Лёд между нами

*Тринадцать лет назад* — Пригласишь меня к себе в постель?.. Фингон уже открыл рот для ответа… и обнаружил, что все возможные предложения, о которых он так много думал, застряли в горле из-за нахлынувших чувств. Он моргнул, закрыл рот и посмотрел Маэдросу в лицо. И разглядел там страх — но страх обнадёживающий, Маэдрос вдруг показался нежнее, моложе — и страх этот был совсем не похож на тревогу, которая обычно придавала лицу Маэдроса настороженность. Он был напряжён, но уже через мгновение слегка улыбнулся. И выговорив это, будто сбросил с плеч камень. И Фингон задумался, как же долго тот набирался смелости задать этот вопрос… — Прямо сейчас? — вот и всё, что выдавил Фингон, и тут же его затопили стыд и паника. — Ох, нет! То есть, конечно, да, я просто… — он убрал ладони с талии Маэдроса и уткнулся в них лицом. — Прости! Я не это хотел сказать! Да, да, я хочу! Он никак не мог выбросить из головы свои слова, тон и эту запинку — и тут же убедил себя, что Маэдрос принял его нервозность за нежелание. Что тот решил, что его отвага встретилась с чёрствостью вместо ответного воодушевления. Но Маэдрос, казалось, вовсе не обиделся, как Фингон того опасался — он просто мягко хмыкнул, скользнул пальцами под пальцы Фингона и отвёл одну ладонь от его лица. — Это моя вина. Не следовало спрашивать тебя сейчас, когда я уже почти уезжаю. Звон сбруи запрягаемых лошадей и голоса в отдалении будто ему поддакнули. По мнению Фингона, был идеальный день, чтоб не вылезать из постели, с Маэдросом или без него. Земля была такой сырой, надвигающиеся тучи угрожали пролиться дождём, но именно сегодня Маэдросу с его свитой было назначено вернуться к своему народу на другой стороне озера, и вот день настал. Ехать было недалеко. Фингон мог в один день обернуться туда и обратно — на быстром коне — но у него были свои обязанности. В эти дни, когда народ расселялся по новым землям, он так много занимался чертежами новых домов, что героями его снов были карандаши и циркули, и он был уверен: если уедет — вернувшись, обнаружит свои проекты изуродованными инженерами, у которых совершенно нет никакой фантазии… особенно его братом. — Да, — снова выдавил Фингон и сжал ладонь Маэдроса. — Ты… ты готов? — Да, — Маэдрос поцеловал его, с улыбкой чуть кривоватой, но обаятельной. — А ты? Фингон даже и не задумывался об этом. Всё это время, пока он думал о том, как всё это будет, когда или если они опять займутся любовью, он беспокоился лишь о Маэдросе. Он так хотел, чтоб тому было хорошо. Он так боялся причинить ему боль или напугать. Он любил его, были ли у них отношения в постели или не были, — и он хотел, что Маэдрос об этом знал. И потому его собственная готовность как-то не имела значения… Он решил, что он более чем готов. В конце концов, это же не его так жестоко пытали, что теперь случайное прикосновение ввергало в панику на часы. — Думаю, да, — он всё ещё держал Маэдроса за руку, и второй рукой опять обнял того за талию. Умом он понимал, что будет легче отпустить Маэдроса, если не цепляться так за него до последнего… но Фингону было всё равно. — Три недели… Это же совсем недолго. — Недолго… Но я всё ещё скучаю по тебе каждый день… — Маэдрос выпустил ладонь Фингона — только чтобы вплести свои пальцы в его косы — и Фингон потянулся за этим прикосновением. — Лучше поменьше трать время на тоску по мне, а побольше — на удержание своих братьев от переворота. Тогда и дни побегут побыстрее, — он встал на цыпочки и поцеловал Маэдроса ещё раз, на этот раз нежно и долго, словно чтоб напитаться на все предстоящие дни до Королевского совета. И вот прошла пора Маэдросу уезжать. Они вернулись к остальным, стараясь поддерживать расстояние, что требовали приличия. Маэдрос принял поводья своего коня из рук Элиадис, своей главной охранницы, очень хорошо осведомлённой о том, зачем им так нужно было