Кинжал с удобной рукоятью

— Монна Хоук! К вам прибыла ваша подруга... — раздался снизу голос Бодана, а после небольшой паузы он добавил уже чуть тише: — Капитан, рад видеть вас. Мариам оторвалась от письма Бетани и встала со стула, чтобы посмотреть на пришедшую ферелденку. Выйдя из библиотеки, хозяйка поместья остановилась на месте, после чего удивленно вскинула бровь: впервые за долгое время ее подруга сменила свои громоздкие доспехи на вполне себе мирное облачение. Да чего греха таить, она была поражена тем, что ее подруга даже без неизменного меча. Видимо, случилось нечто невероятное, раз Авелин стала одеваться как обычная горожанка. — Хоук. Мне надо поговорить. — Воительница стояла на месте, вперив немигающий взгляд в новоиспеченную аристократку, ожидая ее ответа. — Конечно, проходи. — Ситуация была непривычной, в первую очередь тем, что стражница выглядела будто после долгой битвы, хотя подобное развлечение разбойница если бы не устроила сама, то хотя бы была бы в курсе о нем. А когда та прошла мимо хозяйки дома, удивление лишь усилилось: запах духов витал вокруг Авелин, будто бы та отправлялась на свидание. Пройдя внутрь зала с книгами, капитан уселась на одно из кресел, после чего замерла, уставившись в пол. Она чем-то напоминала в своем состоянии статуи из Казематов. Такая же недвижимая, угрюмая и пугающая. Протянув руку, Хоук положила ее на плечо подруги, на что та отреагировала резким движением, словно к ней прикоснулась не крепкая, хоть и изящная кисть, а тяжелый клинок. — Спокойно. Просто будь спокойнее. Это всего лишь я. — Подобные лица уже доводилось видеть ферелденке: люди, потерявшие своих друзей и близких во время Мора; воины, бросившие своих товарищей в бою; даже Лиандра после гибели Карвера была в подобном состоянии. И общаться с подобными несчастными она наловчилась. Главное — не давать волю своим эмоциям, будь то смех или печаль. Спокойствие, алкоголь и возможность выговориться — триада лучших лекарств. — Я... прости. Мне нужно поговорить насчет... — стражница замялась. — Моего отца. Да. Насчет отца. Хоук согласно кивнула, разливая по бокалам разбавленное красное. Пить его как есть — прямой путь в царство сновидений, а сейчас нужно было лишь расслабиться и поговорить. Стоило ей закончить лить темную жидкость, как стражница схватила бокал и единым глотком осушила его. После чего кивнула, словно прося подругу долить еще. — Не разгоняйся так сильно. У нас целый вечер впереди, а если придется, то и ночь, — на последнем слове воительница дернулась, но разбойница списала это на вино: оно было довольно приятным, правда послевкусие было на любителя. А уж Авелин никогда не была опытной в вопросах алкоголя. Выпить она могла и бочку, но вот вкус она не смаковала. — Просто налей еще, — вздохнула стражница, после чего взяла в руки полный бокал и уставилась в него. Подобная картина уже была в памяти Мариам, правда тогда это был Андерс, который вспоминал свою бытность в рядах Серых Стражей. Молчание затягивалось. Сев на свое место, Хоук отпила немного вина, а после стала разглядывать корешки книг. Когда Авелин решится начать, тогда и чудно. Торопить ее было бы глупо. Но в какой-то момент раздался шумный вдох, после которого послышался хриплый и низкий голос. — Отец покинул Орлей, когда я была ребенком. Ты должна помнить эту историю, я ее тебе рассказывала. Но теперь я хочу поведать тебе другую историю. Как ты знаешь, он продал абсолютно все, что было у него после бегства, чтобы я смогла стать воином. Помню, как-то раз он сокрушался, что у него остался один лишь меч. Шевалье продал все, кроме меча, чтобы его дочь могла получить крепкий щит и снаряжение. Человек, которого всю жизнь преследовала Игра, отказался от доспеха ради благополучия своей дочери. — Рыжая отпила из бокала. Ее речь мало напоминала откровение или поток мыслей, прорвавшихся из-за заслона воли. И эта фальшь была заметна даже ей самой, а потому она замолчала. — Нет. Не об отце. Я... — Вновь воцарилась тишина, которую прерывали лишь потрескивающие в камине дровишки. — Не торопись. — Мариам начала понимать, что ситуация совершенно нестандартная. После небольшой