Опричник

Фёдор сидел на лавке в покоях царя и забавлялся с кошкой. Он махал перед её мордочкой прутиком, и животинка пыталась поймать передними лапками игрушку. Басманов поднимал прутик высоко, чтоб кошка встала на задние лапы, и скалился. - Эх, ты ж, божья тварь! Проныра эдакая! – залился смехом Фёдор, когда кошка изловчилась и ухватилась за прутик. Иван Васильевич сидел за столом и царапал пером по бумаге. Вид его был серьёзен, брови сдвинуты, серые глаза бегали по чернильным строчкам, и царь подумывал, что ещё надо бы добавить к уже написанному. Когда дело было кончено, Грозный перечитал письмо и отложил его в сторону. Поглядел на Басманова, который всё ещё потешался с кошкой, и проговорил: - Жениться тебе надо, Федя. - Жениться? – изумился Басманов. – Да зачем же, государь, мне хомут на шее? - Женитьба – дело хорошее, - протянул Иван Васильевич. – Детишки пойдут, всё ж радость, чем бобылём по земле ходить. - Детишки и без свадьбы могут появиться, государь. Аль не знал ты? – усмехнулся Фёдор. - Ублюдки – голь перекатная. А вот наследники от законной жены – вот на кого мы можем опереться в трудную минуту. Будет кому и царство оставить, и род наш продолжить, - царь посмотрел на Басманова в упор. От взгляда Грозного Фёдор, переменившись в лице, выронил прутик, вскочил и подбежал к нему. Он не заметил, как нечаянно наступил на хвост кошке, от чего та жалобно мяукнула с испуга и спряталась под лавку. Басманов кинулся в ноги Ивану Васильевичу. - Государь, не разумею я что-то речей твоих, - встревоженно произнёс Фёдор, пытаясь уловить во взоре царя нечто, что успокоит его. - А что тут не разуметь? Женить я тебя хочу, Федя. Пора бы уж тебе. Я в твои годы уже на Анастасии Романовне женат был. А чем же мой кравчий хуже? – ответил Грозный, глядя на Басманова сверху-вниз. - Женить? – на лице Фёдора изобразились отчаяние и смятение. – Да как же это?.. Зачем же, государь?.. Аль не люб я тебе стал? Аль не по нраву тебе ласки мои, что ты решил спровадить меня? Чем я прогневал государя моего? Словом иль делом? Что не так совершил? Кто ж та зазноба, что отворотила тебя от меня, холопа своего? Тронули сердце царя слова опричника. Иван Васильевич положил длань на голову Басманова, слегка взъерошив его кудри, и ответил: - Ничем не прогневал ты меня, Федя. Просто пора тебе настала своё гнездо вить и птенцов высиживать. - Не хочу, государь! – вскрикнул Басманов так громко, что царь вздрогнул от неожиданности. – Вели лучше плетьми сечь или отдай Григорию на растерзание, но не желаю я постель свою делить ни с кем, окромя тебя одного! - Царю перечишь, басурманский вымесок?! – Иван Васильевич поднялся, испепеляюще взирая на Фёдора. – Мнишь царём помыкать, сукин сын?! Возражать мне вздумал?! Моё слово – закон! Я помазанник божий, а посему тебе, гаду ползучему, не ровня! Накажу жениться – и женишься, а накажу яду выпить – так выпьешь, да ещё попросишь! А ежели против меня пойдёшь, так Гришка вытрясет из тебя всю дурь! - Прости, государь, - повергнутый в ужас Басманов обнял его за ноги и покорно опустил ресницы. – Прости недостойного раба своего. Заклинаю, не гневайся на меня. Разум мой помутился, вот и ляпнул я, не подумав. Женюсь, коли на то воля и желание царя моего. С любой, на которую покажешь, тотчас обвенчаюсь. Молю лишь об одном: не избавь меня от радости видеть тебя хотя бы изредка, не лишай меня солнца моего. - Вот так бы сразу, - улыбнулся Иван Васильевич, проведя пальцем по бледной щеке Фёдора. – Не держу я на тебя злобы, Федя. Очень уж люб ты мне, чтоб обиду на тебя таить. Да и не от каприза ты ноги мои лобзаешь, а от сердца своего горячего. Знаю, что насмешки за спиной терпишь и взоры косые из-за привязанности ко мне. А коли жену возьмёшь и детей заведёшь, то злые языки укоротятся, и