***
В наших отдаленных разговорах с Кейлин и Айрин я настраиваю себя на сигналы о том, когда мне стоит вслушиваться и реагировать как соответствует моей роли — примерного друга, приятеля, парня. Остальные звуки воспринимаются моим мозгом подобно пустым импульсам. Мало что поменялось по сравнению с нашим первым днем знакомства, но я не могу отделаться от ощущения, что, похоже, взаправду распадаюсь на части. Другие органы также, вдобавок к мозгу, обернутся песком, и меня смоет водой. Разве не так было задумано? Случайные прикосновения Кейлин тоже чувствуются как ожог; она — осязаемое солнце, не только внешне. Нисколько не виню её. Я бы с радостью выгорела насквозь. Моя попытка есть очередная пытка, и как мне, думаешь, винить и тянуть за собой тебя, когда это я сталкиваюсь с трудностью оставить после себя что-то хорошее и не разбитое вдребезги? Неуклюжее предложение остаться друзьями она восприняла как прогноз о надвигающемся дожде: легкое разочарование, но не будет же он лить всю жизнь, ведь так? Пусть даже и будет, зато всегда найдется о чем поговорить. Тогда я ей наскучу достаточно, чтобы перестать общаться, и ей больше никогда не придется прикасаться ко мне. Напомни, когда Кейлин вообще этого хотела? Ей нравится Майкл, а не я. Должен ведь. Я приложила усилия, разве нет? Для чего он ещё тогда нужен? Одеревенелыми пальцами держу каркас нашей дружбы, когда хотелось бы держать её руку, проводить с ней свободное от школы время и быть самыми заурядными людьми на свете. Вместо того чтобы каждую минуту выдёргивать себя и боязливо оглядываться по сторонам, в ожидании нападения врага. Мы можем по-прежнему смотреть фильмы в её комнате, видеться почти каждый день, она будет рассказывать обо всём, что придет ей в голову, а вовсе не блуждать призрачной копией в моих снах, потому что я уверена, всем так будет лучше. Так оно и случается, на одно мгновение. Чтобы Кейлин отметила это — она не могла не удостовериться, лучше ли мне, ведь заметила, какой расстроенной я была в то воскресение. Ах, ты об этом! Не бери в голову. Всё мои предки: я тебе говорил, порой, они — сущие черти. Вижу почему ты меня не приглашаешь к себе. Всё так плохо? Меня беспокоит, что это так тебя расстраивает… Мои родители, понимаешь… они что-то с чем-то. Даже не знаю, как объяснить. Ты не беспокойся. Они мне по плечу. Я справляюсь. Только я ни капли не справляюсь. Только никто не должен был видеть меня такой. Натягиваю улыбку, спазмом отдающуюся по всему лицу, выдаю что-нибудь чертовски неостроумное и нанизываю себя на тонкую иголку лжи, вдобавок к множеству остальным, а после ненароком оступаюсь. И падаюпадаюпадаю. Как мне сохранить себя, если так хочется раскрошиться на кусочки и обратиться пустым местом, в твоё и её благо? Повсюду заряженные мины-ловушки, куда ни ступи. Кейлин узнает всё, в один день, в один миг: глупо было надеятся и рассчитывать на иной исход. Она умная, внимательная и проницательная. Она поедет изучать физику в Лондон, а на моей стороне только паршивый табель и незаконченная средняя школа, не говоря о выеденном червями мозге. С каких пор твоя кухня стала нашим потайным местом? Ведь там даже дверей нет. Ты принес с собой череду ежедневных терзаний, чего ожидать от тех или иных решений, мыслей и мимолётных желаний. Впрочем, я всегда обопрусь на твоё плечо, поскольку страшно устала. Сражения, затеянные мною в отношении родителей, так никогда и не выигрываю, моя злость лишь разбивается о стены, которые я не в силах преодолеть. И если бы проблема заключалась в том, что никто толком не может ответить мне тем же, потому что они даже не подозревают, в какой войне участвуют. Не так горько проигрывать, когда сражаешься не сама с собой