паузы она решила все же легонько подтолкнуть свою подругу к действиям: — Ты пришла без оружия. Что-то случилось? — Я решила, что ходить в доспехах постоянно несколько вульгарно. И под ними все постоянно чешется и потеет, — внезапно поделилась вполне человеческими жалобами стражница. — Но меч? Ты же капитан стражи. Можно сказать, мишень для кучи банд городских, — Мариам не унималась. — Тут близко. И потом, я верю в своих ребят, они... с твоей помощью вычистили почти всех мерзавцев. — Казалось, Авелин была благодарна за то, что ее подруга смогла найти нейтральную тему. Она с небывалой живостью подхватила разговор, изредка отпивая из бокала. — Это да. Город стал намного безопаснее. Особенно мне нравится тот факт, что пьянчуги могут без страха отправиться в «Цветущую розу», а потом идти домой через все закоулки. И при этом мочиться в самых неожиданных местах. — У всего есть свои плохие стороны. Зато теперь нам не приходится вытаскивать очередного покойника из подворотни, гадая, кто же именно его порезал. — Авелин начала откидываться в кресле, ненароком положив руку на грудь. Там, за слоем ткани, находились свежие шрамы, что совсем недавно оставила пиратка. Они зудели, но воительница прекрасно понимала, что стоит ей начать чесать, как аккуратные линии превратятся в неровные следы, которые убрать уже никак не выйдет. — Ну да. За безопасный город? — Подняв бокал, Хоук улыбнулась гостье. «Серьезный» разговор не клеился, но Мариам не сдавалась и продолжала говорить о чем-то отвлеченном, следя за лицом собеседницы. Та была плохой актрисой, а потому в определенный момент она расколется, когда будет задета нужная тема. — За него. — Бокалы быстро пустели, а огонь в груди начинал плавно разгораться. И если Хоук себя сдерживала, ведь частые возлияния приучили ее держать себя в руках, то стражница все больше пьянела. — Кстати, — выдохнув после очередной порции вина, хозяйка дома продолжила разговор, — ты все еще считаешь, что «Висельник» надо прикрыть? — Честно? Уже не знаю. Вся шваль собирается там. Но, с другой стороны, мне достаточно лишь усилить патрули в том районе и не бояться, что на моих нападут толпой в Верхнем городе. — И потом, там есть те, кто более-менее держит руку на пульсе местных. — Ты о Варрике? — И не только. Изабелла тоже вполне себе хорошо управляется с тамошними орлами. — При упоминании пиратки воительница заметно напряглась, а ее рука непроизвольно скользнула вниз, где кожу обжигал свежий символ, нанесенный умелой рукой. В этот момент Хоук осознала, что ее любовница как-то замешана в происходящем. Причем — самым радикальным образом. Особенно с учетом того, как рыжая неосознанно потянулась к промежности. Чего греха таить, Мариам решила, что Авелин и Изабелла умудрились переспать. — Да уж. Хотя, так подумать, она неплохо управляется не только с кучей преступников. Не так ли? — Ну... да. Она весьма ловко дерется. — Осторожность в голосе стражницы выдавала ее с головой. — Когда? — Что когда? — Когда вы переспали? — Шоковая терапия, видимо, была коньком что ферелденки, что Ривейни. Они постоянно переходили от милых бесед к интимным вопросам, которые могли выбить почву из-под ног даже у умелого оратора, не то что у простой девушки. Только открывшая рот для ответа Авелин остановилась. А после цепко ухватила бутылку вина и крепко приложилась к ней. На глазах та пустела, пока содержимое не перекочевало в ее живот. После чего та откинулась назад, стараясь собрать волю в кулак. Она понимала, что никому кроме подруги рассказать не сможет, а сама уже не справится. — П...