мало кто посмеет на тебя шипеть. Да и с чего ты взял, что я желаю отделаться от тебя? Ведь не могу я без твоего участия ни на пирах веселиться, ни бояр в гнусных заговорах уличать. Дорог ты мне, Федя, ибо прикипел я к тебе. - Государь мой, любую судьбу от тебя приму, - обрадованный словами царя Басманов ещё пуще уцепился руками за него. - Только прикажи, я всё сделаю. Лишь бы ты, мой свет, доволен был. Грозный помог Фёдору подняться с колен и приобнял его. - Не хочу я, чтоб абы кто был рядом с тобою, Федя. А потому я сватов заслал к племяннице моей дорогой Анастасии Романовны. - Княжне Сицкой? – ошеломлённый Басманов смотрел на царя, распахнув глаза. – Но ведь тогда мы с тобой породнимся, государь. - Верно, Федя. На Варваре ты через месяц повенчаешься и станешь моим законным родичем, - Иван Васильевич растянул губы к лукавой улыбке. - Государь… Благодарю… - Фёдор не знал какие слова подобрать для выражения своей радости. – Я и помыслить не мог, что твоя щедрость столь огромна. Я ж сын незнатного боярина, да и опричник к тому же. А скоро… Басманов замолк, не в силах выговорить то, что вертелось на языке. - Всё в руках божьих, Федя, - кивнул Грозный. - И обязательно назови одного из сыновей в мою честь, Иваном. - Непременно, государь. А ежели дочь народится - Анастасией нареку, - пообещал Фёдор; паника его улетучилась, как её и не было, а на устах заиграла полуулыбка. - Быть посему, - согласился Иван Васильевич и заявил. – Ты женой молодой обзаведёшься через малое время, да и я для себя намерен супругу найти. - Так ты ж женат, государь, - подивился Басманов. - Сегодня женат, а завтра - нет, - ответил царь и протянул Фёдору недавно написанное письмо. Басманов взял пергамент в руки и прочёл несколько строк. Украдкой взглянул на Ивана Васильевича и спросил: - А согласится ли Мария Темрюковна, чтобы её подвинула сама Елизавета, королева Англии? Царь сел и, подперев рукой голову, изрёк: - Не идут у меня из головы Васины слова, Федя. Про морок, про чары ведовские, про колдовство. Думаю, развестись с нею. Авось, митрополит Афанасий одобрит решение моё. Нет у нас детей, да и не любил я её никогда. Даже младенец Василий не скрепил наших уз, а уж смерть его и подавно. - А, быть может, набрехал блаженный, и нет никакого колдовства? - занервничал Фёдор. – Вдруг Василию захотелось подразнить тебя, государь? - Нет, Федя, не мог так со мной поступить Вася. Нет в нём лжи, обмана и коварства. Чист он, аки агнец небесный. Ради нас, грешных, подвиг юродства совершает, - задумчиво проговорил Иван Васильевич. – Сколько чудес он совершил – не счесть. Так нет у меня сомнения в нём. Сердце моё чует, что прав Вася. Басманов подрагивающими руками положил на стол письмо к Елизавете Английской. - Раз так, государь, то надо тебе следовать сердцу своему. Только оно зряче. Но не дай демонам обмануть себя, ибо даже под личиною прекрасной скрывается дьявол… Спустя месяц в Успенской церкви Александровой слободы сочетались браком кравчий царя, Фёдор Алексеевич Басманов, и княжна Варвара Васильевна Сицкая. Венчал их митрополит Афанасий, личный духовник Ивана Грозного. Племянница покойной царицы была одной из самых пригожих невест Москвы, и многие боярские сыновья желали заполучить её расположение. После смерти родителей Варвара осталась сиротой. Опекуном девушки стал сам царь, и темже мало кто решался подступиться к красавице. Были смельчаки, а нынче никто и не вспомнит о них, пропали они в застенках вотчины Малюты. Варвара была набожной и смиренной, как и её тётка. Не питала она особой любви к Фёдору, но уважала его и дала обет быть всегда ему верной подругой. Да и сердце Басманова не колотилось бешено при виде Варвары, но почитал он её и заботился о жене как мог. Вскоре после свадьбы Варвара понесла