School of tears

- Ты как? – картинка перед глазами становится четче и сквозь мажущую по углам поволоку проступают контуры знакомой обманчиво хрупкой фигуры. Чимина заметно трясет от непередаваемого коктейля из разношерстных эмоций, словно он лежит не на деревянном полу скромной студии, а на собственном смертном одре, от страха сводит конечности и на лбу испарина проступает с двойной силой. Хочется в прямом смысле провалиться под землю, чтобы не чувствовать прожигающий взгляд острых ледяных осколков, не проходить в очередной раз через самый настоящий ад, пусть и облеченный лишь в психологическую форму. - Эй, с тобой все в порядке? - вновь раздается над ухом тот самый чуть хрипловатый, словно под градусом, голос. Кажется, за прошедший год он успел въесться под кожу, выжечь с внутренней стороны отпечатки вечной мерзлоты вперемешку с каким-то мазохистическим благоговением к каждой новой встрече. И, если в окружении друзей Чимин ведет себя как веселый, иногда заигрывающийся ребенок, то с появлением в поле зрения Мин Юнги все идет по наклонной резко вниз, летит прямо на острые пики чужого взгляда. Пак бы и рад пропускать все мимо, не обращать внимания и жить, как прежде, да только ни черта не получается. И хотел бы отвернуться, да сил не хватает. Есть что-то в этом Мин Юнги цепляющее, невидимые цепи, намертво приковывающие случайного зрителя к неизменной Антарктике чужой души. А ведь глаза – её прямое отражение. Чимин чувствует, как чужие цепкие пальцы хватают край любимой серой толстовки и тянут чуть в бок, чтобы вернуть трясущееся тело в вертикальное положение. Он до спазма в желудке боится привычных ледяных осколков в голосе и глазах хёна, не находит в себе смелости поднять взгляд от расплывающегося рисунка деревянных досок. Но, вопреки всем привычным сценариям, Юнги ведет себя спокойно, не ухмыляется криво, зло, сжигая по кусочкам все ответные слова в зачатке, не делает больно, хотя сейчас самое подходящее время. Его голос ровный, уставший и, даже, немного… обеспокоенный? Чимин нервно дергается от собственной нелепой мысли и гонит прочь незваную гостью. Ну да, Мин Юнги беспокоиться, беспокоится о Пак Чимине. Попахивает сумасшествием. Тонкие пальцы чуть усиливают хватку, несколько раз не сильно встряхивая напряженное тело, но танцору каждое подобное движение видится сквозь призму насилия, изощрённой психологической игры на выживание. Он старается чуть отстраниться, отползти назад, проезжаясь больным бедром по полу, вызывая тем самым новый приступ тупых иголок под кожу с разноцветными кругами перед глазами. Юнги порывается помочь, тянет вторую руку к ушибленному месту, но тонсен неосознанно шарахается в сторону, весь сжимается, словно напуганный появлением хищника ёж, прячется за длинную челку. В опущенном в пол взгляде плещется неразбавленный страх с вкраплениями чистейшего непонимания, и это немного отрезвляет старшего. Рука замирает у самого края чуть задранной толстовки, а Чимин все сильнее жмется к полу, стискивает пальцами темную ткань спортивных штанов и дышит загнанно, совсем как пойманный в ловушку мышонок. Юнги бесшумно поднимается на ноги, медлит секунду, а затем протягивает раскрытую ладонь вперед, наверное, впервые за несколько лет предлагая кому-то свою помощь. Жизнь научила его в первую очередь думать о себе, оставляя альтруистические замашки для слепых оптимистов, ну или глупцов, и никогда не полагаться на других в сложных ситуациях. Школьная среда озлобила и заточила его, сделав и без того спокойного и не совсем контактного парня невосприимчивым к чужому горю. Но здесь и сейчас он вдруг почувствовал себя… опустошённым, виноватым? Чимин не похож на человека, который ударит в спину при первой возможности, будет высмеивать других ради собственной спокойной жизни, скорее он сам является мишенью таких очерствевших подростков с заледеневшим сердцем, как Мин Юнги. И, толи от осознания сего факта, толи от того, что за