Unwritten.

В десять лет Виктор не интересуется многим за пределами катка и гостиной у себя дома, в которой по субботам он смотрит мультики. Теперь же, он смутно припоминает разговоры между тетями или хихикающими кузинами и одноклассниками, все касательно одного — их соулмейтов. Интересная штука — он мог оживленно говорить с другом, все для того, чтобы тот посреди разговора прервал Виктора и начал махать внезапно заполнившейся словами рукой прямо перед его лицом. — Смотри! Она пишет свое имя — это то, что она делает, когда хочет привлечь внимание! — Окей, — мог весело сказать Виктор, все еще будучи немного озадаченным из-за того, почему это было настолько важно, чтобы прерывать разговор. — Это круто. Учительница могла писать на доске, обсуждая концепции математики, когда Виктор замечал малейшие нотки движения чернил на тыльной стороне ее ладони. — Ох, — тихо говорит она, когда урок заканчивается и Виктор спрашивает ее об этом, — это напоминание от моей жены о том, чтобы я купила молоко по пути домой. Виктор даже замечает, как его мать пишет записки отцу и наоборот, несмотря на то, что они находились в одной комнате. «Странно», — однажды думает Виктор, плавно пересекая каток. —  «Но интересно». Другие фигуристы, находящиеся на занятии или просто катающиеся для удовольствия, останавливаются, чтобы посмотреть на него — он признает это, беспечно сделав спин. Виктор слегка прихорашивается после последовавших охов и ахов от зрителей, и тема соулмейтов вылетает у него из головы. Ему четырнадцать, когда он осознает две вещи. Первое: он очень, очень хорош в фигурном катании и решает, что это именно то, чем он будет заниматься на конкурентной основе всю оставшуюся жизнь. Второе: Виктор понимает, что, возможно, у него вообще нет соулмейта. Он вспоминает, как в начальной школе лениво наблюдал за одноклассниками, чьи руки заполнялись цветами, даже когда они просто тихо сидели. Руки Виктора были почти полностью покрыты маркерами и красками, и сейчас он понял, что не смог бы отличить cвои пометки от пометок его соулмейта — в первую очередь, если бы они там были. Но сейчас кажется, что соулмейты — единственное, о чем люди могли говорить, и легкий укол беспокойства начинает сетью расползаться в груди Виктора. Виктор начинает исписывать руки. Меняющиеся русские символы описывают его мысли за день, то, что он должен был запомнить, и даже некоторые идеи по поводу хореографии. И до сих пор его почерк — единственное, что он видит на коже, и разочарование растет с каждым днем. Примерно в этом возрасте он понимает, что его тянет к людям обоих полов. Виктор мог оторваться от домашней работы, чтобы посмотреть на девушку, которая бы быстро покраснела или отвернулась. Не один раз Виктор замечает себя отшивающим как девушек, так и парней. — У тебя есть соулмейт? — невинно склонив голову, спрашивал Виктор. Обычно другой человек заливался румянцем, виновато прятал обе руки за спину, прежде чем начать оправдываться до заикания, а после бросался прочь. Однажды, Виктор получает «нет» в ответ на вопрос, и его беззаботная улыбка почти исчезает в удивлении. — Правда? — спрашивает Виктор, вытаращив глаза. Его кожа внезапно кажется гиперчувствительной, все слишком хорошо осведомлены о чернилах на его руках, которые он сам туда и наносит. — Правда, — отвечает девушка, твердо смотря ему в глаза. — Я в это не верю. Конечно, люди могут быть вместе с соулмейтами — но так как у меня его нет, я верю в то, что мне дали свободу выбора, — она колеблется, прежде чем прикусить губу и спросить Виктора о том, о чем он сам себя спрашивал довольно часто. — У тебя есть соулмейт? Виктор замирает, прежде чем