Рана

— Прекрати уже хныкать, в конце концов, — и не чувствуй Соло себя в самом деле так ужасно, он бы непременно съязвил относительно топорности и неосторожности своего русского напарника. Преследование убегающего по старому складу, переделанному из скотобойни, было занятием не из легких. Кругом было темно, а в воздухе все еще витал запах так и не выветрившейся крови. То и дело перед носом появлялись крюки, которые приходилось в спешном порядке огибать, чтобы окончательно не потерять цель из виду. Вот тогда-то и случилось это досадное недоразумение. Кажется, преследуемый был лучше осведомлен о том, как все устроено, раз мог ориентироваться в помещении практически вслепую. Пробегая мимо очередной приборной панели, мужчина долбанул по какой-то кнопке и запустил один из блоков комбината, приведя в движение ленту с крюками. Именно поэтому Наполеон сейчас лежал на правом боку, старательно прикладывая к стремительно синеющей коже пакет со льдом, который был обернут в полотенце. Было жутко холодно, а все тело после изнурительно погони в практически полной темноте старалось как можно быстрее восполнить стратегический запас энергии. — Если ты продолжишь там давить, то этот синяк не сойдет как минимум месяц, — сквозь зубы хрипел американец, пока его русский коллега аккуратно, насколько это было возможно, ощупывал поврежденный участок на предмет сломанных ребер. К счастью, ничего такого не наблюдалось, поэтому русский медведь все же оставил и без того ноющий адской болью бок. А ведь помимо очевидного неудобства, связанного с необходимостью в ближайшие ночи спать только на одном боку, что существенно скажется на настроении мужчины, еще и лед оказался невозможно холодным. Капли то и дело скользили вниз по разгоряченной коже поясницы или пресса, заставляя всякий раз невольно вздрагивать. Наконец жуткое пыточное приспособление было убрано в ведро, а сухое теплое полотенце осторожно убрало с кожи последние капли, а затем обосновалось под боком, чтобы Соло не пришлось лежать на влажной простыни. — Ты его хоть догнал? — Курякин в это время извлекал из недр аптечки какую-то мазь и бинты. Скорее всего нечто от ушибов, чтобы на боку американца не появилось возмутительных размеров лиловое пятно. Это сейчас оказалось бы совершенно не кстати. — Нет, пришлось вытаскивать тебя с ленты, которая направлялась в разделочную машину, — то ли обеспокоенно, то ли недовольно бурчал русский, аккуратно устраиваясь на краю кровати, чтобы лишний раз не заставлять больного двигаться. Эта информация делала сложившееся положение еще более провальным. Раз задание все еще не было выполнено, значит завтра им обоим предстоит, как и было оговорено заранее, появиться на торжественном приеме очередного политика местного значения. Оставалось надеяться, что их цель не решит залечь на дно и все же прибудет на место, чтобы завершить крупную сделку. По предварительному плану Соло должен был бы проявить недюжий интерес к его супруге, а в момент особенно красочного припадка ревности, агенты тихо-мирно изолировали бы мужчину от остальной толпы, а затем доставили бы прямиком к Уэверли. Всему виной эта злосчастная фабрика по производству совершенно отвратительных сосисок. Напарники должны были просто тихо наблюдать за сделкой, чтобы иметь неопровержимые улики. Но вот только в этой жуткой темноте кто-то все же смог их заметить. Разумеется, все сорвалось, и люди бросились врассыпную, а агенты последовали за своей целью. Тогда-то Соло и напоролся на пресловутый крюк, который скинул мужчину на конвейер, грозя не только в клочья разодрать его форму, но и привести в негодность само тело американца. Из этого досадного положения, которое больнее всего отдавалось в сильно ушибленных, и от того безостановочно вибрирующих ребрах, Наполеона вытащил напарник, бросив преследование цели, хотя совершенно точно мог бы этого и не делать, понадеявшись на профессионализм американца. И как же хорошо, что по мнению Курякина Соло был совершенно отвратительным агентом. Пусть цели и удалось сбежать, но Наполеон был практически цел, не считая ноющих ребер. — Уэверли это не понравится, — как-то неопределенно пробубнил русский, начиная осторожно наносить мазь на поврежденный участок. Было даже странно, что при столкновении с железным крюком сама кожа не пострадала. Все же от этих форменных костюмов есть хоть какой-то прок. Вот только, что именно не понравится их британскому начальнику, волновало Наполеона сейчас гораздо меньше, чем осторожные прикосновения несколько огрубевших подушечек пальцев к его коже. Все тело мелко пульсировало, пока Илья старался лишний раз не нажимать на больное место. Они обещали друг другу, стоя в тесной ванной какого-то слишком дешевого отеля, что их чувства и привязанности не должны брать верх над