несколько недель парень успел прикипеть и к этому залу, и к этой музыке, и к легким движениям танцора у зеркала, но старший уже не готов так просто покидать студию. Тонсен поднимает боязливый взгляд из-под челки и с минуту просто рассматривает большую бледную ладонь. У него в голове отчаянно скрипят шестерёнки, механизм трещит в переплетениях мыслей и искрит непониманием в момент столкновения реальности с ожиданиями. На повисшие в воздухе незримым облаком так и не озвученные вопросы, по видимому, никто отвечать не собирается, но самый главный: «ты правда хочешь знать ответ?», неожиданно расставляет все точки над «i». Чимин медлит, кусает губы, словно решается на прыжок в густую тьму без какой-либо страховки. Нет, он не хочет знать. Возможно, когда-нибудь потом. Сейчас голова пухнет от количества разрозненных мыслей, в боку глухо скребется остаточная боль, а уже завтра утром в области бедра расцветет огромный лиловый синяк. И объясняй потом маме, что дело не в издевательствах в школе, это просто сын у неё непутевый и вечно калечится на тренировках. И дело тут совсем не в Мин Юнги. Мин Юнги, чьих мотивов Пак все еще не может понять. Мин Юнги который, к слову, так и стоит с протянутой вперед ладонью, от которой Чимину стоило бы бежать, как от огня. Он ведь знает, что вся визуальная хрупкость и мягкость – более чем обманчивы, и при большом желании этой самой рукой парень может не хило так приложить вставшее на пути препятствие, будь то абстрактный предмет или конкретный человека. Парень робко протягивает свою подрагивающую руку и крепко хватается за чужую раскрытую ладонь. Пальцы бледные и холодные, немного шершавые, с парой пятен от ручки на ребре, держат цепко. На первый взгляд – гиблое дело, но немного усилий и желания - и танцор уже стоит на своих двоих, хватаясь второй рукой за ноющий после падения бок. Раньше Чимин бы придумал на этот счет какую-нибудь шутку, рассказал друзьям и беззлобно посмеялся бы, но дважды на одни и те же грабли наступать уж больно не хочется. Еще несколько невыносимо долгих секунд в вакууме собственных размышлений и страхов, один на один с внутренними демонами, фоном играющей музыкой, редкими отголосками шагов за бледно-серой стеной, и танцор чувствует, как хватка на руке ослабевает, а затем чужие пальцы и вовсе выскальзывают из собственной ладони. Как понимать поведение Юнги и реагировать на все происходящее, парень не знает. У него по венам струится ледяная стужа и под ребрами завывают отголоски чужих колючих фраз, с каплями крови на кончиках шипов. Картинка в голове идет уродливыми трещинами, по краям осыпаясь пылью перед неизведанной… реальностью? Шаги по старому паркету отдаются легким скрипом, и Чимин чувствует, как утекает сквозь пальцы инстинкт самосохранения наравне со здравым смыслом. Осознание приходит не сразу, но отрезвляет похлеще самой сильной пощечины. - Хён, - голос совсем не знакомый, хриплый, надломленный, до отвращения жалостливый. – Останься, - пальцы, окольцованные посеребренным металлом, дрожат и метафорически сгорают, совсем невесомо придерживая край чужого пиджака. Чимин зовет себя дважды идиотом и самоубийцей, и если Юнги прямо сейчас сломает ему руку, это будет, в принципе, ожидаемо. Но дальше - хуже. – Пожалуйста. Все, дамы и господа. Занавес. Танцор слышит шуршание школьной формы, еле заметный скрип деревянный досок и с силой вжимается короткими пальцами в исполосованную складками ладонь. Он не хочет думать о хёне, о собственном иррациональном поведении, когда сердце с болезненной скоростью бьётся о ребра, и стыдно до красных пятен на лице… ему хочется просто не быть, раствориться в атмосфере, распадаясь на миллионы крохотных частичек. Скрип двери подводит окончательную черту, ставит жирную точку, выбивая из легких несдержанный выдох. *** У Юнги в голове настоящее сборная солянка из мыслей, приправленных соусом страшащей жалости. От эмоций в лишь на секунду пойманном взгляде