в своей собственной клетке. Все те люди, не имеющие ничего общего со мной, и все их слова, ударяющие мне в голову. Глубокие впадины в земле до сих пор преследуют меня по пятам, и каждый раз я шагаю на ощупь. Проще позволить разрушению овладеть тобой, нежели давать отпор и пробираться через темный лес к единственному проливу солнечного света. Оно принимает в свои объятия, как старый приятель, а правда всегда держится в тени, лишая покоя и благополучия. Тянуться к свету — наконец-то сдаться и стать тем пустым местом ради тех, кто им никогда не являлся.***
Однообразные вечера, проведенные за экраном телевизора, в погоне за смыслом жизнь в передачах, не иначе как взявшихся из другого измерения. Регулярные обмены любезностями и потоки бахвальства, стоит лишь переступить порог гостевого дома. А в перерывах между, неутомимые разговоры о главном: что там поменялось за окном в прошедшие десять минут. Смотри, всё, как подобает достойной английской семье. Я снова стала её частью — конечно, теоретически, — и внутри всё должно разрываться от гордости, но меня рвет от осознания плачевности моей ситуации. (Я заблудшая душа на своей территории, и здесь никто не ведет со мной разговоры, с их взглядами прикованными ко мне) Тебя в какой-то момент тоже занесет сюда и в остальные разы до этого, поскольку мать и отчим — одни из твоих клиентов по скупке рыбы, и мне просто нужно принять это к сведению. В любой момент ты можешь оказаться в моей гостиной, говоря только о том, что я могу услышать, или уличить во всей сказанной лжи, выставив посмешищем. Но ты поклянешься в обратном, перешептываясь со мной в первый такой раз у порога моей двери, пока родители возятся на кухне. Ведь, Гарольт, если я виновна и грешна, то и сплю я в постели лжеца. Мама расплывется в улыбке: «О, простите моего сына, я и не знала, какие у него славные друзья. Приводите миссис Паркинс в следующий раз!» Ты потреплешь меня по голове и усыпишь нашу кухню с тёмно-розовыми стенами неслыханными ранее в ней комплиментами. Я дружу с твоей дочерью, но мы с тобой тоже хоть куда. Помогаю с починкой машин и составляю компанию на рыбалке. Мой энтузиазм в отношении театрального искусства виден сразу. В общем и целом, славный малый тут именно я. Смог бы ты время от времени забегать к нам и давать моей матери небольшие уроки родительства? Не похоже, что она до конца поверила в твои слова. («Приятно знать, что ты хотя бы не устраиваешь неприятности». Максимально картинно закатываю на это глаза и удаляюсь обратно к себе комнату, игнорируя то, как почти незаметно Аарон изучает меня). Куда более яркие дни, наполненные нашими ссорами или напряжённым молчанием, по идее, никогда не наступают. Они спрятаны за плинтусом, в зашлифованных стенах, между голыми досками под потолком — всюду. Туда же я могу заложить свою правду, когда снова просчитаюсь: никому в голову не взбредёт что-то там искать. Когда Аарон вновь захочет испытать меня, как бы невзначай, между пустыми словами, на которые я все равно по большей части также не обращаю внимания. «Если бы мы могли поговорить о… сам знаешь о чем», «Нет, мы не можем. Забудь обо всём. Обещаю, этого больше не повториться». Вновь, и вновь. «Да я просто пытаюсь прояснить. Твоя мама…» «Её это вообще не касается. Мне восемнадцать. Что я делаю — только моё дело. Не притворяйся, что тебе есть дело до меня». Я боролась браво с противником, который давно одолел меня по всем фронтам, с тех пор, как вступила на его землю. По крайней мере, больше никаких сражений в одиночку. На меня есть почти неопровержимый компромат: не сомневайся, матери ничего не стоит поверить слову отчима, как и чью-нибудь другому, и пусть заверяет, что не собирается ей