ответить, постукивая пальцами по бедру. — Да, — наконец говорит он, игнорируя жжение в груди. — У меня есть соулмейт, прости. Глаза девушки наполняются слезами, и на одно мгновение Виктор думает, что она зарыдает, но она отходит, а в ее взгляде появляется стальной блеск. — Ты лжешь. Я наблюдала за тобой. Ты всегда только пишешь, и ничего не получаешь в ответ, — она яростно протирает глаза. — Тебе надоест ждать. Поверь мне. — Не знаю, о чем ты говоришь, — отвечает Виктор с легкой улыбкой. — Мне жаль. Она бросает последний тоскливый, но злобный взгляд на надписи на руке Виктора и мчится прочь, а он стоит в коридоре, чувствуя отчетливую нестабильность. «У меня есть соулмейт. У меня есть». Его шестнадцатый день рождения знаменует начало одних из лучших лет жизни Виктора, но также и самых тяжелых из них. К шестнадцати он плывет по верхушке рейтингов мира фигурного катания, будучи высоко оцененным за его талант и уравновешенность. Виктор замечает, что посвящает все больше и больше часов тренировкам, молча решив, что он всегда будет удивлять. И вдохновлять. Однако, также в возрасте шестнадцати, Виктор понимает что, если у него есть соулмейт, он его хочет. Он хочет иметь соулмейта. Его тоска и желание иметь «кого-то, принадлежащего только ему» просачиваются в некоторые выступления, судьи и критики позиционируют их наилучшими. Виктор просто принимает комплименты с приветливой улыбкой на лице, отмахивается от критики Якова и возвращается к небрежному решительному письму на собственной руке. На следующее утро после одного из соревнований, Виктор, развалившись в кровати, смотрит на чистую кожу, потягиваясь и разминая пальцы. «Еще раз», — лениво думает Виктор — почти безнадежно, вернее. Он поднимает правую руку и проводит ею по всей длине волос, накручивая кончик хвоста на пальцы. «Еще одна — последняя — попытка». Виктор медленно рисует первую линию, и еще одну, параллельную первой. Основа под крестики-нолики на коже выглядит одиноко, и Виктор вздыхает, чувствуя нервозность. Один Х запечатлен в квадрат, и Виктор ждет. И ждет. Он сидит, опираясь на изголовье, и сжимает ручку в кулаке, позволяя пластику впиваться в ладонь. «Я знаю, ты здесь», — шепчет Виктор, ощущая ком в горле. — «Я знаю, ты существуешь». Он аккуратно обводит Х, не позволяя ручке впиться в кожу. Виктор замирает, затаив дыхание, но выдыхает, когда проходят несколько секунд и ничего не появляется. «Никого», думает Виктор, мрачно уставившись на руку. Он изо всех сил старается вернуть свое обычное настроение, но на него будто что-то давит, из-за чего он может только молча смириться с тем, что он должен сдаться. — «На той стороне для тебя никого н…» Появляется круг. Виктор в таком восторге, что чуть не пускает ручку летать по комнате. Он спрыгивает с постели, ликует и мечется от одного угла к другому. В дань уважения его способности кататься на коньках, он вращается вокруг своей оси в носках, покрывая всю левую руку неаккуратными сердечками. Он ничего не может поделать — Виктор рад, и хотя знает, что, возможно, должен злиться, это не так, он может только надеяться, что каждое чернильное сердце выразит всю любовь и привязанность, которые он держал взаперти все эти годы. Когда Виктор чувствует, что передал достаточно любви в чернилах (и что головокружение доходит до опасной отметки), он падает обратно на кровать и рисует еще один Х дрожащей рукой. Соулмейт Виктора — его соулмейт — рисует застенчивое сердечко возле круга. В один миг, Виктор вскакивает с постели и мчится вниз по коридору, едва замечая, что он чуть не снес кого-то — маму? — в попытке добраться до ванной. Даже прежде чем дверь хлопает за его спиной, Виктор