***
Принцесса наслаждалась темнотой и пустотой вокруг. Они дарили спокойствие, а издалека доносился голос. Сперва тихий, затем стало ясно, что он принадлежал эльфийке. Она пела на квенья, отчего на душе стало легко. Для Аманиэль этот язык был неотделим от матери: в детстве она пела ей колыбельные, шептала заговоры и ласковые слова, когда дочь плакала. Словно волшебство, этот язык прогонял печали и боль, решал все проблемы. Папа не любил его, поэтому он стал их с мамой тайной. Их тайной… это кружило голову маленькой Аманиэль. Мама, такая красивая, умная, поделилась с ней секретом, как со взрослой. Слова становились четче, да и мелодия оказалась такой же родной, как собственное отражение в зеркале: — Tamba ve indo i nyelle ondonen. Ondolindenya, i lama loaron! Mi hyelle moresse nillireo Niqua enyalie le, a inya Ondolinde.* Аманиэль подпевала то ли вслух, то ли мысленно. Интересно было представлять, что она стояла под огромным колоколом, который медленно раскачивался, словно под водой. Язычок тяжело бился о края, и в гулком эхе действительно слышалось название прекрасного города — Гондолин, Гондолин, Годнолин… Оно наполняло воздух, носилось над сверкающими водопадами и поднималось в небо, следуя за стайками птиц. Кто-то погладил Аманиэль по голове, и, когда теплая ладонь накрыла ухо, принцесса дернулась. Она вспомнила о боли, ждала ее, но ничего не происходило. Только песня исчезла, и она недовольно открыла глаза. Их защипало от яркого света, в котором показалось мамино лицо с доброй улыбкой и лучистым взглядом. Последнее время Аманиэль чаще видела ее хмурой, поэтому улыбнулась в ответ. Было приятно снова увидеть маму такой, какой она была до ухода Келебриан и переезда в Лихолесье. — Ты опять закрылась от меня, — ласково сказала мама, гладя лицо принцессы, — я волновалась и решила приехать. Аманиэль потребовалось время на то, чтобы вспомнить события последних дней. Трандуил, Элендил, живой дворец — все казалось ненастоящим, и она удивилась, обнаружив себя в комнате со стенами из ветвей. Для верности хотелось увидеть новую помощницу, но в спальне была только мама. Рассказывая о воспалившейся царапине и чарах, она коснулась ладонью лба принцессы, и силы вернулись к ней. Мысли прояснились, и Аманиэль описала странное поведение и исчезновение Элендила, а также призрачный голос. Она ждала объяснений, но мама молчала, а ее лицо мрачнело с каждой минутой. — Ты почувствовала что-нибудь? Там, у моста? — не выдержала принцесса. Галадриэль только вздохнула и отвернулась. Ее глаза стали походить на стекло, будто заглянули сквозь этот мир в другой. — Я постоянно чувствую что-то темное вокруг. И если у моста что-то и было, то оно не отличалось от всего остального, — наконец ответила мама. У Аманиэль сжалось сердце. Не хотелось бы думать, что царапину оставило… что-то темное и неизвестное. Ухо похолодело, и принцесса замерла, боясь шевельнуться и стать заметной для зла. — Теперь все это неважно. Я отвезу тебя домой, — сказала мама, и выдуманные ужасы забылись. Поначалу стало так хорошо, как бывало в садах Имладриса, рядом с Арвен и ее братьями. За клумбами и деревьями терялся внешний мир, и эльфы погружались в свой собственный. Они всегда находили себе развлечения, а когда приезжал Леголас, дни превращались в настоящий праздник. И сейчас мама предлагала вернуться к привычной жизни, к друзьям и папе, который не требовал от дочери поклонения, как Трандуил. Аманиэль улыбнулась, представив свою хохотушку-помощницу; она была такой веселой, что управляющий грозился отправить ее к людям, где она «лучше впишется». Но