Старая отцовская форма

Когда аффект спал, а сидеть в санузле надоело, Ваня осознал, что полностью одет и волен хоть сейчас покинуть дом Эдельштайна. Почему бы и нет, действительно? Надо было уйти раньше, всё равно ему тут никто не рад. Тихонько приоткрыв дверь, он прислушался: где-то в глубине дома раскатисто храпели. Фыркнув, Россия двинулся к лестнице. У самых ступенек он заметил по-прежнему болтающиеся шнурки на левом ботинке и усмехнулся. И как только не навернулся? В глубине дома забили куранты. Наступил очередной Новый Год. Ване было не интересно, какой по счёту. Он вдруг почувствовал себя очень усталым. Загрохотало за окном, на занавесках вспыхивали квадраты окон. Внизу всхрапнули особенно громко, что-то прохныкали, и стало тихо. Только взрывы за окном нарушали ватную тишину. Ты посмотри, опять бомбят... - Это просто салют, - шепнул Россия самому себе, чтобы унять неясное тревожное чувство. - Ничего такого. Тревога никуда не делась, но чуть утихла. Да, это просто фейерверк... Ваня сам не заметил, как завязал пресловутые шнурки и, бесшумно спустившись по лестнице, оказался у выхода. Ни с Англией, ни с остальными встречаться не хотелось, он уже жалел, что пришёл. Но ему было сказано налаживать отношения с соседями по планете. Надо жить дружно со всеми, особенно с теми, кто сильней. Ваня старался, правда. Но его не покидало чувство, что он пытается носить воду в решете. Новый Год, у них счастье, радость - ещё бы, наступает ещё один безмятежный год. Что ему, маленькой, неполноценной копии Советского Союза тут делать? Россия вздохнул и вышел прочь. Дверь с сухим щелчком захлопнулась за его спиной. Фейерверки только набирали обороты - всё небо полыхало от огней самых разнообразных цветов. Бах! Ба-ба-бах! Под каждый залп внутри Вани оживали воспоминания, но они мелькали настолько быстро, что невозможно было зацепиться сознанием ни за одно из них. Однако было понятно, что они были связаны с чем-то ужасным. Стиснув челюсти, Ваня пытался себя убедить, что плакать не хочет. - Это всего лишь салют, - упрямо процедил он. - Не реви. И он просто загадал желание - вырасти большим-пребольшим и разобраться, что происходит на этой планете на самом деле. Он не хотел больше втягивать голову в плечи, выслушивать упрёки в том, что он такой, какой есть, убегать и прятаться, когда на него повышают голос в обещании скорой расправы. Он хотел, чтоб они тщательно подбирали слова в его присутствии. Он не хотел больше стыдиться себя и своих начальников. Он хотел, чтобы цели и желания босса совпадали с чаяниями его народа и с его собственными. Он не хотел больше ждать одобрения других воплощений на то или иное свое действие. Он хотел поступать так, как сам считает нужным и правильным, согласно СВОИМ интересам как самой большой страны на Земле. В конце-концов, он сын своего отца или мышь безродная? Финальный залп заполнил собой три четверти неба, освещая насыщенной сиренью бледное, но решительное лицо мальчика лет семи в смешной шапке с помпоном. Если бы кто-то из воплощений, что гостили у Австрии в этот вечер, заглянул бы ему в глаза - содрогнулся бы. До того яростный огонь бушевал в них. И до дрожи был знаком каждому из них и который они все надеялись больше никогда не увидеть.

***

- Ваня, знакомься, это Владимир. - голос Босса кряхтел и спотыкался больше обычного. Россия окинул равнодушным взглядом какую-то бледную моль, что стоял рядом, и снова уткнулся взглядом в пол. Было немного противно смотреть в лицо начальнику. Тот, впрочем, не возражал. - Я много дров наломал, и вообще был ужасным Президентом для тебя, поэтому меньшее, что я могу сделать хорошего напоследок, это дать совет. Россия не удержался и саркастически фыркнул. - Чего смеёшься? Мне ли тебе советы раздавать? Ну, так-то верно, - крякнул президент. - Но если не хочешь и дальше ходить бедненьким и зашуганным, то присмотрись вот к нему. Человек опытный, с незапятнанной репутацией и, что важно, молодой, чувство юмора имеется. А я скоро уйду. Россия не удержался и со скепсисом взглянул в самые глаза Босса. Тот будто спохватился: - И во многом со мной не согласный! Россия поднял брови и внимательнее пригляделся к новому знакомому. Маленький, невзрачный, глаза огромные (стоило им пересечься взглядом с Иваном, в них заплясали смешинки), лысина намечается. - Ла-адно, - протянул Российская Федерация подозрительно. - Поглядим. Владимир же был близок к микро-инфаркту от умиления и восторга.

