Опричник

После неудачных мирных переговоров с королём Сигизмундом из Литвы вернулся на родину князь Никита Романович Серебряный. Был он послан Иваном Грозным, дабы положить конец Ливонской войне. Но не смог честный князь побороть хитрость и вероломство иноземцев, а посему прибыл на Русь несолоно хлебавши. Въехав в Александрову слободу, Никита Романович первым делом попросил об аудиенции с царём. Государь, уже знавший о визите князя, принял его холодно и неприветливо. Никита Романович держался с достоинством, но потупив взор, ибо понимал, что не оправдал чаяний царских, кои на него возлагались. Не стал он оправдываться или жаловаться на других, а лишь выразил надежду, что царь снизойдёт до него и пошлёт на войну с татарами, чтобы доказать верность свою. Иван Васильевич ничего не сказал ему на это, а только рукой махнул, отсылая князя. На крыльце царского терема столкнулся Никита Романович с давним своим соперником и опричником, князем Афанасием Ивановичем Вяземским. - Приехал-таки живой. Я уж думал, что ты на войне голову сложил, - ухмыльнулся Вяземский вместо приветствия, недобро сверкая глазами. - Как видишь, Афанасий Иванович. Не судьба мне была смерть на поле брани найти, - спокойно ответил Серебряный. - Выходит, за кончиной своей в слободу прикатил? – засмеялся Вяземский. - Когда и где кончина наша будет – неведомо, – отозвался Никита Романович. – А сейчас прости, князь, ехать мне в Москву надо. Будь любезен, уступи дорогу. - К Елене Дмитриевне пожаловать хочешь? – язвительно спросил Афанасий Иванович и, увидев, как переменилось лицо Серебряного, добавил. – К ней голубушке. Да только вот замужем она теперь. За боярином Морозовым. - Как замужем? – встрепенулся Никита Романович, и сердце его часто забилось в груди. - Да вот так! Никому из нас она не досталась! – скалился Вяземский, а в глазах его тоска плескалась. – Теперь старик Морозов тешится с ней в супружеской спальне! Эх! Пропадай, моя душа! Афанасий Иванович сорвался с места и побежал вверх по ступеням в покои царя, словно за ним бесы гнались. А Серебряный, не до конца веря в услышанное, подошёл к своей лошади. - Добро пожаловать домой, князь, - услышал Никита Романович за спиной. Он обернулся и увидел Басманова. Взгляд Серебряного посуровел, и он неприязненно откликнулся: - Благодарю, Фёдор Алексеевич. - А что ж ты не приветлив со мною, Никита Романович? Чай сделал я тебе чего дурного? - Басманов вперил взор в князя и допытывался. – Али Афанасий Иванович поведал что-то, расстроившее тебя? - Не твоего ума дело! – огрызнулся Серебряный, брезгливо глядя на него. – А мне ты ничего дурного не сделал, только царя-батюшку нашего с истинного пути совращаешь! - Да откуда ж у тебя такие новости? – расхохотался Фёдор. - Слышал, что про тебя люди говорят. Коли правда всё это… - негодовал Никита Романович. - А что ж про меня говорят? – Басманов дразнил князя, видя его возмущение. - Говорят, что ты людей честных рубишь направо и налево, никого не жалеючи! Подвигами своими опричными похваляешься! – разозлился Серебряный. – А ещё перед царём, как девушка, Господи, прости, в летнике пляшешь! И в покои его по ночам шастаешь, презрев собственную же… - Довольно, князь! – оборвал его Фёдор, убрав улыбку с лица и подойдя вплотную. – Берегись, Никита Романович, язык твой длинный и отрезать можно. Ежели жизнь тебе твоя дорога, держи его за зубами. Не моего гнева бойся, а царского. Особливо после своего посольства в Литве, где ты не смог оправдать доверия государева. Отшатнулся от него Серебряный в страхе. Молча вскочил на лошадь и поскакал во всю прыть в Москву, к боярину