Оцени психа, может, он твой избранный

      — Напоминаю вам, — тоном светской дамы сказала мисс Миддлтон, — что вы должны писать только искренние и благодарные послания. Никаких шуток, — дама посмотрела на Маккена, и тот, надувшись, тут же отвернулся от неё. — Никаких жалоб, — мисс Миддлтон бросила ещё один взгляд, но уже в сторону Лиззи. Та, накручивающая до этого на палец белый локон, закатила глаза, как бы говоря: «Я здесь совершенно ни причём», — и прочих гнусностей. Не забывайте, что вы обязаны им всем. И самое меньшее, что вы можете сделать, это сказать спасибо.       Маккен расстроено уставился на пергамент, на который капало с пера. Несколько пятен тут же расплылось по бумаге, и Джим поспешил скрыть их от чуткого взора мисс Миддлтон. Бумага была высшего качества и учитывалась, поэтому испортить её — всё равно, что подписать себе смертный приговор. Нет, убить не убьют, но выпороть могут; опять-таки оставят без ужина или — что ещё хуже — без кекса в воскресенье. А кекс был единственной радостью, на которую могли рассчитывать сироты. Джим на него очень рассчитывал.       — А кому адресовать письмо? — спросила Лиззи.       — Мы сами их разошлём.       — Но ведь к кому-то надо обращаться? — настаивала девочка, чем тут же заслужила недовольный взгляд держательницы приюта.       — Попечитель, Элизабет. Все наши жертвователи официально являются попечителями. Так к ним и обращайтесь. А теперь быстрее, у вас есть на это всего полчаса.       Маккен вновь посмотрел на свою кляксу, пользоваться промокашкой было поздно. Чернила уже впитались. Джим незаметно перевернул лист, на другой стороне чернил было поменьше, поэтому он ещё раз макнул перо в чернильницу и корявым подчерком вывел:

Очень многоуважаемый Попечитель!

      Не думаю, что я могу в полной мере выразить свою признательность за вашу щедрость, хотя и в упор её не вижу, но знайте, если я и способен на какие-то чувства благодарности, то они, безусловно, адресованы вам. Всё-таки, если бы не ваши деньги, я бы жил на улице, а это, согласитесь, не самое приятное место для того, чтобы взрослеть.       Мисс Миддлтон сказала нам, что в своих письмах, адресованных попечителям, мы должны немного рассказать о самом приюте, чтобы вы знали, как мы живём и как вам удаётся сделать его всё лучше и лучше.       Что ж, вот вам вся правда, сэр. Если Вы богобоязненная пожилая леди, то прошу простить мне моё неуместное обращение. Мы заранее не знаем, кому пишем. Так вот, наш приют, Бенсон Плейс, за то время, что я в нём живу — а живу я здесь так давно, что первые мои воспоминания касаются именно этого места — ровным счётом не изменился за те недолгие годы, что я имел честь в нём находиться. Мисс Миддлтон просит, чтобы мы особенно подчёркивали, как мы все рады здесь жить. Она всегда напоминает нам, что лишь божье благословение и ваше заступничество даёт нам эту почётную возможность. Согласен, человек вашего положения в обществе и вашего же феноменального милосердия может заслуживать того, чтобы ему говорили спасибо. Однако меня так часто принуждают это делать, что, уверяю вас, даже у самого искреннего и доброго человека лопнуло бы терпение. А я, признаться, к их числу себя не отношу. Поэтому, я думаю, если вы не дурак, а я надеюсь на это, вы можете себе представить, какого рода эмоции я испытываю.       