So far from who I was

Ребра все быстрее наливались вчерашней болью. Стремительно, противно до дрожи. Она хваталась за кости, подползала вверх, вверх и вверх, зубами вгрызаясь в мою измученную плоть. Я бездумно, завороженно смотрела в закрытое окно, пальцы сами собой вцепились в белый подоконник, ртом я отчаянно хватала воздух, точно выброшенная на берег рыба. Страх мой словно никогда прежде не был таким сильным, прежде он не сжимал горло стальной ладонью моего темноглазого чудовища. Ниган держал руку у Карла на плече, а кузен мой кривил губы под его тяжелым взглядом. Он любил делать именно так, менять выражение лица, задействуя одну только нижнюю его часть. Я всегда находила эту черту внешности забавной, милой и жутко родной, но сейчас от нее становилось тошно. В движении плотно сложенных губ явственно проступал тот же страх. Бусинками пота над жидкими юношескими усиками, тонкими морщинами у уголков рта, дрожанием пальцев и болезненной бледностью лица. Карл, слишком гордый для открытого признания юношеской трусости, молча шел вперед, даже не зная о том, что я в нескольких десятках метров, что я боюсь за его жизнь куда сильнее, чем он за мою. Губы монстра шевелились, Карла – жались друг к другу. Ниган что-то говорил, упоенно, несдержанно, с гордостью в мягком голосе. Он поднимал взгляд, опускал его, обращаясь к Карлу, а потом замолкал, выдерживая долгую паузу и глядя вдаль улиц. Я не слышала ни слова, но очень старалась вникнуть в суть их беседы. Мозаика мыслей в голове складывалась медленно, одна деталь прилипала к другой постепенно, в тот миг, когда уже была не нужна. Как Карл добрался до этого жутковатого места? Рядом с воротами стоял разгружаемый грузовик, в нем всегда привозили дань с других поселений. Только… Ниган обещал взять меня с собой, когда вновь отправится в Александрию, и я склонна верить тому спонтанному обещанию. Не потому, что он – человек слова, но оттого, что монстру будет до дрожи приятно посмотреть в глаза моего дяди при этой неловкой встрече, ему захочется поцеловать меня при нем, может, сжать горло в широкой ладони или шлепнуть, как девку из стрип-клуба. Штаны я натянула быстро, мелко подпрыгнула над полом, разом подтянув обе штанины и затянув несчастные шнурки до сдавливающего чувства скрученности. Мои вспотевшие пальцы оставили на белом подоконнике продолговатые следы, через которые можно было разглядеть хаотичные линии на подушечках. Как только я вышла из спальной комнаты, чувство страха словно усилилось. Усилилось оно напоминанием, всколыхнувшим скорбные мысли. Монстр не разрешил выходить. Он дал вполне четкую команду: ждать за дверью, как собака ждет своего хозяина. О, Ниган бы обрадовался, встретив меня на пороге дома с поводком в зубах, точно его внимание для меня – самое высшее благо на свете. Ступеньки поскрипывали тихо, а шагала я медленно, неуверенно. Что будет за следующим шагом – неясно. Не то скорая боль за ослушание, не то далекая боль за бездействие. Впрочем, одно-то хорошо было ясно, верно? Мне не понравится в любом случае, что бы ни произошло со мной, с Карлом и с кровожадным монстром с черными-черными глазами. Я начала исчезать именно тогда, под действием этого жуткого чувства. Я – снег, страх – солнце. Я таяла под его лучами, иссыхая, остатками талой воды затекая в щели меж плит трескающегося асфальта, чтобы там умереть холодным конденсатом. Скрип закончился вместе с длинной лестницей, ступеньки остались позади. Я остановилась у входной двери, запертой и холодной, ни на что не рассчитывая и ни о чем не размышляя. Только остановилась, инстинктивно подбираясь к выходу. Так не пойдет, никаких джинсов, никаких футболок, нужно задобрить его повиновением. Пришлось переодеться в угоду монстру, лишь бы не получить очередную порцию боли в подарок за непослушание. Мне было холодно даже в одежде. Черное платье липло к коже, приставало и немного жало в бедрах. Оно отторгало меня, эта упаковка для другой конфеты, с мягкой карамелью внутри, из которой можно лепить что угодно, я же – твердый молочный шоколад. Я хмуро поджала губы, пробегая в комнату, что всем обычным семьям служила гостиной, и выглядывая в окно. Ниган в