответы на которые хотелось получить как можно быстрее, а в идеале — немедленно. Меня уже откровенно пугали и это необычное место, и живущие здесь люди, и особенно — моё собственное тело, которому, очевидно, так понравилось выкидывать странные фокусы, что оно никак не могло остановиться…
Но, против моих ожиданий, Лёха не устремился куда-нибудь во двор или другую комнату, вход куда наполовину был прикрыт цветастой ситцевой занавеской — он, не обращая ни малейшего внимания на мои ужимки и подмигивания, принялся помогать Вериславу убирать со стола. Делать нечего — я, желая помочь им управиться побыстрее, тоже ухватил пару плошек и вопросительно воззрился на Михалыча, ожидая указаний, куда их следует отнести, но, похоже, сюрпризы, припасённые для меня в рукаве у судьбы, далеко ещё не закончились.
— Ты что надумал?! — Верислав тут же выхватил у меня несчастные плошки. — Не пристало альфе возиться с домашней работой!
Я только недоумённо пожал плечами, совершенно не представляя, как реагировать на это странное заявление. Родители почему-то не озаботились тем, чтобы осчастливить меня братом или сестрой, и мне одному приходилось помогать маме по дому… А этот заладил, как заведённый — «не пристало» да «не пристало»! Ещё и альфу какого-то то и дело приплетает! Ну и чёрт с ним, не хочет — не надо… Я не гордый — вон Семёнычева тощая спина уже маячит у двери на улицу, лучше с ним пока и потолкую!
По-видимому, за этим отцом ненормального семейства отродясь не водилось привычки обременять себя хозяйственными делами, и он, снова взгромоздив костлявые телеса на завалинку, неторопливо сворачивал самокрутку. Я остановился было на самой последней ступеньке, раздумывая, прилично ли будет незваному гостю нарушить послеобеденный отдых хозяина, но Семёныч, похоже, не слишком умаялся в трудах и до обеда, а он сам, заслышав шаги, только одобрительно глянул в мою сторону и приглашающе похлопал рукой по завалинке. Это решило дело, и я поторопился присесть рядом. Мучившие меня вопросы так и зудели на языке, но пришлось всё же подождать, пока «Кощей» деловито добывал огонь из чего-то, смахивающего на допотопное огниво, а потом долго раскуривал свою «козью ножку», с наслаждением выпуская изо рта кольца сизого дыма.
— Дядь Жор, — запах крепкого табака вновь заставил меня поморщиться, но я, решив, что пора уже наконец прояснить хоть что-нибудь, склонился к самому лицу Семёныча, понизив голос почти до шёпота, — с чего это Верислав меня всё альфой называет? И кто они вообще, эти его альфы?
Лёхин папаша вдруг утробно икнул, уставившись на меня так, словно и впрямь узрел выходца с того света, и чуть не подавился своей самокруткой. Впрочем, неподдельный испуг в его глазах довольно быстро сменился выражением, с каким обычно смотрят на безнадёжно больных.
— Ты, Вань, головой нигде, часом, не приложился? — полюбопытствовал Семёныч, малость отойдя от шока. — Впервые слышу, чтобы альфа про себя же и спрашивал, кто он такой! Хотя сказать по правде, и альф-то, похожих на тебя, я сроду не встречал… Из какого же далека ты пришёл-то?
— Тьфу ты… Никакой я не альфа! — совсем невежливо перебил его я, чувствуя, что всё запутывается ещё больше. — Обычный парень, учусь, скоро диплом защищать…
— И правильно, — оживился Семёныч, явно пропустив мимо ушей мои возражения. — Негоже альфе неучем жить! А от кого защищать-то этого твоего ди… ди… — тут же забеспокоился он. — Как ты его назвал? Неужто на вас напал кто?
Я так и завис, начиная опасаться, что мои выкатившиеся из орбит глаза сильно рискуют остаться вытаращенными навечно. А ещё во мне всё больше крепло убеждение, что мы напрасно пытаемся понять друг друга, словно на разных языках разговариваем.
— Про новые нападения уж давно не слыхать, ещё с тех пор, как изловили шайку Мишки Кривого, — бухтел своё Семёныч. — Его банда-то лет двадцать тому назад орудовала… Неуж какой новый лиходей в наших краях объявился?
— Да никто на нас с дипломом не нападал, дядь Жор, — только и смог проблеять я, подспудно ощущая, что пускаться в долгие объяснения по поводу, что именно мне вскоре придётся защищать — лишь зря сотрясать воздух.
— Что-то ты совсем лицом посерел, Вань, — озаботился вдруг «Кощей», отечески погладив меня по плечу.
Ничего удивительного — чуть было не вырвалось у меня — ещё немного времени в обществе вашей милой семейки, и я наверняка засияю всеми цветами радуги!
— Переучился ты, кажись! — участливо вздохнул Семёныч. — Отдохнуть тебе надо, в себя прийти…
Вот тут я не мог с ним не согласиться — мне и самому уже очень хотелось прийти в себя и больше никуда не отлучаться. Особенно в такие чудесатые места, как эта затерявшаяся неизвестно в какой тьмутаракани деревушка!
— Вон там, за углом, — вкрадчиво продолжал Семёныч, неопределённо махнув куда-то тощей лапкой, — сараюшку видал, небось, когда к ручью шли? Там и сеновал есть, располагайся, отдохни, никто не помешает…
Я беспомощно оглянулся и выдохнул с большим облегчением, заметив появившегося на крыльце Лёху.
— Лучше не спорь, — посоветовал он, услышав лишь самый конец нашей задушевной беседы. — Иди, куда велено… А я тебе подушку сейчас принесу!