Холодный рассвет

      Кругом сновали люди с автоматами, стояли военные машины. Со второго этажа по железной лестнице спустился человек в погонах управления СБ соседней страны. - Что, взяли? Ну, показывайте.       Их вывели во двор и снова поставили лицом к автобусу. Военные рассматривали паспорта. Вадим развернулся и пошел к человеку в погонах. - Мы граждане России, мы музыканты, не бойцы. Мы везли концерты, это наша охрана. Мы не вторгались на вашу территорию, мы просто ехали к людям. - Вот это да! Тебе кто слово давал? Ты что здесь, главный? - Да, я главный. Эти люди со мной. Раздался хохот. Человек в погонах махнул рукой. - Пацаны, объясните ему, кто здесь главный.       К нему шагнули двое солдат с автоматами, на ходу перехватывая оружие поудобнее. Их движения были легкими и привычными, они били прикладами, жестко и прицельно, в живот, в грудь, в лицо, не давая передышки. Стянутые за спиной руки лишали возможности закрыться, от ударов в грудь было невозможно дышать, и, спустя пару минут, Вадим уже лежал в грязи размытого вчерашним снегом двора, скрутившись от боли. Его резко подняли на ноги, не дав даже хоть немного прийти в себя. - Главный здесь он. – Один из вояк дернул за волосы, развернув его лицом к человеку в погонах, - обращаться – товарищ майор. Отвечать, когда спрашивают. Без разрешения не говорить. Распоряжения выполнять. Встать лицом к автобусу. – Сильные руки швырнули его на то место, откуда он только что отошел. Вадим зажмурился, уткнувшись лбом в холодное железо. По лицу стекали грязь и кровь. Каждый вдох будто разрезал что-то в груди. Губы дрожали. Майор подошел к нему ближе. - Фамилия? - Вадим не открывал глаз, кожей ощущая на себе встревоженные взгляды своих ребят. Собрав весь годами наработанный опыт, он успел выровнять дыхание и заставить голос звучать спокойно прежде, чем ответить. - Самойлов. Вадим Самойлов. - Отлично. Тебя-то мне и надо. Где его документы? Смотри-ка, даже похож, пока. Вадим повернулся к человеку, осматривающему его, как добычу. - Мы музыканты, мы не военные, мы не участвуем в вашем конфликте. - Знаю я, как вы не участвуете. Самойлов, дружок самого Суркова. Мы давно на тебя поглядываем. А ты все мотаешься, не просто так же, да? Какой раз уже здесь, пятый? Идиот, думаешь, эти территории так безопасны? Думаешь, тут нет наших? Есть, когда надо. - Мы привозим людям музыку. Мы привозим мир. Но вам это, видимо, невыгодно. - Да не надо мне рассказывать сказки, музыкант, мы прекрасно знаем, зачем ты сюда ездишь, и почему именно ты. Со всеми в связях, в курсе всего. Кто, что, когда, зачем. Через кого. Есть, о чем поговорить. Интересный разговор получится, а? - Интересный. Только людей моих отпустите. - Да ты что? Это не твои люди, это бойцы местной армии, мы их никуда не отпустим, это наши пленные. - Хотя бы музыкантов. Они тут не при чем. Они просто мои сотрудники. У них не было выбора, ехать или нет. - Угу, сейчас, отпустим, только обедом накормим, и отпустим. Так, гражданских - в общую камеру, на второй этаж, военных - в подвал, этого – сразу в допросную.       Вадим успел кивнуть ребятам, будто успокаивая, как бы бессмысленно это ни было. Двое вооруженных людей, тыча стволами в спину, повели его по железной лестнице наверх и втолкнули в затхлое помещение с тусклой лампой на потолке. Грязь, пятна засохшей крови, вбитые в стены железные крюки и кольца, свисающие с потолочных балок цепи, валяющиеся на полу дубинки, кнуты, железные штыри, арматура. От атмосферы этой комнаты, насквозь пропитанной болью, закружилась голова, удушливый запах вызывал тошноту. Вадим пошатнулся, и вояки толкнули его на стул. В мутном окне едва просвечивало грязно-серое небо. Глеб проснулся внезапно, сердце колотилось, футболка мокрая от пота. - Нет. Нет, нет, нет, нет. Вадик, нет.       Он схватил телефон, набирая номер брата. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Приехали. Стоп, есть же еще один номер. Так, вот он. «Аппарат абонента..». Да что же это.. Каплев, так, Каплев, ну же.. Та же фигня.. Радченко. Блядь. Глеб уже понял, что ответа не будет, но упорно продолжал набирать один за другим номера музыкантов Вадима. Ни один не был в сети. Все выключены. Руки уже откровенно дрожали. Он зашел в сеть, новости. Нет, нет, нет.. вот оно. Черт, вот оно. «Несколько часов назад на дороге между районными центрами пропал автобус с российскими музыкантами. Машины сопровождения найдены брошенными на одной из прилегающих трасс. Ведется поиск.». Внутри что-то сжалось. Ведется поиск. И что теперь? Какой к черту поиск. Телефон внезапно зазвонил, Глеб лихорадочно схватил трубку. Змей. Надо взять. - Да, алло. - Глеб, привет. Не спишь уже? Глеб, там, по новостям сказали, короче, Вадим пропал. - Уже знаю. - Ясно. Ну, ты, это.. - Подробности есть? - Сказали вроде, в засаду они попали, есть следы стрельбы. Больше ничего неизвестно. - Ясно. - Глеб, давай без нервов только, ладно? Ты сам его чуть в могилу не загнал своими судами, нечего тут теперь братские чувства изображать. Найдут их. - Найдут. Найдут. - Глеб, перестань, ты же мечтал, чтоб он исчез. Ну, вот и все. Нет его. - Он есть! Есть, слышишь меня?! Телефон полетел в стену. Чувство тревоги, вины, ощущение непоправимой ошибки, страх неизвестности. Острое щемящее желание прямо сейчас посмотреть в теплые, улыбающиеся глаза, сжать горячую, сухую руку, услышать мягкий, чуть насмешливый голос. Он есть. Его найдут, найдут. Иначе просто не может быть. Таня вошла в комнату. - Ты так рано проснулся. Сварить тебе кофе? - Вон! Пошла вон, тварь! – внутри все клокотало от злости, и ее нужно было срочно на ком-то выместить. Он злился на брата, на его бесстрашие и упорство, злился на военных, неужели так сложно было обеспечить безопасность, злился на себя, что довел все до того, что теперь может никогда, никогда не успеть сказать самое главное. Если бы все было как раньше, он бы смог остановить. Он бы успел. Брат услышал бы его, и, возможно, вместо того, чтобы уехать с дурацкими концертами в дурацкую горячую точку, сейчас сидел бы у него на кухне, ехидно посмеиваясь над его беспокойством, но зато живой и невредимый. Он знал характер брата, его фирменную ответственность и порядочность, его упрямство и безжалостное отношение к самому себе, и понимал, насколько тяжело Вадиму будет в плену. Лишь бы все обошлось, лишь бы обошлось. Но он прекрасно знал, что ничего не обойдется. Посмотрев в зеркало, он вдруг заорал от ощущения собственной беспомощности.