компании Карла скрылся из виду, от его присутствия осталось лишь немое напоминание: испуганные лица местных головорезов. На первом этаже хватало окон, но вот смелости для их использования мне недоставало. Я не решилась кинуться к одному из выходов, распахнуть и выпрыгнуть на улицу, чтобы добраться до кузена и обнять его, успокоить, а после бояться уже вместе. Я обессиленно опустилась у стекла, смотрела в стену, пальцами ломая паутину под подоконником, смотрела, пока не услышала скрип на своем крыльце. Кто-то мялся у порога, да, переминался с ноги на ногу, все не решаясь войти. Нет, это не Ниган, он бы не стал ждать так долго, он не стал бы ждать совершенно, даже пяти минут, чтобы не пугать меня резким появлением. Я стояла в сторонке, точно напуганная, но на самом-то деле в душе не теплилось ни единого чувства. За сильными эмоциями часто следует пустота, кромешная тьма сознания, отдавшего последние капли мысли только несколько минут назад. Но долго ждать, бояться и внутренне вздрагивать мне не пришлось. Я слышала… Ключ медленно ныряет в замочную скважину, кто-то поворачивает его по ту сторону двери. Помню. Страх. Я не успеваю испугаться сильнее, потому что сейчас мне незачем бояться. Изящная рука первой ныряет из-за дверного косяка, а за ней – стройная нога моей старой знакомой. – Лотти? – спросила Шэрри сиплым голосом, словно всю ночь она только и делала, что кашляла или кричала. – Я здесь, – ответила тогда я тихо. – Ты видела мальчика рядом с Ниганом, Шэрри? Видела? Куда они с ним пошли? Мой голос редко бывает так звонок, да и напор этот мне совсем не свойственен, но без него тогда справиться было трудно. Тело, разум, все вокруг вопило на меня, а я должна была крикнуть в ответ. Где мой кузен? Куда его тащат, куда ведут? И все ли… Все ли закончится без жертв? – Спокойнее, – тихо произнесла она, приподнимая руки и двигаясь ко мне так, точно я –испуганная дикая кобылка. – Да, я видела. Ниган организовал ему небольшую экскурсию, он особо не объяснялся. – Он его убьет? Шэрри не ответила. Она слабо улыбнулась, словно извиняясь передо мной за собственное незнание. Да, ей бы и хотелось успокоить и сказать, что ничего не случится, но кто может ответить за поведение Нигана кроме него самого? Я вышла из-за дивана, осторожно обняла единственную свою знакомую в этом злополучном месте и замерла, ожидая объяснений. Я не верила в ее искренность и сердечность ни секунды, наивность оставила меня пару часов назад. Люди не приходят друг к другу просто так, из соседских чувств или дружеских привязанностей, нет, только не в таком месте. – Он чего-то от меня хочет? – спросила я вновь хрипловато. – Да, – призналась подруга по несчастью. – Я тебя соберу, хорошо? Наряд, макияж… Ты умеешь ходить на каблуках? – Мне нравится это платье, – солгала я умело, но нехотя. – Немного умею, на низких... А что будет потом? – Ничего, – бегло ответила Шэрри, имея ввиду, что ничего плохо она не обещает. – Я познакомлю тебя с остальными девочками, Ниган велел забрать тебя отсюда. Сказал, что тебе тут скучно одной. Ошибся, потому что мне не скучно – я все равно не одна. Со мною призраки, их холодные пальцы сжимают мою плоть кольцом объятий, их руки проникают под ребра, их взгляды липнут ко мне со всех сторон, в каждой комнате. Я закрываю глаза, я слышу Гленна, я слышу без сомнения мертвую уже мать, Лори, Бэтт. Они зовут в темноту, они ждут там, за поворотом в бесконечную бездну мироздания, там, где холодно, где противно. Там, где сейчас безопаснее, чем здесь. – Он… Скажи, Ло, он тебя… – Да, – тихо ответила я, распознав вопрос до того, как он ударил меня по ушам. – Нужно будет краситься? Шэрри не ответила, только кивнула и положила руку мне на плечо. Жалость здесь не поможет, синяки не пройдут от теплых слов. Она подтолкнула меня к дивану, пришлось сесть и устремить пустой взгляд к окну. Только сейчас я заметила на ее плече маленькую сумку, из тех, что хорошенькие женщины носили с собой когда-то. В такую влезает телефон, косметичка, маленькие звенящие ключи и кошелек. Такие сейчас никому уже не нужны, в них не унести ни еды, ни оружия, ни лекарств, а эстетическим удовольствием естественных потребностей