уже смывает чернила, пока кожа не становится серой. «Сойдет!» — нетерпеливо думает он, и его ручка касается кожи. «Я всегда, всегда хотел встретиться с тобой! Я так рад, что ты существуешь!», — Виктор рисует сердце с маленькой закорючкой, задерживая дыхание, когда ожидает ответ. Это занимает пару секунд, но символы медленно начинают появляться на коже, и глаза Виктора буквально лезут на лоб. Виктор изображает свое удивление, сопровождая его быстро нарисованный флагом Японии. «Японец?» Под ним появляется картошка — ой, подождите. Виктор делает паузу, поднося руку ближе к глазам, и улыбается в изумлении. Ох. Палец вверх. Виктор быстро приходит к выводу, что будь его соулмейт хоть с Марса, он бы все равно его любил. Он так и говорит, хоть и знает, что он его не понимает, и приправляет эти слова еще парочкой сердец. «Неудивительно, что он ничего не сказал за эти годы», — выдыхает Виктор. Он выскакивает из ванной, и незамедлительно получает подзатыльник от матери, когда он чуть ли не врезается в нее снова. Он продолжает идти в комнату, не особо беспокоясь об этом. ~~~ Все же, Виктор быстро узнает, что наличие соулмейта не означает сразу же… ну, «Конец». Он почти постоянно борется, чтобы его соулмейт написал хоть что-нибудь, хотя он милостиво принимает каждый выпадающий шанс, когда он может обменяться с ним хоть парочкой фраз. Его сердце пропускает удар, когда впервые его приветствуют на тщательно сформулированном русском, и он жадно выискивает различные методы изучения японского. Многие психологические подготовки Виктора перед выступлениями состояли из вливающегося в уши через наушники японского словаря, и он рисует в воздухе символы, которые знает, когда практикует хореографию в коридорах стадиона. — Я люблю тебя, — беззаботно провозглашает Виктор, и Яков поднимает бровь, проходя мимо. — Я. Люблю. Тебя. Если его аудитория думала, что они не могли быть еще более ошеломленными от его способностей, чем уже были, они оказались неправы, увидев, как новоиспеченное упоение Виктора отражается в каждом его движении. Однако, Виктору все еще приходится напоминать себе быть терпеливым после пары неудачных попыток выйти на связь с соулмейтом вне общения чернилами на коже. Он вздыхает, несчастно глядя на «прости» на его руке, и отвечает обведенным в круг OK на английском. А потом приписывает «Люблю тебя!» на японском. Виктор горд собой, когда не получает ответа, полагая, что может чувствовать застенчивость другого человека, пробирающуюся сквозь его кожу. В конце концов, он тяжело работал, чтобы фраза вышла верной. ~~~ — Нет, — говорит Виктор, растягивая слово, пока оно не заполняет негативом пустое пространство рядом с ним. В душе он вздыхает. — Нет. Он поворачивается к своему псу в поиске утешения, и Маккачин скулит, виляя хвостом. Он надеялся… Виктор глубже зарывается лицом в мех Маккачина на секунду дольше. Годы были приправлены обменами между ним и его соулмейтом, и пока Виктор лелеял каждый из этих случаев, он надеялся, что наконец встретится с ним лицом к лицу. Чтобы истинная любовь добавляла магии в его выступления, чтобы быть вдохновленным и вдохновлять в ответ… Виктор находится в середине шутливого (и наполовину серьезного) размышления о том, действительно ли стоит инвестировать в одну из этих сомнительных компаний, которая, мол, каким-то образом приводит вас к вашему соулмейту, но его телефон нарушает повисшую тишину. Виктор достает его, готовый ответить. Вместо этого, он видит сообщение от Якова с прикрепленной ссылкой на видео и ничего более, и когда нажимает на нее, название его немного пугает. Виктор не уверен, чего ожидает, когда кликает «Play», — но как