things i've never said

      Кейлин: майки, ты в порядке?       Кейлин: папа сказал, что тебе дурно стало       Майкл: правда.       Майкл: но не волнуйся. там было просто очень душно и друзья твоего отца отстойно шутили.       Майкл: не подхватить бы от них что-нибудь лол.       Кейлин: никогда не видела, чтобы ты писал «лол», лол       Кейлин: наверное, совсем дело плохо       «Всё так хорошо и хуже некуда», — набираю, а затем стираю.       Бурбон: Привет, как у тебя дела?       Бурбон: Ты дошла до дома? Тебе полегчало?       Бурбон: Я почему-то чувствую себя виноватым.       Бурбон: Тебе не обязаны нравится мои друзья, я понимаю. Если тебе они настолько неприятны, только скажи, ты не увидишь их снова.       Бурбон: Напиши мне, пожалуйста. Я беспокоюсь.       Мишель: не о чем беспокоиться. со мной всё в порядке.       Мишель: наверное съела что-то не то.       За окном небо окрашивается в цвет грусти; все темнеет и вот-вот разразится громким рыданием.       Кейлин: ты предлагал стусоваться       Кейлин: а я никак не могу, мы сегодня идём в ресторан       Кейлин: это так замечательно, на самом деле! похоже, родители наконец-то взялись за головы       Кейлин: и, мне кажется, ты тоже тут сыграл свою роль       Кейлин: так что, я думаю, никто не будет против, если ты придёшь ;)       Бурбон: Ты уверена?       Мишель: а знаешь меня от них на самом деле тошнит. удивлена что это не произошло раньше.       Бурбон: Буду знать. Но боюсь, ребята подумают, что ты так не любишь театральную школу.       Мишель: мне нравится моя школа большое спасибо.       Бурбон: Ты что-то играешь там? Спектакли, мюзиклы, пьесы? В любом случае, я бы хотел посмотреть.       Мишель: по правде у нас всего понемножку.       Мишель: семейные ужины тебе не помешают?       Бурбон: Нет, конечно. Ничего серьёзного. Хочешь прийти?       Мишель: не особо. мне есть чем заняться.       Бурбон: Я делаю это для Кейлин. Только для неё.       Мишель: не рассказывай мне. я не глупая. я понимаю.       Кейлин: майк, ты здесь?       Майкл: я не приду.       Майкл: лучше проведи вечер со своей семьей. я там буду только ни к чему.       Майкл: завтра после школы позвоню.       Кейлин: хорошо ♡       Плач за окном только усиливается. Бристоль постоянно плачет, и я устала его жалеть; нет никакого желания выбираться из тёплой постели, когда у него такое настроение. Но мы сегодня не встретимся в ловушке ночи, а в моей голове оживлённый пруд из мельтешащих слов.       Я отбрасываю телефон и ныряю под кровать в поисках рюкзака в самых её недрах. Тетрадь я отыскиваю под париком, выцарапываю буквы друг за другом и представляю, как они бросаются в рассыпную, когда я пытаюсь их отловить. На секунду прислушиваюсь: не вернулся ли отчим? Мне бы улизнуть до того, как он придёт, и снова попросит поговорить с матерью.       Бурбон: Встретимся чуть позже тогда? Если хочешь.       Мишель: может быть. где?       Мишель: только не в этом «замке» умоляю. тупейшая из всех идей.       Бурбон: Королева устала от замков?       Мишель: да пошел ты.       Бурбон: Хорошо, хорошо. Там же, где и обычно. Прости.       Бурбон: Увидимся?       Не то чтобы я ненавидела Аарона, просто пусть не делает вид, будто ему действительно есть до меня дело.       Мишель: я подумаю.       Я выдираю страницу из блокнота и прячу её там же — там, где её никто не найдет.