младшего становится как-то не по себе, холодом цепляет струны пылящихся на полках чувств. В пределах школы, на импровизированного поле боя чужой страх только в радость, своего рода трофей и неплохой щит от нападения со стороны таких же попавших в западню системы. И, если там ты можешь упиваться своим превосходством, позлорадствовать над теми, чей ранг теперь ниже на ступень, а то и больше, здесь есть лишь одно желание - спрятаться, забиться подальше в угол и не чувствовать это отвратительное жжение внутри, зовущееся угрызения совести. Впервые за несколько лет Юнги настолько неуютно, собственный образ приносит дискомфорт и вызывает почти физическое отвращение. Ледяная стена отчуждения дрожит под напором стыда, когда-то давно засунутого в самый дальний угол сознания, ведь выживает – сильнейший, а у него такой роскоши, как чувства, не наблюдается. Слишком дорого обойдется, слишком больно падать. И все же, вопреки собственноручно взращенным запретам, табу и обещаниям за семью печатями, Юнги делает очередной шаг, почти что прыжок, приближающий его к безликой бездне. Привычные модели поведения с треском ломаются надвое, обнажая неизвестность в самом её невинном и запутанном виде. Спросить бы у кого в сердцах: «какого черта?», да только собеседник – безмолвная глухая стена в собственной голове. Какого черта Мин Юнги выходит из зала не для того, чтобы свалить по-быстрому домой, а чтобы через несколько секунд вернуться в освещенное помещение со своими немногочисленными пожитками в подрагивающих руках? Какого черта он располагается в самом дальнем углу, по другую сторону от запыленного, немного треснутого края зеркала? Какого черта он вообще ворвался в этот зал, стоило только непутевому Чимину навернуться на ровном месте? О, нет, еще лучше. Какого черта он вообще приходит сюда каждый гребаный день? Что с тобой не так, Мин Юнги? Но внутренний голос молчит. Ни ругательств, ни нотаций, ни извечного самокопания – вообще н-и-ч-е-г-о. И парень не знает, радоваться данному факту или готовиться выйти вперед в окно, пока здравый смысл молча отсиживается в стороне. Чимина, кажется, возвращением хёна шокирует не меньше. И пусть он сам предложил… нет, не так, он попросил, чем окончательно завел Юнги в глухой тупик собственных размышлений, жизнь от данного факта легче не становится. От пестрящего эмоциями лица танцора становится окончательно дурно, и старший спешит отвести взгляд в сторону, выбрав новой жертвой собственный смартфон. Лента обновлений мелькает перед глазами сплошным размытым фоном с вкраплениями чужих фотографий и отпечатками прыгающего текста, но со стороны, должно быть, смотрится вполне натурально. Юнги на это надеется. Юнги уже просто надеется дожить до конца тренировки. Танцор с трудом заставляет себя сдвинуться с места и сделать несколько несмелых шагов до аппаратуры. Место ушиба щипит и отдается ноющей болью при каждом резком движении, но у Чимина сейчас есть проблемы поважнее, да и тренировку из-за такого пустяка никто не отменял. Парень наугад выбирает мелодию из специального плейлиста для занятий, получается что-то среднее: не слишком быстрое, но и не слишком медленное, самое то для поппинга, которым Пак занимается со времен средней школы. Почти каждое движение приносит дискомфорт на грани с легкой болью, да и присутствие Юнги не придает желаемой уверенности в себе: движения в пол силы и смазанные точки, но танцор упрямо гнет свою линию и движется легкой волной по паркету. Вопреки задорному характеру, танцевать перед хёном неловко, даже немного стыдно, словно Чимин находится не в уже год как облюбованном танцевальном зале, а под пристальным взглядом почитаемого жури на каком-то крутом кастинге. И совершенно не важно, что сам Юнги даже взгляда от смартфона не поднимает, на деле не проявляя и малейшего интереса к происходящему, младшему все равно до дрожи в коленках страшно сделать хоть одну грубую ошибку. Под конец занятия