под сердцем дитя, чему и Фёдор, и Иван Васильевич были рады. Счастье русского правителя омрачил только отказ королевы Елизаветы в его матримониальных поползновениях. Находясь в раздражении великом, царь написал Елизавете гневное письмо, где сообщил, что торговые люди её ищут только своей выгоды, и что она - «пошлая девица». Опричники во главе с Фёдором и Малютой продолжали разорять земские земли. Не знавшие пощады слуги государевы несли всюду смерть и разруху. Неугодных бояр, что даже не помышлявших об измене, но по ложным наветам оклеветанным, бросали в тюрьмы, а простых людей убивали на месте: вешали, сжигали заживо, топтали лошадьми и закалывали саблями. Басманов почти каждый раз возвращался домой весь в чужой крови, что впиталась в его опричное одеяние и капала с оружия, а Скуратов пополнял свои камеры новыми жертвами. Всё имущество безвинно умерщвлённых бояр делили меж собой опричники. Царь продолжал подписывать приказы о казнях днём, а по ночам истово молился, вопрошая Бога дать ему покоя и избавления от предателей и врагов. Он отбивал поклоны земные так рьяно, что скоро с его лба не сходили красные знаки. Впрочем, временами Иван Васильевич был весел и пировал в окружении войска своего. Возле него неотлучно сидел Фёдор, который веселил государя пением и плясками в женском летнике, а после пира отдавался ему всецело. Мария Темрюковна, прознавшая о намерении царя взять новую жену, исходила злобой и ненавистью. Варвара Васильевна же, брюхатая вторым ребёнком, молча сидела в своём тереме и растила старшего сына. Однажды по наговору были арестованы родственники друга детства царя, Фёдора Степановича Колычёва, который взял после пострига имя Филипп. Был Филипп в ту пору игуменом Соловецкого монастыря. Когда ж прослышал он о родичах своих замученных в темнице Малюты, то долго скорбел и просил Бога вразумить царя. Долгие ночи стоял Филипп перед иконами, молился, плакал о судьбе отчизны, что раздираема междоусобицами людей. Нежданно-негаданно пришёл в монастырь приказ от Ивана Грозного, в котором говорилось, что игумен Филипп должен покинуть Соловки, прибыть в столицу и занять престол Московской митрополии. Не хотел ехать Филипп к царю и долго отказывался. Но кто ж волен противиться воле государя? Да и многие уговаривали его, увещевали, как бы Грозный не разгневался, и не постигла бы Филиппа участь его родни. В конце концов оставил Филипп свой пост в монастыре и прибыл в Москву. На соборе епископов, где ему предложили стать митрополитом Московским, Филипп принялся обличать опричнину, говорить, что мерзость сия не надобна и чужда православным людям. Говорил он долго, с чувством, голос его звенел, отражаясь от стен собора, и всем казалось, что его устами сам посланник божий вещает. Царь сидел и смотрел на него исподлобья, нахмурив брови. Не понравилась Ивану Васильевичу речь Филиппа, чудилось ему, что не его слова эти, а бояр, которые козни свои через друга детства строят. - Вот ты говоришь: «Да будет только единая Русь, ибо всякое разделённое Царство, по глаголу Всевышнего, запустеет.» Но скажи мне, Филипп, разве, когда я венчался на царство, Русь была едина? Разве не я собрал отчизну в цельное государство, присоединив Казань, Астрахань, Ногайскую орду и другие земли? А бояре что делали, когда я был дитём несмышлёным? Разоряли и разграбляли то, что оставили мне в наследство отец и мать! Разве они радели за единую Русь, продаваясь иноземным властителям? Хотели ли они крест целовать сыну моему, царевичу Дмитрию, когда я при смерти лежал? Называешь меня чуть ли не душегубом, но я всегда болел лишь о царстве своём, хотел укрепить его. Я не одобрения твоего жду, но поддержки в делах моих, - отвечал Иван Васильевич. - Как может митрополит поддерживать смертоубийство невинных