«Наливаю себе ликёра и вспоминаю, что при всех неприятностях я могу всегда положиться на свою маму.» © 2Pac — Dear Mama (рэп, 1995 год)
Путь до больницы прошёл на удивление спокойно. Никто не стрелял, да и прохожих было мало… Когда мы уже подъезжали к парковке, то заметили, что вокруг стояли около дюжины полицейских машин и фургон местного телевидения, возле которого вели репортаж женщина средних лет и её оператор. — Какого хрена? — удивлённо протянул Блант. — Что случилось? У меня дыхание перехватило. В этой больнице лежала моя мама! Вдруг с ней что-то случилось? Мы остановились возле репортёров, вышли из дырявого, как швейцарский сыр, фургона, и начали подслушивать… — С вами снова Трейси Грэгсон, репортёр канала «Либертад-Шесть». Буквально десять минут назад произошёл дерзкий налёт на одну из крупнейших больниц Лас-Либертада. Точной информации нет, но судя по тому, что мы видели, было убито десять человек: пять медицинских работников и столько же пациентов. Личности убитых уточняются. Совершили налёт бандиты, но кто именно — не известно. Подозрение падает на одну из двух крупнейших преступных группировок нашего города — или это «Кенты с Грейп-Стрит», или же «Крэблвуд Эйти-Эйт». Я никогда не был религиозным, не был в церкви с семьдесят третьего года. Помню тот поход… Туда меня затащила мама, было довольно весело. В баптистских церквях всегда весело. Песнопения, пляски, атмосфера какого-то, не знаю, как это назвать… Блаженства, назову это так. Но сейчас я вспомнил церковь, и вспомнил церковный гимн. «Ты устал, на сердце груз? Тебя поймёт Иисус, тебя поймёт Иисус! Вы устали, о радостях забыли? В молитве Иисусу это скажи Просто пой Тебя поймёт Иисус, тебя поймёт Иисус! Иисус твой друг, о котором везде слух…» Я не знал, про что этот гимн, но надеялся, что Чернокожий Бог услышит меня, и с мамой окажется всё в порядке. — Не время для хора, nigga, — бля, я пропел это вслух. — Надо разузнать, в порядке ли твоя мама. Проскользнув за ленту, мы оказались на месте преступления. Не успели мы ничего спросить, как на нас наставили сразу десяток стволов. Были и дробовики, и револьверы, и новомодные «беретты»… — Вот вы и попались, черномазые! — я узнал голос, тот самый противный голос с ирландским акцентом, принадлежавший копу, который нас уже задерживал. Рональд, muthafucking, Галлахэр. — Так и знал, что преступник возвращается на место преступления. Но чтобы спустя десять минут! Ну и тупые же ниггеры… Хуарэз, Кравчик! Наручники этим ниггерам! — Мы тут не при делах, свиньи легавые! — кричу я, когда толстый коп со славянской фамилией уткнул меня носом в асфальт, — Я за мамой пришёл! — Заткнись, негр! — приказал лысый и усатый из Лас-Либертадского полицейского департамента, — В участок этих двоих! — Начальник! — противным басом с восточно-европейским акцентом сказал коп, обыскивавший Бланта, — У него ствол! Повалив моего homie на землю, его стали избивать сразу три копа, выкрикивая самые разные оскорбления. От банального «ниггер» до более оскорбительных «мудак», «членосос», и «пидрила». Мне повезло больше, ведь меня… *** Как же голова гудела… И по спине будто отбойным молотком прошлись. Лежал я на том месте, которое узнаю по семьдесят восьмому году, когда меня взяли за хранение травы. Та самая шконка в «обезьяннике». Присев на этой деревянной койке, бывшей дико жёсткой и неудобной, я огляделся и не увидел Бланта. Неужели его отделали до судебного госпиталя? Помимо моей скромной персоны тут были две девушки лет двадцати - чёрная и латина, и бомж-инвалид без одной руки. Если девушки, бывшие, скорее всего, проститутками, выглядели привлекательно и были одеты может и откровенно, но более-менее приятно, то бомж был отвратителен. Одежду его составляли лохмотья, рожа была опухшая. Когда он мне улыбнулся, то я заметил, что у него не хватало половины зубов, а те зубы что на месте, представляли из себя коричневое нечто, похожее