Калейдоскоп пяти сезонов

Взятый напрокат возле железнодорожной станции, видавший виды огромный джип еле-еле полз по горной дороге, засыпанной снегом. Он валил с прошлого утра — весь день, вечер, и ночь, и Казуки, надеявшийся добраться до места назначения как можно скорее, тысячу раз проклял себя за то, что не взял билеты на поезд двумя днями ранее. Не пришлось бы сейчас вязнуть, буксовать и тащиться со скоростью двадцать-тридцать километров в час, стараясь не уйти в занос. От белоснежного бескрайнего пейзажа снаружи было больно глазам, и конца не было этой гладкой, ровной как бумага белизне. Лишь где-то вдали, будто бы в небе виднелись очертания темных грязно-серых гор. Казуки вдруг вспомнились снежные тихие зимы в Тоттори, когда он был ещё совсем ребёнком — плохо прогретые прихожая и коридор родительского дома, где вечно замерзали ноги, замерший в пугающей ледяной тишине сад во внутреннем дворе и запах керосиновой печки. Было во всем этом какое-то магическое очарование, окутанное дыханием холода самого сурового времени года, предвкушение приближающегося Рождества и следующего за ним нового года. Время волшебства и традиционных походов в храм на новогоднюю молитву, где в очереди тоже безбожно отмерзали ноги и ещё руки. Зато после, будто бы в награду, тарелка горячей гречневой лапши, запечённый терпуг и другая праздничная еда, которую маленький Казуки так ждал весь год. Интересно, настанет ли когда-нибудь в его жизни день, который сможет принести с собой хотя бы частичку тех полузабытых ощущений детства? Скорее всего, если бы не снежный коллапс, путь до старого, спрятавшегося в горах отеля не был бы таким долгим и небезопасным. Ко всему прочему, зимой ещё и часть дорог была закрыта до самой весны, так что пришлось тащиться объездными путями. Навигатор старого автомобиля давно перестал указывать правильный путь, и последний час Казуки ориентировался по карте, развёрнутой на коленях. Если его расчёты были верны, пути оставалось всего ничего — несколько километров. Он не ошибся — через полчаса его автомобиль уже был припаркован на полупустой стоянке, принадлежащей частному отелю в голландском стиле. Казуки едва не проехал нужный поворот, но все же в последний момент разглядел деревянный указатель, почти полностью занесённый снегом. Помимо его джипа здесь замерли ещё две засыпанные снегом машины — два огромных горбатых сугроба. Рукой в кожаной перчатке Казуки провёл по заледенелому лобовому стеклу одной из них, расчищая, и его глазам открылся знакомый до боли салон подержанной тойоты Манабу. Казуки закинул на плечо спортивную сумку со своими вещами и двинулся ко входу в здание, из трубы которого бодро валил серый дым. В холле было тепло, пахло деревом, дымом и свежесваренным кофе. За стойкой регистрации никого не было, и Казуки, опустив на пол тяжёлую сумку, нажал на крохотный серебряный колокольчик. — Доброе утро! — Пожилая хозяйка, вышедшая к нему, удивлённо, но добродушно заулыбалась. — Как же вы добрались-то до нас, в такую погоду? Очень замёрзли? Есть горячий кофе, через полчаса будет подан завтрак. Казуки голодно сглотнул. Кофе и завтрак — то, что нужно ему, уставшему с дороги. И еще горячая ванная. — Доброе утро, — вежливо поздоровался он. — А свободные номера есть? — Сколько хотите, — с готовностью ответили ему. — Помимо вас тут всего два постояльца. Весь второй этаж и угловые номера на первом свободны. Левая сторона — с прекрасным видом на горы, очень рекомендую. И в комнатах на втором этаже намного теплее. Уютный прогретый номер с большой кроватью и видом на горы неожиданно оказался номером для курящих, хотя Казуки и не уточнял