amy shark – mess her up
***
От первого вдоха до второго не существует никакого времени: ни секунд, ни тем более минут. В ушах лишь громкая дробь по чёрно-белым клавшим рояля и чистое звучание голоса. Выше. На ещё одну октаву. Дыхания меньше ровно наполовину. Выше! Голосовые связки напрягаются до скребущей боли в горле. Но это не мой предел – я знаю. Я могу ещё. Ещё! Сильнее, звучнее, дольше. Но не кричать – петь. Вложить всю душу в свой собственный голос. Потому что кроме него нет ничего. Свет, звук, люди вокруг и даже собственные мысли – всё за чертой. Между нами пропасть. Разрыв, длиной в маленькую вечность. Наедине с собой я могу воссоздать идеальный звук. Тот, что захватит всех и вся – сожмёт чужие сердца в тисках так крепко, как только можно, и не отпустит до тех пор, пока не закончится дыхание. Ещё совсем немного. В лёгких кислорода мало настолько, что едва хватает закончить свою партию. Мгновение спустя в глазах ослепительной вспышкой взрывается солнечный свет, возвращая к разочаровывающей реальности быстрее, чем окончательно гаснет звук рояля. Вдох – глубокий и шумный, чтобы лёгкие, сжавшиеся от нехватки воздуха, расслабились. Рука машинально тянется к лицу, ладонью заслоняя его от ярких лучей, которые нещадно режут чувствительный взгляд, пока ещё не привыкший к свету. Пальцами зачесав волосы назад, присаживаюсь на банкетку рядом со своим пианистом. Нет, не собственница – просто он не может срыграться ни с кем, кроме меня. Слишком своевольный и неуправляемый. Слишком много "своего" в том, что не приемлет новизны. Чиэй утешительно хлопает меня по спине, когда я утомлённо склоняю голову к его плечу, однако он ничего не говорит и достаёт из кармана сигареты, предпочитая закурить, нежели спросить у меня что-то. В воскресные дни в старом вокальном классе никогда не бывает людей, поэтому он может спокойно вредить своему организму, не опасаясь, что учителя увидят и сделают выговор. Так похоже на Чиэя. – Я видел твоего брата в журнале, – он зажимает сигарету в зубах и протягивает руку – знает, что я всегда ношу с собой зажигалку для него. – Сэо Чиэй, тебе обязательно портить мне настроение, начиная разговор с него? – Достаю из кармана, в котором лежат ключи от дома, зажигалку и подношу к концу сигареты. Колёсико щёлкает несколько раз, прежде чем вспыхивает огонь. Пианист чуть наклоняется вперёд и неторопливо прикуривает. В нос мне тут же ударяет сильный запах сигаретного дыма. Сама я не курю – на голос плохо повлияет – но к запаху привычна давно: Чиэй балуется этим со средней школы. – … Почему бы нет? – Голос у него равнодушный, как и всегда. – Я люблю говорить о красивых людях, – он пожимает плечами и выпускает струю дыма в пространство перед собой. – Он же у тебя, вроде, ещё и баскетболист? Молча киваю. У моего брата школьная жизнь гораздо полноценнее, чем у кого бы то ни было: любимое хобби, прибыльная работа, красивые девушки и хорошие друзья. Разве не здорово? Но даже так я ему не завидую: у меня есть Чиэй и есть мой голос, а больше ничего и не нужно. Вру ли я сейчас? Конечно. – … Наверное классно быть популярным, – бесцветно произносит Сэо, продолжая нервировать меня разговорами о брате. Он машинально прикасается пальцами к своей щеке, наверняка думая, что ему такой славы не сыскать, даже при всём желании. Протягиваю руку: на его скуле свежая ссадина, а на шее – укус, который даже не начинает затягиваться. Мне не остаётся ничего другого, кроме как тяжко вздыхать. Опять спутался с каким-то бандитом и получил по самое «не балуй». Он из того типа людей, который все учителя называют – «трудные подростки». Вот только это не то определение, которое может в полной мере описать его болезнь. Я знаю, о чём говорю. Я знаю Чиэя лучше, чем кто бы то ни был. Наши с ним пути пересеклись, когда я пошла в третий класс средней школы. По иронии судьбы мы стали соседями по парте и товарищами по счастью/несчастью. Чиэй оказался таким же «нормальным», как и я сама. – Ты сегодня не особо разговорчива, – ему быстро наскучивает этот односторонний разговор о моём «почти-близнеце». – Случилось чего? Стряхнув пепел в пустую пачку