профессионализмом. Точнее, Курякин ясно дал это понять, решив за них обоих, что будет лучше для общего дела. Соло был с русским в корне не согласен, но счел все свои последующие попытки переубедить его неуместными. Непробиваемая русская броня из льда и холода отгоняла от себя все то возможное, что Наполеон был готов подарить напарнику. Хотя он до этого никогда не умел что-то отдавать просто так. Мазь приятно холодила кожу, пока Курякин осторожно приподнимал напарника над кроватью, чтобы забинтовать место ушиба. Средство должно было впитаться. Оставалось только надеяться на то, что американец будет в состоянии ровно ходить к завтрашнему вечеру. У них, разумеется, имелось и мощное обезболивающее, но ничего подобного использовать без крайней необходимости ни один, ни другой не считал уместным. Они нуждались в твердом рассудке, ведь дело все еще могло зайти слишком далеко. — Ты уже связывался с Уэверли? — на дворе глубокая ночь, уже совсем скоро начнет выглядывать предрассветное солнце. Им обоим совершенно точно необходимы отдых и покой хотя бы до обеда, а затем еще лично Наполеону придется около пары часов приводить себя в божеский вид. Если он вообще будет способен стоять на ногах. — Я и не собирался, — как-то уж слишком отстраненно отозвался русский, убирая все медицинские принадлежности обратно в аптечку. Соло только скосил на напарника удивленный взгляд, стараясь изобразить на лице крайнюю степень недовольства. Говорить было больно, поэтому американец предпочел прибегнуть к приему из арсенала своего же коллеги и просто буравил Илью взглядом. Как выяснилось уже спустя полминуты — у Курякина был явный иммунитет к своим же способам выказывания неудовольствия. Мужчина спокойно убрал аптечку в ванную, где даже, судя по журчанию воды, сумел наскоро ополоснуться. В номер он вернулся уже в отельном халате и с влажным полотенцем в руках. — Что значит, ты не собирался? Я же могу завтра просто с постели не подняться. Нам нужен запасной план, — каждое слово простреливало болью по ребрам, застывая где-то в районе позвоночника. В конце концов, Соло ведь не настолько непрошибаемый, как этот русский, который и с простреленной ногой способен быть быстрым и ловким аки заяц в чистом поле. Каким-то непостижимым образом Курякин умудрялся отключать всю боль в своем теле, концентрируясь только на тех ощущениях, которые были ему необходимы. Чертов советский робот. — Но ведь ты поправишься… И было в этой фразе что-то такое, что заставило американца разом оборвать весь заранее подготовленный поток недовольства и сарказма, который он собирался обрушить на своего коллегу в качестве неопровержимых доводов касательно того, что им совершенно необходимо срочно связаться с начальством и доложить о возможной внештатной ситуации. В конце концов было бы не лишним сообщить хотя бы Габи, которая спала в соседнем номере. Ведь мужчины, разумеется, не предупредили ее о том, куда собираются среди ночи. Илья так смотрел. Всего на мгновение, но американца окутало невероятной заботой и нежностью, словно он снова стал пятилетним беззаботным мальчиком, которого мама вечером укладывает спать, заботливо укутывая в одеяло. Курякину такое выражение лица было совершенно несвойственно. Да и осторожность, с которой русский укрыл пледом все еще пребывавшего в замешательстве напарника, не оставляла никаких сомнений в том, что в этом досадном инциденте, связанным только с американцем и его личной неосторожностью, Илья винит именно себя. — Я, конечно, польщен твоей верой в меня. И мне бы очень хотелось, чтобы все мои ребра и дальше оставались при мне. Но лучше бы все же сообщить о случившемся Уэверли, чтобы завтра не возникло никаких внезапностей. — Илья смотрел все так же упрямо, словно его придавило к месту огромной каменной плитой и подняться было совершенно невозможно. Да черт возьми! В конце концов пострадал же именно Наполеон. Значит ему и судить о своем положении. Разумеется, не хотелось бы потерять из поля зрения того ублюдка. Снова. Но ведь идти на хорошо охраняемый прием в заведомо проигрышной ситуации — значит поставить под удар не только себя, но и своих коллег, операцию в целом, да к тому же и невинных граждан, на которых по большому счету Наполеону было плевать. — Хорошо, ты прав. Лежи тут, а я схожу к Уэверли, — верилось в такую легкую победу с большим трудом. Русский явно не должен был так легко сдавать свои позиции. Но все решили небольшой стакан и виски, который Илья извлек неизвестно откуда и поднес к губам напарника, предлагая сделать несколько глотков. Конечно, пропустить стаканчик на ночь было небольшой слабостью Соло, которую он предпочитал тщательно скрывать от окружающих. Похоже, безрезультатно. Безоговорочно доверяя своему напарнику, мужчина сделал пару приличных глотков, проявляя поистине кощунственное