эту деталь при заселении. Он обрадованно пододвинул к себе хрустальную пепельницу и закурил, рассматривая раскинувшийся за окнами пейзаж. Создавалось ощущение, что горы вдалеке парят в воздухе, будто мираж. И ни одного строения поблизости — лишь белый снег кругом, насколько хватает глаз. Словно вымерло все и время остановилось везде, кроме этого старого отеля. Казуки вдруг усмехнулся своим мыслям — вряд ли Манабу мог выбрать что-то иное для своей добровольной ссылки. Завтрак подавали на первом этаже. Манабу обнаружился сидящим в большом уютном кресле у окна, просматривающим газету двухдневной давности. У Казуки вдруг защемило сердце — официально они с Манабу оставались в отношениях, тот перебрался в квартиру Казуки через пару дней после их возвращения из Тоттори. Перетащил немногочисленную одежду, гитары и большой чемодан с косметикой и средствами по уходу за руками, ногами, кожей лица и волосами. Казуки, не наблюдавший такого количества подобного добра даже у своих бывших подружек, сперва растерянно заморгал, а затем заказал по интернету большой комод, решив тем самым проблему размещения всего этого. Еще через месяц Манабу окончательно расторг договор аренды на свою квартиру, понимая, что не вернется туда, а если и вернется, то очень и очень не скоро. Казуки подарил ему кольцо, — тонкий платиновый ободок, — показалось, что лаконичный дизайн вещицы не только подойдет к характеру Манабу, но и великолепно будет смотреться на его пальце. — Можешь носить на цепочке под одеждой, если, ну… — смущенно проговорил Казуки, вручая коробочку с подарком. Но Манабу только упрямо качнул головой и требовательно вытянул вперед левую руку. В декабре Манабу уехал к родителям в Осаку — ничего необычного, он ездил навещать семью раз в месяц. Иногда даже одним днем, и Казуки лично покупал ему билеты на шинкансен. Но в тот раз Манабу не вернулся обратно в Токио ни в вокресенье вечером, ни в понедельник утром. И лишь под конец дня на мобильный по уши увязшего в новом музыкальном проекте Казуки пришло сообщение, в котором Манабу просил «не волноваться и дать ему время», после чего номер стал недоступен. Но раз в несколько дней Мана связывался с Казуки по электронной почте, уведомляя того о том, что все в порядке и беспокоиться не о чем. Новый год Казуки встретил на кухне, сидя на нежно любимом Манабу табурете, в компании бутылки красного вина и остывших куриных котлет из круглосуточного супермаркета. Совместная запланированная поездка на праздники домой с Манабу не состоялась, и приняв решение никуда не тащиться в одиночестве, Казуки остался в Токио. Все равно ехать без Манабу смысла не было. Без Манабу вообще не было смысла что-либо затевать. А апатия и депрессия, навалившиеся после нового года, едва не лишили Казуки участия в новом проекте. — Юу, что мне делать? На письма он отвечает односложно. Больше чем надо не напишет, и телефон недоступен, — скулил Казуки, прижав к плечу телефонную трубку и наполняя очередной бокал вином. — Я, конечно, не знаю твоего Манабу, но если тебе действительно так важно его отыскать и вернуть, я бы на твоем месте начал с родителей. У него же есть семья? Мама там, папа. Они наверняка в теме — обратись к ним, — бодро отвечали из трубки. И вот Казуки здесь. В крохотной гостинице на краю света, с потрескивающим на первом этаже камином, окутан ароматом елки, дыма и снега. Он здесь благодаря предварительной поездке в Осаку и долгому разговору с семьей Манабу, в ходе которого пришлось выложить все карты на стол, чтобы получить из рук его мамы бумажку с заветным адресом. Вопреки всем сомнениям, родители того, как будто бы и не слишком-то