School of tears

Юнги нервно крутит ручку в тонких пальцах и отрешенным взглядом прожигает наполовину исписанный (и ровно на такую же половину зачеркнутый) блокнотный лист. Они с Намджуном уже второй час сидят в студии Минхёка, в надежде накатать хотя бы сырую мелодию для нового трека Мона и поработать над самим текстом, но, откровенно говоря, дело застопорилось еще в самом начале. Вместо полноценной дорожки, на экране компьютера разрозненные кусочки двух-трехсекундных битов, а в тексте больше хаоса, чем во всем человеческом существовании. В общем, муза откровенно смеется над двумя и без того измученными парнями, с особо изощренным удовольствием одаривая Намджуна явным творческим кризисом на почве серьезной предэкзаменационной нагрузки. Ручка с грохотом отлетает на противоположный край стола, и Юнги откидывается на спинку небольшого кресла. В последнее время с ним творится что-то странное: концентрация рассыпается в мелкую пыль, вещи валятся из рук, а мысли то и дело соскальзывают в бездну не идентифицированных эмоций. Слова на бумаге странные, словно бы двусмысленные, а в голове все вертится чужой сосредоточенный образ, чуть нахмуренные брови, напряженные руки с четким рисунком мышц, высокий голос и дурацкий заливистый смех. Юнги это откровенно не нравится, но мысли – штука не материальная, смять и выбросить их, как листок бумаги, невозможно. Так же и с воспоминаниями. Пару дней назад, например, Чимин снова уговорил Юнги помочь с одним сложным движением. И все бы ничего, да только когда парень на радостях кинулся повторять разобранную связку, он неловко запнулся о ногу не успевшего отойти в сторону старшего и утянул за собой на жесткий студийный пол. Юнги уже был готов к острой боли в затылке и цветным мушкам под закрытыми веками, но… Вопреки всем ожиданиям, под ладонями он почувствовал лишь крепкие грудные мышцы и плотную ткань футболки, а когда открыл глаза – буквально в пяти сантиметрах от собственного носа увидел удивленное лицо Чимина. Скулы и уши парня тронул мягкий румянец, ресницы задрожали, а рот сложился в легком «о», когда их взгляды пересеклись. В этот момент младший выглядел очаровательно: растрепанные, чуть влажные на кончиках, пряди, гримаса неподдельного изумления на (что уж греха таить) симпатичном лице и нечто такое осторожное, но поистине теплое, в глубине темных зрачков, что эффект не хуже гипноза. Юнги лишь единожды поднимает взгляд выше белой ткани, острого кадыка под смуглой по природе кожи и засматривается, кажется, пропадает на несколько минут в том, к чему точно не готов. Старший отшатывается первым, бормочет скомканное «ну ты понял» и быстро ретируется в свой угол. Он пытается придать своей походке максимальное расслабление, лицу – привычную отстраненность, да только мышцы сильно напряжены и тянут при каждом новом шаге. Юнги уверен, все дело в неожиданном падении, адреналиновом выбросе вперед по кровеносным протокам. Он уверен, но на этом почему-то возникает многоточие. Чимин вызывает в нем смешанные чувства, и что делать с этим странным открытием – совсем непонятно. - Черт, я так больше не могу, - раздраженно потирает гудящие виски Намджун. – Ничего путного в голову не лезет. Юнги прикрывает глаза ладонью и устало выдыхает пропитанный напряжением воздух, словно и не дышал совсем это время. В этот момент он как никогда согласен с Намджуном. *** Ночной Сеул прекрасен. Темное небо, почти черное на окраинах и расплывчато сияющее в центре, освещенное миллионом лампочек и прожекторов, словно изголодавшаяся по вниманию знаменитость. Неоновые вывески мерцают не хуже вспышек камер, утоляют голод и привлекают желанное внимание к изнеженной персоне. Город живет и дышит, питается чужими мечтами, горем и потаёнными желаниями. Он дает надежду на спасение, ведь в витиеватых переулках из холодного камня можно отыскать все, что душе заблагорассудится. Только вот с чувством насыщения у его жителей явные проблемы. Потрепанный