Итак, жизнь в Бенсон Плейс начинается рано: в шесть часов утра нас поднимает всеобщий гонг. Старшим девушкам, которым предстоит покинуть приют уже через год, приходится хуже: они отвечают за тех сирот, которым ещё не исполнилось и трёх лет. Согласитесь, это ужасно несправедливо. Лиззи (моя подруга) говорит, что нет ничего хуже, чем обязанность заботиться о крикливых, надоедливых ублюдках. Я знаю, нехорошо так говорить, особенно когда я сам был таким же. Но что поделаешь, раз детям не интересно заботиться о других детях, в конце концов, мы все здесь не слишком-то взрослеем. Наш кругозор очерчен чёткой границей владений Бенсон Плэйс. Мы едва ли три раза за всё моё пребывание здесь выехали за его пределы. И то только за тем, чтобы побывать на проповеди не местной церкви, а городской. Викарий хотел, чтобы мы послушали городской орган. Мы послушали. Это было страшно, музыка была такой мрачной и печальной, что около десятка малышей семи и восьми лет тут же разрыдались, потому что ничего подобного до этого просто не слышали. Я, кстати, был среди них.       В шесть утра мы встаём и заправляем собственные постели. В комнате нас живёт двадцать мальчиков. У девочек всё то же самое. Представьте себе суматоху, когда такое количество детей вдруг просыпается разом и, ничего толком не понимая, начинает без толку суетиться, пытаясь убрать постель и одновременно одеться. Хотя со временем ко всему привыкаешь. Потом мы умываемся и идём завтракать. Это ещё более забавное представление, чем сборы. Накрывают на стол опять старшие. После того, как все рассаживаются, мисс Миддлтон читает молитву, а потом столовая наполняется звуками стучания ложек о глиняную посуду. На самом деле еда здесь невкусная. Я никогда не пробовал другой, но знаю, что она отвратительна, я это понимаю каким-то внутренним чутьём. Хлеб часто несвежий, а каша похожа на жижу, если же она холодная, то она скапливается в комок в тарелке так, что её остаётся только резать, как и хлеб. На вкус она также противна. И мы довольно часто едим её, потому что готовят на несколько дней вперёд. Меня радует чай с кексом по воскресеньям, нет ничего лучше кекса с корочками апельсина по воскресеньям. Вы когда-нибудь ели такой? Или в жизни набобов не бывает таких простых, обывательских «деликатесов»?       После завтрака мы идём на занятия, где наши бедные головы начинают направлять на мирское смирение. Удивительное дело: почти всё, что мы изучаем, так или иначе пересекается с Богом. Иногда мне кажется, что он мой прогневанный папочка, который отправил меня сюда в качестве наказания. Наверно, он ждёт, что я исправлюсь и стану хорошим мальчиком, но нет. Я стал ненавидеть его ещё больше. Не проходит и дня, чтобы викарий не напоминал нам о том, что наша тихая скромная жизнь обязательно приведёт нас в Царство небесное. Не хочу туда. Уверен, там так же, как и здесь, есть свои любимчики, а я наверняка не из их числа. Кстати, посещение прихода обязательно. Мы каждый день высиживаем два часа на жёстких холодных скамьях вместо того, чтобы потратить их на что-то более продуктивное. Но это было бы ещё полбеды. Хуже то, дорогой мой Попечитель, что приход находится не так близко, как мог бы. В тёплый день приятно прогуляться по окрестностям Бенсон Плэйс, но зимой это превращается в настоящий кошмар. В самой церкви ужасно холодно, и за то время, пока мы слушаем викария, многие успевают простыть. А в комнатах приюта, сами понимаете, топят нечасто. В прошлом году у нас умерло четверо детей, и никому не было дела. Впрочем, мы об этом и так знаем. Мисс Миддлтон не забывает упоминать об этом всякий раз.       Уроки наши скучны, но здесь я вас винить не могу. Думаю, что даже в заведении, в котором учились вы, они были столь же унылы и бесполезны. Известно, что никакое образование такому безродному щенку, как мне, не поможет найти приличной работы. В то время как ваше не лишит вас денег, но, должно быть, станет приятным дополнением.       