Морозову, что был другом его покойного отца. Следующим вечером царь вновь созвал опричников на пиршество. Гости пили и смеялись, скоморохи веселили честную публику, прислужники с ног сбились, поднося к столу огромные подносы с яствами и подливая хмельное зелье в кубки. Иван Васильевич был задумчив, из-за чего Фёдор сидел рядом с братом, отцом и Годуновым. - Что-то сегодня царь-батюшка невесел, буйну голову повесил, - сказал Алексей Данилович, опрокидывая в себя чарку. - Мария Темрюковна всё переживает, что надёжа-царь хочет себе жену взять новую, а её в монастырь упечь. Вот и пришла она к нему нонче за разъяснениями, - вздохнул Борис Фёдорович. – Умоляла она его чуть ли не на коленях, чтобы переменил государь решение своё. - И переменил? – усмехнулся Фёдор. - Отнюдь! – покачал головой Годунов. – Только утвердился в нём. Английская королева Елизавета отвергла нашего владыку, так он решил сосвататься к родственнице её, Марии Гастингс. А ещё послал сватов к Катерине Ягеллонке, принцессе польской. Но и там, и там, видимо, не ждать нам согласия. - Неужто в нашем отечестве нет достойной девицы в супруги государю нашему? – удивился Пётр. - Всё ж лучше, чем с чужой стороны брать. - Была одна, только вот замужем она, хоть и за опальным боярином, - молвил Борис Фёдорович. - Кто ж такая?! – вскинул бровь Фёдор в великом изумлении. Годунов кивнул в сторону Вяземского и Серебряного, которые сидели за одним столом недалеко друг от друга. - Слыхивал ты об их соперничестве из-за боярыни Морозовой? Годов пять назад это было. - Как же! Только ленивый эти сплетни не разносил, - ответил Фёдор, пребывая в беспокойстве. - Не сплетни это, а чистая правда, - вещал Борис Фёдорович. – Спор у Никиты Романовича и Афанасия Ивановича давний из-за Елены Дмитриевны. Ещё до отъезда Серебряного в Литву грызлись они, кому должна достаться молодуха. Дело дошло б до смертоубийства, но в это время повелел царь-батюшка ехать Никите Романовичу к Сигизмунду. Тот повиновался, а Вяземский воспользовался этим и начал ещё пуще домогаться Елены. Она ни в какую не хотела быть благосклонной к нему. Ни подарки богатые, ни угрозы страшные не возымели действия. Тогда обратился Вяземский за помощью к Ивану Васильевичу, чтоб подсобил ему в энтом деле. Царь-надёжа согласился и послал сватов к Елене Дмитриевне. Да опоздал он. Елена Дмитриевна была уже обручена с Дружиной Андреевичем. А Морозов этот, к слову, когда-то был очень дружен с батюшкой Никиты Романовича. Можно сказать, нянчил князя, когда тот ещё младенцем был. Так вот, осерчал на Дружину Андреевича тогда государь наш. Мало того, что Морозов против опричнины выступал, так ещё и Вяземскому дорогу перешёл. Не стерпел этого царь-батюшка и подверг боярина опале, а вместе с ним и жену его молодую. Только вот когда гнев Ивана Васильевича поугас, подумал он, что Елена Дмитриевна очень уж на Анастасию Романовну похожа. Да только с другим она тогда уж обвенчалась, и царь-надёжа волей-неволей смирился. - Чего ж мириться-то, коли по сердцу баба пришлась? – крякнул Алексей Данилович, закусывая после очередного кубка. – Собаку Морозова на плаху, а жену его в опочивальню. Вот и весь сказ! - Что ты, батюшка, говоришь-то? Разве будет благословенным союз такой, на крови супруга бывшего писаный? – перекрестился Пётр. - А чего?! – рявкнул пьяным голосом Алексей Данилович и ударил кулаком по столу. – Царь Иван Васильевич, иль не царь?! Какую захочет себе жену, такую и возьмёт! А кто противоречить станет, так того сразу на виселицу надобно отправить! Как раз накануне, после ухода Серебряного, государь тепло поминал при мне Елену