Чимину удается прогнать по кругу несколько старых связок без запинок и смазанных, рубленых движений, отдающихся пульсацией под длинным краем толстовки. И даже мысли о Мин Юнги, с легкой подачи сбивающие весь боевой настрой танцора, скребут и мешаются уже не так явно. Парень устало роняет руки по швам и по привычке идет отключать аппаратуру, а когда оборачивается, незваного гостя уже и след простыл. Чимин не знает, радоваться сему факту или готовить документы на перевод следующим же учебным днем, но дышать становится в разы легче. *** Чимин честно пытается отсидеться хотя бы несколько дней дома, сославшись на внезапную простуду, но мама довольно быстро выводит парня на чистую воду и пинками отправляет в школу, в наказание, за враньё, оставив без обеда. Идея отсидеться весь день в каком-нибудь укромном закутке так же терпит неудачу благодаря случайной встрече с одноклассником, и Паку ничего не остается, кроме как собрать остатки воли в кулак и отправится прямиком на растерзание новоиспеченных слухов. А в том, что таковые уже во всю «ходят» по школе, он даже и не сомневается. И не то, что бы Юнги был похож на ярого сплетника, но и надеяться на то, что парень промолчит и оставит неожиданно открывшийся факт Чиминовой биографии в тайне не приходится. На самом деле младший никак не может понять, за что хён так взъелся на него? Неужели из-за одной безобидной фразы, обычного прозвища можно вполне серьезного возненавидеть кого-то настолько сильно. Ведь, если разложить ситуацию по полочкам, Пак просто хотел пошутить и, возможно, подружиться с симпатичным старшеклассником, чтобы вместе ходить в компьютерный клуб и тусоваться в крутых компаниях. Но Мин Юнги оказался холодным, как кусок вечного льда в океане, и злопамятным, словно весь его внешний облик – маска, тонкая преграда между внутренними демонами и внешним миром. Чимин мнется несколько минут у ворот школы, не находя в себе силы сделать первый шаг на встречу злодейке-судьбе, а когда поднимает взгляд, неожиданно натыкается на вечно улыбающегося Хосока буквально в десяти сантиметрах от собственного носа. - Приветик! Ты сегодня поздно, - староста класса 2-1 привычно хватает друга под локоть и тащит вслед за собой к раскрытым дверям. – Я Чонгуку обещал быть пораньше, чтобы прояснить кое-что с конспектами. Давай живее. Чимин все же тушуется, опускает взгляд в пол и кусает от напряжения губы. Ему совершенно точно не хочется переступать порог школы и окунаться в кишащее новыми слухами море голодающих акул. Вообще, если бы не Хосок со своими вечными делами, парень бы точно развернулся на пятках и убежал куда подальше от приближающейся опасности. На самом деле Пак очень любит своего друга, да и староста он не плохой, только забывчивый немного в силу огромного количества дополнительной работы, но почему-то именно сейчас его присутствие немного раздражает. Да и позориться перед близким человеком не хочется совершенно. И все же, вопреки всем красочным опасениям и надуманным сценариям, что при входе, что в коридорах, что в классе – ученики ведут себя как обычно: ни тебе перешептываний по углам, ни испытывающих взглядов, ни тычков в спину. Школьники обращают на Чимина ровно столько же внимания, сколько и обычно. И это вводит в ступор, немного меняет восприятие реальности, заставляя ежеминутно ждать какого-нибудь подвоха. Весь день Пак ведет себя, словно натянутая до предела тетива, того и гляди оборвется и ударной волной заденет окружающих в радиусе пары десятков метров. Хосок шутливо пихает друга в бок и честно старается привести в чувство, вернуть на место обаяшку-Мина с непомерным энтузиазмом и извечной болтливостью, но тот лишь вяло отмахивается, без интереса ковыряясь палочками в свежем рисе на собственном подносе. Страшно даже глаза от гладкой поверхности стола поднять, просто оглянуться и стать очередной мишенью для насмешек. И все же, после бури всегда наступает штиль, а из-за туч выходит