по цвету на передержанную карамель. Не успел я и слова сказать, как к решётке подошёл худой коп в больших нелепых очках с толстой оправой. — В-в-ввыходите, н-н-ниггегхы. Ну и голос… Коп был писклявый, заикался и картавил. Как такое нескладное существо взяли в полицию? И зрение, и речевые дефекты... Было явно видно, что вышло это по блату. Сын мэра или ещё какой шишки. Перед тем, как повести на допрос, этот смешной коп дрожащими руками надел на меня наручник. И повёл по коридору, то и дело грубо тыкая меня в спину своей дубинкой… Я бы ему потыкал. Да не просто бы потыкал, а засадил бы пулю в его противную свинскую рожу. Когда меня завели в допросную, там был этот самый коп из C.R.A.S.H., а также славянин и неизвестный чернокожий коп. — Какой же ты противный, ниггер, — скривив гримасу, сказал, к моему удивлению, чёрный коп с короткой стрижкой, — Так и хочется заехать тебе по морде, чтобы прям на дубинке была твоя противная ниггерская кровь. Я бы тебе… — Потише, офицер Мак, — успокаивал его ирландец из C.R.A.S.H., — Так, Трэвис Докинз, так же известный, как Тру Догг. Рассказывай, как ты оказался на месте преступления, черномазый? Он говорил на удивление спокойно, без той ярости, что была во время нашего задержания, будто он не инициировал избиение Бланта и моё. Меня-то тоже били. Иначе почему спина и голова болели? Собравшись мыслями, я старался говорить как можно чётче и спокойнее. — У меня в той больнице мама лежит, а я пришёл её навестить. Я бы не стал атаковать больницу. Да и никто из наших не стал бы. Мы не такие ебанутые, как Крабы. — Все вы, бандиты на одно лицо, — сняв тёмные очки и положив их на стол, процедил ирландец, — Я не разбираюсь в вашем гангсто-ниггерском дерьме. Все вы, бандиты, на одно лицо, — вдруг его голос резко стал угрожающим, — Говори, зачем напал на больницу, черномазый! — К маме я пришёл! Проверьте по записям в больнице, легавые! — закричал я на muthafuckas в синей униформе. — Проверим, не сомневайся… — не успел он снова открыть рот, как в допросную влетел латинос, тот, кого Рональд называл Хуарезом. — Шеф! — сказал он, передавая ирландцу картонную папку, — Это от детектива Райли. Посмотрите. — Ладно, — принимая папку, он обратился к своему напарнику с отеческой заботой, — Иди, кофейку попей, Лоусон пончиков купил. Раскрыв кипу бумаг, Галлахэр, быстро бормоча себе под нос, читал её. Наконец закончив, он сказал то, чего я не хотел услышать. — Ладно, ниггер. Ты отморозок с улиц, но убивать собственную мать не стал бы… Хотя кто вас, негров, знает? Наверное моё выражение лица было каменным, у меня на глазах выступили слёзы… Тэреза Докинз, моя любимая мама, терпевшая мои выходки, которая всегда выручала меня, которая меня любила, и которая растила меня одна в самые тяжелые для негров времена… Она умерла! Это значило, что больше я не услышу её ласкового голоса, не услышу её особого сарказма и иронии, которые я так любил, не услышу… Мама! Почему Бог меня не услышал? Почему среди пяти убитых пациентов оказалась моя мать? Боль тысячей игл пронзила моё сердце, мою душу… И вдруг, помимо грусти, в моём сердце загорелся огонёк мести. Кто напал на больницу? Пацаны с Грейп не стали бы такое совершать. Оставались muthafuckin» мудаки-Крабы… *** Большая часть денег, предназначавшаяся для удаления маминой опухоли, ушла на покупку кладбищенского участка и на заказной гроб… Пока плотники делали гроб, я решил пойти в бар… Что делать ещё? Блант составил мне компанию в этом мероприятии. На улице моросил дождь, дул ветер, гонявший полиэтиленовые пакеты и разные бумажки. Такая отвратительная погода и гибель самого родного человека пробудили во мне желание упиться чем-нибудь крепким до беспамятства. — Бармен! — крикнул я парню, протиравшему барную стойку от пролитого пива. — Бутылку скотча! Бармен, недолго думая, достал бутылку "Джонни Уолкера" и два шота, после чего поинтересовался у нас: — День не