только видео заканчивается, Виктор на сто процентов уверен, что знает, чего хочет. Кацуки Юри пробудил его интерес, и Виктор думает, что, наконец, решил, каким будет его «следующий шаг». «Как интересно!» (И он игнорирует тот факт, что в настоящее время Юри находится в Японии, где проживает вторая половинка его сердца). ~~~ Кацуки Юри, однако, действительно оказался очень интересным. «И таким веселым!», — изумленно думает Виктор, смотря, как его будущий ученик стукается прямо о стену позади него. —  «Как мило!». В самом деле, знакомство с Юри оказалось гораздо более интересным, чем, вероятно, должно было быть, и Виктор в восторге, когда видит Юри непосредственно на льду в первый раз, сразу после прибытия Юрио. (Говоря о котором — Юрио. Виктор слегка ругает себя за забывчивость, но, ах, что он может поделать? В конце концов, они закончили тем, что получили удовольствие от всего этого!) Атмосфера точно такая же, как в видео, но видеть это вживую…. Совершенно разные вещи. Виктор не уверен, чего ожидает, когда спрашивает: — О ком ты думал? Чего он ожидал? Что Юри повернется к нему и скажет: «Ох, просто о моем самом великолепном и талантливом кумире, Викторе Никифорове!»? — Я думал о моем соулмейте, — слова Юри отдаются эхом в его голове, и Виктор вздыхает, потирая пустую левую руку. «Как завидно». Виктор замирает, обхватывая запястье. «Я имею в виду… Я делаю то же самое. Конечно. Его страсть просто…» — Он мнется, убирая челку с лица, часть его скучает по длинным волосам. — «Это просто… интересно». Но дразнить Юри, наблюдать за Юри, который стал сбивать с толку своей решимостью использовать кацудон в качестве вдохновения для Эроса… Хотя прошло всего несколько недель, находиться рядом с Юри становится все более и более увлекательно, и Виктор ничего не может поделать с тем, что чувствует, как будто определенная часть его ускользает. Одну его половину влечет к Юри, а другая боится того, что может произойти, если он продолжит узнавать все больше и больше о человеке, ради которого он оставил все позади, лишь бы стать его тренером. В основном из-за этого Виктор заставляет себя попробовать и спросить еще раз, не хочет ли соулмейт встретиться с ним. Он чувствует себя подавленным, когда касается кожи кончиком ручки. Были фразы, которые он практиковал снова и снова: в блокнотах, на брошюрах, и даже на ресторанных салфетках. У Виктора даже где-то есть фотография того, что он хотел бы написать, но он вспоминает точную формулировку и символы самостоятельно. «В Японии по делам. Спрошу один раз. ОК если „нет“…», — рука Виктора дрожит, когда он пишет эту часть — «нет» его не устраивает, но он проглотит горькую пилюлю отказа, если ему придется. Снова. — «Встретимся?» Виктор уже смирился с тем, что его в очередной раз отошьют, и он тихо решается любить своего соулмейта несмотря ни на что, когда он осознает, что уже получил ответ. Его сердце выпрыгивает из груди после нацарапанного на сумбурном русском «да!», но Виктор действительно не мог заботиться о визуальной составляющей еще меньше — его соулмейт мог нарисовать этот-выглядящий-как-картошка палец вверх, и он все равно был бы на луне от счастья! Виктор закрывает глаза и прижимает губы к слову на долю секунды, прежде чем написать его любви последнее сообщение. «Я очень счастлив». ~~~ «Я очень облажался». Виктор громко стонет, в комнате Ю-Топии Кацуки вместе с Маккачином, который лает на хозяина с нарастающим беспокойством. Это утро после катастрофы имени будильника в обед, и Виктор не видел Юри с самого ужина — он, как заметил Виктор, был тихим, больше, чем обычно, предпочитая смотреть на свои руки, чем на дымящийся кацудон перед