пьянящее теплыми лучами ласковое солнце. Пак как-то резко выныривает из штормящих в сознании мыслей об «истории не по сюжету» и приходит в себя уже за воротами учебного заведения. Даже, обычно игнорирующий сильный раздражитель в виде Чимина, Чонгук замечает неладное, правда, в отличие от Хосока, не лезет к человеку в душу, а просто предлагает новому другу немного отдохнуть. Очень любезно с его стороны, но тренировку Пака еще никто не отменял, и, виновато улыбнувшись, парень почти переходит на бег, направляясь в сторону танцевальной студии. Черной кошкой на сердце скребется не озвученное даже в собственном сознании опасение, словно бы способное на полдороги заставить танцора повернуть назад и скрыться в витиеватых улочках Сеула. Но Пак упрямо перебирает ногами, для убедительности чуть ускоряя тяжелый шаг, и вот уже совсем рядом виднеется темная железная дверь с оборванным по краям цветным плакатом. Уверенности хватает только на то, чтобы сделать привычные десять шагов вниз по лестнице и поздороваться с милой девушкой за стойкой регистрации. Оставшееся расстояние до зала Чимин преодолевает почти что через силу, с каждым новым шагом ощущая, как ускоряется пульс где-то в области висков и желудок скручивает в тугой узел ожидания. Как себя вести, если неподалеку вновь окажется хён, парень не знает, и благодарит всех известных богов, когда в привычном уже небольшом помещении не оказывается ни души. *** После неожиданного столкновения в зале Юнги на несколько дней полностью исчезает из поля зрения Чимина. Младший не знает, радоваться сему факту или биться головой об стену в ожидании грандиозной бури, но из-за нескончаемого потока предположений сосредоточится не получается даже на танцах. Убийственный два-три часа тренировок проходят на 90% впустую, и Пак глухо рычит сквозь плотно сжатые зубы, ударяя кулаком по гладкой поверхности паркетного пола. Хочется просто стереть из памяти странный инцидент, перестать невольно анализировать каждое нетипичное движение или слово и вернуться в привычный ритм жизни, где «холодный принц из Тэгу» ходит под черным цветом без всяких серых оттенков. Юнги появляется на пороге студии на третий день, спустя ровно пол часа от начала занятия. Чимин уже закончил разминку, и пытается прогнать вчерашнюю хип-хоп связку. Получается, правда, не совсем удачно, когда знакомая невысокая фигура, чуть помявшись у порога, неспешным шагом двигается в самый угол зала. Танцор так и замирает на месте, на секунду гонимый чувством дежавю аж на двое суток назад, и молчит не столько пугливо, сколько изумленно, пойманный врасплох забывая об элементарном приветствии. Правда, Мин не одаривает парня даже мимолетным взглядом, спокойно располагается в углу, куда свет доходит в чуть приглушенном виде, и сразу же утыкается носом в собственный смартфон, словно никакого Пак Чимина нет и в помине. Словно бы это не Юнги ввалился в танцевальный зал посреди чужой тренировки, одним только своим видом заставляя тонсена невольно вжать голову в плечи. И не важно, что самого хёна изнутри одолевает неконтролируемая паника, да такая, что ноги подкашиваются, и кисти мелко дрожат, сердце колотится непривычно громко и часто, словно как в старом диснеевском мультике готово вот-вот выпрыгнуть из груди, не замечая препятствий в виде внутренних органов, грудной клетки и кожи. У Чимина на языке вертится целый список особо важных вопросов и несколько приписок с оставшимся невнятным набором слов, сполна выражающих его потерянное состояние в данный момент. На самом деле парень невероятно устал от неизвестности и трехдневного ожидания чертового колеса слухов и домыслов, собственной накрученной мнительности и дерганности, что прояснить бы ситуацию и уснуть, наконец, спокойно. Но Юнги всем своим видом показывает, что вести светские беседы или объяснять причину своего появления в этом зале не намерен, а Пак, конечно, болтливый и наглый, но не такой дурак, чтобы лезть