не удовлетворить. Я когда-то красила реснички тушью, мама не разрешала, но это – ничего… Я делала это в школе, в начале дня, а в конце – смывала тушь и уходила домой умытой и свежей. Зачем? Не знаю, ресницы у меня все равно были чрезмерно длинными, а накрашенными они цеплялись друг за друга и становились бесформенными комками вязкой черной краски. Бунт ради бунта, это – то, чего делать было нельзя, боязнь быть пойманной и отчитанной… Ею. Моей матерью-надзирательницей. – Ты не выщипываешь бровки? – спросила Шэрри, проведя по ним тонкими красивыми пальцами. – Такие густые… – Нет, – ответила я, краем глаза заметив в ее руках пинцет. – И не надо, оставь их такими, меня устраивают. Как у отца. Ресницы длинные и темные, брови густые, более широкие, чем у большинства девиц вокруг меня. Это не уродливо, не красиво, только необычно, всегда сильно бросается в глаза. Брови мои мне нравятся, ресницы, персиковый пушок у висков, даже густые темные волосы на пояснице – не смущают, потому что я… Хочу оставить их для себя. Как память, как боль, пережиток прошлого, которое уже никогда не вернется. Того, в котором мертвые были мертвыми все свое время, того, в котором моя семья то склеивалась, то распадалась вновь, но все мы были живы. Шэрри явно знала свое дело. Она, наверняка, как все красивые девчонки, занималась этим уже давно. Красила ресницы, щеки и губы, завивала волосы и сушила ногти под яркой теплой лампой. Кисточка мягко касалась моей кожи. Мягко. Очень мягко. Пудра выравнивает тон, под ней прячутся следы от акне, неровности тона, смущение и дерзость… Под ней – я настоящая, не перламутровая и ровная. Бордовые тени облепляют со всех сторон глаза, их разбавляет приятный персиковый цвет у самых уголков. Темная помада – липкая, она обволакивает губы, забираясь в каждую трещинку. Мне не нравится. Я терплю. – А тебе бы очень пошли тонкие брови. У тебя красивые большие глаза, а так станут только больше и светлее, – Шэрри выполняла свою работу с удовольствием, чесала мои спутанные кудряшки, водила по ним изящными тонкими пальцами. – У меня тоже брови широкие, знаешь, если их не трогать. Но я не настаиваю, ты и так очень красива. Я не считала себя ни красивой, ни страшной, только чуть-чуть обычной девчонкой, не больше того. Шэрри говорила, рассказывала про школу и колледж, про то, что было за чертой «после того, что случилось», а я все молчала. Ну что я могла сейчас рассказать, если мысли то и дело возвращались к Карлу? Вдох… Он смеется мне в лицо в первый же день моего финального к ним визита. Розовый заяц без внимания лежит на подушке, кузен никогда не заострял на нем своего внимания. Мы сидели в комнатке, читали комиксы, бегло листая странички, а сверху как раз плюхнулся черный брюхатый паук. Я завизжала, а Карл захрюкал от смеха. Разве это глупо – бояться пауков? Мой страх пришелся ему по нраву тогда, сейчас же… Что же, пауки меня теперь не пугают. Они – проблема даже не второстепенная. – Платье будет черное, Ниган такие любит, говорит, что это до чертиков элегантно. Это, конечно, милое, но мы выберем другое. Еще там сегодня холодно, ты можешь надеть колготы, если хочешь. – Да. Черные, поплотнее и потуже. Свое желание я объяснила желанием оставаться в тепле, только Шэрри поняла, что я просто хочу закрыться от него посильнее. Она кивнула, не выдав своего понимания, а после мы с ней отправились наверх, к моему широкому гардеробу. У выбранного платья молния была на спине, гостья застегнула ее одним мучительно длинным движением руки снизу-вверх. – Пойдем. Не волнуйся, плохого сегодня не случится. Она невесело похлопала меня по плечу, не подарив и капли спокойствия. Я угрюмо натянула капроновые колготки со стрелками, взглянула на себя в зеркало и слабо улыбнулась. Темная помада – мое. Почти нравится. Если на губах будут ссадины, за нею их никто не заметит… Если только не подойдет слишком близко. Мы вышли из дома в молчании, Шарлотта все также молча закрыла дверь на ключ, бегло оглянувшись, чтобы только сейчас проверить, закрыты ли окна. Солнце светило в глаза, небо на горизонте было голубым и чистым, словно морская даль. Хотелось бы мне уплыть за этот горизонт и исчезнуть