ним. Что было странно, потому что не был ли накануне кацудон основной причиной выступления Юри? Но Виктор вынужден был признать, что он мог понять его — тот сам был слишком погружен в ожидание хоть какого-то знака от своего соулмейта, что не уделял в полной мере внимания своему окружению, съедал свою тарелку в рекордное время, после чего летел обратно в комнату. — Эх, Маккачин, что я наделал! — воет Виктор, обнимая собаку за шею и утыкаясь носом в мягкий мех. — Он меня ненавидит! Столько лет я подталкивал и умолял его о встрече, и в заветный день, что я сделал? Я его продинамил! Маккачин обеспокоенно облизывает лицо Виктора, его вой нарастает. Виктор изо всех сил пытается сдерживаться, боясь, что его ученик, человек, которого он должен был тренировать, человек, с которым он провел ночь, обнимаясь, войдет в комнату Виктора в любой момент. «Как раз во время полного отказа, нехарактерной Никифорову поломке», — угрюмо думает Виктор, осторожно притягивая Маккачина ближе. Пудель фыркает в лицо хозяину, как бы оценивая, закончил ли он, наконец, с драматизмом. По правде говоря, Виктор не собирался оставаться на ночь. Он не собирался вплоть до разглагольствований о военной стрижке, когда Виктор заметил, Юри уснул прямо на нем, без сомнений от усталости и напряженности прошедшего дня. Также было поздно — Виктор прокрался к Юри ближе к полуночи, увидев, что у того все еще горит свет, и он был намерен наругать своего ученика за то, что тот не спит, но был целиком и полностью отвлечен в минуту, когда увидел покрасневшее лицо Юри. Виктор помнит, как часть его почувствовала, что он попал в неприятности, где-то в середине процесса взъерошивания волос. И следующее, что он знал — Виктор перебирал волосы Юри словно подросток, испытывающий первый приступ щенячьей любви. «Я влюблен», — чинно думает Виктор, стряхивая волосы с лица. — «В своего соулмейта!» Глаза Юри, зажмуренные от смеха, вспыхивают в его голове, и Маккачин недоверчиво лает на своего хозяина, когда тот разваливается на полу, а его уши начинают гореть красным цветом. — Хмм, — говорит Виктор своему псу, дивану, смехотворно дорогим лампам в углу комнаты. — Сложно. Маккачин вздыхает, словно соглашаясь, плюхнувшись рядом с Виктором и выглядя абсолютно уставшим от драматичных выходок его владельца. — Маккачин, — внезапно говорит Виктор, — ручка! Маккачин открывает пасть и зевает прямо Виктору в лицо. — Фу, — снова говорит Виктор, хмурясь. — Это было очень грубо. Ему приходится достать ручку самому, после чего он плюхается обратно на Маккачина, который добродушно прикусывает его за плечо. — Прости, — излагает Виктор в затылок собаке, ласково улыбаясь, — за то, что бросил тебя одного там, где мы договорились встретиться, одного там, где ты ждал, одного… Виктор позволяет себе ругательства на русском, прежде чем бросить ручку на пол рядом с ним. «Я вообще знаю, как на японском будет „одного“?» Виктор закрывает глаза. Как он мог влипнуть в эту историю? Ему было 27. Годы и годы побед после побед, и он выбирает нечто другое, а потом… Юри. Виктор вздыхает, воспроизводя ощущение волос Юри в руках и звук его смеха. Никогда прежде Юри не смеялся так перед Виктором, не так ли? Он пытается вспомнить, но все, что всплывает в его памяти — постоянно вздрагивающий и краснеющий Юри. «Что ж. Возможно, я дразнил его слишком сильно», — думает Виктор, ругая себя. — «Но он просто прелесть!» Снова, Виктор совершенно точно не собирался оставаться на ночь. Но даже после того, как Юри уснул… Виктор кривит губы, выражая смущение и почти детское разочарование. Серьезно! Позволить себе плюхнуться рядом с Юри и просто смотреть на то, как он спит… На