Опричник

Прибыл как-то в слободу князь Дмитрий Фёдорович Оболенский-Овчинин. Явился он с докладом об очередном готовящемся заговоре новгородских бояр против государя. Был князь племянником любимца великой княгини Елены Глинской, а посему жаловал его царь в память о покойной матери. Только сошедши с коня, Дмитрий Фёдорович устремился к Ивану Васильевичу, но, повстречав по дороге в палаты Басманова, враждебно посмотрел на оного. - Что ж ты меня, князь, таким взором нехорошим привечаешь? – спросил Фёдор, преградив ему путь. – Али противен я тебе? - Дай пройти, Фёдор Алексеевич, - попросил Оболенский-Овчинин, и вид его был весьма недружелюбным. – Мне к царю-батюшке надобно по срочному делу. - Успеешь ещё, - усмехнулся Басманов. – Я лишь только узнать хочу, за что ты меня так обижаешь. Глядишь, будто я мерзкое насекомое какое. - А разве ж нет?! – вспылил Дмитрий Фёдорович. – Да ты хуже самого дурного, что есть на всём свете! Как у тебя только совести хватает очи свои бесстыжие на меня таращить?! - Что ж не так с моими глазами? – подивился Фёдор. – Чай покрасивше твоих. Да и государю мои очи по нраву. - Да как ты смеешь имя царское марать устами своими пакостными?! – ещё пуще разозлился Оболенский-Овчинин. – Я и предки мои служили всегда с пользою царю! А ты служишь ему гнусною содомиею! Небось, чары колдовские на него наложил, чтоб совратить Ивана Васильевича! Ужель муж благородный будет перед царём в женском наряде бесноваться?! Воистину, это всё от лукавого, а ты слуга сатаны! Басманов побагровел от злости и не мог слова произнести в ответ гонителю. А Дмитрий Фёдорович, грубо оттолкнув от себя кравчего, заторопился к царю. Фёдор кинул неприязненный взгляд ему вослед и скривил губы в злорадной улыбке. Вечером того же дня Басманов, вальяжно расположившись на царской постели, как бы невзначай поведал царю: - Приезжал к тебе сегодня князь Оболенский-Овчинин, государь… - Верно, Федя. Ценные сведения привёз о врагах моих. Уж попляшут они у меня!.. – произнёс Иван Васильевич, выводя на бумаге пером новые приказы об арестах бояр. - Ссора у нас с ним случилось… - Фёдор тяжко вздохнул. - Какая-такая ссора? – вопрошал Грозный, не отвлекаясь от занятия. - Обозвал он меня гнусным содомитом и слугой сатаны. Я, по его разумению, чары колдовские на тебя наложил и совратил, - откликнулся Басманов. Царь бросил перо и повернулся к нему. - Дмитрий посмел такое молвить? – Иван Васильевич сдвинул брови. – Ты, случаем, не выпивши был? Может, перепутал с кем другим? Полностью нагой Фёдор вскочил с постели и, приблизившись к царю, упал ему в ноги. - Да нешто я бражник горький, государь, чтоб людей средь бела дня путать? - заговорил он срывающимся от волнения голосом. – Он и раньше меня недолюбливал, волком глядел. А сегодня, я думал, так вовсе прибьёт. Ужель моя преданность тебе, свет мой, Иван Васильевич, настолько гадка, что содомитом меня теперь в пору называть? Ты же ведаешь, терплю я и насмешки ехидные, и слова дурные, и взгляды косые, но не жаловался никогда. Но нынче сил нет больше терпеть. Коли хоть немного люб я тебе, государь, отпусти ты меня на все четыре стороны. А хочешь прикажи на Ливонскую войну отправиться или татар бить. Хоть погибну на честной службе тебе, дабы никто не посмел сквернословить про меня. Побледнел Иван Васильевич. Схватил Фёдора за волосы, что тот чуть не взвыл от боли, и притянул к себе. - Негоже тебе, Федя, указывать царю, что делать и как своими подданными распоряжаться. - Государь… - перепугался Басманов. – Я же… - Молчать! – рявкнул Грозный. – Ты холоп мой, и дело твоё служить мне! А раз я раньше не послал тебя ни в Ливонию, ни под Рязань, выходит, тут ты мне больше надобен, нежели там! - Я