***

      В чем заключается сила личности?       У меня по-прежнему мутнеет голова, почти не замечаю, как ты делаешь мне больно — я торопилась и совсем забыла о подготовке. Я бы сказала, что жалею, что согласилась, но я помню, насколько правильно буду чувствовать себя после. Боль совсем не имеет значение, ведь так? Я просто закрою глаза и подумаю о тебе. Твоё присутствие и тяжесть разгоряченного тела — вот что главное.       Я не знаю, устало отвечаешь ты. В состоянии преодолеть свои страхи, нет?       Я иду по одинокой улице, наполняясь запахом свежести дождя и по-прежнему чувствуя твой привкус на языке. Он не похож на остальные, он выделяется, он всегда один: соленый и немного кислый. Выгребаю тебя без остатка и представляю, как ты заполняешь мои артерии, вытесняя кровь, и по-настоящему согреваешь меня.       Один на один с пугяющим ощущением эйфории я могу почувствовать себя достойной — вставь любое слово.       На мне поношенное бледно-розовое белье — когда-то моя лучшая друга Девон Отто отдала мне его и так не попросила назад. Бывшаялучшаяподруга. Девон была добра ко мне без причины, и я храню её доброту как реликт. Ткань сливается с кожей, и ненадолго позволяю себе забыть, что она не является её продолжением. Перебирая в пальцах сбившуюся лямку, я вспоминаю о чёрном кружевном наборе с сегодняшней распродажи. Я не позволила Майклу рассматривать его слишком откровенно, но Кейлин сказала, что в нашем возрасте подобное носят только дуры.       Близко, но не совсем, говорю я.       Набираю сообщение Кейлин: «Хорошо проведи время!».       В чём же тогда?       Шепчу:       В умении взглянуть правде в глаза.       Свет тусклой лампы рядом с кроватью не освещает твое лицо целиком. Я лежу так близко, что могу разглядеть спрятанную в тени твою легкую потерянность. Открытая книга. Ты тянешь руку к моим ненастоящим волосом, а я машинально отворачиваюсь, вперев взгляд в противоположную стену: её некогда белые обои с цветочным узором пожелтели и отслоились — я тоже близка к этому.       Мне кажется, Бристоль снова вот-вот заплачет.       Вдох. Выдох.       Знаешь, я всегда верила в моего отца, в его силу и авторитет. Я всё-таки сама выбрала остаться с ним, откуда мне было знать, что хуже? Его сила и авторитет, направленный против меня, или равнодушие и непричастность матери? «Почему ты не можешь хоть раз взять на себя ответственность и не позорить меня?». «Разве ты не видишь, что сколько всего я делаю для тебя?». Правда в том, что я проблема, но они ничего не предприняли, чтобы решить её. Сделать вид, что я внезапно перестала существовать, — не решение, сидеть и ждать, когда я спущусь и поговорю с ней, будто мы нормальная семья и наши разногласия не серьёзнее прогноза о погоде — тоже. Они прячутся от правды, а я, кажется, начинаю понимать, что нет ничего важнее её. Правда ранит сильнее лжи, и, возможно, прыжок с моста был в кои-то веки хорошим решением, потому что у меня всё равно один конец. Главное — это то, как ты его встретишь, понимаешь?       И не вспомню, когда смерть стала чем-то формальным. Наверное, когда всё стало таким.       Мы проводим вечность в тишине этого тёмного номера. Неужто я сказала что-то слишком честное?       Я как-то не задумывался, правда. И мне не нравится, то как ты говоришь об этом. Мне жаль, что это с тобой происходит… и продолжает происходить. Я рад встретить тебя. В самом деле. Просто хотелось бы удостовериться, что снова не попробуешь… ну, сама понимаешь.       Как очаровательно. Правда. Я поворачиваю голову в твою стороны, чтобы увидеть, как ты заламываешь пальцы, глядя в потолок, совсем как подросток. Даже когда ты прекращаешь, замечая мой взгляд, мне снова хочется улыбаться.       Не волнуйся, в этом больше нет смысла. Один раз я приняла какие-то таблетки, которые нашла дома у Дев, моей подруги. Я видела похожее в фильмах и думала, у меня тоже получится. Так глупо и необдуманно, я знаю. В другой раз мне хотелось очень сильно себя порезать — тоже очень взвешенное и осмысленное действие с моей стороны. Я добилась чего хотела, только вот мать и отчим успели вернуться не тогда, когда я на это рассчитывала. Ты как-нибудь пытался остановиться кровь таким образом, чтобы не поставить в известность своих родителей в соседней комнате? Чудом или нет, но мне удалось. Сказала, что просто порезалась в школе, и, если они не особо мне поверили, никто больше эту тему не поднимал. В нашей семье вообще не о чем волноваться, согласен?       