лице Виктора появляется глупая улыбка. Он даже не припоминает, когда был настолько умиротворенным и снова морщится. Может, лицо Юри имело успокаивающий эффект, эквивалентный тому, которое складывается, когда наблюдаешь за рыбками, плавающими по кругу…. Низкое «Гав!» — все, что он получает, перед тем, как Маккачин больно кусает его за руку. — Маккачин! — задыхается от возмущения Виктор, чувствуя себя преданным. Он сидит, глазея на пуделя с немалой толикой шока. — Никакой премиум собачьей еды! Маккачин пыхтит, тянется вперед, облизывая левую руку Виктора, и тот пытается оттолкнуть пса, но вдруг видит чернила. Сердце разом уходит в пятки. — Забудь, ты получишь любые лакомства, — растерянно говорит Виктор, глазами сканируя руку в поисках слов. Это занимает немного времени, потому что в этот раз русские слова были сложены в некое подобие предложения, и теперь душа Виктора точно принадлежит соулмейту, с которым он никогда не виделся. «Прости, что не пришел. Я не смог добраться. Пожалуйста, не ненавидь меня». Виктор прищуривает глаза, находясь в полном замешательстве. Он тоже не был в состоянии сделать это? В одно мгновение, Виктор чувствует, как груз будто спадает с плеч, и охотно откликается. «Нет! Тоже не смог добраться. Я вовсе не ненавижу тебя!» Длинная пауза, а затем: «Правда? Я так рад…» «И я». Виктор закусывает губу, постукивая ручкой по колену. Его рука уже заполнена русским и японским после их краткого общения, и он все еще пытается найти подходящие слова в двух языках, которыми сможет наилучшим образом передать то, что хочет сказать. Виктор красноречив в русском, и не так уж плох в разговорном японском и английском, если то, что говорят его фанаты — правда. Но никогда прежде ему не приходилось прикладывать усилия, чтобы передать простое сообщение через слова. Так много всего, что Виктор мог бы сказать, многое бы прояснилось к этому времени… если бы язык не был таким сложно преодолимым барьером. Виктор задумчиво постукивает ручкой по губам. Однако… хотел ли он на самом деле знать больше о нем? Его почти лихорадит от одной мысли, но Виктор не может отрицать долю правды во всем этом. Он контактировал со своим соулмейтом все эти годы, но Виктор никогда всерьез не пытался узнать что-то помимо местоположения. Но его имя, его пол… Виктор хмурится. Все — тайна. Да, он отчаянно хотел встретиться с ним в течении некоторого времени, но он не осознавал, что просто наслаждался идеей соулмейта, тайной, окружающей ее, и тоской. Виктор садится, скрестив ноги, взволнованно убирая челку назад. Он никогда даже не думал о том, что будет после встречи? В сознании всплывает девчонка со школы и ее слова, которые он пытался игнорировать все эти годы, и Виктор чувствует слабую волну неловкости, проходящую сквозь него. — Давай встретимся, давай встретимся, — бормочет Виктор, хмурясь, — давай встретимся, говорю я, но даже не представляю, что случится после этого. Согласился бы он переехать в Россию? Виктору нравится Япония, но… остался бы он для кого-то, кого только встретил? Хотя сейчас… Юри. Виктор остался бы для Юри. Виктор проклинает свой мозг весьма громко. Конечно, Виктор остался бы для Юри. «Потому что я его тренер!», — гордо думает Виктор. — «С моей помощью и опытом он выиграет Гран При». Он знал Юри недолго, но Виктор был уверен, что под его стеснительностью и тревожностью что-то есть. В Юри было что-то особенное, и Виктор с нетерпением ожидает его подъема, как фигуриста. Но сначала… Виктор смотрит на руку, но ничего нового к разговору добавлено не было. Его соулмейт очевидно ждал ответа, и Виктор вздыхает, прежде чем написать: «Давай попробуем еще раз». — Вик-чан! Завтрак! — зовет