не в порицание говорю, государь-батюшка… - запинался Фёдор. – Но и безмолвствовать не в мочь… Князь оскорбил меня словами своими, но не его же я раб, чтоб проглотить обиду. Меня содомитом назвал, а в уме и тебя, государь. Я по его глазам злым это видел. Может, и привёз он тебе сведения какие нужные, но откуда ж их взял. Думается мне, что сам он в заговоре участвует. А подельников выдал, чтоб самому сухим из воды выйти. - Уж не клевещешь ли ты на князя?! – прищурился царь. – Он мне верой и правдой столько лет служил! - Служил под страхом смерти, - съязвил Басманов. – Ты ж его отца на виселице вздёрнул, когда он ещё отроком был. Как тут не служить, коли жить охота. А ныне он не абы кто, а князь, приближенный к престолу царскому, доверием твоим пользуется. Так чего ж не отомстить за убиенного Фёдора Ивановича, раз момент подходящий? Отпустил Иван Васильевич Басманова и отвёл глаза в сторону. Фёдор чуял колебание в нём и напирал: - Сам князь Оболенский-Овчинин – шпион Новгорода. Хочет меня, верного слугу твоего, устранить, а в это время тебя самого извести. Помнится, этот Дмитрий Фёдорович, напившись браги, очень уж лестно вещал по Владимира Старицкого на недавнем пиру. Уж расхваливал его добродетели, уж расписывал, как привольно живётся новгородцам при нём. А вяще Ефросинью Андреевну славил. К чему князю за царским столом недругу повелителя своего хвалы расточать? - Врёшь! – царь бросил на Фёдора дикий взгляд. - Отца моего спроси и брата, государь, раз мне не веришь. Да и Годунова тоже. Рядом с Борисом Фёдоровичем Оболенский-Овчинин восседал, а я с родичами напротив. Басманов не опускал очей, глядя в упор, и Иван Васильевич дрогнул. - Да как же мне ныне доверять кому-то?.. – Грозный скорбно опустил голову. – На кого ж положиться среди супостатов и притеснителей?.. - На меня, государь мой, - Фёдор ловко взобрался на колени к царю и притянул его к груди своей, ласково проводя рукой по длинным волосам. – Я тебя не предам, солнце моё ясное. А князя Григорию отдай, пока не согнал тебя со свету. Уж Лукьяныч стрясёт с него всё, о чём этот негодяй смолчал. Неделю спустя, когда Оболенский-Овчинин снова прибыл в Александрову слободу, его схватили по приказу царя и кинули в подвал к Малюте. Под нестерпимыми пытками Дмитрий Фёдорович признался и в заговоре с Владимиром Старицким, и в сговоре с ханом Девлет Гиреем, и в клевете на младшего сына Алексея Даниловича Басманова. А рано поутру удавили князя и бросили в ров на растерзание собакам. Все вотчины замученного Оболенского-Овчинина перешли во владение Фёдора Басманова. Царь всё чаще и чаще казнил тех, кто, по его мнению, мыслил возвращения власти бояр. Усугубилось всё это особенно после того, как перехватили письма к московским боярам от польского и литовского короля Сигизмунда и гетмана его - Ходкевича. В этих письменах противники русского царя предлагали боярам перейти на сторону Литвы, а взамен обещали богатства и земли после свержения Ивана Васильевича. Аресты, допросы, суды и казни стали теперь обычным делом, и редок был день, когда не привозили опричники в слободу очередного подозреваемого в мятеже, и из темницы Малюты не слышались крики истязаемых. Митрополит Филипп со скорбью взирал на резню, которую устроил Грозный. Сначала Филипп наедине просил государя отказаться от опричнины и помиловать опальных и их семьи, но Иван Васильевич только отмахивался от него. Митрополит не оставлял надежды убедить царя распустить опричные войска и смиренно нести крест государев, но добился только того, что Иван Васильевич стал избегать бесед с ним. Весной, в конце марта, царь со своими опричниками приехал в Кремль в Успенский собор, чтобы помолиться и испросить покровительства