неуважение к напитку чрезмерно быстрым опустошением бокала. Веки потяжелели еще до того, как русский успел выпрямиться, чтобы сходить в ванну и обмыть стакан водой. Соло погрузился в сладкую дрему, когда дверь тихо щелкнула, обозначая тем самым, что в помещении американец остался один. Открыть глаза удалось только в районе полудня. И только лишь потому, что рядом с постелью обнаружилась немка, которая нарочито громко листала журнал. Вроде и старалась вести себя тихо, но выходило как-то уж слишком плохо. — Как твой бок? — осведомилась девушка, оглядывая сонного и морщащегося от яркого солнца коллегу. Не будь она столь хрупкой, непременно могла бы пытать людей похлеще, чем самые искусные палачи КГБ и ЦРУ вместе взятые. Кажется, что желает она добра, но каждая фраза так и отдает иголками. Наполеон осторожно двинул телом, которое порядком затекло от нахождения в одной позе в течение столь длительного отрезка времени. Ожидаемой боли не обнаружилось, поэтому мужчина осторожно провел рукой по повязке, которая несколько съехала вниз, но все еще держала компресс. — Вроде ничего такого, вполне сносно. А где Большевик? — осторожно принимая сидячее положение, поинтересовался мужчина. Теллер окинула его недовольным взглядом, словно сомневалась в том, что состояние ее напарника действительно можно назвать удовлетворительным. — Спит в гостиной. Он притащил нашего верткого Шультца в девять утра сразу к Уэверли. Весь грязный и уставший. Сказал, что пришлось пробираться через болото, но я ему не верю. А еще сказал, что ты каким-то образом смог подкинуть ему жучок, когда вы вчера устроили какую-то потасовку из-за его жены на парковке. Но синяк у тебя уж слишком великоват для удара кулаком. Не знаю, что вы опять учудили, да и знать не хочу. Я вам не мамочка, — кажется, злилась немка скорее всего именно на то, что в этом мужском тандеме ее до сих пор воспринимали как гражданское лицо и некий балласт, который лишь создает некоторую видимость, но при этом не обладает никакими навыками. Этот Большевик снова умудрился все сделать по-своему. — И откуда же тебе известно, что он был весь такой грязный? — конечно, они оба уже прекрасно знали о том, что между Теллер и Уэверли назревает нечто интересное, совершенно непохожее на простой флирт. Не зря же команда из лучших представителей разведок враждующих стран вынуждена была возиться с весьма посредственной во всех отношениях немкой, которая чаще ломала каблуки дорогих туфель, чем Курякин — шеи противников. — Тебе нужно отдыхать. Илья велел тебя не беспокоить, — то, с какой поспешностью девушка поднялась, подхватив свои шляпку и очки, несомненно было сигналом к тому, что предположения Соло оказались более чем верными. Теллер оглядела его еще раз из дверного проема. — Я не буду закрывать дверь, — и спешно, но бесшумно покинула номер. У противоположной стены на небольшой софе обнаружился сам Курякин. Он лежал сейчас спиной к спальне, сверкая только светлыми волосами на затылке. Наверняка, мужчина непомерно устал, раз завалился на дорогую мебель даже толком не раздевшись. Судя по тому, что американец мог разглядеть, русский и правда побывал в каком-то болоте. Осторожно ступая по полу, стараясь не создавать лишнего шума, американец приблизился к софе, оглядывая испачканную форму и ботинки, которые были неловко сброшены с ног и теперь валялись рядом с дорогим ковром. Ошметки грязи были совершенно гигантских размеров. — Эй, Большевик, ну и что это ты удумал? Снова решил всю славу себе забрать? Прославить Союз? — ко всей этой ситуации совершенно точно нельзя было относиться серьезно. Они ведь сами сошлись на том, что ничего хорошего из всего этого не выйдет. Определенно ничего. Илья сам настаивал, а Наполеон заставил себя поверить. — Отстань, Ковбой. Снова ты недоволен, — в состоянии полусна голос русского звучал гораздо мягче и нежнее. Разобрать слова было несколько сложнее, чем хотелось бы, так как все они бубнились в спинку софы. Но в комнате было тихо, так что Соло оставалось только чуть напрячь слух. — Ты же хотел в кои-то веки отдохнуть в свой день рождения. Наполеон как-то подозрительно сощурился, мысленно выстраивая в голове календарь, чтобы понять, какой сегодня день. К тому моменту, как мысль окончательно оформилась в его голове, Курякин уже снова бессовестно дрых, никак больше не реагируя на осторожные прикосновения к своему плечу. Агенты КГБ спят очень чутко, если только не находятся при смерти или если безоговорочно не доверяют тому месту, где они отдыхают. Илья сам так говорил, еще вначале сотрудничества, когда услышал тихие шаги напарника, который после ночных похождений решил не задерживаться в номере своей спутницы. Сейчас этот суровый русский спал сном младенца. — Вот ведь идиот. Даже я смог сказать это вслух, а ты упрямишься…