мама Кацуки, и Виктор встает, чтобы открыть дверь, добродушно улыбаясь. — Доброе утро! — воркует он, улыбка становится шире, когда мама Юри таким же образом улыбается ему в ответ. — Кажется, я проснулся как раз вовремя! — Да, да! — отвечает мама Кацуки, сопровождая Виктора и Маккачина вниз по лестнице. — Юри уже начал есть, я уверена, он взволнован и готов первый день официальных тренировок! Виктор хмыкает, соглашаясь, чувствуя, как сердце бьется быстрее при виде Юри, спокойно жующего свой завтрак, опустив глаза. Все еще тихоня, в самом деле. Виктор кивает головой, чувствуя некое смущение. Юри получил свой кацудон на вчерашнем праздновании? Не должен ли он выглядеть хоть чуточку счастливее? Юри вздрагивает, когда Виктор садится за стол, но улыбается, когда Маккачин тихо подходит сзади и кладет пушистую мордашку на его плечо. — Доброе утро, Юри. Надеюсь, ты выспался? — Виктор мягко улыбается, когда щеки Юри приобретают нежно-розовый оттенок. Все еще милый. И все так же слишком податлив подначкам, но Виктор делает паузу и внутренне ругает себя. Может быть, в умеренном количестве, исправляется он. — Доброе утро. Да, выспался, — отвечает Юри, слабо улыбаясь. — Думаю, я просто немного вялый, но обещаю, что как только мы начнем, все будет нормально, — он заводит левую руку за голову в смущении, и Виктор замирает. — Я немного устал, но я с нетерпением ждал, когда ты начнешь тренировать меня, Виктор! Так что… Юри мог бы внезапно начать напевать слова гимна России, и Виктор бы вообще не заметил, потому что… «Что», — тяжело моргает Виктор, его глаза следят за рукой Юри, как она оседает и исчезает под столом. «Что…?» — Юри, — глухо говорит Виктор, аккуратно сохраняя веселость в голосе. — Кажется, твой соулмейт написал тебе. — Чт.? — Юри становится ярко-красным, когда смотрит на руку и понимает, что Виктор имел в виду. — Ох, н-нет, я уже видел это! Извини, что так нагло показываю это, я на самом деле не пытался выпендриться или что-то такое, просто мы разговаривали, и я хотел сохранить сообщения настолько долго, насколько мог… Виктор сияет, чувствуя, как мышцы щек начинают болеть. — Я не против. Все зависит от того, как ты к этому относишься — я знаю людей, которые предпочитают приватность, но я не особо беспокоюсь, если иногда кто-то замечает, как мелькают надписи. — О-ох, я тоже не против, — соглашается Юри, размахивая обеими руками в воздухе, и улыбка не покидает лица Виктора, даже когда он жадно наблюдает за проблесками чернил, которые видит. — Я имею в виду, мы особо-то и не разговариваем из-за языкового барьера, так что… — Хмм? — голос Виктора, кажется, поднялся на две октавы выше, чем обычно. Но из-за волнения, Юри вряд ли заметил. — Это довольно интересно, я имею в виду, у нас были некоторые… недопонимания… в последнее время, — говорит Юри, успокаиваясь. — Или что-то вроде этого… Но все же, я немного подучил его язык, и это было удивительно. — Удивительно, — эхом повторяет Виктор. Маккачин пролазит под столом, чтобы сесть рядом с Виктором, и тот осторожно зарывается левой рукой в мех пса, когда лучезарно улыбается Юри, который выглядит невероятно, восхитительно неловко. — Да. Похоже, что так. Я не мог не заметить, что на твоей руке был русский… — О-ох, точно! — говорит Юри. — Каковы шансы, да? Он живет в России. Может быть, ты или Юрио встречались с ним до того, как это сделал я! — он нервно смеется. — Просто шучу… — Возможно, — отвечает Виктор. Он все еще улыбается? Он не знает. Все, что он знает — то как стремительно его надежды взлетели настолько, что он удивлен, каким образом они не оставили видимой дыры в крыше над ними. — Это нормально, если