пятого дня. После той попойки. Я проснулась... черт, я проснулась в каком-то доме. Связанная. По рукам и ногам. Обнаженная. — Слова выходили короткими и рубленными, но с каждым новым эмоции все сильнее пробивались из-подо льда. — Я пыталась вырваться, черт побери, пыталась, но не могла. Я ничего не могла сделать, понимаешь? Хоук согласно закивала. Веревки только в сказках рвутся от малейшего рывка. — И тут она пришла. Стоит, смотрит и смеется. Она меня едва ли не с дерьмом смешала! А потом... потом... — Авелин закрыла глаза, до боли сжимая зубы. Она ломала саму себя. Ломала свою непогрешимость и святость. Ломала все, чем дорожила. Но она не могла выбраться из омута сама. — Она начала меня резать. — Резать? — удивлению Хоук не было предела, а потому она решилась перебить. — Нож. Острый и блестящий. С тонким как жало лезвием. Лед. Лед и нож. Не было боли, понимаешь? А когда она пришла, мне было плевать. Я... черт побери, я ощутила такое... словно... черт, я не знаю с чем сравнить... — Вспышка эмоций угасла: гостья уходила в своеобразный транс, заново переживая события недавней ночи. — Что она сделала? — подсказала Хоук. Она примерно понимала, что пыталась сказать ее подруга, а потому заставлять ее искать слово было сложно. — Символ. «Ты несешь этот город в себе... и теперь я сделаю то, что навсегда оставит память о нем», — следом за воспоминаниями повторила Авелин. — Точные движения, тонкие линии. Я смотрю... — Где он? Ответа не было. Ферелденская воительница, как голем, бездумно подняла руки, после чего резким рывком расстегнула рубаху. Фоном к этому был нервный смешок Мариам. Все же не каждый день происходит подобное. Авелин сидела и смотрела в одну точку. Она вновь переживала ту ночь, буквально забыв, где и с кем она. Алкоголь в ее голове словно помог воссоздать те события в красках. Но в какой-то миг она вздрогнула и замотала головой, выходя из дурмана. — Она сделала это. И знаешь, что самое страшное? — Хоук вопросительно посмотрела в глаза рассказчицы. — Мне... я... я не останавливала ее. Эти шрамы никуда не уйдут. Они останутся навсегда, напоминая о моей слабости. Мариам встала, а после опустилась на колени перед Авелин. Ее глаза были прикованы к чужой груди, старательно изучая рисунок из медленно заживающих ран. Он уже сейчас складывался в узор, столь знакомый марчанам. И впоследствии он станет лишь заметнее. — Я могу...? — Попробуй, — после секундного промедления разрешила стражница, сжимая кулаки. Она теряла барьеры один за другим, словно кто-то стер их из сознания рыжеволосой. Руки аккуратно прикоснулись к коже, отчего гостья напряглась. Но они лишь осторожно прошлись по шрамам, не потревожив их. Даже боли не было, хотя мелкие раны болят сильнее всего. Авелин смотрела на Хоук, ожидая хотя бы какой-то реакции от нее. Но та лишь села обратно и задумалась. Ее молчание было прервано самой стражницей. — Боли нет. Должно болеть, но нет. Я чувствую себя другой. Как будто бы не я сижу в кресле, а героиня глупого романа. Но самое странное то, что... — Авелин внезапно впилась пальцами в подлокотники и подалась вперед. — Это не было финалом. Она не остановилась. Даже, нет: я ее не остановила. Понимаешь? Она резала меня, а я смотрела на это, не пытаясь хотя бы как-то ее прервать. — Ты могла это остановить? — Да. Одно мое слово, и она бы меня отпуст... — Вдруг Авелин осеклась, а после резко вскочила и прикрылась. Разум вернулся к ней, стоило лишь ей произнести фразу, которая объясняла абсолютно все. Все ее попытки сохранить лицо в тот раз, все ее мучения за прошедшие дни, все это вело ее к странному и страшному открытию. Ее отец всегда вел ее к тому, чтобы она принимала решения самостоятельно. Вся ее жизнь была построена на праве выбора... даже Изабелла позволила сделать ей выбор, который должен был стать для нее решающим. Как бы она не презирала пиратку, но сейчас она начинала видеть в ее действиях некоторую логику. За прошедшее время она держалась одной линии: Ривейни совершила отвратительный поступок. Она напала на нее, удовлетворила свою извращенную похоть и отпустила ее, побоявшись прикончить. Даже реакция ее организма была объяснима: в ее пиве было что-то, что тормозило ее сознание. Порошок, что использовали обольстители обоих полов ради достижения своих низменных целей. Но сейчас она видела, что ее никто не принуждал. Нет, поначалу это было таковым, но когда все шло к точке невозврата, она могла отказаться. Одно слово. Одно слово, и Авелин могла бы вернуться к своим делам, к своей размеренной жизни. Но она не произнесла его. А теперь она лишь глубже зарывалась: придя к подруге словно портовая девка оголила грудь, рассчитывая... на что? На то, что ее пожалеют? На совет? Или же она сделала это потому, что