***

Украина как-то неловко переминалась с ноги на ногу, а Беларусь была непоколебимо спокойна, как статуя. В ней не было округлости рыхлых античных венер, что так притягивает всеобщие взгляды к её сестре, однако изяществом превосходила их всех вместе взятых. Так считал Ваня, когда увидел их на пороге своего дома в начале мая. Он пригласил было их в дом, но дальше прихожей они не пошли. - Мне сказали отдать это тебе, - наконец сказала та, что повыше и попышнее. - Да я и сама думаю, на кой она мне? И так хлама дома, ничего и не сыщешь нужного... Беларусь хмыкнула, с ироничной нежностью глянув на сестру. Сказали ей, как же. - Держи, в общем... - пышненькой будто бы за что-то было стыдно, но Ваня так и не мог понять, за что. Гадать настроения не было. Он так устал от всех этих недосказанностей, так устал, кто бы знал. Он просто молча взял полосатый пакет*, что ему протягивали. Почему-то Украина в глаза ему не смотрела. Стоило пакету оказаться в руках России, Украина, пролепетав что-то себе под нос, со сдавленным всхлипом выскочила за дверь. - Э-эм... - сказать, что Россия был ошарашен странным поведением такого взрослого воплощения, как Украина, значит ничего не сказать. Он чувствовал, что должен что-то сказать. Беларусь рассеянно смотрела куда-то перед собой и молчала. Это молчание отнюдь не подбадривало. Ваня прочистил горло и переступил с ноги на ногу от чувства неловкости: будто им многое нужно друг другу сказать, много за что попросить прощения друг у друга, вместе многое вспомнить, но Ване нечего было сказать. Он видел-то их обеих в первый раз. - Что-то случилось или дело во мне? Беларусь встрепенулась, будто просыпаясь от муторного сна и нахмурилась, в явном сомнении закусив губу. Как много надо сказать. О стольком велено молчать. Они всё так же стояли в прихожей. И молчали. Решив, что ответа он так и не дождётся, Ваня решил заглянуть в пакет с каким-то абрисом женщины в шляпе, коих сейчас на рынках можно приобрести уйму. Почему-то люди считали, что такой пакет подчеркнёт их вполне себе такой зажиточный статус, и как бы сообщит окружающим, что не всё так плохо, раз ты можешь позволить себе такой. Россия же думал, какая это, в сущности, ерунда. Не пакетами меряется благополучие. В пакете обнаружился ещё пакет, только прозрачный, целлофановый, а в нём уже лежало нечто, завёрнутое в газетку. "От моли, - понял Ваня. - Неужели там что-то шерстяное?" На миг внутри крохотной искоркой вспыхнуло раздражение вперемешку с досадой. У него этой шерсти дома... Сказал бы он, сколько, но ему ещё рано такими словами выражаться. - Здорово, - сказал Россия без энтузиазма. - Вы передадите сестре-Украине от меня спасибо? Беларусь хихикнула, как озорная девчонка. Так могут только те, кто не играют в куклы, а с полным подолом румяных яблок лихо перемахивают через забор чужого сада вместе с соседскими мальчишками. Ваня забыл о пакете и воззрился на неё во все глаза, зардевшись. - Ты наверняка думаешь, что это очередная аляповатая вязаная дребедень, которую решаешься надеть только из добрых чувств к вязавшему, чтобы его не расстроить, так? Ваня не удержался от ответной улыбки и любовался чертятами в её глазах. В груди потеплело. Вот оно, наше, семейное... - Ну да, - не стал юлить он. Было неловко, но эта улыбка Беларуси разгоняла всю его неуверенность. С ней хотелось говорить без обиняков, искренне, как есть. - Это кое-что поважнее, - Беларусь всё ещё улыбалась, но глаза её вдруг опечалились. - Храни, как зеницу ока. Открой лишь тогда, когда будешь уверен, что ни одна живая душа не была б в курсе. Мы с Олей решили, что теперь это только твоё. Никому не отдавай. Ваня уже иными глазами посмотрел на содержимое газетки. Он аккуратно уложил так, как было. - Это когда-то принадлежало твоему... - она вдруг запнулась, глаза её наполнились слезами. - ...