попрощаться наедине. И оседлал коня. Движение показалось немного принуждённым — Фингон знал, что в сырую погоду раны Маэдроса ныли. Однако голову свою он держал высоко, выглядя, как и подобает властителю Нолдор, — и улыбнулся Фингону сверху вниз. — Три недели, — прошептал он. Три недели — это же было ничто, особенно для Фингона; он был уже в возрасте, когда сто лет больше похожи на десять, а десять кажутся лишь сезоном, ну или парой. Но следующие три недели, казалось, длились двести лет по исчислению Древ. Все эти дни Фингон мучился мыслями о том, как всё произойдёт, когда Маэдрос вернётся, и они останутся наедине, пытаясь продолжить то, что, казалось, навсегда осталось в покинутом ими Валиноре. Он не очень понимал даже, как начать. За прошедшие после спасения четыре года он не осмеливался сам поднимать эту тему, а Маэдрос не говорил ничего похожего на приглашение. Раньше было всегда так легко: один из них так смотрел, или касался, или дарил такой поцелуй… но теперь они были друг другу словно чужими. Он решил устроить романтический вечер — казалось, идея не хуже прочих. И в день прибытия Маэдроса он зажёг новые свечи, воскурил душистые травы, постелил свежие простыни. Впервые за десять лет он переживал, как лучше одеться, и наконец остановился на наряде «удобном и выгодно подчёркивающем его достоинства». Он откупорил вино, даже жевал мятные листья, чтоб освежить дыхание, а ладони долго тёр ароматной мазью — и вот наконец окинул взглядом всё подготовленное. И всё показалось ему чрезмерным. Неестественным. Маэдрос прибыл с Маглором, Карантиром и немалой дружиной — но с момента, как он увидел Фингона, он больше ни на кого не смотрел. Фингон с трудом удерживался от того, чтобы схватить его в объятия на публике или нервно стиснуть его руки — а они были вынуждены были высиживать все эти бесконечные встречи, приёмы и, наконец, самый утомительный в мире ужин. У Нолдор были планы, и Нолдор обсуждали их за кухонным столом скромного дома Верховного короля Финголфина… и это делало их ещё более многоречивыми и высокопарными в их намерениях воссоздать во внешних землях Тирион. В Хитлуме будет великая столица, в которой король будет оплотом в пожаре войн, а сыновья и дочери Дома Финвэ понесут из неё свет в самые дальние уголки Белерианда. Она будет выстроена из золота и мрамора, и здесь будут лучшие шелка, самая яркая сталь, и все ремёсла будут доведены до совершенства, достойного самого Амана. Маэдрос собирался увести свой народ на восток. Напоминание о том, что расставание всё ближе и ближе, с каждым днём добавляло ещё больше отчаяния к той тревоге, что клокотала в Фингоне с того самого момента, когда Маэдрос в первый раз после спасения поцеловал его в щёку. «Кто мы теперь? — хотел и боялся спросить Фингон. — И куда отсюда направимся? Когда ты уедешь — для нас это будет концом? И что я скажу, если ты попросишь меня поехать с тобой?» Может быть, Маэдроса тоже пугали эти вопросы, и может быть, вот почему он и попросил Фингона сейчас о постели и подтверждении их отношений, в которых они были столь долго… пока всё не стало так плохо. А может быть, Фингон опять слишком много думает, как и всегда. В любом случае, он так сильно хотел Маэдроса, что казалось, время уже пустилось вспять, и это «уместное» расстояние между ними вызывало агонию. Наконец, когда изнурительный день подошёл к концу, Маэдрос и Фингон оказались на пути в комнату Фингона. Они едва перешагнули порог — а Маэдрос уже принялся целовать его, словно пробуя вкус и поглощая: кусочек за кусочком, губами, зубами, языком; его рот, его подбородок. — Самые долгие три недели в моей жизни, — прошептал он. Его дыхание жаркими частыми выдохами касалось макушки Фингона, Фингон запустил пальцы в его волосы и мягко потянул назад голову, обнажая усыпанную веснушками длинную шею. Он потянулся и прижался лицом к этой шее, уткнувшись