рассказывать. Я для них как кровососущая пиявка, которую уже они не в силах отодрать от кожи. К тому же, меня давно уже подозревают в чем-то похуже. Мне напомнить о произошедшем на дне рождении Сэма Додвэлла в прошлом году? Улица в то время тоже была облеплена опавшими листьями, затем позже, зимой, выпал настоящий снег. Ты тоже должен это помнить. И я помню, что той осенью у меня ещё оставались те, кого могла осмелиться назвать «друзьями», когда на деле мы были максимум приятелями, знакомыми, вынужденные сталкиваться друг с другом на встречах наших семейств. Высокорослый Кори и Джун, которая, по словам её мамы, в раз променяла всю свою яркую одежду на исключительно темную и «агрессивную», будучи мне ровесниками, составляли компанию на таких встречах, когда от скуки лезть на стену хотелось. На день рождения Сэма я согласилась не от скуки. Дни до этого проносились передо мной так быстро, что едва успевала хвататься за все открывавшиеся мне возможности. Празднование дня рождения звучит как что-то веселое, правда? По началу так и было. По началу так всегда бывает, а я просто позволяю чему-нибудь плохому обязательно случиться. Наверное, я была очень настойчивой в комплиментах в сторону нарядов Джун. Я всегда считала её ужасно интересной и не знаю, почему она так громко смеялась, когда попросила одолжить что-нибудь из её одежды. Наверное, я наговорила ещё много чего на той вечеринке, но мне было не важно, ведь все улыбались мне. Наверное, проблема заключалась ещё в необузданном чувстве голода. Наверное, им не стоило оставлять именинный торт вот так просто всем на обозрение. Можешь представить себе перекошенное от негодования лицо Сэма и его готовые к драке сжатые кулаки, когда он узнал, что ненароком остался без своего праздничного угощения, и я этому виной. Так могла бы получиться презабавная история, если бы она не закончилась обвинением меня в употреблении запрещенных веществ, ведь ребята подтвердили, что вела я себя странно на протяжении всей вечеринки. Мать и отчим охотно в это поверили. Заставили провести тесты на наркотики и никуда больше с собой не брали. Я большим желанием тоже не горела: откровенно говоря, было чертовски неловко показываться кому-то на глаза. А мать тем временем будет продолжать копаться в моем грязном белье, пока меня нет дома, картинно вздыхать после очередного нашего столкновения и прятать лицо в руках, попутно жалуясь Аарону, как всё до этого дошло. Я бы ей рассказала, смогла бы уложиться в те несколько писем, пришедшие за всё время из Англии, не была бы она так сильно увлечена собой и тем, чтобы найти того самого виновника всех бед в нашей семье. Кто угодно или что угодно — любая часть прошлой жизни, на которую можно натянуть капюшон позора. Но никогда не её поступки и решения, не её слова и мечты о дивной безоблачной реальности, которая тут же раскрошится, соприкоснись она с нашей. И Аарону бы самому сложить всё воедино, словно пазл, но что он в сущности знает об общей картине? Все его попытки пробиться ко мне давно обречены на провал. «Я не знаю, что там у вас в доме творилось, но теперь ты живешь в нашем, так что тебе лучше вести себя прилично. И да, незачем срываться на свою мать: она оказывает тебе большую услугу, позволяя остаться здесь», — сказал он мне в самом начале. На таких взаимовыгодных условиях у нас получалось уживаться до сих пор, пока они не осознали, какую дурную славу я могу им принести. «Если ты… если ты гомосексуален, мы можем поговорить обо всём… Я не говорю, что это плохо, разумеется… Я вот знал одного человека, славный парень, только съехал он, лет так пять назад, кажется, из-за всяких сплетен. Ну знаешь, как бывает…» — одним вечером, в попытке снова выжать