В нашем пансионе, буду называть его так, есть физкультурный зал. Там мы упражняемся в гимнастике в ужасно смешных костюмах. Кстати, на девочках они смотрятся гораздо лучше, чем на мальчиках. И потом, они явно грациознее нас. Когда-то в Бенсон Плэйс, ещё до того как мисс Миддлтон заняла пост директора, была команда по лакроссу. Но сейчас её нет, на спортивный инвентарь нужны деньги, а у нашего старого доброго пансиона их нет. Вообще-то мне всё равно, что у нас нет возможности играть в лакросс, потому что я абсолютно неспортивный. Так же я рад, что у нас нет французского, хотя около четырёх месяцев у нас была преподаватель по данному предмету. Но я понял, что мои успехи в нём отвратительны, и поэтому очень обрадовался, когда узнал, что она сбежала с садовником. История, достойная романа, не правда ли?       Во внеучебное время мы предоставлены сами себе. В разумных пределах, конечно. Предполагается, что мы должны его тратить на домашние задания и молитвы. Но, в самом деле, вы правда думаете, что мы все, как один, в девять стоим на коленях и говорим Богу спасибо? Если вы так думаете, то вы невероятно наивны. Иногда мы забираемся в кухню и таскаем оттуда тесто для хлеба. Вы когда-нибудь ели тесто? Это очень вкусно, особенно когда на ужин была стухшая рыба. Боже, как же они её готовят? Она всё время жутко воняет… А иногда мы забираемся в пустую башню Бенсон Плейс и смотрим на окрестности. Оттуда виден другой мир, тот, в котором никто из нас и не был. Кроме тех ребят, кто попал сюда в сознательном возрасте. Их особенно жаль, они плохо приживаются тут и часто болеют. Но не я. Я вообще довольно крепкий и выживаю тут мастерски.       Дорогой Попечитель, я почти уверен, что письма этого вы не прочтёте, потому что у мисс Миддлтон есть привычка просматривать то, что мы пишем. Но даже если вдруг каким-то чудом оно будет отправлено, и вы его получите, вряд ли вы будете его даже вскрывать. И всё-таки я надеюсь, что вы прочтёте его, потому что вера в лучшее всё ещё живёт во мне. Если это вдруг случится, то, пожалуйста, повлияйте на викария, пусть его речи станут короче хотя бы на час. Всё равно он всегда говорит одно и то же. Знаю, вы можете только высказывать пожелания и давать чеки, но честное слово, чеки нам не нужны. А лишний час в церкви, где тебе постоянно пеняют, как сильно ты должен быть благодарен, вконец уничтожает в нас всякое желание не только говорить спасибо, но и вообще что-либо испытывать.       Искренне Ваш, не слишком смиренный и неблагодарный,       Джим Маккен       P.S. Забудьте про викария, лучше будьте моим добрым дядюшкой. И я буду молиться на вас всю жизнь.       Клод долго и заливисто смеялся, слёзы, выступившие на глазах от смеха, он вытер платком. Отложив письмо, Фаустус ещё раз взглянул на кипу корреспонденции, которая требовала его внимания, и с неохотой отодвинул её ещё дальше. В дверь постучали, вошёл дворецкий Джарвис.       — Милорд, вы хотели сегодня посетить графа Фантомхайва. Мне приказать заложить карету? — Фаустус посмотрел на часы, потом на письмо.       — Нет, пошлите Винсенту мои извинения, сегодня я у них обедать не буду. Но карета мне понадобится часа через два. И ещё, Джарвис, я напишу письмо его сиятельству маркизу Мидфорду, постарайтесь доставить его до моего отправления. Возможно, он захочет поехать со мной.       Когда Джарвис вышел, Клод аккуратно сложил письмо Джима и закрыл его в секретер на ключ. Встав из-за стола, он поправил жилет и вышел в смежную с кабинетом комнату, где переоделся в походный костюм. До Бенсон Плэйс было около трёх часов езды. Конечно, он не собирался быть ничьим дядюшкой, но ему захотелось посмотреть на засранца, посмевшего написать письмо в столь нелюбезной манере. А ещё ему очень давно не нравилась мисс Мидлтон. Каждый раз она подобострастно встречала его и заверяла, что воспитанники ни в чём не нуждались. Наверно, давно пора было совершить ревизию. Продолжение следует