Опричник

Жизнь в Александровой слободе иным часом больше походила на монастырское существование. Постоянные церковные службы, которые вёл сам царь, аки игумен, молитвы, чтение Священного Писания, пение на клиросе, звон колоколов – всё это вперемешку со стонами из узилища Малюты и приказами казнить того или иного заговорщика придавало правлению Ивана Васильевича несколько нелепый и зловещий характер. Фёдору это место казалось неким подобием чистилища, где все опричники, грешники с окровавленными по локоть руками, ждали своей участи на Страшном Суде. С того дня, когда арестовали Горбатого-Шуйского, Фёдор пользовался каждой возможностью, хоть самой малой, чтобы оказаться около государя. То лошадь подаст, то мимо пройдёт, как бы невзначай скользнув взглядом, то сядет недалеко от царского стола во время трапезы. Но и сам Иван Васильевич нет-нет да и высматривает из своры опричников знакомый стан и дерзкий взор молодого Басманова. А тот, как назло, шастает туда-сюда, смущая царя своими вьющимися кольцами волосами и плутовской улыбкой. Как-то по осени царица отправилась на богомолье по святым местам, дабы вымолить у всевышнего наследника вместо умершего в младенчестве царевича Василия. А заодно попросить его вернуть расположение царственного мужа, который в последнее время не торопился посещать супружеские покои. Уж как ни старалась Мария Темрюковна завлечь Ивана Васильевича в свою постель, он всё равно оставался холоден к красавице южных кровей. Да и ревновала она страшно мужа к Анастасии Романовне, которую тот всё ещё любил. Спровадив царицу за ворота слободы, Грозный спросил Годунова: - Давно ль не было пира у нас? - Давно, царь-надёжа. Я уж и забыл, когда в последний раз мы бражничали, - ответил Борис Фёдорович. Следующим вечером почти все опричники слободы сидели за дубовыми столами, уставленными всевозможными яствами, лихо отплясывали под гусли и дудки, поднимали полные чаши и пели заздравные Ивану Васильевичу. Все они были хмельны от вина и вседозволенности, которую чинили по разрешению государя, а власть, пусть и самая малая, кружит голову похлеще медовухи. Грозный сидел на троне, наблюдая за своим войском, и думал, правильно ли он поступил, разделив землю русскую на царскую вотчину и боярскую. Он непрестанно размышлял об этом, днём и ночью молился и просил Бога дать ему разума и сил, чтобы не допустить раскола и владычества бояр. Фёдор сидел недалече. Пил молча и глаз не отводил от Ивана Васильевича. Пётр что-то ему втолковывал, дёргал, пытаясь развеселить, но тому было не до него и его шуток. Страшное предчувствие терзало его душу, но Басманов никак не мог понять, чего именно он боится. Но это ощущение неизбежной беды не отпускало его уже несколько дней. Вдруг Фёдор случайно кинул взор на дверь, что вела в кашеварню, и увидел странного дворового, который не двигался с места, мешая проходить другим, держал в руке царский кубок и при этом смотрел на него глазами полными страха. Басманов нахмурился и подался вперёд, пристальнее наблюдая за прислужником. А тот наконец тронулся и мелкими шажками направился прямо к царю. Фёдор поднялся с места и украдкой тоже устремился к Грозному, прячась за спинами пьяных опричников. Дворовый подошёл к трону и, поклонившись, поднёс кубок Ивану Васильевичу. Царь был погружён в свои думы и без задней мысли потянулся к кубку. - Не трогай, государь! – Фёдор вырос перед ним, как из-под земли. – Не пей из этой чаши! Царь сдвинул брови, покосившись на него. Голос Басманова прозвучал так громко, что музыка вмиг затихла, а опричники застыли с питием в руках и перестали плясать. Малюта вскочил и крикнул: - Что ты замыслил, пакостник? Хочешь царский пир испоганить? А ну прекрати! Басманов и глазом не повёл на его слова. Иван Васильевич промолчал, с интересом созерцая Фёдора. А Басманов подошёл к трясущемуся дворовому и, ухмыляясь, осведомился: - Что в кубке? - В-вино г-государю… - запинаясь, промямлил прислужник. - Государю, значит, - подытожил Фёдор, но в следующий момент очи его сверкнули дьявольским огнём, и он рявкнул на всю трапезную. – Тогда ты первый отведай! У дворового ноги подкосились, и он едва не рухнул на каменный пол. В миг он весь покрылся испариной и с ужасом мотнул головой. - Нет? Не желаешь испить из сия кубка и быть подобным самому царю? – открыто издевался Басманов, глядя, как