рюкзак ощутимо оттягивает плечо, краем перекрученной лямки врезаясь в складки на черной толстовке. Юнги неловко дергает затекшей рукой и измученно выдыхает теплый вечерний воздух. Он настолько вымотался на работе, что не чувствует ног и почти падает с предпоследней ступеньки, переступая порог танцевальной студии. Стойка регистрации привычно пустует и парень мимолетно удивляется столь явной безответственности здешних администраторов и владельца заведения. С другой стороны, именно благодаря такому странному отношению персонала, Юнги ни разу не наткнулся на Минхёка. Объясняться перед старшим о причинах неожиданного визита в столь поздний час парень просто не готов, да и сказать ему, на самом деле, нечего. Чимин встречает хёна легким взмахом руки и привычно провожает взглядом до дальнего угла зала. Рюкзак, который все это время так усиленно тянул к земле, первым летит на паркетный пол, и Юнги с нескрываемым облегчением приземляется следом. Кажется, этот день и правда выпил из него все соки, потому что парню хочется просто погрузится в самый глубокий из возможных снов. Вместо этого он тянется к своему рюкзаку, и Чимин с нескрываемым изумлением наблюдает за тем, как бледные пальцы выуживают на свет серебристую баночку светлого «hite». Юнги несильно трясет ей в воздухе и хрипловато уточняет: - Ты же не против? Пиздец как устал сегодня. Вместо ответа младший лишь коротко пожимает плечами и мягко улыбается, словно одним только взглядом говорит «я все понимаю, хён». Есть в этом нечто такое, от чего Юнги закусывает нижнюю губу и спешит отвернуться обратно к своему рюкзаку. Внутри еле заметно вздрагивает, тянет коротко, буквально с секунду зажимаясь за ребрами, и отпускает. Дышать получается все так же свободно, но парень чувствует неуловимое изменение, где-то в глубине не то души, не то подсознания, шестеренка барахлит и идет мелкими трещинами. Трещинки как начало болезни: совсем незаметные и не приносят ощутимого дискомфорта, но пройдет несколько дней, и эта зараза разрастется колючим сорняком по всему организму. Если не пресечь недуг в зачатке, после придется собирать себя по кусочкам выдранной вместе с корнями души. Но трещинки уже прокладывают себе дорожку вперед, перекидываясь на соседние шестеренки. Момент упущен, и никакое шестое чувство не поможет вернуться обратно. Пиво в банке уже чуть теплое, неприятной горечью оседает на языке. Юнги запрокидывает голову, чтобы сделать последний глоток, и вытирает губы тыльной стороной ладони. В голове стоит легкий гул то ли от приглушенных битов, то ли от общего истощенного состояния организма. Чимин уже больше получаса гоняет совершенно незнакомую старшему связку, осторожно выкручивая спину и руки под неестественными углами. Юнги из-под полуопущенных ресниц следит за плавными движениями, тягучими волнами от груди к бедрам, от плеча к кисти, за четкими линиями играющих под кожей мышц и выступающими на руках и горле венами. Танцор ведет носком кроссовка по паркету, переступает мягкой пружиной, словно крадущаяся во тьме пантера, и неожиданно вскидывает руки к потолку. Резкие биты разбивают общую атмосферу, а парень, чуть покачиваясь, мелким четкими шагами идет вперед, по точкам опуская руки к груди. Волна телом, легкий прогиб в спине, отклонение головы по кругу и рывок вперед. У Чимина взгляд - болото, многоголосая чернота внутри и полное погружение в музыку. Парень немного смахивает на сумасшедшего, особенно когда дергается туда-обратно, хватаясь за голову, но Юнги знает - это все часть танца. Пусть не до конца отработанная, но даже в таком виде цепляющая до невысказанного предвкушения. Или это все вина алкоголя? Юнги прикусывает нижнюю губу и все никак не может отвести взгляда. В его голове сумбур из незнакомых мыслей с примесью необъяснимых ощущений, некоторые из которых уже обрели форму в черновом блокноте. Чувство безразличия, которое сменило однажды напускной гнев, теперь уступает место чему-то