Маэдросу под подбородок, вдыхая его запах и пытаясь убедить себя, что всё это происходит взаправду. Волосы Маэдроса так мягко касались его щеки, сердце билось так быстро, так сильно — и так живо, и Маэдрос обнимал Фингона так, как тот уже не надеялся. Это происходило. — Мы всегда можем остановиться, как только ты захочешь, — напомнил Фингон. — Не хочу останавливаться. Иди сюда. Страхи Фингона, что он перестарался в своих приготовлениях, не оправдались. Маэдрос оценил каждый шаг, он всегда находил в таком удовольствие. И они целовались и целовались: сначала стоя, а затем присев на край кровати. Сердце Фингона билось в груди так гулко, и он всё время напоминал себе уступать Маэдросу инициативу. Они помогли друг другу раздеться, так нежно и внимательно, нашёптывая друг другу слова желания и поддержки. И Фингон утратил дар речи, когда Маэдрос, усмехаясь, откинулся на подушки и притянул Фингона к себе на колени. — Потрогай меня, — прошептал он, губы его алели и припухли от поцелуев. И Фингон трогал его: лицо, волосы, живот, его член — и Маэдрос прикасался к Фингону. Так радостно. Так изумлённо. — Я люблю тебя, — прошептал Фингон дрожащим голосом, и гладил Маэдроса, и целовал его, и падал вниз головой в такое жадное всепоглощающее вожделение. И всё было так идеально, и потом… — Стой! Не могу. Прости… — поспешно выпалил Маэдрос, оттолкнув Фингона на расстояние вытянутой руки. В глазах его плескались паника и сожаление… и Фингон ощутил, как от его сердца откололся ещё кусочек… и отнял ладони от тела Маэдроса, и отодвинулся, сев на пятки. — Больно? Маэдрос помедлил — пауза длилась не больше мгновения, но Фингону показалась величиной с год. Наконец он отрицательно качнул головой, и Фингон тихо выдохнул с облегчением. — Прости… — повторил Маэдрос. — Ш-ш-ш. Тебе не за что извиняться, — Фингон потянулся коснуться его щеки — но Маэдрос отшатнулся. — Я просто… мне нужно, чтоб меня сейчас не трогали, — его голос был таким слабым. Надтреснутым. Он схватился за покрывало на постели. — Мне нужно прикрыться. Я… не могу. Прости… Фингон быстро отодвинулся, слез с кровати и встал рядом, чувствуя беспомощность от того, как Маэдрос закутался в покрывало, свернувшись в клубок. Теперь виден был лишь клочок его волос. И Фингон не знал, что сказать. — Я… могу уйти, если ты хочешь, — наконец выговорил он, запоздало припомнив, что вообще-то это его комната, и оставлять Маэдроса тут может быть ничуть не лучше, чем выставлять его прочь. Он потянулся за сброшенной одеждой. Но Маэдрос слегка расслабился и выглянул из-под одеял с таким непривычным и таким беззащитным выражением лица: — Останься… пожалуйста… — и из-под одеяла появилась рука, которая Фингона и оттолкнула — но теперь Маэдрос простёр её к нему в неуверенном смутном жесте. Фингон кивнул и тут же сел на краешек кровати. Он больше не пытался касаться Маэдроса, хотя так хотел привлечь в объятия, обнимать, уверять, что всё прошло. Между ними надолго пролегла тишина, и вот наконец Маэдрос снова заговорил: — Я чувствую себя таким уродливым… — пробормотал он. — Ты не уродливый! Ты красивый, храбрый, любимый — и ничто никогда не изменит этого! — воскликнул Фингон. Сила, с которой он произнёс это, удивила его самого, и так же очевидно удивила и Маэдроса — в его серых глазах мелькнула необычная и такая яркая вспышка, и губы слегка приоткрылись, будто он хотел что-то сказать. Но он промолчал. Фингон взглянул на складку простыней под его ногами и нежно потёр её большим и указательным пальцем, воображая, будто он ласкает ухо Маэдроса. Он так любил это делать… Раньше это было так легко… — Я не думал, что отреагирую так… — Маэдрос опять отвернулся. — Всё хорошо. Мы всегда можем… опять попытаться потом, — предложил Фингон, когда решил, что Маэдроса это не так заденет. — Если ты хочешь… Губы Маэдроса дрогнули в слабой улыбке: — Очень хочу.