Братец Алёнушка

      Лёшка с большим недоверием воззрился на свою ладонь, очевидно, задавшись вопросом, уж не обманывают ли его собственные ощущения, а я, пользуясь его замешательством, снова ухватил покрепче явно растерявшегося от моей неожиданной выходки богатыря и потянул к лестнице на сеновал.       — Ч-чёрт! — увесистый пучок сухой травы, на который я впопыхах и внимания не обратил, хлестнул меня прямо по лбу, чуть не попав в глаз. — И кто здесь этих веников навешал?       — Папуля, — просветил меня Лёха, ловко увернувшись от сильно качнувшейся от встречи с моей черепушкой вязанки.       — Ведьмак он у тебя, что ли? — хохотнул я. — Зелья колдовские приготавливает?       — Почему ведьмак? — не понял юмора Лёшка. — Лекарь он! Все лечебные травы да корешки знает — какие боль унять смогут, какие кровь остановят, а какие хворь исцелят… Отварами травяными людей лечит, настоями разными. К нему со всей округи болящих везут, и даже из дальних деревень!       — Понятно, — буркнул я, забираясь наверх. — Знаешь, а я ведь тоже лекарь! Только животных лечу. Вернее, буду лечить, когда институт окончу, там, в моём мире…       — Где? — взбиравшийся следом Лёха даже остановился, так ощутимо дёрнув меня за руку, что я едва не свалился на устланный соломой пол, сбив заодно и его самого.       — Что «где»? — рявкнул я, вовремя уцепившись за верхнюю перекладину.       — Где окончишь… что? — запутал он меня ещё больше.       — Так, а теперь всё сначала и по-русски! — потребовал я, ощутив наконец под ногами крепкий пол сеновала и затащив туда не слишком-то и упиравшегося Алёнушку.       — Ты сказал, что будешь лечить животных, когда окончишь ин… инсти… тут в своём мире, — терпеливо напомнил Лёха. — Вань, а что такое «инсти-тут»?       — Я так сказал? — настал мой черёд удивляться. — В «моём» мире?       — Ну да, — досадливо подтвердил Лёшка. — У тебя с памятью неладно? А где он находится, этот твой мир, помнишь?       — Склерозом пока не страдаю вообще-то, — оторопело пробормотал я, силясь уразуметь, с чего это меня угораздило вдруг ляпнуть про мой мир. Нет, говоря по правде, подспудная мыслишка про этот пресловутый «мой мир» уже посетила мою бедную, поплывшую от всего случившегося голову, пока я устраивал себе лежанку. Но думал-то я лишь о том, как спокойно и безмятежно жил, пока не угодил в тот цветной водоворот, а потом и в Лёшкину деревушку…       — Просто хотелось сказать, что… — я, плюхнувшись на своё роскошное сенное ложе, широко развёл руки, словно собирался обнять весь сарайчик. — Понимаешь…       — Не-а, — Лёха, оглядевшись вокруг и, очевидно, не усмотрев ничего необычного, недовольно мотнул головой.       — Я только имел в виду, что раньше всё для меня было обыденно, понятно и привычно, а здесь, в этом странном месте, я всё больше ощущаю себя… чужаком, — наконец удалось сформулировать мне нечто связное. — Будто и впрямь очутился в какой-то параллельной реальности! И попал-то сюда не пойми-разбери каким таинственным способом, и всё здесь как-то не по-людски устроено. Неправильно! Ну ладно, допустим, что эта ваша деревня затерялась где-то у чёрта на рогах, оттого-то и живёт здесь одна непросвещённая темнота. Но почему здесь совсем нет женщин? Что с твоими односельчанами не так? Неужели все они геи? И женщинам просто противно жить по соседству с такими… такими…       — А что такое «геи»? — огорошил меня встречным вопросом Лёха, торопливо устраиваясь рядом.       Я недоверчиво хмыкнул — обитатель гейской деревушки не в курсе, кто они такие? Но Лёшка и впрямь совершенно искренне ждал ответа…       — Это мужики, которые спят только с мужиками, — досадливо отмахнувшись, выдал я ему упрощённую версию — вдаваться в долгие обсуждения пристрастий людей с нетрадиционной ориентацией не хотелось абсолютно.       — Спят — и всё? — уточнил дотошный Алёнушка.       — Ну как спят… — отчего-то смутился я, в который уже раз мысленно помянув нехорошим словом собственный сон. — Любят друг друга. Живут вместе. Сексом занимаются. А к женской красоте они равнодушны, не привлекает она их, прямо скажем, от слова совсем. Вот я и подумал — женщины просто не хотят селиться здесь, потому как…       — Никогда не слыхал, чтобы в наших краях жили эти твои… жен-щи-ны, — перебил меня Лёшка. — Может, где-нибудь далече они и были. Да ты расскажи толком, что это за существа такие! Хотя… Слухами земля полнится, и уж если бы где-то жили те, про кого ты толкуешь, мы бы наверняка знали. Не так уж много и народу-то теперь осталось…       — Снова здорово! Да ведь пытался же объяснить тебе там, на лугу, — недовольно пробурчал я, гадая, как здешние чокнутые на весь чердак мужики вообще ухитрились появиться на свет. Ветром их надуло, что ли? — Женщины это… женщины! У тебя что, никогда не было матери?       — Никогда, — тут же подтвердил мои опасения Лёха. — А у тебя?       — Была, конечно! — хмыкнул я. — Иначе как бы я родился? Только умерла она, уж года два тому… Слушай, а может, тебя ещё младенцем усыновили, потому-то ты матери своей и не помнишь?       — Никто меня не усыновлял, — отмёл мои предположения Лёшка. — И Георгий, и Верислав — оба мне родные!       — Ну не может такого быть, чтобы оба сразу! — не сдавался я. — Наверняка какая-то женщина забеременела от одного из них, а потом просто исчезла из жизни гейской парочки, оставив ребёнка, то бишь, тебя, им на воспитание. Бывает… Это называется — суррогатное материнство. А тебе не сочли нужным рассказывать про ту, которая тебя родила, может, побоялись травмировать…       — Не было у меня матери, Вань, — продолжал гнуть своё Лёха.       — Ещё скажи, что тебя отец родил! — поддел его я, уже порядком подустав от этого бесполезного и бессмысленного спора, и чуть не взвыл, прикусив себе язык — «не вздумай в подоле принести», совсем некстати ввернула память, «пусть лучше от нашенских рожает»…       — Нет, конечно, — изволил согласиться упёртый Алёнушка.       — Ну во-о-от! — торжествующе выдохнул я.       — Отец бы и не смог… Папуля сподобился, — поспешил уточнить Лёха.       — Чего?! — я в мгновение ока побагровел так, что любая свёкла, заценив сочный колер моей физиономии, сочла бы себя бледной поганкой. — Ты умом повредился, что ли? Или меня за дурака держишь? Да быть того не может, чтоб мужик детей рожал! Мужской организм вообще для этого не приспособлен!       — Да почему не приспособлен-то? — возмутился Лёха. — Что за чушь? Нет, ну альфы, само собой, рожать не могут, так на то есть омеги! У папули, кроме меня, ещё трое сыновей родилось, альфята, да только не выжили они, слишком уж слабенькими оказались…       Если бы земля прямо сейчас разверзлась у меня под ногами, низвергнув меня в чёрт-те какие тартарары — и то, это наверняка был бы куда меньший шок, чем тот, что я испытал сейчас. Или я уже давно пребываю в тех самых тартарарах и совершенно зря пытаюсь отыскать во всём происходящем хоть толику здравого смысла?       — Не выжили? — только и смог просипеть я, невольно поймав себя на мысли, что если это и в самом деле затянувшийся кошмарный сон, то сейчас самое время проснуться. Даже непрошеные слёзы вдруг навернулись — боже, как же мне захотелось побыстрее очнуться и оказаться там, в нормальном мире! В моём мире… Я вдруг дёрнулся, как от удара. Неужели меня и впрямь — как бы дико это ни звучало! — занесло в какой-то другой мир, который изначально был особенным, не таким, как тот, где я прожил целых двадцать три года? И здесь действительно никогда не существовало женщин, раз никто о них и знать не знает, а детей рожают мужчины-омеги? И рожают они от альф, надо полагать? Потому-то у Лёшки и нет матери, зато имеются два отца — альфа и омега… А тот парень, что попался нам на улице — и впрямь носит под сердцем дитя… Мне немедленно захотелось выпасть в осадок прямо здесь, в этом самом сарайчике.       — Слабые они были, все три моих младших брата, — со вздохом посетовал Лёшка. — Беда у нас с альфами!       — Вот про альф — поподробнее! — незамедлительно потребовал я. — Твой папуля мне все уши прожужжал, что я якобы альфа, так хоть знать бы, за кого меня принимают!       Лёха вдруг захлебнулся воздухом и посмотрел на меня жалостливо, совсем так, как недавно глядел его худосочный папаша.       — Да не гляди ты на меня, как на душевнобольного! — поневоле вырвалось у меня. — Я и в самом деле никогда ни про каких альф, ни про омег не слыхал! В моём мире их просто нет! Как в вашем — женщин…       Лёшкина мордаха так и вытянулась от удивления.       — Можешь счесть меня сумасшедшим, — несло меня всё дальше на волне нараставшего отчаяния, — но, кажется, я и впрямь попал к вам из другого мира. Нет, я понимаю, что звучит это как бред умалишённого, но… Только не смейся, ладно? Лучше расскажи мне про этот ваш мир! И что за беда приключилась тут с альфами?       Но Лёха, к моему немалому облегчению, потешаться над моим нелепым, но до ужаса правдоподобным предположением не спешил — только в задумчивости покусывал губы, очевидно, размышляя, возможно ли такое, чтобы человека из одного мира вдруг занесло в другой. Ну-ну, ещё вчера я и сам подумал бы, что невозможно…       — Человек из другого мира — действительно звучит, как полнейший бред, но ты, говоря по правде, на обыкновенного альфу, из нашенских, в самом деле не похож, — нехотя признал он после нескольких томительных минут молчания. — Ну ладно, слушай… Сказывают, давным-давно наш мир был совсем не таким, как нынче, но полным разных чудных диковинок. Только в то время, что и старожилы уж не упомнят, случилась в этом диковинном мире ядрёная война…       — Ядерная, наверное? — проявил чудеса догадливости я, поневоле покрываясь холодным потом — значит, раньше и этот странный Лёшкин мир был настоящей развитой цивилизацией со всеми полагающимися достижениями прогресса?       — Может, и ядерная, — не стал упираться Лёшка. — А после войны долго-долго тянулась зима. Выжившие прятались в подвалах развалин и не сразу рискнули высунуть нос на свет божий. А когда выбрались, оказалось, что альф среди оставшихся в живых в разы меньше, чем омег. Да оно и понятно, омег-то на войну не допускали, они дома оставались, с детишками. А альф — кого прямо на войне и убило, а кто после помер от ран да от этого… как его… облучевания!       — Облучения, — машинально поправил я.       — Ну да, — согласился Лёха. — Много народу тогда перемёрло. В разрушенных городах… были раньше такие скопища высоченных домов, только теперь от них заросшие бурьяном руины остались. Я тебе покажу, если хочешь!       — Лёш, да знаю я, что такое город, сам в таком жил, — нетерпеливо отмахнулся я. — Давай дальше!       — Дальше — в разрушенных городах жить стало невозможно — холодно, голодно, да и банды мародёров свирепствовали, отнимали последнее, а то и вовсе убивали, — немного обиженно продолжал повествовать Лёха. — И люди ушли оттуда. Насовсем. Стали жить на земле. Валили лес, строили дома, пусть и не такие огромные, пахали землю, заново осваивали ремёсла…       — То есть им пришлось начинать всё сначала? — уточнил я.       — Вроде того, — вздохнул Лёшка. — Про то время уж никто и не вспоминает. Только альфы с тех пор изменились. Раньше-то, бают, это были здоровенные мужики, запросто кочергу узлом завязывали. Лошадь могли на плечах поднять! А потом измельчали. Да и то сказать, мало ведь их осталось, стерегли последних, как зеницу ока, чтоб род людской окончательно не вымер. Холили да лелеяли, от труда уберегали. Вот и сделались они постепенно хилыми и слабыми…       — Должно быть, и война оставила им своё тяжкое наследие, — задумчиво поддакнул я. — Раз уж альфам куда больше досталось! Наверняка и генофонд их пострадал, отсюда и болезни, и общая хилость…       — Наверное, — согласно мотнул головой Лёха, хоть и не въехал, похоже, что такое генофонд. — А омеги… Куда им было деваться — пришлось выживать, стать сильными, чтобы лучше приспособиться к тяжёлой работе, раз уж альфы совсем захирели. Теперь омеги в нашем мире верховодят, а альфы так, только для размножения… Альф беречь надо!       Лёшка примолк, задумчиво ковыряя сено носком сапожка.       — Во дела… — я, совсем позабыв про примостившегося рядом Лёшку, уставился невидящим взглядом в оконце и долго смотрел на кристально-чистую голубизну неба этого странного мира, размышляя о том, стоит ли считать приключившееся со мной невероятным везением. С одной стороны — немногие из людей могли бы похвастаться тем, что им выпал шанс побывать в ином мире, с другой — мне очень даже неплохо жилось в своём, и заделаться путешественником по мирам я и не мечтал! А в том, что меня и в самом деле каким-то невероятным образом зашвырнуло в другой мир, я почти не сомневался — уж в моём-то родном ядерной войны никогда не было… Интересно, сколько же разных миров сподобился наклепать Создатель? Тот, где я появился на свет — раз, этот вот омегархат — два… Как знать, может, где-то существует и мир, в котором живут одни только женщины, а попади туда мужчина — будут показывать пальцем и спрашивать «это чё за зверь такой»? Я невольно облизнулся, представив себе этот чистенький уютный мирок, пахнущий клубничным вареньем и домашними булочками, наваристым борщом и обалденно вкусными пирожками с картошкой, которые когда-то пекла мама… Наверное, неплохо было бы туда наведаться, если, конечно, там не обитают одни воинственные амазонки. А что? Ведь возможно же, что люди, умирая в одном из миров, рождаются в другом и проживают жизнь заново? Может, и я умер? Утонул в Червонном, и оказался здесь? Тогда почему я не родился, как обычный ребёнок, а попал сюда уже взрослым, и до мельчайших подробностей помню прошлую жизнь? Странно… А может быть, кто-то перенёс меня сюда, чтобы показать, что есть на свете и другая жизнь? Я даже дышать перестал, снова вспомнив тот серебряный свет в воде. Неужели и впрямь этому неведомому кому-то было угодно показать мне проход в иной мир? Хм… И за какие заслуги? Или наоборот — из-за полного отсутствия заслуг, а исключительно потому, что в своём мире я рискую сделаться обычным жизненным хламом? Вот кто-то всемогущий и решил ткнуть меня носом, точно глупого щенка — взгляните-ка, мол, сударь, на мир, который недалёкие политиканы не смогли уберечь от ядерной катастрофы, и теперь этот мир тяжко зализывает раны, трудом и потом восстанавливая порушенное. А вы, И Эс Петров, живя в достатке и сытости, прожигаете свою жизнь совершенно без всякой пользы, даже на лекции через раз тащиться изволите, и то, если чердак с похмела не раскалывается. Болтаетесь, вы, господин Петров, в своём мире, как не тонущая в проруби кучка, и толку от вас никакого! Однако, если так… Премного благодарен за сногсшибательно познавательную экскурсию, а теперь и до дому пора бы! Только как отсюда выбраться? Что, если вернуться к озеру и снова попытаться нырнуть? Сотню вёрст топать придётся — тут же подкинула услужливая память. Да и здешних мест я не знаю. Ну и ладно, Лёха, наверное, не откажется проводить…       — Слушай, Лёш, — отмер я наконец и посмотрел на него почти умоляюще, — а давай махнём туда, на это ваше Червонное, а? Далековато, конечно, но… Понимаешь, в тот раз, когда я так неудачно сплавал, в воде вдруг промелькнул серебряный всполох, похожий на росчерк молнии. Яркий такой! А потом ещё один. Я, дурак, и попёрся посмотреть, что это за чудо, а в итоге оказался здесь…       — Хочешь попробовать вернуться? — словно прочёл мои мысли Лёшка, и его симпатичная мордашка вдруг заметно поскучнела.       — Хочу, — не стал отпираться я. — Знаешь, как у нас там здорово!       Я молотил языком ещё, должно быть, битый час, с упоением расписывая все прелести моего мира. Захлёбывался словами, перескакивал с одного на другое, торопясь поведать обо всём сразу — о Залесске, о маме, о непутёвом папаше и даже о своей альма-матер.       Рассказал и о том, как с самого детства бегал на тренировки в конно-спортивную школу при Залесском конезаводе, прославившемся едва ли не на весь мир тем, что там выращивали породистых скакунов — призёров и даже чемпионов дерби и скачек. А школьные тренеры выпестовали не одно поколение жокеев, и все полки и прочие горизонтальные поверхности в директорском кабинете были сплошь уставлены заслуженными ими наградами. Может, я и сам уже давно и успешно выступал бы на состязаниях, если бы мой Пепел, орловский рысак-трёхлетка, однажды не сбросил меня на асфальт во время праздничного шествия, да так неудачно, что я умудрился сломать обе руки, заполучить трещины в нескольких рёбрах и лишь чудом не схлопотал перелом позвоночника. Я-то коня и не думал винить, скорее себя самого — расслабился, горделиво восседая в парадном жокейском облачении верхом на изумительной красоты жеребце, и крутил головой по сторонам, что твоя ворона, ловя восхищённые девчачьи взгляды, а Пепел вдруг взмыл на дыбы, испугавшись резкого и громкого звука шарахнувшей где-то рядом петарды. Но меня надолго упекли в больницу, а мою маман начинало трясти только от одного слова «лошадь». Разумеется, о том, чтобы вернуться к тренировкам, и речи не было.       — Если бы ты только видел его, моего красавца — весь пепельно-серый, в яблоках, и с роскошными тёмными гривой и хвостом! — уныло посетовал я. — И ведь умница какой — понял, что покалечил наездника, и всё тыкался мордой мне в руки, когда я после на конюшню захаживал. Будто прощения просил… А мою страсть к лошадям об асфальт не расшибло, вот и пришлось поступать в сельскохозяйственный, на отделение ветеринарии. Пойду работать на конезавод, хоть так рядом с ними буду!       Лёшка лишь вздохнул сочувственно. Он, пока я трещал без умолку, слушал, как заворожённый, словно ребёнок, которому рассказывают удивительную сказку — широко распахнув глаза и почти поминутно изумляясь, отчего его пухлые губы то и дело складывались буквой «о».       — Неужто и впрямь телеги у вас сами ездят, без лошади? И даже летать умеют? — дивился мой богатырь, по-своему истолковав «автомобиль» и «самолёт».       — Никогда не видал, чтоб телега цеплялась рогами за железные проволоки, — озадачил его «троллейбус».       — А как же оно всё целиком-то помещается — в том ящике, где показывают и людей настоящих, и зверей, и ещё всякое разное? — силился уразуметь Лёха, что такое «телевизор».       — Но как это возможно — услышать человека, если сам он далеко-далеко? Только голос в коробочке? А как он туда попал? И неужто же бывает такое, что и песни, и целые книги, и изображения дальних далей можно увидеть в другом ящике, поменьше? И даже письмо отправить? Да как же оно дойдёт без почтаря-то? — вогнали его в ступор «телефон», «ноутбук» и «интернет». — А эта ваша мировая инфро… инфорн… тьфу, как там её… сеть — она прямо в воздухе и висит? А на чём?       — Лёш, помоги мне попасть домой, а? — наконец взмолился я, чувствуя, что совсем скоро наживу на языке здоровенную такую мозоль, не особо, прямо скажем, преуспев в объяснении того, о чём сам знал с самого детства. — Или хотя бы попытаться! Может, и удастся увидеть снова тот серебряный свет… Иначе, я точно решу, что просто сошёл с ума, и всё это мне мерещится! Я должен убедиться, что проход в другой мир действительно существует, понимаешь?       — Понимаю, — кивнул мой Алёнушка. — Наверное, окажись я сам вот так, не пойми где, тоже домой рвался бы… Да я-то не против смотаться к озеру, только папуле это вряд ли понравится! Путь неблизкий, быстро обернуться не удастся, а у нас ещё надел не докошен…       — Вот мы его прямо сегодня и докосим! — воодушевился я.       — Докосим? — вытаращился на меня Лёшка. — С тобой?       — Именно! — пришлось подтвердить мне свои слова энергичным кивком. — Должен же я отблагодарить вас? Приютили, накормили… Так хоть помогу, чем смогу! Ты не думай, что я какой-то там городской белоручка — косить умею, дед научил!       — Не пристало альфе работать! — назидательно выдал Лёха, один в один скопировав своего громогласного папашу.       — Знаешь что, Алёнка, больше слышать этого дурацкого «не пристало» не хочу! — едва не рассвирепел я. — Заруби себе на носу — мне глубоко наплевать на ваши заморочки и я сам буду решать, что мне делать! Замётано?       — Так жара же… — не слишком решительно воспротивился Лёха, но меня уже было не остановить.       — Полдень-то давно минул, жара скоро спадать начнёт! — буркнул я, выгребаясь с сенного ложа. — А летний день длинный, и закончить с покосом до того, как стемнеет, мы успеем!       — Солнце-то ещё вовсю печёт… — Лёшка без особого удовольствия взглянул в окошко.       — Не сахарные — не растаем! Или боишься, что нос обгорит да шелушиться начнёт — красу твою неземную попортит? — ухмыльнулся я, поневоле подумав, что эти омеги — ну чисто капризные бабёнки! Слишком жарко ему, вишь! Да и обидчивый, как девчонка — чуть что, тут же и надулся как мышь на крупу… — А вдруг завтра дождь ливанёт, и накроется наша косьба медным тазом? Сколько ещё ждать придётся?       — Ладно, пойду папуле скажу, — нехотя пробурчал Лёха, — пусть соберёт нам пожевать чего-нибудь, раз уж мы дотемна на лугу пробудем…       Я возликовал так, что немедленно сгрёб его в охапку и, зарывшись носом в льняные кудри, повалился вместе с ним на душистое сено. Глубоко вдохнул запах его волос и рассмеялся, ощутив смесь ароматов луговых трав и цветов, окроплённых капельками росы и согретых первыми лучами утреннего солнца. Любимый с самого детства запах лета…       — Ты чего, Вань? — испуганно отшатнулся Лёшка, силясь выкрутиться из моих рук.       — Ничего, — смутился я, внезапно поймав себя на том, что тащиться куда-то прямо сейчас мне совершенно расхотелось — куда лучше было бы остаться здесь, поваляться на этом сенном ложе, и, само собой, вместе с Лёхой. — Просто обрадовался, что ты согласился мне помочь, — отмазка, кажется, вышла не слишком убедительной, но Лёшку всё же пришлось отпустить. — Одному мне точно не выпутаться из этой дурацкой передряги, — я торопливо вскочил и протянул ему руку, помогая подняться.       — Ладно, идём, — Лёха, стряхнув со штанов прицепившиеся сухие травинки, направился к лестнице, а меня вдруг словно кольнуло изнутри — оно мне действительно надо, выпутываться-то?       Папуля обнаружился в кухне, приютившейся за большой, выбеленной извёсткой печью, где занимался самым что ни на есть женским делом — сбивал из сметаны масло в какой-то допотопной ступке. И то, что Верислав сильно удивился, услыхав, что мы прямо сейчас собираемся отправиться на луг и докосить оставшееся с тем, чтобы без помех завтра поутру двинуть на озеро — ещё мягко сказано!       — Какого лешего вам приспичило топать в такую даль? — недоумевал он, уставившись на нас с большим подозрением.       — Это мне приспичило, да дороги не знаю, вот и попросил Лёшку довести, — заторопился с объяснениями я. — Михалыч, кажись, я к вам сюда из другого мира угодил, вот и хочу проверить свою догадку… Только не надо так смотреть, ладно? Достало уже, что все пялятся на меня, как на конченого идиота!       — Па, он и вправду разные чудеса сказывал про тот свой мир, — встрял Лёха, словно нутром ощутив, что я как никогда нуждаюсь в его поддержке.       — Брехня! — скептически хмыкнул Верислав, отставив в сторонку свою ступку. — Какой ещё другой мир? Вам обоим на лугу головы напекло до полного одурения? Я-то на белом свете уж пол-ста лет прожил, а ни про какой другой мир отродясь не слыхал!       — Да погоди ты шуметь, — решительно воспротивился Лёшка, — выслушай сперва, а уж после решай!       Я только выругался сквозь зубы — но деваться и впрямь было некуда, и пришлось потратить ещё немало времени, вновь пересказывая свою невесёлую историю.       — Стало быть, ты всё-таки утоп, поплыв за тем серебряным светом… Только на ходячего мертвеца что-то не больно похож! — Михалыч, когда я наконец умолк, снисходительно кивнул, смерив меня таким взглядом, как могла бы, наверное, смотреть паучья Чёрная вдова на своего несчастного самца, прикидывая, с какой стороны удобнее начинать его жрать, и выразительно покрутил пальцем у виска. — Ну и горазд же ты небылицы сочинять! То какой-то Залесск поминал, то теперь, оказывается, из озера явился и обратной дороги не знаешь!       — Ну чего ты набросился-то на человека? — одёрнул его Лёшка. — Не видишь разве, что ему и самому от этого всего не шибко радостно? Пусть сходит, посмотрит, жалко тебе, что ли?       — Да не жалко! — отмахнулся Верислав. — Только чую, напрасно вы ноги колотить собрались! А уж тебе-то в ближайшие дни и вовсе из дому отлучаться… — Михалыч взглянул на меня и осёкся. — Ну бог с вами, упрямцы… С вами пойду, самому на то озеро поглядеть любопытно стало! Но чтоб сегодня докосили! Куда голышом-то? — настиг нас его окрик чуть ли не у самого порога. — Сейчас рубахи чистые достану! И поесть соберу, вечер когда ещё наступит, проголодаетесь там, на лугу, как пить дать…