Дмитриевну. Не раз повторил: «Добрая была б царица.». - Да вот разумею я ещё, что замужняя боярыня не только чувства царя нашего всколыхнула, но и Афанасий Иванович с Никитой Романовичем поныне вздыхают о ней, - сказал Годунов. - Выходит, занозой в сердце государя засела боярыня Морозова, раз он по сию пору мужа её не простил, а саму никак не забудет, - прошипел Фёдор, судорожно сжимая в руке кубок. Ненавистью лютой заблестели очи его, а сам он весь дрожал, словно в лихорадке. - Не слушай никого, брат, - бросился его увещевать Пётр. – Давно это дело было. Ныне царь о другом печётся. - О другом?! – Фёдор повернулся к нему и зыркнул так, что старший брат от испуга втянул голову в плечи. Тошно стало Фёдору. Поднялся он из-за стола и кинулся прочь из трапезной, даже не взглянув на государя. Ревность обуяла его, и страх проник в душу, что оставит его Иван Васильевич и новую потешную игрушку найдёт. Выбежал он во двор и прислонился головой к холодной стене чертогов государевых, чтоб прийти в себя. Неужели все его старания псу под хвост? Сколько он всего претерпел, сколько душ невинных загубил, лишь бы царь приблизил к себе и доверять стал. Ничего не надобно было Басманову: ни гор золотых, ни камней драгоценных, ни мехов соболиных, только любовь царская была дороже жизни. А вот ревновать царя открыто - весьма опасно. - Фёдор, ты тут? – рядом возник Пётр. - Здесь я, Петька, - отозвался упавшим голосом Фёдор. - Ты не внимай словам Годунова, - вновь Пётр принялся утешать брата. – Он тот ещё брехун. Соврёт – недорого возьмёт. - А вдруг не врёт? – Фёдор взглянул на него с опаской. – Вдруг правда всё, а не кривда? И что мешает царю волю свою показать, казнив Дружину Андреевича, а вдову его к себе забрать? - Да не будет такого. Наш царь только о государстве своём печётся денно и нощно. Некогда ему на чужих жён смотреть. И мало ли что он отцу говорил. Слова, что вода, утечёт и забудется, - уговаривал Пётр. – Да и ужель найдёт Иван Васильевич краше тебя? - Разве ж дело в красоте лица? – хмыкнул Фёдор. – За другое любят. За то, что внутри, в душе и в сердце. А душа у меня чёрная, а сердце каменное к людскому горю. Анастасия Романовна была, как свет господень, всеми добродетелями владела, оттого государь до сего дня её любит, едва ли не молится на неё. А я кто? Сатана во плоти прекрасной. Встретит царь кого похожего на супружницу свою первую, так меня забвение и настигнет. - Но сейчас-то ты в фаворе, брат. К чему кручиниться? Надо только, чтоб государь увидел в тебе то лучшее, что ты прячешь внутри себя самого. Ты ж не такой мерзостный, каким сам себя считаешь. И не думаю я, что боярыня Морозова такая уж и святая простота, и у неё грехи найдутся. В этот момент лицо Фёдора преобразилось. Он расплылся в улыбке, будто о чём-то догадался, и проговорил: - А ведь верно, Петька, ты молвишь. Не такая она уж и пречистая дева, чтоб ровней Анастасии Романовне быть. - Фёдор, что с тобой? - Пётр всполошился. Он в недоумении глядел, как младший брат заметался, с жаром приговаривая: - Не будет эта боярыня рядом с государем на одной перине почивать! Сгною суку блудливую! Её саму и мужа её! И пса этого шелудивого, Серебряного, заодно в огонь адов опрокину! Тут Фёдор ринулся обратно в палаты, не обращая внимания на крики Петра: - Брат, постой! Куда ты? Погоди! Басманов влетел в трапезную, обвёл глазами опричников и скоморохов, и остановил свой взор на пустом троне царя. Он догадался, что Иван Васильевич уже отправился в опочивальню, так как время было уже позднее, а нынешний пир не позабавил его. Фёдор быстрым шагом направился в царские покои, храня