даже более сильному, чем интерес. С Чимином очень уютно, словно не существует остального мира за стеной, неожиданно есть о чем поговорить и даже немного поспорить. И сколько бы Юнги не вырывал исписанные листья из бедного блокнота, сути внутренних содроганий это не изменит. Чимин случайно ловит чужой пристальный взгляд через зеркальную поверхность. Обычно сутулая фигура сегодня расслаблена: одна нога вытянута вперед, вторая согнута в колене и прижата к стене, рукав распустившейся белой рубашки касается края поблескивающей банки, а голова откинута чуть в бок, открывая вид на бледную шею. Отливающие бардовым волосы спадают на лицо, от чего глаз почти не видно, но танцор буквально кожей чувствует, что что-то не так. В голову закрадываются сомнения, предположения заполняют чистые до сего момента мысли, но парень до последнего старается не отвлекаться. Мышцы ног и рук подрагивают от напряжения, картинка в зеркале смазывается и неожиданно хочется сделать перерыв. Чимин сбивается с ритма, делает ошибку и с легким разочарованием чувствует, что концентрация окончательно потеряна. Он не делает музыку потише, не идет за бутылкой воды, хотя пить хочется страшно, даже не сдвигается с места, хотя мышцы отчаянно требуют перерыва. Нечитаемый взгляд через зеркало вызывает беспокойство, и чем больше парень смотрит в ответ, тем сильнее терзают его сомнения. - Хён, ты в порядке? - голос Чимина мешается с тяжелым дыханием, но даже так в нем проскальзывают настороженные нотки. Ответа не следует, а взгляд через зеркало все такой же безымянный, плохо различимый. Танцор медленно оборачивается и смотрит уже без посредников, четко глаза в глаза без прерывания контакта. Юнги странный, не такой, каким его привык видеть Чимин: поза слишком расслабленная, плечи опущены, кожа бледнее обычного, а одежда чуть измята. Младший зовет еще несколько раз и, не дождавшись ответной реакции, медленно пересекает маленький зал. Старший выглядит болезненно, усталость глубокими темными отпечатками ложится на лицо, чертит линии под глазами и на худых щеках. Чимин присаживается перед парнем на корточки и мягко тянет привычное уже «Хё-о-он». Беспокойство в его голосе и взгляде безусловно импонируют, но мысли Юнги все сильнее кренятся в каком-то опасном направлении. Взъерошенные волосы, чуть нахмуренные брови, закушенная губа и теплые пальцы, которыми танцор осторожно касается чужого острого плеча... Все это совершенно не то, что должно интересовать рассудительного и холодного хёна. Не крепкие бицепсы, выглядывающие из под края неловко задранного рукава футболки, не вены на загорелой шее и не острые ключицы с каплями пота в ярко выраженной ложбинке. Все это одно сплошное «не», которое бросается в глаза и поднимает с глубин самые неправильные, в рамках нормы и морали почти преступные, ощущения. Дыхание теплое, почти горячее, долетает до старшего развеянными урывками, ничтожными клочками оседая на темной макушке. Юнги лишь на мгновение теряет нить собственных подозрительных мыслей и, то ли пиво попалось паленое, то ли так просто проще, но в следующую секунду он уже подается вперед, смазано прижимаясь к чужим пухлым губам. На самом деле, это даже поцелуем назвать сложно. Простое касание губ в невинном, даже чуть глуповатом жесте. Спустя два осторожных вдоха старший уже не так уверен, изумление в шоколадных глазах как-то запоздало приводит в чувство. Горьковатый дурман, что толкнул его на необдуманный поступок, растворился так же быстро как и смелость. Юнги пугается собственных ощущений и действий, а когда порывается отстраниться, в ответ чувствует неожиданный напор. Чимин не знает, зачем оно ему нужно, не задумывается о последствиях, которые уже нависают над ним метафизическим молотом. Он просто перехватывает инициативу в свои руки и крепче цепляется за плечо хёна, когда тот дергается назад к шершавой стене. Младший приоткрывает рот и сминает губы Юнги в более осмысленном, почти что