вдруг лицо помощницы сменилось на заплаканные глаза Туилиндэ — эльфийки из поселения, чей брат погиб, охраняя северную границу. «Я чувствовала беду, — дрожащим голосам рассказывала Туилиндэ, — я приходила к нему на закате, умоляла уйти, но он не послушал, а ночью…» Она не договорила и поджала губы. Аманиэль смотрела на нее и ощущала вину за то, что не защитила свой народ. Она даже не знала, что происходит. Эру, если уехать сейчас, то Лориэн и вовсе останется без глаз и ушей вблизи Трандуила. Если это и впрямь была его ворожба, то бедняжка Туилиндэ не найдет утешения, и таких будет еще много. Аманиэль постаралась объяснить это матери, но та и слушать не стала: — Ты еще слишком юна, а здесь опасно, как видишь. Куда пропал Элендил, ты знаешь? — спросила Галадриэль. Принцесса не знала, стоило ли рассказывать правду: услышав про жуткое самоубийство, мама не позволит ей остаться. С другой стороны, она могла что-то подсказать. Время шло, и Аманиэль отрицательно покачала головой, решив подумать еще. — Вот видишь, тебе здесь не место. — Эта царапина — случайность. Трандуил ни за что не стал бы вредить мне. Зачем ему это? Чтобы еще больше поссориться с тобой? К тому же, несчастья происходят и с его эльфами… — Элендил из авари, он не отсюда. — Это неважно. Ты бы видела, как он относится ко всем живущим здесь. — Я видела куда больше, чем ты, — мама резко поднялась на ноги. — Но все равно оказалась не готова столкнуться с тем, что происходит в этом лесу. Ты немедленно уезжаешь туда, где будешь в безопасности. Под пронзительным взглядом Аманиэль чувствовала себя котенком. Хотелось забиться в какую-нибудь щель и переждать. Даже вздохнуть было страшно. Когда Галадриэль удостоверилась в покорности, то повернулась к двери и позвала помощниц. Скоро в комнату зашла Лотанариэ в серебристо-сером платье из сатина. Этот цвет буквально обжег принцессе глаза и отбросил ее мысли в прошлое. Она оказалась в Восточном Лориэне, на балконе недостроенного дворца, заключенного в плотное кольцо из деревьев. Со второго этажа открывался вид на пни и оставшиеся после них ямы, окружавшие дворец. Между ними проходили рабочие, когда двое стражей вынесли из чащи носилки с еще одним погибшим. Эльфом — его фигура четко виднелась сквозь… то ли длинный плащ, то ли простыню, которая закрывала тело. Она была почти такого же цвета, что и платье Лотанариэ, возможно, чуть темнее. Аманиэль смотрела на помощницу и видела в ней галадрим, живших в этом кошмарном месте. Еще здоровых, но беззащитных перед лицом опасности. Они столько сил потратили на войну с Дол-Гулдуром, столько несчастных случаев произошло во время строительства нового дворца — неужели все было зря? — Собери вещи принцессы и приготовь для нее дорожную одежду, — велела мама и скрестила руки на груди. Слова впечатались в сознание, как клеймо. Аманиэль вздрогнула и рывком села на кровати. От возбуждения не получалось связно думать, в голове осталась только одна мысль: сейчас нельзя уезжать, нельзя! — Нет, стой, — сказала принцесса и кожей ощутила взгляд мамы. Скорее всего, удивленный — посмотреть на нее было страшно. Лотанариэ застыла и часто заморгала. Через мгновение она все-таки потянулась к дверной ручке, нерешительно поглядывая на эльфиек. — Тронешь хоть что-то и уедешь отсюда сама! — пригрозила Аманиэль. Собственный голос показался чужим: злой, резкий, как у стража, поймавшего лазутчика. Она не собиралась обижать ее и приготовилась оправдываться, но чужие взгляды неприятно кололись, будто принцесса упала в крапиву. Она старалась не двигаться и втянула голову в плечи, услышав