из-под сигарет, он поднимается с места и встаёт у раскрытого окна. На меня Сэо не смотрит совсем. Оно и понятно – у него на улице открывается вид поинтереснее, нежели моё унылое, не накрашенное лицо. – Ничего. По крайней мере нового. – Ответ короткий и вполне исчерпывающий. Чиэю его хватает сполна. Он знает, что, в отличие от всего остального мира, именно от него я секретов держать не стану. Не от большой любви или крепкой дружбы – мы с ним не друзья. Просто подростки, которые в какой-то момент по воле случая оказались в одинаковых обстоятельствах, прибились друг к другу и теперь время от времени слоняются вдвоём. Слишком тяжело переживать своё сумасшествие в одиночку. Я уже… порядком устала от этого. Закрыв крышку рояля, кладу на неё свою голову, прислоняясь щекой: лакированная поверхность инструмента гладкая и приятно холодит кожу. В душе опять… совсем пусто. И домой возвращаться не хочу. – Чиэй, давай ещё порепетируем. Иногда кажется, что я буду петь, пока не лишусь голоса.***
В своё оправдание сказать мне нечего. Да и в принципе слов подобрать не могу, чтобы как-то прокомментировать обвинительно-упрекающий взгляд, которым меня награждают, стоит только покинуть стены родной музыкальной школы. «Брат пришёл, чтобы забрать меня» – звучит, словно какая-то невесёлая сказка с плохим сюжетом. До сегодняшнего дня он даже не знал, что я беру уроки вокала. Хорошо, что Чиэй уже отчалил к своему бандиту – не хочу, чтобы семья знала о нём. Мне не позволят слоняться с ним, если брат расскажет о том, какую дурную славу зарабатывает себе Сэо в школе. Чиэй учится там же, где и мой брат, поэтому последний имеет весьма красочное представление о том, какую нелестную репутацию приобрёл Сэо ещё на первом году обучения. Если говорить точнее, то просто отвратительную. Не мудрено: Чиэй на самом деле тот ещё мудак, так что все слухи о нём – по меньшей мере наполовину правдивы. Мой брат на дух не переносит Сэо. И у него для этого есть все основания. Жаль только, что в отличие от него, я в Чиэе вижу родственную душу. – … Еле нашёл твою школу! Чёрт, почему у тебя мобильник выключен? И почему ты одна? Мама вся извелась, пытаясь до тебя дозвониться. «Тебе-то что до этого?» Мы разделены – распались, развалились надвое. Кроме внешности нет ничего общего: наши мысли, действия, сердца – всё это разнится настолько, что если бы мы оба не были похожи на наших родителей, можно было бы предположить, что одного из нас подкинули. Мы больше не смотрим одинаково на одни и те же вещи. То, что для меня в порядке вещей ты считаешь омерзительным. Не стой рядом со мной. Не подходи. Ты слишком близко. – Идём домой, Кая, – широкая ладонь с длинными, чуть узловатыми пальцами, сомкнувшимися на запястье, обжигает мне кожу. Больно. Не могу дышать. Что происходит? Я не помню… не понимаю – как мы так быстро оказались дома? А впрочем… Плевать. Мне не впервой. Лишь бы поскорее запереться в комнате – подальше от всех. Отгородиться от всего мира. – Послушай, Кая, – мне не дают уйти. Снова хватают за руку… А отпускал ли он её вообще? – Знаю, что это странно – говорить такое сейчас. Но ты всегда можешь положиться на меня. Если в школе будут проблемы или… «В школе»?.. Ах, да. Со следующего семестра я тоже буду учиться в его школе. – Давай хотя бы попытаемся наладить отношения. Брат и сестра, как-никак… В любом случае – ещё один гвоздь в мой гроб. – Я тебя не оставлю и… Я не рада. – … Я хочу сказать, что понимаю твои чувства. За шиворот мне словно кидают куски льда один за другим. Что… говоришь, ты понимаешь?! Вспышка слепой ярости во мне наносит непоправимый урон: ему, мне самой и даже матери, которая всего лишь вышла встретить нас. Я не контролирую себя. Поэтому прежде, чем успеваю проследить, с губ уже срывается озлобленный рык: – Нихрена ты не понимаешь. И никогда не поймёшь. Тебе такое чуждо – неправильно, отвратительно, противоречиво здравому смыслу. Мне всё равно, какая формулировка подходит больше. Они все по-своему правдивы. И исток у них один: Я больна. Свихнулась с самого начала. Рассказать тебе, Рёта? О том, чего я действительно жажду больше всего на свете?