тебя это обеспокоит. Можешь сказать нет, но могу ли я взглянуть? Мне просто любопытно, как вы двое общаетесь. Лицо Юри преобретает тревожный оттенок красного, и он заметно колеблется, мечется взглядом с Виктора обратно на руку. Виктору отчаянно необходимо знать. Все же, он заставляет себя спокойно улыбаться, пока ждет, и в конце концов Юри дарит ему застенчивую улыбку, и медленно подает левую руку, и его тренер подается вперед, чтобы пристально рассмотреть кожу, покрытую чернилами. — У нас проблемы в общении, потому что писать намного сложнее, чем говорить, — говорит Юри, и Виктор смутно думает: «Да. Да, это так», — поэтому я не очень много знаю о нем, — он хмурится, выглядя немного грустным. — Вообще. Но я учил русский, мой почерк на русском здесь. Прости, если выглядит не очень правильно, мне пришлось рассчитывать только на купленный словарь… Виктор хочет перекинуться через стол и заключить Юри в объятия настолько, насколько хочет столкнуть их лбы, потому что, в самом деле. Серьезно. Как они могли быть так слепы? — Я… думаю, твой русский выглядит хорошо, — говорит Виктор, взгляд все еще прикован к словам, его и Юри, к точной копии того, что написано на его собственной левой руке. Он сознательно прячет ладонь в меху Маккачина. — Спасибо, — сияет Юри, и Виктор улыбается в ответ. «Юри мой», — все, о чем может думать Виктор. «Мой, мой, мой». — Прекрасно, — вместо этого говорит Виктор. Он прижимает палец к губам, раздумывая (естественно, правой руки. Левая все еще скрыта в меху Маккачина), и решительно щелкает пальцами, заставляя Юри подпрыгнуть. — Какая прекрасная история любви. Неудивительно, что твой эрос был таким убедительным во время горячих Источников на Льду! На это Юри заметно бледнеет, и Виктор чувствует легкий укол смущения, прежде чем его смыло собственной решительностью. — Что ж. Думаю, пора собираться на тренировку, — весело говорит Виктор, вставая. Он поднимает Маккачина, словно куклу, закрывая лапками пуделя любые проблески написанных на руке слов. — Ты не собираешься есть? — Ох, я очень доволен, — отвечает Виктор, бодренько шагая к двери, Маккачин счастливо болтается в его хватке. — Я дам тебе немного времени, чтобы подготовиться к разминке, да? Буду ждать у двери через час! — Л-ладно, — смущенно отвечает Юри, и тогда Виктор выходит за дверь, погружаясь в мысли настолько глубоко, что с трудом соображает, куда вообще собирался идти. Собирался ли Виктор все еще принимать всерьез его тренерство? Он усмехается про себя. «Конечно». Однако, были ли обвинения Якова о том, что Виктор был эгоистом полностью лживыми? Когда он закрывает за собой дверь, Виктор опускает Маккачина и смотрит на тыльную сторону ладони. «Нет. Не так уж и лживы». Виктор улыбается, прикрывая глаза, когда прижимает руку к губам еще раз. Даже если Юри думал о Викторе только как о кумире, тот все еще был у него на уме большую часть времени, особенно теперь, когда Юри видел его каждый день. Виктор был уверен. Однако… Виктору не нравилась идея делить пространство со смутным представлением Юри о другом человеке, как его соулмейте. Без нерешительности и неуверенности Виктор чувствует себя легким, словно птица, вся предыдущая самоуверенность восстановлена. — Юри, — говорит Виктор, мягко плюхаясь в кровать и подняв руку в воздух. — Ты можешь подождать еще чуть-чуть, правда? В этот момент он торжественно решает, что Юри узнает про их связь только после того, как будет думать о Викторе и только о Викторе. Внезапно он начинает смеяться, и Маккачин усаживается на кровать рядом со своим хозяином, склонив голову с любопытством. Виктор гладит своего пса по голове, ликуя. — Не могу дождаться!