из меня правду, выдал он. Рассмеяться отчиму в лицо послужило бы хорошим уроком, если бы он не занял самое дальнее место на нашем угловом диване. Похожие слова уже гуляли по моей прошлой школе, и они ничего общего со мной не имеют. Его домыслы тоже не более, чем грязная ложь. Изнутри вырывается просто смешок, как раз в нужный момент, когда бездушной передаче раздается смех аудитории. Меня колют наугад, пользуясь затупленным ножом, но как я могу знать, что однажды они не ударят посильней? Ведь я уже знаю. Один удар в сердце уберёг бы меня от этой участи, и ты мне свидетель — даже здесь беспомощна сделать кому-то одолжение. Почему бы тебе не взять его из моих ладоней и не исправить самую большую ошибку в своей жизни? Оглядываясь вперёд, дрогнула бы твоя рука? Всади лезвие мне в горло, и с моим последним вздохом я попрошу прощение за испачканную в крови куртку.***
Всё становится лучше, не так ли? Я в шаге от обрыва — нет, одной ногой там, замираю в ожидании неизбежного. Внезапное дуновение ветра или неравнодушный прохожий окажет мне услугу и просто столкнёт меня с него. А пока есть время, я могу зайти к тебе домой, и мы поговорим о том, как прошел твой день. Я совершенно случайно встречу тебя в супермаркете, потому что мне захотелось какого-то дешевого мороженого в десятке экземплярах, и пусть даже это перестанет быть важным, на парковке ты предложишь подвезти, куда — без уточнения. «Хочешь меня где-то закопать?» — улыбнусь я. Ты растеряно улыбнешься в ответ: «Чего? Вовсе нет! Просто прокатимся по округе. Ты не против?» Боюсь, что не найдется во Вселенной ни одной причины, чтобы в чём-либо тебе отказать. Только я не рассчитывала, что в ты самом деле захотел проехаться по улицам без веской на то причины. В особенности что мы в итоге окажемся рядом с Брендон Хилл. Потому что действительно ждала очевидного и, не сомневаясь, полезла к тебе в штаны. Я помню твои руки в моих волосах пару дней назад, без какого-либо смущения: твоя хватка была крепче обычного, ты отвесил комплимент моему привычному макияжу, и как я нравлюсь тебе именно такой. Неужто что-то в раз поменялось между нами? Отчего мы стали такими сентиментальными и уверенными в чём-то? Глядя на парк из окна машины, ты вспоминаешь, как в подростковом возрасте постоянно приходил в подобные места, чтобы покидать мяч с отцом, пока в этом словно перестала быть необходимость. Тебе также нравится, когда я рядом. Разумеется, я отвечу тебе тем же. Обрушившиеся по щелчку пальца холода, знаменующие смену сезонов, станут моим ещё одним оправданием заявляться на твой порог и согреваться в кругу твоей семьи. Растягивать лицо в улыбке, необыденно искренней, когда увижу Майю или всех твоих друзей без тревоги, сожаления, стыда и чувства, что взгляды неотрывно привязаны ко мне. В моей голове я не кажусь себе забредшим призраком в поисках места для уединения, и мне нравится представлять мир, где снаружи всё совсем иначе. Я не вспомню о нескончаемых нравоучениях Джонатана по поводу выбора карьеры или то, как твоя жена ранее попыталась что-то аккуратно выспросить у Майкла, обеспокоенная выбивающимися деталями в твоем поведении, и как ты снова говорил, что мне не о чем волноваться, раз она спрашивает напрямую у меня. Майкла, я напомню. Тем более. Так оно становится лучше? Есть ли смысл верить в это? Отголоски бывалой энергии и радости возвращаются и затем бесследно исчезают. Всё сложнее держать себя целиком; наверное, мне уже необязательно контролировать собственное тело. Моё сознание — раскрытая нараспашку дверь. Кейлин возникает перед мной из неоткуда и тянет меня прочь, вверх по лестнице, чтобы показать новую одежду, которую они купили сегодня с матерью в моле. Я не