Ты снова тянешь руку к одному из моих запястий, и я позволяю взять его в твои тёплые шершавые ладони, чтобы ты осмотрел его с такой внимательностью, будто оно сможет рассказать тебе всё.       Ну а в третий — появляешься ты.       Проходит вечность, пока я смотрю на местами погасшую вывеску «Королев Англии»: она освещает переулок слабым мерцанием — также мерцает моя надеждой, с которой я прихожу сюда каждый раз.       Появляешься ты, и мне действительно кажется, что ты залечишь мои невидимые раны, а, глядя в зеркало, я по-настоящему не буду замечать шрамы.       Я рад, что мы встретились. Повторяешь ты, и мне этого достаточно, чтобы пододвинуться к тебе поближе и прижаться к твоей груди.       Я закрываю глаза и прислушиваюсь к спокойному ритму сердцебиения, наслаждаясь, в кои-то веки, твоей честностью. Ты хочешь убедиться, что ничего не произойдет, когда будешь кормить ложью других за сегодняшним ужином, чтобы с этими же мыслями вернуться ко мне. Так жесток во имя честности. И так до сих пор ничего не понимаешь. Когда я ласкаю тебя языком, смотря прямо в глаза. Когда, не сводя взгляда, наблюдаю, как ты неловко одеваешься. Когда ты шепчешь: «Это ради её блага».       Как много ты не понимаешь. И как мало у нас может быть времени.       Твои пальцы терпеливо перебирают шнурки, взгляд сосредоточен, дыхание ровное. Я смотрю сквозь тебя. Ты удивительный. Ты неправдоподобный. Ты, возможно, самый классный парень на всём белом свете, все должны повстречать тебя. Но это чертовски смешно наблюдать, как каждый раз ты уводишь меня от развязки всё дальше и дальше по бесконечным страницам, а я в своё время по-прежнему считаю их до безумия увлекательными. Это необъяснимая удача — найти того, кто не только сохранит твою ложь как часть безграничной связи, но и будет смаковать её и попросит добавки. Повезёт ли нам выбить это из друг друга, не разрушая нашу близость?       Гарольт, расскажи мне, пожалуйста, умоляю я тебя.       Пожалуйста, потерпи немного! Знаю, это может быть больно, ты кровоточишь изнутри, и все это видят. Это может отнять у тебя все самое дорогое, заставить гнить в темноте от чувства, что всё могло быть иначе, и бесконечно размышлять, почему мы все настолько хрупкие, стоит только понять правду. Потерпи, потому что иначе я не понимаю, почему мы вообще существуем.       Ты посмотрел на меня, и я поняла, что совершенно тебя не знаю:       Я не могу приходить каждый раз и видеть, как она вяжет, пока смотрит эти продажные шоу, на которых ты никогда ничего не выиграешь, и остывает на столе свежеиспечённый пирог. Это сложно описать… Она кажется абсолютно нормальной: делает привычные для неё вещи, спит спокойным сном и не зацикливается на проблемах. Мне долгое время казалось, что во всём виноват я: Майя кажется мне чужой, потому что мне так хочется думать, а её измена была каким-то уроком, я что-то должен был вынести из своей жизни, всё поменять. Я думал, что если мы рванём из Далласа сюда, в Бристоль, в место, далекое от душного офиса, от тех, кого я называл друзьями, но в последнее время мечтал задушить, подальше от всех… ошибок, то всё станет по-другому, как было раньше, понимаешь? Даже Кейлин и Милтон согласились, на что я, честно говоря, нисколько не надеялся. У них своя жизнь: учёба, друзья, собственные планы на будущее, в котором точно нет места нашим с Майей разборкам. Тогда я понял — точнее, не понял, — насколько мои дети понимающие. У Кейлин теперь новая школа, одноклассники, грандиозная мечта о Лондоне, а Милтон уже её осуществляет. Я хочу, чтобы они жили своей жизнью, и не вмешивались в то, что их не касается. Со своей правдой я как-нибудь сам разберусь.       Я не могу сдержать улыбки, глядя в тёмный потолок.       Разберись, пока не стало слишком поздно.       