людей?! – негодовал Филипп. И начался у них спор. Один утверждал, что нет места опричнине на Руси, второй противоречил и говорил, что войска эти необходимы, дабы поддерживать порядок в стране. Через малое время и тот, и другой устали от препираний, но ни один из них не хотел уступать. Епископы со страхом взирали на Ивана Васильевича и с благоговением на Филиппа, который не побоялся возражать царю. - Умолкни, Филипп! – закричал на него Грозный, ударив посохом об пол. – Коли не согласишься быть митрополитом и нести свет божий простому люду, то тут же велю Гришке в кандалы тебя заковать! А после встретишься на том свете со своими родственниками-предателями, которые так же, как и ты, решили пойти против царской воли! Содрогнулся Филипп, убоявшись гнева государя, склонил голову, но не отступился. Согласился стать митрополитом при условии, что будет он служить Богу вне законов опричнины и вступать в неё не намерен. Царь ублажился и этим. - Ох, чует моё сердце, государь, митрополит новый не так прост, как кажется, - находясь в раздумьях, сказал как-то раз Фёдор после соития с Иваном Васильевичем. Голова его покоилась на плече царя, а чёрные волосы волнами рассыпались по подушке. Грозный обнимал его, тесно прижимая к себе. - Ретив больно Филипп стал. Нет в его взоре боязни. Думает, что Бог его защитит от моего наказания. Только забывает он, что я на земле перст божий. И мне, а не ему, решать кого казнить, а кого миловать, - откликнулся царь. - А что ж ты сделаешь, государь, если Филипп всё же против тебя пойдёт? – не отставал Басманов. Он приподнялся на локте и заглянул в очи царские. Иван Васильевич устремил на него внимательный взгляд. - А ты что бы сделал, будь на моём месте? – спросил Грозный. - Поджарил бы на сковороде! Чтоб познал отступник ад на земле! – рассмеялся в ответ Фёдор. - Убивец и злодей ты, Федя, - подытожил царь. Басманов только ещё пуще хохотал на его слова, запрокинув голову. А затем сел верхом на Ивана Васильевича, впустив его вновь вставший детородный орган глубоко в себя, и принялся двигаться. Фёдор закрыл глаза и с наслаждением насаживался на уд царя, заполошно шепча: - Душа моя, Иван Васильевич… Люблю тебя, государь мой… Царь положил руки на его бёдра и впился пальцами в кожу, созерцая, как Басманов получает удовольствие. Весь вид сгорающего в пламени страсти любовника будил в нём странные чувства. Никогда доселе он не думал, что сможет жить с мужчиной, как с супругой законной. Да и чужды были такие отношения для Грозного. Но Фёдор был таким искусительным и лакомым, что вряд ли даже праведник устоял бы. Всё в Басманове дышало грехом, и в этом была его прелесть и притягательность. Душа его была уже осквернена поступками гнусными, но вот тело и лицо являли собой истинно ангельское обличие. Всё это и привлекало царя, который дорожил им, как зеницей ока своего. Фёдор, набирая темп, всё быстрее скакал на чреслах Грозного и громко вскрикивал, сжимая в руке свой влажный орган. Иван Васильевич не сводил с него глаз и кусал губы, стараясь подавить стоны, рвущиеся наружу. Любовники ощущали приближающееся удовлетворение и подавались навстречу друг другу. Опочивальня была полна пошлыми звуками от соединения тел двух развратников и скрипа их содрогающегося ложа. Вскорости судорога прошла по телу царя, и он тотчас излился в утробу любовника. Ощутив жар и мокроту в заднем проходе, Фёдор выгнулся в пояснице и со стоном спустил, замарав семенем своим себя и государя. Тяжело дыша, Басманов рухнул на Грозного. Иван Васильевич заключил его в объятия и едва слышно молвил: - Что же ты сделал с нами обоими, Федя?.. Не простит нас с тобой Господь Бог… Гореть нам с тобой в геенне огненной… - А я и этому рад буду, государь. Лишь бы подле тебя пребывать, - отозвался Басманов и уснул.