захотела? Вопросы вновь напали на нее со всех сторон, заставляя все глубже погружаться в глубины своего темного Я. — Авелин? — Голос Хоук вырвал ее из задумчивости. Помедлив, стражница сделала вид, будто ничего не произошло, и села назад. — Она поцеловала меня, — внезапно продолжила свою историю «жертва». — Раздери меня гарлок, она поцеловала меня. И я не была против. А дальше началось страшное. Она хлестала меня. Моя спина и задница до сих пор в полосах. Свист кнута, щелчок, боль, перетекающая в радость и стоны. Я стонала от каждого удара, будто бы меня не хлестали, а ублажали сотни демонов желания разом. Это было странно, это было неправильно, это было... искренне. Она била меня, не потому что меня ненавидит, а потому что мое тело отвечало на это вожделением. И каждый удар был сильнее, потому что мне было мало. Удар-стон. Удар-стон. Удар, и я уже кричала от удовольствия и слабости. И, когда она решила, что я готова, она взяла меня. Так, как никто и никогда. Она целовала меня, впиваясь до крови ногтями. Она давала мне пощечины, чтобы спустя миг... — Даже воспоминания вызывали у стражницы смесь стыда и удовольствия. — Но потом, когда я была на пике, она ушла. И меня захлестнуло. Мне нужно было немного: еще один поцелуй, одно движение руки, хотя бы что-то. Но нет. Я поняла, что она не дала мне дойти до пика, чтобы я от боли сама до него дошла. И когда она увидела, чем все закончится, она... Авелин вскочила на ноги и молча скинула остатки одежды, представая во всей красе перед Хоук. Алые линии складывались в изящное имя той, что совершила столь жестокий и одновременно необходимый поступок. — ХОУК! ПОСМОТРИ! — внезапно гостья взорвалась криком, отшвыривая в сторону стол и вставая во всей красе могучего тела перед подругой. — ОНА СОТВОРИЛА СО МНОЙ ЭТО! ВОТ! ВИДИШЬ?! ОНА РЕЗАЛА, А Я СМОТРЕЛА И СТОНАЛА, КАК ПОСЛЕДНЯЯ ШЛЮХА! МНЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТО НЕ СДЕЛАЙ ОНА ЭТОГО, И Я ОСТАНУСЬ ОДНА! СО СВОЕЙ! ПРОКЛЯТОЙ! СЛАБОСТЬЮ! Сопровождением к этим словам были слезы, что брызнули из глаз воительницы. Она уже не сдерживала себя, а потому ухватила за руку Мариам и прежде, чем та отреагирует, прислонила ладонью к надписи. — Она сломала меня. Она заставила меня забыть о стыде. Я вспоминаю ее действия, но вместо ярости и гнева я чувствую, что хочу еще, — чужую руку стражница переместила на свою промежность, словно доказывая свои слова. — Я не могу так! Это неправильно, это неправильно! Почему я? Почему мне нравится это? Почему мое тело чувствует, что его любят лишь тогда, когда мне причиняют боль?! Внезапно начавшийся монолог точно так же и закончился. Рыжеволосая оттолкнула Мариам и разрыдалась. Обессиленная взрывом отчаяния и неразрешенных вопросов, она упала на колени, закрывая лицо крепкими ладонями. Защитница вновь выбралась из кресла, а после осторожно присела перед подругой. Обхватив ее, она прижала ее к себе, словно маленькое дитя. Беззвучные рыдания сотрясали тело могучей женщины, что столкнулась с бедой. Бедой, которую нельзя разрешить поединком. — Авелин, послушай меня. Я скажу тебе только одну вещь... — Дождавшись, пока стражница отреагирует на слова, хозяйка дома продолжила: — Твое тело знает лучше всего, что ему нужно. Это неправильно для служительницы Андрасте. Но для тебя это лучшее, что может быть. Каждый и каждая имеет право на свои маленькие слабости. Тебе нравится боль и беззащитность. Мне нравятся громкие крики любовницы, а Фенрису — девственницы. Каждый имеет свои маленькие секреты. И любой, кто смеет порицать это, не достоин уважения. Пока ты получаешь удовольствие от боли, то это нормально. Ты рыцарь. Ты воин. Ты капитан стражи. Но это на людях. В этом нет ничего такого. Слышишь? Авелин? — Да, — сонно отозвалась рыжеволосая. Отодвинувшись, Мариам увидела, что ее подруга почти уснула. Алкоголь и нервный срыв вымотали ее. Но при этом в ее глазах еще виднелся огонек осознания. — Пойдем. Поспишь сегодня у меня. — Кое-как поднявшись вместе с подругой, Хоук повела ее к спальне. Доведя до кровати, она укрыла ее и задула свечу. Когда же она выходила из комнаты ей в спину донеслось еле слышимое «Спасибо».