Даже мрак не скрывает твоего смятения.       У правды есть срок?       У правды есть последствия. Подбираю я рюкзак.       Мучительный вопрос не давал мне заснуть до двух часов ночи: кто же тебе нужен?       Она гораздо лучше меня, я прекрасно это понимаю. Облеченная в свет тысяч золотых созвездий, она танцует, словно никто не смотрит, и сдержанно улыбается каждому заработанному фунту, будто вся её работа не более, чем игра по её правилам. Она может делать вид, что ей плевать на всех и она ни от кого не зависит. Улыбается каждому слову в свой адрес, потому что думает лишь о деньгах и о том, как поскорее вернуться домой. Её красота затмевает всё, что она хочет скрыть, поскольку иначе моя беспомощная сущность утянет нас всех. И хоть однажды у меня это почти получилось, Мишель снова пришла мне на помощь.       Она была обыкновенной ролью в очередном хитроумном театре, пока я упивалась собственной слабостью, едва слышно в своей голове мечтая о том, как если бы я могла просто стать ею.       Но ты не оставил мне выбора.       — Зачем ты это сделал? — в отчаянии спрашиваю я. Эта вода из лёгких никогда оттуда не выветрится.       — А что я ещё мог? — среди шелеста воды и беспокойной ночи тихо отвечаешь ты.       Ты мог просто дать утонуть мне на той реке и избавить себя от ненужных обязанностей.       Не в то время, не в этом месте, мой хрупкий мир затрещал по швам. Я стала самой плачевной версией Мишель, которая только можешь существовать, непонятно кому в угоду; хотя ты наверняка считал, что это снова мои игры. Моя душа вывернулась наружу, и я изо всех сил пыталась собрать её заново. Я просто защищалась. Я просто пыталась всё наладить. Я просто не была готова. Но ты просто спросил моё имя, и оно само вырвалось наружу. Это была та самая первая ложь, накрепко связавшая наши отношения.       Возвращаясь домой и съёживаясь от каждого порыва последнего летнего ветра, я возненавидела тебя с такой невероятной силой, что почти забыла тогда о том, как ты посмотрел на меня — будто во мне действительно было что-то, заслуживающее этого. И если бы это была обыкновенная жалость, ты бы не смотрел на меня так и по сей день.       На меня ли? Или всё-таки на неё?       Она гораздо лучше меня. Когда я не могла ничего придумать лучше, чем огрызаться, с вызовом отвечать на каждый твой взгляд, будто я не дрожу от одной мысли, что всё-таки увижу в нем то, чего я всегда ожидаю увидеть у других. Будто я не строю иллюзию, что мне, возможно, больше не придется нести эту боль самой. А она просто действовала. Ты пришел в этот клуб ради неё. Ты заказываешь бурбон каждый раз, потому что тебе нравится, как она шутит про американцев. Ты неотрывно следишь за её движениями, поскольку так ты охотно забываешь, кто же мы на самом деле. Твои руки прикасались к её телу. Твои губы в первый раз ловили её смешок.       Всё ради неё. Мой макияж, это имя, ощущения, с которыми ты проникаешь в меня, и бесконечные беззвучные слова. А я просто хочу, чтобы ты нуждался во мне. Она всего лишь оболочка, фальшивка, обманка! Рольрольроль. Главная героиня красочного номера, которой я действительно хочу желать сломать ногу, чтобы быть вместо неё в центре твоего внимания. Это не она обежала все рыболовные магазины на следующий день, чтобы хоть одним глазком снова взглянуть на тебя, это не она засыпает и просыпается с твоим лицом перед глазами и ощущением ладоней на щеках, это не она пишет все эти вещи о тебе, потому что не понимает, как иначе выразиться, это не её порезы на запястьях, это не её боли в желудке, это не она уехала из Розенберга, потому что против неё обернулась вся её семья, это не её кричащие шрамы по всей плоти, не её горе-рассудок, и она не несёт это бремя позора и стыда. Потому что это всё я. Я!       И я хочу утонуть ради тебя.       Я исписываю тетрадь этими словами, наполняя чернила своими слезами. Почти не замечаю, как они капают друг за другом, как редкий дождь; сегодня плачет не только Бристоль. Ручка в какой-то момент перестает писать, и я со всей силой вдавливая её кончик в бумагу, прорывая хрупкие слои.       Таким образом я смогу навсегда впечатать в неё свои слова.