в себе нечто немилосердное. Царь уже облачился в исподнее и готовился ко сну. Он молился на коленях перед образами, когда услышал тихий скрип двери. - Прости, государь, если помешал тебе, - Басманов мялся на пороге. Иван Васильевич встал с колен и поманил его к себе. - Что стряслось сегодня с тобою, Федя? Почему так внезапно пир мой покинул? – Грозный приобнял Басманова, когда тот подошёл к нему. – Всё ли хорошо у тебя? Варвара и сыновья твои в добром здравии? Не хворают? - Слава Богу и святым угодникам все мои здоровы, - ответил Фёдор. – Об ином кручинюсь, государь. О тебе, свет мой, Иван Васильевич. - Обо мне? – нахмурился царь. – Говори немедля! - Измену чую, государь, - прошептал Басманов, словно кто-то кроме царя мог его услышать. - Измену? – Грозный ещё более посмурнел. – Опять бояре новгородские лиходейничают? - Не только они, государь, ещё боярин Морозов и князь Серебряный – твои злейшие враги, - сообщил Фёдор, играя на мнительности царя. – Их тебе надобно опасаться. - Дружину Андреевича и Никиту Романовича? – поразился Иван Васильевич. - Разговор я сегодня держал с князем Серебряным, государь. Понял я, что мысли у него чуждые нашим. Он с Андреем Курбским в Литве, как пить дать, виделся и идей у него скверных понахватался. Смотрел на меня ноне, будто я зверь какой, и опричниной меня стыдил, - наговаривал Басманов. – Да и в друзьях у него боярин Морозов, которому тоже твой порядок не по нраву. Оба они хотят свергнуть тебя, государь, а на престол твой посадить Владимира Старицкого и Русь иноземным супостатам отдать на поношение. - Да нешто так оно и есть?! – вскричал Грозный. - Истовая правда, государь, - уверял его Фёдор и сам верил в свою клевету. – Да не сойти мне с этого места, коли я поклёп возвожу. - Ах, они вероломные собаки! – разозлился царь, в неистовстве вращая зеницами. – Завтра же велю арестовать обоих, чтоб в тюрьме у меня в муках корчились! Уж я им такую казнь сотворю, век все будут помнить и содрогаться в ужасе! Басманов, довольный своей местью, слегка скривился в злой ухмылке. - Утром же поеду и привезу предателей, государь, чтобы не успели они навредить тебе. - И Гришку с собой возьми, и опричников поболее. Не то убегут черти поганые к Сигизмунду или в Новгород! – приказал Иван Васильевич. - Позволь, государь, вместо Григория Лукьяновича взять с собой Вяземского. Он Серебряного и Морозова лучше знает, чем Скуратов, да и половчее будет, - предложил Фёдор. - Да кого хочешь бери, только доставь мне иуд этих, недругов моих! Не успокоюсь, пока не увижу, как вороны их глаза на виселице склевали! – гремел царь. - Не тревожься, государь. Будут они у тебя ещё до того, как солнце в зенит войдёт, - Басманов прильнул к Ивану Васильевичу. – Я ж холоп твой, а холопское дело – ублажать своего господина. Царь глянул на Фёдора, и гнев его поубавился. - Опять, Федя, обольщаешь меня? Басманов плутовски улыбнулся и опустился перед ним ниц. - Ласку я одну ведаю, государь мой ненаглядный. От английских послов слыхал. Сказывают, очень она приятна мужескому полу… Иван Васильевич не успел ничего сказать, как Фёдор поднял кверху царёву ночную рубаху и прикоснулся губами к его чреслам. Прикрыв веки, Грозный зарылся пальцами в смоляные кудри любовника и ощутил, как проворный влажный язык скользит по его органу. Ночью Басманов внезапно проснулся. Он невольно протянул руку, но половина, на которой почивал царь, была пуста и холодна. Фёдора оторопь взяла. Он вскочил на постели, но тут же увидел, что Иван Васильевич тихо молится и отбивает поклоны перед иконами. Басманов облегчённо вздохнул и повалился спать дальше.