Оцени психа, может, он твой избранный

      — Дело ли отсылать меня, когда вы недавно меня забрали? — спросил насуплено Алоис, ковыряя свой завтрак ложкой. Хотелось съесть тост, но неумолимый опекун зорко следил за тем, чтобы он так же съел и кашу.       — Считаете образование несущественным?       — Образование одно дело, а пансион другое. И потом, есть же школы, где вовсе не обязательно жить? — спросил Маккен с надеждой.       — Ни одно из этих новомодных учреждений не удовлетворяет высоким стандартам.       — Чьим стандартам? Вашим?       — Моим в том числе. Алоис, вопрос о вашем обучении — дело решённое. Я не буду слушать возражений.       — Лиззи учится дома, — сказал Маккен, умоляюще смотря на графа. Тот отложил тканевую салфетку, дворецкий Джарвис забрал тарелку и подал кофе. Джим вдохнул полюбившийся запах и кисло уставился на кашу. Кофе ему сегодня не светит. Граф и так был снисходителен, когда дал ему его попробовать. Детям полагалось пить молоко или чай.       — Мисс Элизабет — девочка, обучение на дому для юных леди нормальная практика. Мальчиков же обучают на дому редко, в основном или особо ценных родовитых виконтов или болезненных мальчиков.       — Я могу сойти за болезненного мальчика?       — Вряд ли, — сказал Фаустус, улыбаясь. — Вы весьма недурно выживали в Бенсон Плейс. Уверяю вас, школа для мальчиков не идёт ни в какое сравнение с этим отвратительным учреждением.       — А вы сами-то где учились? — граф замолчал, раздумывая, стоит ли отвечать.       — К моему большому сожалению, я был слишком ценным виконтом, поскольку был единственным ребёнком в семье, к тому же довольно болезненным. Как видите, два из двух.       — А меня отправляете, да? Ну-ну, если вы думаете, что поступаете правильно, то…       — То? — граф выгнул бровь, с удовольствием смотря на подопечного.       — То это не так! Конечно, я не очень ценный и облаю завидным здоровьем, но послушайте, а как же мои душевные травмы? Разве их нельзя засчитать?       — Алоис, я не оставлю вас на домашнем обучении. Мисс Престон уже уведомила о ваших успехах. И они весьма посредственны. Вам явно недостаёт дисциплины и усидчивости. Возможно, что среди сверстников вас заразит дух соперничества. Более того, разве вы не хотите как можно быстрее влиться в общество?       — Нет, — сказал Маккен грустно, — совершенно не хочу. Хочу остаться с вами.       — Давайте так, — предложил вдруг граф. — Вы отучитесь там два семестра до Рождества. А потом, если вы всё ещё захотите остаться дома, тогда я заберу вас.       — До Рождества? Это же уйма времени! И я не увижу вас так долго?       — Письма никто не отменял. Я буду ждать от вас отчёта каждые две недели.       — У Фантомхайвов два мальчика, — сказал Маккен, — младшего они в школу не отдали.       — Не мне вам объяснять, что разлучать близнецов жестоко.       — А отправлять меня куда-то не жестоко?       — Не куда-то, а в лучшее учреждение Англии. Итон — это очень старая уважаемая школа, Джим. И туда не так просто попасть. Каждый родитель посчитает за большую честь, если его ребёнок…       — Но я-то не ваш ребёнок.       — Разговор окончен, — сказал граф, посуровев. — Не желаю слышать и слова поперёк. Отправитесь завтра же, как и было сказано. На этом всё.       Раздосадованный Фаустус вышел из столовой, даже не допив кофе. Он старался сделать всё, чтобы безродного щенка посчитали равным в обществе, хоть у него и не было ни титула, ни средств. Блестящее образование и связи, которые могли появиться у Джима, сослужили бы ему в будущем. Часто друзья со школы оставались ими и после её окончания, а если нет, то становились партнёрами и добрыми знакомыми. Каким образом ввести в общество кого-то вроде Джима? Тем более что у мальчишки не было ни такта, ни талантов, один сплошной гонор и острый язык. Нет, он поедет, обязательно поедет, и Клод более не будет слушать его скулёж. Это для его же блага.       