удивились новости об их связи. «Манабу меня пристрелит», — понуро размышлял Казуки, возвращаясь на последнем шинкансене к себе в Токио. — «Бросит, а потом пристрелит, чтобы я с осознанием брошенности и помер в муках». — Я тут это, — Казуки шмыгнул носом, продолжая топтаться рядом с сидящем в кресле, удивленно глазеющим на него Манабу, — заплутал немного. Ты уж меня прости. Манабу отвернулся, поднося сжатый кулак ко рту, и Казуки понял, что тот улыбается. На пальце блеснуло кольцо, и Казуки с облегчением выдохнул, усаживаясь в соседнее кресло. — Я рассказал твоей семье о нас, — сразу же признался он, и виновато втянул в плечи голову, ожидая заслуженной кары. — Я знаю. Ничего, я сам собирался. Зато не пришлось тебя везти знакомиться и краснеть там за твои идиотские шуточки, — хмыкнул Манабу, а у Казуки вспыхнули уши. Он бы нахамил сейчас. Или возмутился бы, но был не в том положении. Так что просто откинулся на спинку кресла и промолчал. Принесли завтрак. Манабу смотрел в запотевшее окно, за которым лежал уже покрывшийся ледяной коркой снег. Ждал? Казуки наблюдал за тем, как поднималась и опускалась его грудь, когда он дышал, как приоткрывались губы, обхватывая край кофейной чашки из тонкого фарфора. — Тут есть приватный онсен на двоих. На крыше, выход прямо из номера, — наконец разорвал молчание Манабу. — Так круто, знаешь. Выходишь на мороз, идешь по ледяному полу и опускаешься в горячую воду. А перед тобой — горы и лес. А ночью темно, хоть глаз выколи. Только фонарь светится, и тишина, — Манабу откинулся на спинку кресла и вытянул свои стройные ноги. По пути наверх, куда они поднимались после завтрака, Манабу вдруг остановился и потянул Казуки на себя, прижимаясь сомкнутыми губами к его губам. Простой недолгий поцелуй, после которого на сердце легло долгожданное спокойствие. «Как же это сложно - говорить с тобой на твоем языке, Манабу», — думал Казуки, скидывая с себя одежду и следуя за ним на продуваемую всеми ветрами крышу. Контраст зимнего горного воздуха, пощипывающего щеки и уши и горячей воды действительно оказался просто замечательным. Но замечательнее всего было ощущение сильного гибкого тела Манабу в своих руках. Казуки скользил руками по его бокам, груди, оглаживал тонкую талию, потягивал пальцами его соски, ловя губами клубы пара вырывающегося из его рта. Кончики волос Манабу намокли и грозились заледенеть. За время их разлуки, вероятно, перед приездом сюда, Манабу вернул им темно-каштановый цвет и сейчас выглядел совсем как подросток. Казуки невольно вспоминал их самую первую встречу, много лет назад в кафе. Обрывки мыслей плавали в голове как рыбешки по дну океана, пока он торопливо целовал Манабу, тискал руками его задницу, а тот подставлял под чужие губы беззащитное горло, откинув на бортик голову и бездумно скользя руками по телу Казуки. Полностью расслабленный, он наслаждался близостью, позволяя брать себя прямо там, в горячей воде, крепко обвив бедра Казуки своими ногами и прикрыв глаза. Тот двигался в узком любимом теле коротко и глубоко. Все плыло и казалось нереальным, но так хорошо не было уже очень давно. Манабу, всегда удовлетворявший его лучше любой женщины, сейчас словно вдыхал в него жизнь, как будто они оба очнулись от долгой зимней спячки. И сердце готово было разорваться от нежности, когда Манабу тихо кончил, выдохнув имя Казуки, и прижал его к себе ещё крепче. В почти мертвой тишине снежного кокона слышалось лишь их дыхание. Он оттрахает его, еще не раз сегодня, жарко и небрежно, вбивая в кровать резкими толчками бедер. До криков удовольствия, до того, что Манабу утром передвигаться с трудом будет, но