вопрос матери: — Что это значит? В мягких словах улавливалось недовольство, которое ощущали только близкие. Аманиэль резко махнула рукой, и Лотанариэ скрылась за дверью. После этого она решилась посмотреть на Галадриэль, но получилось лишь скользнуть взглядом по ее бесстрастному лицу: глаза так и тянуло в сторону, как привязанные. — Я должна остаться, — тихо, но твердо сказала принцесса. — Мы должны узнать, исходит ли отсюда угроза. — Я найду кого-нибудь другого для этого. А ты продолжишь учиться чародейству… Мама села рядом и заговорила о прелестях жизни дома. Ее слова излучали радость и грели, подобно солнечным лучам, но Аманиэль больше не верила. У нее внутри все клокотало, давило, душило. Она подтянула колени к груди и вцепилась пальцами в ночную сорочку, чтобы выместить гнев хоть на ней. — В чем дело? — вдруг спросила мама, и принцесса неосознанно взглянула на нее. Галадриэль казалась спокойной и улыбалась. Это придало смелости: — Ты всегда говоришь, что я должна учиться. Но не позволяешь мне читать книги и никуда не отпускаешь. Чему я научусь, сидя взаперти? Приехав сюда, я поняла, что ничего не умею, не знаю. Так не может продолжаться, ведь раньше все было иначе, до… Аманиэль осеклась, заметив вспышку в глазах матери. Ее лицо не изменилось, но взгляд стал пустым и грустным. Принцесса поджала губы и мысленно обругала себя. Она не произнесла самого главного, но чувствовала, как больно ранила маму, упомянув прошлое: родители боялись за нее, потому что уже потеряли одну дочь. Случай с Келебриан разделил жизнь их семьи на до и после. Когда-то у Аманиэль было много друзей, и не только среди эльфов. Она читала книги о магии, практиковалась вместе с мамой, а затем сестра попала к оркам. Келебриан вернулась, но ее фэа будто умерла. Аманиэль пыталась что-то сделать, не отходила от сестры, утешала. Она заставляла себя казаться радостной, чтобы та не грустила, но каждый взгляд в остекленевшие глаза рвал сердце. Келебриан напоминала Мириэль после рождения Феанора, разве что дышала, иногда говорила и вздрагивала от каждого шороха. Мама тоже была рядом, видела живое тело своей мертвой дочери и плакала, когда думала, что Аманиэль не видит. То время превратилось в заколдованный сон: все суетились, пытались найти выход, но его просто не было. С тех пор за принцессой стали пристально наблюдать, а уж когда Арвен влюбилась, стало казаться, что ее и вовсе запрут в комнате, дабы сберечь от подобного. Родители возражали против брака с Арагорном, но Элронд решил иначе. Пришлось смириться, но все знали о том, чем это кончится. Галадриэль не подавала вида, но сердце ее болело — Аманиэль знала это. Знала она и то, что осталась единственным утешением в семье, но не хотела просидеть всю жизнь у маминой юбки. Отец понимал это, поэтому и отправил к Трандуилу, когда от него пришло приглашение.***
Эльфийки еще долго разговаривали. Галадриэль ходила по комнате, и от ее одежд поднимался ветер, словно готовый подхватить Аманиэль и забросить прямиком в Карас Галадон. Слова матери звучали размеренно, но они проникали под кожу и терзали, как насекомые. Принцесса никогда не возражала ей, поэтому чувствовала себя предателем. «Все ради галадрим, я должна остаться и вступиться за них», — подбадривала она себя. Эта мысль помогла проявить стойкость, хоть сердце мучительно сжималось. Аманиэль все еще комкала ночную сорочку и прятала глаза от матери. Эру, какая же она слабая! Не удивительно, если лихолессцы и впрямь смеялись за спиной. Наконец Галадриэль поняла, что увезет дочь, только если вытащит из дворца за шиворот. Она