взрослом, поцелуе. Первые движения пусть и медленные, словно прощупывание почвы под ногами, но достаточно настойчивые, чтобы понять, Чимин так просто не отступится. О том, почему хён все это начал, парень подумает позже, может быть через пять минут, может через пол часа, а может и завтра. Не имеет особого значения, ведь прикосновения к чужому телу до того приятные, что времени на сожаления не остается. Старший хватается за ворот футболки танцора и горячо выдыхает, все же отвечая на смазанный от неожиданности поцелуй. Реальность мешается в ядерном коктейле из ядовитых красок и вот-вот рванет где-то в черепной коробке, оставляя после себя разводы на гладких костяных стенках. Чимин касается губ осторожно, с явным недостатком опыта, но руку с плеча не убирает и только сильнее притягивает хёна к себе. В висках, точно последнее предостережение, громко стучит кровь, заглушая льющуюся из колонок музыку. Вторая кисть ложится на скрытый под рубашкой бок и пальцы сминают хлопковую ткань, желая найти то ли опору, то ли более близкий контакт. Где-то в этот момент Юнги окончательно шлет здравый смысл к черту и тянет за измятый ворот на себя, углубляя поцелуй. В этом жесте нет ни грамма нежности: языки сплетаются в ожесточенной схватке, а зубы от напора сталкиваются с глухим стуком. Чимину странно и одновременно очень хорошо. Юнги целуется просто невероятно и даже горький привкус пива не может испортить ощущение. Старший кладет ладони на плечи танцора, слегка сжимает напряженные мышцы, и ведет вниз по рукам, с явным удовольствием задевая короткими ноготками бицепсы, языком чертит узоры по нёбу и обводит ряд верхних зубов с внутренней стороны. Пак может и не мастер откровенных поцелуев, но в этот момент хочет всего и сразу, поэтому недостаток опыта как может восполняет упорством. Одной ладонью он давит на затылок Юнги, а второй сжимает худой бок у кромки форменных штанов. Кожа под пальцами горячая, покрывается мелкими мурашками от прикосновений в определенных точках и почти идеально гармонирует на контрасте с привычной холодностью во взгляде. Чимин отстраняется и на пробу проводит языком по губе хёна, собирая горьковатый привкус с обветренной кожи. Все происходящее до того дурманит его, что спустя ничтожные пару секунд он тяжело выдыхает и снова углубляет поцелуй. Юнги ни в чем не уверен, у него в ушах шумит, и от всего происходящего чуть подрагивают ресницы, но, вместо того, чтобы отстраниться, он только сильнее хватается за влажную футболку на спине младшего. Запах кожи танцора, жар его тела и жадные поцелуи дурманят разум, плотным туманом обволакивая остатки разумных мыслей. В помещении свет чуть приглушен (у Пака начинают болеть глаза, если лампочки все время работают на полную мощность), и это создает атмосферу опасности, некой вседозволенности и скрытности. От ладоней Чимина даже через ткань рубашки кажется вот-вот останутся ожоги, кожа на поясе горит от несмелых поглаживаний, так заметно разнящихся с настойчивостью губ. Юнги это чувство неожиданно пробирает до мурашек. Руки подрагивают, и внизу живота разливается знакомое тепло, еще не большая проблема, но уже весомый повод задуматься. Граница безумия - вот она, вьется под ногами полупрозрачной лентой чистейшего обмана, все ближе манит к бездне неизвестности, сделай только один шаг за мнимую черту. Попытаешься убежать, да только почва зыбкая и предательски осыпается у самой кромки линий до и после. Чимин чувствует, как стремительно тяжелеет в паху, и не может сдержать короткого стона прямо в припухшие губы старшего. Он слышит тяжелое дыхание хёна, чувствует его длинные пальцы на своих плечах и неожиданно открывает глаза. Картинка до того порочная, что еще минута, и танцор просто взорвется от количества заполоняющих нутро новых эмоций. Младшему становится неожиданно страшно. Как-то резко накрывает осознание, тяжелым молотком бьет по затылку заведенного парня. У Чимина подрагивают пальцы, и глаза