это потом, а сейчас — только неторопливая нежность, другого и не хочется. Уже глубокой ночью, в комнате, затянутой табачным дымом, Казуки осторожно приподнялся на локтях, замирая и Манабу приоткрыл глаза, с трудом сосредоточив на нем вопросительный взгляд. — Что это? — тяжело дыша, спросил Казуки, проводя рукой по его взмокшей шее. Внутри поднималось и нарастало, словно снежный ком, нежное, необъятное. Рвалось наружу нестерпимо, рассыпалось по голой груди и лицу Манабу градом поцелуев. — Что именно? — То, что сейчас со мной происходит. Что это? — Казуки снова двинулся внутри него и Манабу подтянул колени к груди, чтобы тому было удобнее. — Ты ведь сам знаешь, что это… так скажи мне вслух. — Что?.. — Скажи, Казуки. — Люблю тебя. Так сильно люблю тебя. — Он наклонился ближе, шепча. Прижался теснее, с удовольствием ощущая как по напряженному телу Манабу проходит первая судорога приближающегося оргазма. — Мой первый. Мой самый лучший. За окном снова начался снегопад. Снег повалил хлопьями, и Манабу, стоящий с тлеющий сигаретой напротив окна, всматривающийся вдальи пытающийся уловить очертания гор на горизонте, обратился к развалившемуся на кровати Казуки: — Я соврал тебе, — его голос звучал спокойно, — тогда, в Тоттори. Я сказал неправду. У меня до тебя никого не было… — Манабу опустил окурок в пепельницу и поморщился. — Просто не хотелось лишних расспросов. И не хотелось, чтобы ты осторожничал, — опередил он вопрос Казуки, широко раскрытыми глазами пялясь через окно наружу, где снег шел уже стеной, а редкие снежинки прилипали к стеклу и тут же таяли. Казуки вдруг стало стыдно. Манабу — вечно хмурый Манабу; всю жизнь боящийся потревожить других, доставить дискомфорт окружающим лишь одним своим присутствием; Манабу, который пришел к нему в самый сложной период жизни да так и остался в ней. И привыкший всю жизнь брать, а не отдавать он, Казуки — за собственным горем и разочарованием погрязший в депрессии, затем занятой и воодушевленный новым проектом, он совершенно не позаботился о том, каково людям вокруг него. Каково Манабу, который так же, как и он, потерял работу и мечту. Вот только, в отличие от Казуки, его никуда не позвали. Когда настала его очередь вытирать слезы — он, Казуки, просто прошел мимо. — Давай вернемся домой? — Сейчас? — Завтра, как снегопад кончится. Думаю, это на всю ночь. До станции добрались на разных машинах. Спуск к деревне не занял слишком много времени, и к обеду они уже сдали джип в прокат и пересаживались в старенькую машину Манабу, которая еще даже не до конца прогрелась. Казуки перекинул в ее багажник свои вещи и забрал у Манабу, выбравшегося с водительского сиденья, ключи. — У тебя руки холодные, замерз? — Казуки снял с шеи толстый вязаный шарф и отдал его Манабу. Тот обмотался им, запрятав в слабо пахнущую шампунем и хорошо знакомой туалетной водой ткань нос, и тут же стал похож на ниндзя. И Казуки привлек его к себе, сжимая тонкую талию руками: — Не переживай по поводу… ни по какому поводу не переживай, ладно? Я буду много работать, сколько смогу. Нам хватит, даже если тебе ничего не предложат. — Дурак ты, Казуки, — улыбнулся Манабу. Из-за шарфа Казуки видел только его глаза. — Дело совсем не в этом. Работать я могу где угодно, я же мужчина. — А в чем? В чем тогда дело? — В том, что ты сюда приехал, — развел руками Манабу, будто говоря само собой разумеющиеся вещи. — В том, что ты сегодня здесь и ты везешь меня домой, — и он развернулся, идя к машине. Под его тяжелой обувью поскрипывал снег, и Казуки, постояв еще несколько секунд, поспешил следом, садясь на водительское место и вставляя в замок ключ зажигания.