под горячую руку обманчиво спокойного хёна с расспросами. Судя по всему, в ближайшее время уходить незваный гость не намерен, а Чимину еще нужно отработать несколько связок новой хореографии. Танцор делает глубокий вдох и медленно поворачивается лицом к зеркалу. И все же ему становится чуточку легче. Трудно признаться в этом даже себе, но от вида, спокойно умастившегося в углу, хёна, добрая половина опасений отпадает самом собой, и лишь вопросов становится на порядок больше. Вполне возможно, что в прошлой жизни Пак хорошенько насолил кому-то оттуда, «сверху», и Мин Юнги его лично наказание, расплата за страшные грехи, но сегодня у небес, видимо, неплохое настроение. *** В таком непривычном, новом ритме проходит еще полторы недели. Чимин постепенно свыкается с молчаливым Юнги, всю тренировку восседающем в дальнем углу танцевального зала, с его бесшумной поступью, редким шорохом тетрадных листов или скрипом молнии рюкзака, когда парню необходимо достать или убрать какую-нибудь вещь. Мин занимается своими делами, почти не обращая внимания на тонсена: зависает в телефоне, делает домашнее задание, изредка пишет что-то в блокноте с красивым черно-белым рисунком на обложке. Пак же не вдается в подробности, почему хён появляется на пороге студии каждый вечер, хотя любопытство сжигает изнутри, вообще не задает никаких вопросов, не в силах предсказать реакцию парня. Чимин вполне обоснованно боится неловким словом разрушить тот хрупкий нейтралитет, который неожиданно возник между ним и «ледяным принцем из Тэгу». Хён приходит в разное время, все зависит от неизвестных Паку личных дел, но уходит всегда, как по часам, в конце тренировки: танцор идет отключать аппаратура, оборачивается, а молчаливого гостя уже и след простыл. И от этого на душе становится совсем немного тоскливо. Тишина, которая окружает хёна на импровизированных встречах, безразличные взгляды, направленные в сторону танцора сквозь гладкую зеркальную поверхность, настолько редкие, что их можно сосчитать по пальцам на одной руке, угнетают, давят холодом арктических бурь. Чимин с детства очень общительный и открытый человек, правда, болтать без умолку может сутки на пролет и не всегда слушает собеседника, но друзья прощают этому ребенку даже такое, на первый взгляд, вопиющее неуважение. В конечном итоге, долго обижаться на Пака просто невозможно. То, как парень строит милые рожицы, лезет обниматься, хватаясь за тебя всеми конечностями, тянет протяжно-высокое «прости» прямо над ухом обидевшегося друга, разгоняет противные серые тучи внутри и подселяет небольшое теплое солнышко прямо в центр эмоциональной бури. Он вообще относится к тому типу людей, которые готовы без раздумий кинуться на помощь в самой сложной ситуации, подставить плечо и даже побыть чьей-то жилеткой, ведь всем нам иногда требуется простой слушатель, реже советчик. Наверное, именно поэтому все подростковые выходки и детская непосредственность вкупе с несдержанностью не так уж и страшны. В стенах школы Юнги все тот же острый на язык кусочек вечного льда, человек-сон и интроверт со стажем, но теперь он просто проходит мимо Чимина, не опрокидывает еду, не шипит дикой кошкой и не стреляет убийственным взглядом прямиком между лопаток. Ни, тебе, подколов, ни презрительного фырканья, ни позабытого давным-давно разговора без свидетелей, после которого ныла нога и синяк от несдержанного удара неприятно саднил несколько дней. Мин расслабленный, почти всегда спит, даже к разрушителю-Намджуну относится снисходительней. Бывает, правда, не сильно толкает младшего где-нибудь в коридоре, без привычной злобы или превосходства, скорее просто по старой памяти. Привычка – вторая натура. Хосок удивляется, присвистывает, мол: «неужели Пак Чимин официально прощен или в этом парне, наконец, проснулась совесть?». А сам Чимин и слова сказать не может, лишь печально смотрит вслед удаляющейся худой фигуре. Он тоже хотел бы знать. Очень.