лихорадочно блестят в отражении точно таких же сумасшедших глаз старшего. В голове красной строкой бежит «черт, черт, черт» и те самые слова, за которые дети обычно получают нагоняй от взрослых. Он резко вскакивает с пола, ощущая малоприятный озноб в тех местах, где еще секунду назад были горячие чужие касания, и без объяснений сбегает в туалет. Колени подгибаются, и сердечный ритм бешено колотится где-то под остротой адамова яблока. Крепко стиснув зубы, парень держит голову под холодной водой лишние тридцать секунд, чтобы хоть как-то справиться с неожиданно накатившим возбуждением. Щеки в зеркальном отражении все еще заливает алый румяней, глаза блестят, а опухшие от поцелуев губы красноречиво наливаются кровью. Чимин зажмуривается до ярких пятен под сомкнутыми веками и впивается пальцами в край маленькой раковины. Идти обратно неимоверно страшно, чертово дежавю убивает остатки нереализованной смелости, но иного выхода у парня просто нет. Чимин открывает глаза и отталкивается от скользкого керамического ободка. Напряжение пульсирует в теле с четким интервалом раз в три секунды, шаг за шагом приближая дурное предчувствие к отметке «неизбежность». Танцор делает глубокий вдох и толкает изученную уже вдоль и поперек деревянную дверь. В зале пусто. Музыка льется из колонок все тем же приглушенным разнообразием битов, и лишь небольшой блокнот с черным узором на обложке одиноко валяется у дальней стены. *** Юнги с трудом разлепляет налитые свинцом веки и смаргивает плотную блестящую поволоку. Глаза слезятся, а очертания комнаты расплываются в сплошное грязно-серое пятно, окончательно дезориентируя только что проснувшегося парня. Мин коротко стонет в сгиб собственного локтя и переворачивается на спину, опирается локтями о жесткий деревянный пол в попытке сесть, но спазм в желудке заставляет измученное тело снова свернуться в позу эмбриона. По вискам долбит нарастающая боль, в ушах шумит, а привкус горечи на корне языка толкает тошнотворный комок вверх по горлу. Юнги сжимает зубы до легкого скрежета и с огромным трудом заставляет себя подняться с холодного пола. Ноги не слушаются, дрожь ползет вверх по коленям, и по дороге на кухню парень несколько раз сильно спотыкается. Слабость вгрызается в мышцы и кости, выкручивает сухожилия, связки, дробит в мелкую пыль остаточные силы. В квартире от чего-то холодно, озноб сковывает открытые участки кожи. Парень ёжится и мелко подрагивающими пальцами оттягивает вниз рукава измятой футболки. Вода в стакане чуть теплая, но против всякой логики кажется, что она ледяными иглами спускается вниз по пищеводу. Внутренности пропитываются этой болью, скручиваются в единый тугой узел и резонируют в троекратно усиленной форме, вынуждая Юнги судорожными глотками ловить тяжелый воздух. Умыться в таком состоянии оказывается задачей не из легких: от одного неловкого движения с кончиков волос на пол срываются прозрачные капли, и тело без опоры качает, словно в разрастающийся шторм. Юнги думает, что у жизни очень специфическое чувство юмора. Все происходящее смахивает на затянувшуюся черную комедию, и чем дальше актеры заходят по сценарию, тем абсурднее становится ситуация в целом. Привкус испорченного пива и неумелых поцелуев кружит голову почти с такой же силой, с какой лихорадка ломает измученное тело. Парень ведь не так часто позволяет себе расслабиться, на алкоголь нет ни денег, ни времени. И стоило один раз отпустить себя, как все полетело к чертям. Юнги устало хмыкает и прикрывает саднящие от света глаза. Он все еще не уверен, стала ли причиной отравления банка светлого «hite», или же всему виной чужие пухлые губы. *** Чимин выбегает из автобуса на незнакомой остановке и на всякий случай сверяется с адресом, аккуратным Джиновым почерком выведенном на небольшом белом стикере. Когда староста отдавал младшему этот листочек, все в его взгляде и позе так и кричало "ты уверен в этом?". А Чимин нет, совсем не уверен. Разве