того бьёт дрожь. – Небось, наливая вино-то, хоть раз думал испробовать напиток из государевых погребов? Вытаращив зеницы, прислужник слушал Фёдора и в итоге не выдержал. Он выронил кубок из рук, расплескав вино, и повалился в ноги опричнику, заливаясь слезами. - Смилуйся, батюшка! – вопил несчастный сквозь рыдания. – Чёрт меня попутал! Уж отнекивался я порошок тот подсыпать, да заставили меня! Не хотел я никого травить! Прости Христа ради! - Какой порошок?! – допытывался Фёдор и пнул его. – Говори немедля, аспид поганый! Но прислужник только ревел навзрыд и тряс косматой башкой. Иван Васильевич встал с трона и подступил к обескураженному Скуратову, обогнув по пути Басманова и воющего дворового. - Вот ты пьёшь, гуляешь, песни горланишь, а между тем царя-то твоего отравить пытаются, - елейно произнёс царь, но у Малюты всё внутри похолодело от его ласкового тона. - Не вели казнить, царь-батюшка! – упал перед ним на колени Скуратов. – Не чаял я опасности… - Не чаял?! – прогремел Иван Васильевич и больно ударил Малюту по голове посохом. – А, может, это ты задумал извести меня, а посему пытался остановить Фёдора?! Скуратов взвыл от боли, но бросился лобзать сапоги царя и подол его одеяния, приговаривая: - Не взыщи, всемилостивейший государь, прости раба своего недостойного! Проглядел! Моя вина! Так позволь мне искупить её! Всё сделаю, носом землю буду рыть, ночами глаз не смыкать, пока не раскрою этот заговор! Смилуйся над псом своим, что не по божьему изволенью, а по бесовскому внушенью допустил он оплошность! - Ну всё, Гриша! Всё! – оттолкнул Малюту Иван Васильевич. – Попричитал и полноте. Фёдор с циничной ухмылкой смотрел, как всегда суровый Малюта верещит, будто дитя малое, перед царём, пытаясь вымолить прощение. Сердце его колотилось в груди от мысли, что государь мог выпить яд, не будь его, Басманова, рядом, но покамест всё обошлось. - Бери энту паскуду и тащи в свою темницу! – приказал Скуратову Иван Васильевич, тыча посохом в дворового. – И чтоб вскоре я ведал, кто опять на меня руку свою грязную поднять вздумал! - Непременно, царь-батюшка! – воскликнул Малюта, поднимаясь с колен. – Клещами раскалёнными вырву признание! - А ты, Фёдор, - обратился Грозный к Басманову. – Пойдёшь со мной молиться и благодарить Пресвятую Богородицу, что отвадила от меня беду. - Благодарствую, государь, - засиял Фёдор и не преминул подойти ближе к нему. - И вы все тоже пойдёте отмаливать грехи ваши тяжкие! – объявил опричникам Иван Васильевич, обводя трапезную леденящим кровь взглядом. Приспешники царевы тотчас побросали напитки и угощение и потянулись в церковь за царём, дабы отслужить полунощницу. Малюта грубо схватил за шиворот едва живого с перепуга дворового и отвёл в подвал. Почти до рассвета в слободе слышались завывания из пыточной Малюты и церковные песнопения. Через день с отчётом от Скуратова к царю в покои явился Басманов. Грозный восседал за столом, изучая бумаги от венецианских и английских купцов. Фёдор с замиранием сердца протянул ему свиток с показаниями дворового и замер вне себя от радости великой. Иван Васильевич развернул пергамент и начал внимательно читать. Фёдор буквально ел его глазами, следя, как меняется лицо государя к концу свитка. - Собаки поганые! – разозлился Грозный и швырнул донесение на пол. – Да за что ж родная тётка хочет в гроб меня заколотить?! Уморили семью мою, а теперь и мне жизни нет от их мятежей постылых! Басманов поднял свиток и положил на стол. - Тяжко бремя государево… - произнёс со страданием в голосе царь. – Нет мне подмоги ниоткуда. Все оставили меня, сироту: родители, жена любимая, друзья детства. Кто в земле сырой лежит, кто сбежал в земли ливонские, а кто на Соловках проповедует. Только я один здесь дни коротаю… - Как это нет подмоги, государь? – Фёдор присел перед ним на колено, стараясь заглянуть в глаза. – Опричники – твоя сила и подмога. Мы за тебя хоть в огонь, хоть в воду, лишь бы ты, наш свет, здравствовал. Иван Васильевич посмотрел на него прищуренным взором и спросил: - Как ты узнал, что тот прихвостень новгородских бояр хочет меня отравить? - Почуял, государь, - горячо ответил Басманов, улыбаясь и подаваясь к царю всем телом, как кот, просящий ласки. – Сердцем почуял, что пагуба грозит тебе. - Сердцем? – переспросил Грозный. Он взял Фёдора за подбородок и в упор