удался, ребята? — с заметным итальянский акцентом спросил парень. — Я готов выслушать и поддержать. Бармены ведь для того и нужны, чтобы выговориться. К слову, меня зовут Алдо. — Алдо, нам не нужно выговариваться, — сообщил Блант. — Мы просто хотим молча попить скотча. Так мы за вечер выпили почти полтора литра алкоголя на двоих и пообщались между собой. — Эх, Блант, — с трудом произнёс я, икая при этом. - М-меня прям разрывает изнутри. П-п-понимаешь? — Крабы будут нак-казаны, — так же как и я, ответил мой друган, — Вот поверь мне, nigga. Твоя мама будет отомщена, эх… — он достал несколько купюр, не менее пятиста баксов. — Я не смогу вести. Бармен! Вот плата за виски и чаевые! Вызови такси, dog! — Как скажете, — сказал бармен, набирая номер ближайшего таксопарка. То как я добрался до дома, я не помнил, как, вероятно, и Блант *** Утро после бара встретило меня похмельем… Хотя какое утро в полдень? Через час начинались похороны и я их не должен был пропустить. Кое-как перекусив на скорую руку, я надел бордового цвета свитер, чёрные брюки и туфли из кожзама. Постояв у окна и поглядев на осенний Лас-Либертад, я испортил себе настроение ещё сильнее… Мамы не стало, погода была депрессивная. Ну почему так всё сложилось? Почему моя мама попала под огонь Крабов? Вспышки пушек Крабов, убивших маму, разбудили во мне ещё один огонь. Небольшой, тлеющий, начавший разгораться еще на допросе, превратился в настоящий костёр. *** На похоронах мамы лил дождь… Кто-то романтичный, художник например, сказал бы «Господь оплакивает очередное дитя», но это было не совсем так. Просто стояло начало осени и дожди в это время вполне нормальны. Проводить мою маму в последний путь пришёл весь наш сэт. Даже Гасто вылез из своего особняка, чтобы оказать мне моральную поддержку. Как и на любых похоронах там был священник, из баптистской церкви. Буквально пропев молитву, в такт которой подпевали и меланхолично похлопывали в ладоши некоторые из homies, пастор заключил: — Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху, — после чего протяжно добавил, — А-а-ами-и-инь! — Аминь, — хором ответили все, кроме меня. Я был погружен в себя… Зачем Крабам понадобилась больница? Что они там забыли? Хотели добыть «режимные средства» типа морфия? Крэка им, что ли, не достаточно? Надо собрать всех homies, и вооружить. А после — нанести такой удар по этим «членистоногим», что они никогда не оправятся… Последний раз поцеловав маму в холодный лоб, смотрю как гроб закрывают и опускают под землю. После того, как гробовщики начали закапывать могилу, я не выдержал и упал на колени, заплакав… Я чувствовал полнейшую пустоту в душе, будто туда залез членостоногий, в чью честь мы обозвали враждебных нам негров, и всё там искромсал своими клешнями. Я ощущалал свою вину. Вдруг её убил тот Краб, который убежал со сделки? Пристрели я его, не было бы той злополучной атаки. Слёзы текли по моим щекам, виски жгло, а моя причёска, которой я всегда гордился, совсем промокла и потеряла форму из-за дождя… Вдруг со спины ко мне кто-то подошёл. — Сынок, грустно всё это, — это был Гасто, который говорил своим добрым и мягким голосом. — Поехали ко мне? Поговорим. Гасто может и был суровым gangsta, но он всегда готов был поддержать в трудную минуту. Он уже не первый раз приходил на похороны жителя Локэша, жителя Грэйп-стрит. Встав на ноги и утерев слёзы, я последовал за нашим ОуДжи. Он приехал на Кадиллаке. Конкретно какой модели, я не разобрал, но машина была внушительных размеров и с обвесами. Да и какая разница, на чем он приехал? Мне было всё равно, на чем и как ехать, хоть в багажнике Крайслера Крабов, с простреленной головой. Главное — убраться отсюда. На дождливые мрачные улицы Лас-Либертада я смотрел с грустью… Вспомнился случай, когда мама привела меня в парк аттракционов в семидесятом году, на мой двенадцатый день рождения. Это было что-то! Я поел сладкой ваты, которую