что в глубине души он чувствует, что в этот раз не имеет права оставить все, как есть, пустив ситуацию на самотек. Поэтому парень уверенно кивает и вытягивает из длинных пальцев Джина билет в неизвестность. О причинах своего поведения можно будет подумать позже. Просто сейчас так нужно. Да, он просто знает это. Дома вокруг смутно знакомые, хотя по сути такие же близнецы, как на соседних улицах. Чимин заходит в подъезд вслед за незнакомым мужчиной и почти взлетает вверх по лестнице на нужный этаж. Не давая себе времени на раздумья, он делает глубокий вдох и вжимает до упора кнопку дверного звонка. Сердце заходится в бешеном темпе то ли от физической нагрузки, то ли от нервного напряжения, которым кажется, пропитан даже воздух. В рюкзаке помимо тетрадок с конспектами и канцелярской мелочи лежит наполовину исписанный блокнот. Почерк корявый и неразборчивый, но Чимин слишком много узнает за раз, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Проходит, наверное, около трех минут, прежде чем раздается громкий щелчок замка и.... не происходит больше ничего. Парень с трудом глушит в себе разрастающуюся панику и, помявшись у порога, за ручку тянет на себя железную дверь. В крохотной прихожей по-вечернему темно, хотя тусклое освещение лестничной клетки частично спасает ситуацию. Чимин несмело шагает за порог и оглядывает небольшую однокомнатную квартирку. По правую руку небольшой коридор и белая дверь без каких-либо опознавательных признаков, впереди узкий проход и жилая комната. Пак проходит чуть вперед и чувствует, как в болезненном спазме сжимается сердце. В центре небольшого помещения, заваленный непонятными листами, в огромной черной футболке и застиранных серых шортах сидит бледный как мел Юнги. Глаза его нездорово блестят, а подернутый туманом взгляд проходит словно бы сквозь незваного гостя. - Хён? - обеспокоенно зовет парня Чимин, нервно покусывая нижнюю губу. Старший хмурит брови и, кажется, пытается ответить, но вместо слов наружу вырывается лишь болезненный хрип. Выглядит парень так, словно вот-вот потеряет сознание. Танцор чертыхается и засовывает собственный голос разума куда подальше. Мозг просто вырубается, оставляя бразды правления обостренным чувствам и эмоциям. Чимин закрывает дверь, скидывает любимые кроссовки вместе с оттягивающим спину рюкзаком и в мгновение ока оказывается рядом с Юнги. Парень крупно дрожит, словно температура в комнате стремится к нулю, старается уцепиться расфокусированным взглядом за лицо напротив. Младший видит, как по рукам и ногам хёна бегут мурашки, как пальцы его поджимаются от холода, которого на самом деле нет. Чимин кличет себя полным идиотом и сжимает хрупкое тело Юнги в осторожных объятиях. Озноб старшего оседает на коже вместе с тяжелым дыханием, заставляя мозг судорожно работать, генерируя все новые и новые идеи. Очевидно, что с хёном творится что-то неладное, вполне возможно он серьезно заболел и необходимо срочно принять какие-то меры, но... Чимин думает, что завтра утром Юнги не оставит от него и мокрого места. Он думает, что нормальный человек так никогда бы не поступил. Но ведь Пак пообещал себе подумать обо всем происходящем позже. Чимин помогает парню подняться с деревянного пола и за тонкое (Чимину кажется, почти девичье) запястье прямо в одежде утаскивает старшего на узкую расстеленную кровать. Он не хочет думать, как все это смотрится со стороны, даже представить себе боится, чем руководствуется в этот момент, но беспокойство перекрывает все посторонние мысли. Игнорируя собственное неудобство, Чимин позволяет Юнги теснее прижаться к собственному телу и накрывает их обоих одеялом. Вполне возможно, что завтра старший ничего и не вспомнит, будет зол или вообще выставит тонсена за дверь, но сейчас, мелко вздрагивая, он инстинктивно тянется к теплу и зарывается холодным носом в сгиб чужой шеи. Чимин готов поклясться, что это лучшее, что случалось с ним за последние годы жизни.