в какой-нибудь глубокой морской впадине. Я встрепенулась, когда Шарлотта отворила передо мной одну из дверей. Слишком быстро кончилась дорога, вот он – финал, здесь и томятся отчаявшиеся души рабынь для монстра, здесь когда-нибудь буду томиться и я. Мы поднялись на верхний этаж по длинной черной лестнице. Черной, но не покрашенной, дерево имело этот цвет уже при своем рождении. Роскошь привлекала моего монстра, она заставляла его черную душу хохотать, краснеть от волнами приливающего удовольствия. Раньше, наверное, Ниган не мог себе такого позволить, сейчас же, когда мир пошатнулся, тащит в нору все блестяшки, что может найти. Я жадно разглядывала убранство. Черные тона мягко мешались с белыми, по стенам прыгал хоровод из картин, вычурных бра и старых фотографий, мебель отдавала позолотой, неправильным блеском пахнущего кокосом лака. Обстановка была вычурной, но не безвкусной, стыдно признать, но мне нравился тогда этот красивый и внутри, и снаружи дом. Женщины ждали в одной комнатке. Казалось, что все они – гостьи на премилом домашнем банкете. На укрытом белой скатертью столе покоились всевозможные закуски, бокалы с искрящимся шампанским, десяток пустых тарелок. Никто, правда, не жевал, не ел и даже не пил, когда я оказалась на пороге. Лица были разными. Чьи-то были серыми и скорбными, чьи-то – розовощекими, хорошенькими, раскрашенными с особым профессионализмом. Пара девушек повернулась ко мне с интересом, большинство же – без него. – Это – Ло, – представила меня провожатая, махнув в мою сторону изящной рукой. – Знакомься, милая. – Это о ней он говорил? – тихо спросила мулатка, стоявшая с бокалом шампанского в руках. – А сколько нашей милашке Ло лет? – спросила низенькая блондинка не меня, но Шэрри. – Она выглядит неприлично юной и нелепой в этом наряде. Я бы ответила колкостью, да только не хотелось перебивать Шэрри. Девушки смотрели на меня без ревности, я слишком быстро осознала неприятную правду. Ни одна из них не была влюблена в Нигана, потому что чудовище нельзя полюбить. Возможно, некоторые и явились сюда по собственной воле, большинство же – оказались принуждены к такому жалкому существованию, жизни в красивой клети, ради развлечения жадного до женщин мужика. Они увлеченно беседовали, а я – пялилась на каждую. Разные. Плоские и полные, темные и светлые, молодые и зрелые… Я ожидала встретить здесь десяток девочек моего возраста. Десяток низких, тощих и напуганных, но вокруг меня столпились женщины разных форм, размеров и рас, женщины разных цветов и возрастов, готовые на все ради даже самого позорного выживания. – Где они сейчас? Он приведет сюда Карла? – спросила я не кого-то конкретного, но каждую из них. – Ничего не случится? Шэрри закусила губу, отвернувшись, я видела ее красивый профиль, чуть-чуть наморщенный в неприязни носик. Светловолосая девушка грустно поджала губы, услышав меня. Атмосфера в комнатке изменилась, любопытство не угасло, но окрасилось чем-то красным, болезненно-красным для всех вокруг. Мне стало холодно, пришлось погладить собственное плечо ради секундного ощущения тепла своей же дрожащей ладони. – Он… Т-твой парень, в-верно? – заикаясь, спросила женщина, стоявшая у окна с бокалом искрящегося шампанского в темных ладонях. – Какая разница? – отчего-то разозлилась я, позволив своему взгляду вызов, словно родство кровное для них не имеет уже веса. – Большая, – шепнула блондинка, крупно вздрогнув, дернув плечом. – О, Лотти, для него – очень большая… Ты – новенькая, но потом все узнаешь. На языке вертелся очередной вопрос, даже несколько закономерных вопросов, ждущих немедленного ответа. Не успела. Лестница не скрипела, но громкий тяжелый голос опережал идущих, предупреждая нас о том, что грядет. Я напряглась, плечи потяжелели, налились свинцом, а ноги – стали корнями. Они вросли в темный пол, я чувствовала его холод даже сквозь каблуки неудобных туфель. Он пришел, он уже здесь, и этот холод все следует по пятам… – Здесь, малец. Разуй глаза и смотри во весь свой глаз. Ты такого, небось, давно не встречал. Мои женщины – женщины, ваши – коровы в драных джинсах и потертых, стоптанных берцах. Мои же… Мои хороши. Здесь…За спиной.