никогда раньше не пробовал, покатался на каруселях, на колесе обозрения, пострелял из пневмата по мишеням. Выиграл плюшевую обезьянку в синей майке. Спустя лет семь, когда я приобрёл первый ствол, я использовал эту игрушку в качестве мишени. Ибо нехрен на игрушку напяливать цвета Крабов. Когда мы пришли из этого парка, я узнал, что мама неофициально работала прачкой на богатых белых, чтобы оплатить развлечения, в течение почти месяца… Стальная женщина! Только по-настоящему любящая мать могла горбатиться целый месяц, чтобы порадовать сына в его праздник… От воспоминаний меня отвлёк наш ОуДжи. — Я вижу, что тебе грустно, — заключил Гасто, — Загляни в бардачок, там должно быть полбутылки вискаря. Старина «Джек Дэниел» тебя если не развлечёт, то по крайней мере притупит душевную боль. — Спасибо, Гасто, — я открыл бардачок, где помимо «беретты» и пары магазинов к ней, лежала бутылка, в которой плескалось дорогое пойло. Я выпил всё, что было в ёмкости, до последней капли. Крепкий алкоголь обжёг пищевод, а в голове появилось то самое тёплое и приятное чувство опьянения… Я хотел ещё, чтобы упиться до беспамятства, но Гасто на мое предложение заехать в «Алко-Городок» сказал, что мне нужно мыслить трезво и быть собранным. Когда Кадиллак остановился возле двухэтажного дома в стиле шестидесятых и мы вылезли из салона, дождь закончился. Гасто жил богато. С десяток картин, среди которых имелась пара оригиналов, кресла из красного дерева, дорогие диваны и огромный телевизор. Дверь нам открыла жена Гасто. Она была в розовом с кружевами платье, и фартуком поверх него. — Гус, любимый, — она обняла нашего ОуДжи, — Мне так жаль Терезу, ведь я её буквально неделю назад навещала в больнице, относила ей свежую выпечку… — увидев мою скромную персону, она так же обняла меня, — Прими мои соболезнования, Трэвис. Мы все будем скорбеть по твоей маме. Прости, что не пришла на похороны. Когда собиралась, прямо сердце прихватило, пришлось выпить нитроглицерин… — Ничего, миссис Райес, здоровье важнее, не болейте, — безэмоционально сказал я, после чего мы проследовали из гостиной на кухню. — Я только минут десять назад оклемалась, — говорила Мэри, — Но разогреть вчерашнюю запеканку из отбивных и картофеля у меня времени хватило. Ешьте, пока снова не остыло. Ел я без аппетита и почти не ощущал вкуса еды, я просто клал в рот, жевал и глотал, но ничего не чувствовал… Просто набивал пустой желудок и запивал яблочным соком, который нам предоставила эта заботливая женщина. Когда мы доели свои порции, Гасто заговорил. — Я знаю, кто это сделал, Тру Догг, — обтирая салфеткой губы, произнёс гангстер, — Да ты и сам, наверное, догадался… Но я знаю, как они пронюхали о твоей матери. Тебя узнал тот Краб, что умчался со сделки с оружием. Он собрал братков и устроил пальбу в больнице, убив твою мать и всех, кто был рядом. Теперь о причинах… Тот, чью голову ты снёс во время пальбы на сделке — сын их главного ОуДжи, Клайва Крикета, также известного как СиКей. Он собрался отомстить тебе, убив кого-нибудь из твоей семьи. Мама — твоя единственная родня, вот он и решил… — Не единственная, мистер Райес, — сказал я. — У меня тоже есть сын, недавно узнал. Слава богу, что он цел. Таниша перед похоронами пришла вместе с Зигги. — Так это твой пацан? Ладно, — потёр ладони ОуДжи, — Надо нанести удар по этим засранцам. Прошёл слух, что во время нашей сделки помер сынок СиКея. На похоронах будет много как обычных мелких бандюганов, так и важных шишек, включая СиКея. Похороны завтра. — Предлагаешь ударить во время похорон? Это подло. — А убивать больную женщину, которой требуется операция, не подло? Убивать прямо в больнице, притом! — Да, ты прав. Поубиваем их к ебеням. Grape 4Life! — Grape 4Life, nigga! Grape 4Life! — повторил ОуДжи, после чего достал новейший мобильник, и начал обзванивать homies, созывая сходку…Глава №5 "Внутренний огонь"
6 мая 2017 г. в 00:14