твоему отцу. Они стояли и смотрели друг на друга, разделяя тоску на двоих. - Хорошо, сестра-Беларусь, - голос Вани не дрогнул, лицо не исказилось от боли, а напоминало скорее правильное личико фарфоровой куклы, но слёзы были настоящими. - Наташа... - такие же горючие слёзы катились по лицу Беларуси. - Меня зовут Наташа. Она всхлипнула, а Ваня в стремлении утешить её, ухватился тёплой ладошкой за её бледную холодную кисть. - Я обязательно сохраню, Наташ, - Россия смотрел прямо и решительно. Она всё-таки разрыдалась. Взвыв белугой, она рухнула на одно колено, чтоб оказаться на одном с ним уровне, с силой стиснула Ваню в объятиях, как любимого плюшевого медвежонка в поисках защиты обнимает ребёнок, потерянный в большом городе, равнодушном к чужому горю. Оставив быстрый, колючий от соли, поцелуй на его щеке, она убежала. Ваня смотрел на хлопнувшую входную дверь и чувствовал себя большей сиротой, чем обычно. Щека горела. "Ванечка, Ваня, прости нас, прости! Нам запретили что-либо тебе рассказывать, но ты же и так всё поймёшь, я знаю. Только, умоляю...нет, заклинаю тебя - ни слова о том, что мы приходили к тебе сегодня и что-то там тебе отдавали. Пока не пришло время, спрячь понадёжнее!" Всё это шёпотом, тихим-тихим, такой легко спутать с простым прерывистым дыханием. Этот шёпот всё ещё звучал в его голове. Он всё ещё чувствовал её руки, что обвили его нежно, но - крепко, отчаянно, ища поддержки. "У меня? У меня - поддержки?.." В груди щемило невыносимо, хотелось самому расплакаться, но Ваня лишь нахмурился и потащился вглубь квартиры. "Что-то происходит, только что? Что я должен понять? И что, чёрт возьми, они мне всучили?" Неожиданно для себя рассердившись непонятно на что, он побежал в гостиную, самую большую комнату в квартире, топоча своими маленькими ножками. - Как же осточертели загадки эти, сил просто никаких нет! - в сердцах воскликнул он. Он плюхнулся на диван, вытащил кулёк из полосатого пакета и замер. Руки вдруг запокалывало, где они касались тёмно-зелёного сукна - газетка была ветхая и не выдержала ваниного пыла. - Что это такое?.. - в недоумении пробормотал он. Брюки... Китель... Погоны... От осознания, ЧТО именно попало к нему, у России спёрло дыхание. Он схватил с журнального столика старую фотокарточку и, ахнув, прижал руку ко рту, будто вдруг убоялся, что его кто-то услышит. Он перевёл взгляд на тёмное, необычайно приятное на ощупь, сине-зелёное сукно, что безмятежно покоилась на его коленях. Папина форма! Легендарная форма главы Советского Союза, что давала столько силы, сколько не могло уместить в себе ни одно воплощение, что хотя бы в половину слабее самого РСФСР, не сойдя при этом с ума. За ней всё ещё ведёт охоту Америка, Англия, Китай, страны Европы и Ближнего Востока! Не говоря уж о террористических группировках. Господи-боже... Раздался звонок в дверь, и Ваню окатила волна ужаса. Уже прознали! Кто? Заперла ли Беларусь дверь? Сколько времени на сокрытие этих вещей? Дверь содрогнулась от ударов, ручку отчаянно дёргали. - Открывай, я знаю, ты дома! - раздался знакомый командный голос, но было в нём что-то нервное и неуверенное. Беларусь заперла. Какая молодец. Ваня изучал свойства двери на досуге. Стоит лишь дать ей определённую команду, как она становилась непробиваемой. В квартиру невозможно было проникнуть никакими способами. Этакий личный бункер. "Папа знал толк в безопасности," - не без гордости подумал Ваня тогда. Но сейчас вся его уверенность куда-то испарилась. Противно размякли коленки. Прижимая к себе отцовскую форму, он вышел в прихожую. Дверь сотрясалась, грохот отдавался в груди. Ваня сам не заметил, как от страха вцепился в форму так сильно, что любая другая бы ткань порвалась, как бумага. Но только не эта. - Враг не пройдёт, - тихо, но твёрдо сказал Россия, сверля взглядом того, кто ломал ему дверь. Ему казалось, что он даже видит чужака сквозь неё. Видит, как тот выхватывает кольт и целится в замок. Ваня сжал зубы так сильно, что челюсти онемели. Даже если не сработает, задаром он больше ничего не отдаст.