дала ей несколько советов, наложила чары для защиты, а после ушла — дела не ждали. Прощальный поцелуй едва не заставил Аманиэль расплакаться. Касание маминых губ было самым приятным, что она чувствовала в последние дни. Захотелось схватить ее за юбку и попросить остаться, не бросать здесь одну, но принцесса сдержалась; проявив слабость, она позволит уговорить себя уехать. Аманиэль еще долго сидела на кровати, уткнувшись носом в колени, чтобы не чувствовать запаха маминых духов. Впервые в жизни она отстояла свое мнение, но радости не было. В голову нахально лезли воспоминания о своем приезде, ужине с Трандуилом, поселении: как же глупо она себя вела. Словно капризный ребенок. Владыка правильно сказал, что Аманиэль не достойна уважения лихолессцев. Этот народ был сильным, а она не сделала ничего полезного за всю жизнь. Да, ей просто не позволяли, но всем не объяснишь. Придется меняться, чтобы продержаться в этом дворце подольше и выяснить правду. Покой нарушила Лотанариэ, которая принесла поднос на ножках. На нем стояли мисочки с хлебом, овощным пюре и вареной курицей — судя по угощению, было время обеда. — Спасибо, — как можно добрее сказала Аманиэль, когда помощница поставила поднос на кровать. Она старалась загладить вину за грубость, но эльфийка выглядела довольной и улыбалась. — Вы нас напугали, — сказала Лотанариэ, расставляя мисочки поудобнее, — хорошо, что Владыка Трандуил был во дворце и помог вам. — Владыка Трандуил? — Аманиэль помолчала. — Так это он исцелил меня? — Да, Охтарон сказал, что это чары, и привел Владыку. Лотанариэ улыбнулась шире и передала принцессе стакан с мутным напитком. От удивления Аманиэль не сразу поняла, чего та хотела, и скользнула руками по одеялу: тонкое, наверняка все тело облепило. Она вспомнила оценивающий взгляд Трандуила и поежилась. — Принцесса, — нерешительно позвала Лотанариэ, — вы же не думаете, что чары наложил кто-то из нас? Улыбка исчезла с ее лица, а глаза испуганно заблестели. — Конечно нет, — Аманиэль погладила ее по руке и взяла стакан, — наверное, я сама виновата: вред может причинить и собственная магия, если с ней неправильно обращаться. Такое действительно могло быть, но принцесса не думала, что допустила ошибку. Наверняка не обошлось без чужого воздействия, но на поиски ответа не оставалось сил, даже бояться не получалось. Она мучительно вздохнула и сделала глоток предложенного напитка, который оказался березовым соком. — Вот что, — встрепенулась Аманиэль, — иди к Трандуилу и скажи, что я прошу его показать мне лес… или другое поселение. Ясно? Принцесса многозначительно взглянула на Лотанариэ, и та хитро улыбнулась. Щеки вспыхнули: впускать в личные дела посторонних не хотелось, но выбора не было. Казалось, что Лотанариэ отсутствовала вечность. Аманиэль мысленно бранилась и неосознанно клала в рот еду. Та будто застревала между горлом и желудком, собралась в твердый ком и злила еще больше. Когда помощница вернулась, то вся сияла и тараторила без остановки. — Владыка согласился! — Она сцепила руки на груди. — Сегодня он занят, но пошлет за вами сразу же, как освободиться. «Ближе к осени», — подумала Аманиэль и стиснула зубы. Ей не казалось, что Трандуил согласился охотно, но Лотанариэ объяснила, что если бы он не собирался ехать, то ответил бы иначе. Это несильно утешало, ведь принцессой опять пренебрегали, и это выводило из себя. Но она решила меняться, значит, должна молчать и принимать правила хозяина. — Что ж, я подожду, — Аманиэль через силу улыбнулась, — тогда подбери мне одежду. Такую, какую у вас надевают на подобные прогулки.