божия. Иван Васильевич, как и его свита, был облачён в монашеское одеяние и отстоял всю службу. После литургии он подошёл к митрополиту, опустился перед ним на колени и кротко протянул к нему руки, дабы тот благословил его. Но Филипп сделал вид, что не замечает царя, и отвернулся. - Государь благословения просит, - произнёс Фёдор, стоявший подле. – Неужто митрополит позабыл о своём прихожанине, словно дурной пастух о своей овце? Филипп воззрился на Грозного и с горячностью молвил речь свою: - В сем виде и одежде не узнаю царя православной Руси и не узнаю в делах его! Государь, здесь приносят жертвы во имя Господа Бога, а за алтарём льётся кровь невинно убиенных тобою! Покуда солнце на небе сияет, поколе луна на небе сверкает, не видано такого, чтобы цари так ужасно терзали державу свою! Даже языческие властелины знали милосердие и смиряли ярость, а на Руси нет такого! Простые люди живут в страхе, что и они взойдут на плаху, дабы насытился ты их кровью и плачем! Статочное ли дело, чтобы грабежи и убийства были мерилом правления и совершались под именем царским?! Ты высок на троне, но есть и выше тебя! Как предстанешь перед Всевышним на суде его с руками, обагрёнными кровью умерщвлённых тобою?! Как будешь оправдываться под их вопли?! Сама земля под ногами твоими горит, словно адов пламень, и камни вопиют о справедливости! Государь, пророчу, как пастырь душ людских, бойся Господа единого, ибо взыщет он с тебя в последний час твой о всех делах земных, что ты учинил на земле этой! Басманов затаил дыхание от слов таких. Опричники, служки, диаконы и все остальные, что находились в соборе в этот момент, замолкли. Даже на хорах прекратилось пение. Засверкали очи царя от гнева великого на Филиппа. Поднялся он с колен и проговорил: - Слишком милостив я к тебе был, митрополит! К тебе и сообщникам твоим в моём государстве! Но я заставлю вас всех поплатиться за беззакония ваши! Не надобно пугать меня Страшным судом, ибо все мы грешны! Но я не виновнее тех, кто замыслы плетёт против меня, помазанника божия, наместника Бога на земле! - Ты не ведаешь, что творишь, государь! – продолжал Филипп. – Не тебе судить их! Как в Библии сказано: «Мне отмщение, и аз воздам». Не бери на себя грех гордыни, не возносись выше того, что тебе Господь определил! Все враги твои тоже предстанут пред Богом и будут отвечать за дела свои! - Я Бог в царстве моём! – Иван Васильевич ударил посохом оземь так громко, что звук эхом пошёл по собору. – Не тебе мне проповеди читать! Где ты был, когда жену мою, Анастасию Романовну, отравили?! Почему ж ты тогда не был подле меня и не возроптал на погубителей её?! Отчего ж меня ноне стыдишь при всём честном народе?! Не потому ль, что сердце твоё мести жаждет за родственников?! - За родичей моих я давно тебя простил и обиды не держу. Сердце моё желает лишь видеть достойного царя, а не ирода иудейского, который топчет ногами невинных младенцев! – отвечал митрополит. - Берегись, Филипп! – прошипел сквозь зубы Иван Васильевич. – Хула твоя не принесёт тебе славы! Хоть ты и пастырь душ людских, но я пастырь жизни всех людей русских! С этими словами царь развернулся и быстрым шагом вышел из собора. За ним последовали Фёдор и опричники. Всю дорогу до слободы Иван Васильевич молчал. Он покачивался в седле и был погружён в свои думы, которые по виду его были мрачны, как небо в грозовой день. Царь крепко сжимал поводья и еле видно шевелил губами: то ли молитву читал, то ли проклятия изрыгал. Не спалось в ту ночь государю. Уж как ни старался Фёдор развеселить его и утешить – ни в какую не хотел государь глядеть на своего кравчего. До самого рассвета лежал он без сна, слушая размеренное дыхание спящего Басманова, и