уставился на него. - Коли прознаю, что ты против меня, то уж не взыщи, тебя и всю семью твою порешу, - прошептал Иван Васильевич с угрозой в голосе. Не дрогнул Басманов, только ресницами тёмными взмахнул и отозвался: - Верен я тебе, государь. До последнего моего вздоха верен. Что пожелаешь сделаю. Умру за тебя и убью ради тебя. Царь усмехнулся и отпустил его. - Государь, слово дозволь сказать, - попросил Фёдор. - Какое слово? – вскинул бровь Грозный. Басманов придвинулся теснее. Его лицо почти касалось лица Ивана Васильевича, и он заговорил: - Коль разрешишь, государь, я Ефросинью Андреевну и Владимира Андреевича, кои жаждут смерти твоей и трона царского, смерти лютой предам… Не успел Фёдор кончить свою речь, как Грозный схватил его за шею и крепко сжал. Басманов вылупил глаза от испуга и вцепился пальцами в его руку. - Ты чего несёшь, смерд?! Не смей даже думать, чтобы зариться на мою родню, – цедил сквозь зубы Иван Васильевич, сдавливая шею опричника, от чего у того из горла послышался хрип. – Они плоть от плоти моей, и порешить их всё равно, что погубить меня! Ты уразумел?! - Дааа… - просипел Фёдор в ответ. - То-то же, - пробормотал царь и разжал длань. Басманов глубоко и часто задышал, приходя в себя. Он потёр ладонью шею и расплылся в сладкой улыбке. - Прости холопа своего, государь, - упрашивал Фёдор. – Не хотел я тебя сердить. Но уж мочи нет смотреть на твои терзания. Молюсь о тебе день и ночь, а недруги только и жаждут изничтожить тебя. Всё равно мне: кто брат, а кто сват. Только о тебе душа моя болит. - Верю тебе, Фёдор Алексеевич, - закивал головой Грозный. – Отчего жалую тебе чин кравчего моего. И следи, чтоб ни одна гадина не испортила моей пищи. Басманов оторопел. Он, сын не особо знатного боярина, теперь будет заведовать кухней самого царя всея Руси. Он поднялся из простых опричников в кравчие так быстро, что сам себе не верил. - Благодарю, государь мой! – выпалил Фёдор и, схватив руку царя, что совсем недавно едва не придушила его, принялся покрывать её поцелуями. – Солнце моё красное, Иван Васильевич, верой и правдой служить тебе буду! Сам всё буду пробовать, лишь бы уберечь тебя от смерти безвременной! Пусть уж лучше меня черви съедят, чем тебя кто-то сгубит! - Довольно, Фёдор! – опешил царь от такого рвения и вытащил свою руку из его пальцев. – А сейчас иди. Оставь меня. Совестно как-то было царю взглянуть нынче на Басманова, ибо чувствовал он, что Фёдор не из-за чина так торжествует, а из-за того, в чём признаться стыд берёт. - Будьте здравы, государь! – весело попрощался с ним Фёдор и покинул покои. Едва захлопнулась дверь за опричником, Грозный схватился за перо и принялся что-то размашисто черкать в бумагах. Но через минуту плюнул и отбросил перо. - Ох, ввергнешь ты меня в грех содомский, басурманское отродье, - тяжело вздохнул Иван Васильевич и прикрыл очи десницею. С той поры Фёдор стал вхож в царские покои так же, как и остальные приближённые правителя. Гордый он теперь ходил, важный. На пальцах кольца блестели золотые, а в ушах - жемчуга. Да и вид у него теперича был цветущий. Молодые боярыни заглядывались на него тайком, а он в ответ лишь усмехался и обходил их стороной. Не того он хотел, не ласки девичьей, а любви царской жаждали его душа и тело. Чтоб голову кружило от слов бесстыжих, чтоб рёбра трещали от объятий жарких, чтоб губы болели от поцелуев страстных. Иной раз подолгу задерживался Басманов подле царя, разговаривал с ним, советовался, молился. Мало-помалу Иван Васильевич привык к своему кравчему и не мог представить себе ни дня без него, нервничал, когда Фёдор долго не приходил, порой сам посылал за ним, чтоб явился немедля. Время от времени они со свитой опричников, облачившись в чёрные одежды и вскочив на коней с укреплёнными на сёдлах собачьими головами и мётлами, разъезжали с криками: «Гойда!» по земским землям, наводя ужас на жителей. Но не всем пришлась по нраву внезапная дружба царя и его опричника. Многие завидовали, потому как тоже искали царского расположения. А некоторые начали набиваться к Басманову в приятели, чтобы уж через него подобраться к Грозному. Отец его, Алексей Данилович, был несказанно рад данным обстоятельствам. Старший брат Пётр предостерегал Фёдора и молил не зазнаваться. Борис Фёдорович Годунов только неодобрительно качал головой и хранил молчание.