вспомню, почему мне приходилось не соглашаться с её вкусами и взглядами на жизнь, когда мы такие одинаковые. Только она сияет ярче любого солнцестояния, а я бомба замедленного действия. Она бы тоже могла поделиться со мной парой вещей, мне мои всё равно не нравятся. Кейлин прыскает со смеху, как и все до неё. Пусть мне не понять, почему это кажется таким смешным, я буду только рада посмеяться вместе с ней. Я не против встретиться и с Айрин, хоть она и считает меня странной. Или Майкла? Непонятно. Как думаешь, можно ли его списывать со счетов? Если он такой же, как я, лишь тщательнее скрывается? Или всё же не настолько? Кому ещё удалось его раскусить? От Айрин иногда тянет перегаром, — а ей можно доверять? Я пробовала её сигареты, мне они лично не понравились. Кейлин торопилась: сказала, что хочет вернуться к ужину. Как я могу ей отказать? Даже если ещё не спросила. Она никогда не упускает возможность пригласить меня остаться подольше. Хотелось бы остаться здесь навсегда. Простит ли нас Айрин, если мы задержимся ненадолго? Всего-то. Вопрос в том, простишь ли меня ты? Запечатлеть её дыхание на своих губах ёще один раз стоило всех усилий, вложенных в минувшие дни. Как настежь открытое окно теплым летним вечером, облегчение настигло меня. Даже если я не вспомню, куда мы ходили и что делали этим вечером, в оставшееся положенное время мне будет хорошо. Ведь всё не так уж и плохо, согласен? Тогда я посмеюсь сегодня за нас обоих. Наполню себя обжигающей едой, как в последний раз, вставлю пару раз слов невпопад насчет Дня Благодарения и почувствую почти невесомое прикосновение к своей руке со стороны Кейлин. Пока что все праздники я отметила у себя в комнате — вдали от общего торжества. Прости, что не выполнила свое обещание. Я проникла в самое её сердце и оставила его пустым. Оно было обречено развалиться по частям. Она выглядит счастливой. Я тоже рад тебя видеть. Желаю вечностью ощущать тяжесть твоих рук на себе со звоном твоего голоса и ладони Кейлин в моих, пока она рассказывает обо всем, что даровала ей жизнь. Меня разорвет на части, но пусть так будет всегда. Моя голова на твоем плече, держусь за тебя крепко пока мы вместе смотрим один из тех популярных фильмов, который, по-моему, должна знать, и я вижу её улыбку сквозь закрытые глаза. Никогда не чувствовала себя так правильно, Гарольт. Ты тоже это почувствовал? Когда мы вдвоем на изнывающем диване, ты предлагаешь ещё немного покататься вокруг. Тебе нравится, когда я неподалеку. Именно поэтому я делю с тобой постель и выворачиваюсь на изнанку, пытаясь разгадать, почему тебе это так нужно. Мне тоже. Так просто. Без ощущения неизлечимой лихорадки, без чувства, что я несусь тебе навстречу и разбиваюсь вдребезги, без прыжков со скалы в темный омут, без обжигающей боли в легких, без десятков изорванных страниц в моем дневнике в оду тебе, без всего того, что существует в мире, потому что ты его незаменимая часть. И мы будем говорить, о чем только пожелаем; полчаса или полночи, пока мы мчимся по безлюдной дороге или сидим за столом на твоей кухне, во сне или на яву. Это не так уж и плохо, правда? Всё становится лучше. Уйдут годы, десятилетия и века, планета перестанет вращаться вокруг своей оси, реальности утекут словно отливы и больше не вернутся, да и какая разница? Тогда всё наладится, даже если никогда не было в порядке. Мы должны в это верить, Гарольт. Но сначала мир вспыхнет и ослепит нас своим заревом, перевернется с ног на голову и прольет на нас дождь из осколков стекла, чтобы потухнуть, как свеча, и оставить после себя пустоту, заполненную лишь твоим несказанным именем — оно сохранится здесь навечно. Так я узнаю, что достигла конца, и тебя здесь не было.