вспоминал слова Филиппа. Но не внял государь речи митрополита, только озлобила она его ещё больше. Понял он, что даже среди духовенства не на кого ему положиться. Если уж служители церкви открыто покрывают недругов его, то и сами они его враги. Сызнова начались казни. Но теперь не только бояр пытали и убивали, но и приближенных к митрополичьему двору. Опричники, а особенно Малюта, отец и сын Басмановы, тотчас ринулись исполнять приказания Ивана Васильевича, дабы схватить церковных злоумышленников. Скуратов, не щадя себя, сутки напролёт истязал дьяков и иереев, чтобы узнать о замыслах митрополита свергнуть царя. Сам же Филипп, прознав о бесчинствах опричников, удалился из Кремля и поселился в одном из московских монастырей. - Боится митрополит тебя, государь. Выходит, виноватым себя считает, если ж сбежал и укрылся подальше от глаз твоих, - наговаривал Фёдор, а Иван Васильевич кивал головой, соглашаясь с ним. А скоро наказал Грозный начать подготовку к суду над Филиппом. Минуло более полугода, когда митрополит отказал царю в благословении. В начале ноября, в день архангела Михаила, Филипп проводил службу в том же Успенском соборе Кремля. Посреди службы явился Фёдор Басманов с опричниками и с издевательской ухмылкой на лице проговорил: - Кончилось твоё владычество, отче, царь лишает тебя твоего высшего сана и подвергает суду за твои прегрешения. После Фёдор взошёл на церковную кафедру, дерзостно оттолкнув оторопевшего митрополита, и огласил царский указ. Все прихожане плакали, слушая царского любимца, и шёпотом молились о несчастной судьбе Филиппа; знали они, чем закончится земной путь его. Когда Басманов кончил читать, опричники навалились гурьбой на митрополита и сорвали с него церковную одежду. Вместо прежнего одеяния надели на него старую монашескую рясу и погнали из собора, осыпая бранными словесами, как злодея. Безропотно принял Филипп свою участь, ничего не сказал своим гонителям, молча перекрестился и сел на дровни. Несколько слуг митрополита, которые хотели помешать опричникам, приняли смерть прямо на пороге собора. Погодя малое время состоялся церковный суд, на котором обвинения в адрес митрополита были нелепы и смехотворны, но это не помешало его противникам вдоволь поизмываться. Особливо всех старался новгородский архиепископ Пимен, который тоже хотел в своё время занять московский церковный престол и вверял в вину Филиппу колдовство и много других проступков. Всё отвергал митрополит, уверяя присутствующих, что сие есть ложь и козни врагов его. - Лучше приму я без вины мучения и смерть, чем буду глядеть на беззакония вокруг себя, - сказал Филипп, не дожидаясь приговора. Услышав это, Иван Васильевич хотел было приказать сжечь его, а Фёдор предложил медведем затравить, но высшие чины духовенства уговорили-таки царя сменить смертоубийство на заточение в монастырские стены до самой смерти. Государь в итоге согласился, и бывший митрополит был сослан в Отроч Успенский монастырь в Твери. - Эх, жаль… Поплясал бы Филипп с медведем, вот была бы потеха, - сетовал Басманов, наблюдая, как узника, закованного в кандалы и колодки, увозят в Тверь. - Бог с ним, - отозвался Грозный, кутаясь в шубу. – Хоть и светлый человек он, да не прощу я никому, кто супротив меня пойдёт. Возгордился Филипп чином своим, вот и упал с высоты наземь. Неча смирение проповедовать, аки сам в грехе гордыни погряз. Надобно нового митрополита искать заместо Филиппа, а то негоже народу без духовного наставника жить. - Ты наш наставник, государь, - улыбнулся Фёдор. Иван Васильевич осклабился и приобнял его, укрывая своей шубой. Но долго ещё царь провожал взглядом шествие опричников с колодником, пока они все не скрылись из виду.