Он не разговаривал с Джимом весь вечер, хотя тот мялся у его кабинета, не зная как подступиться к опекуну. Но Клод не собирался упрощать ему задачу. Этот мальчишка уже давно сел на шею и ножки свесил, а Фаустус, не имевший до этого опыта воспитания, позволил ему это сделать.       Ночью не спал, думал о том, что сказал Винсент: «Смотри, как бы второй раз спасать твоё чудо не пришлось. Мой отец, слава богу, не был настолько жесток, чтобы давать мне блестящее образование». Слова друга, показавшиеся насмешкой, ночью превратились в нечто иное. Значило ли это, что Клод был жесток? Отдал бы он в Итон своего ребёнка? Граф пытался уверить самого себя, что отдал бы, это хороший старт, чтобы… Всё опять сводилось к будущему. Его собственному отпрыску он был бы не нужен, потому что у нового Фаустуса было бы всё ещё при рождении. Выходило, что Клод вынужден был поступить жестоко. Такие выводы ему не понравились.       Утром Джим был таким же вялым, как и он сам. Он уже не смотрел на опекуна голодным взглядом, не пытался заговорить с ним. Граф почувствовал себя виноватым. Они не увидятся до самого Рождества, а последний день он своими же усилиями заставил мальчишку провести в одиночестве.       — Я поеду с вами, — сказал Фаустус, пытаясь хоть как-то развлечь Алоиса.       — Что? — спросил Маккен, смотря на опекуна.       — Итон находится в тридцати километрах от Лондона. Я поеду с вами.       — Но вы сказали, что меня отвезёт мистер Бэйтс.       — Думаю, я могу найти время в своём расписании, — мягко сказал граф.       — Спасибо, — ответил Маккен, пытаясь сдержать улыбку.       К моменту, когда они закончили завтрак, Джарвис приказал заложить карету. Чемодан Джима вынес Том — добрый малый, находившийся в услужении графа более пяти лет. Клод и Алоис сели, теперь уже напротив друг друга, хотя первое время Джим так и норовил сесть рядом с графом. Однако Фаустус пояснил ему, что так делать всё-таки не стоит, Алоису предстояло научиться вести себя как отпрыск аристократической семьи, и это касалось не только внешнего лоска и манер на людях. Граф так же требовал безупречного соблюдения этикета и наедине с ним. Это было болезненно для мальчика, но он подавил в себе обиду, памятуя, что раньше с ним обращались куда как хуже и не ему жаловаться.       — Я напишу вам сразу, как приеду.       — Сразу не получится, — снисходительно ответил Клод. — Первый день очень суетный: вас познакомят со школой, распределят по классам, познакомят с наставниками.       — Наставниками? — нахмурился Джим.       — Насколько мне известно, в Итоне есть своего рода патронаж. Старшие студенты берут под свою защиту младших, но и требуют взамен уважения, дают мелкие поручения.       — И вы это называете патронажем? — фыркнул Джим. — Скажу вам, граф, у нас в приюте это называлось проще — быть шестёркой.       — Нет ничего плохого в покровительстве, Алоис. Я сейчас являюсь покровителем для тебя. Разве тебя это расстраивает?       — Нет, но вы другое дело.       — Возможно, что твой наставник в Итоне будет не так плох, как ты заранее о нём думаешь.       — Хотите пари? — по-мальчишески спросил Маккен. — Он будет ужасен.       — Боюсь, оно не совсем честное, у меня не будет возможности познакомиться с ним, а ты найдёшь любую причину для того, чтобы не ехать в Итон.       — Это верно. Но думаю, я бы всё равно его выиграл, — сказал Джим, смотря в окно кареты. Улицы Лондона стали беднее, карета явно выехала из центра города. Алоис с тоской провожал беспризорников, стаями облепливающих случайных хорошо одетых мужчин и женщин, галдящих о своей бедности и тут же бросающихся собирать монеты, стоило господам бросить их им. Он мог быть среди этих несчастных, но нет. Он ехал с графом в престижную школу и ещё имел наглость быть недовольным.       — Вы будете мне писать?       — Обязательно, — сказал Фаустус, — но не требуй от меня слишком многого.       — Да, я и не жду, что вы будете извещать меня о новостях в парламенте, — сказал Маккен, улыбнувшись. — В Итоне комнаты рассчитаны на нескольких человек? — озабоченно спросил Алоис.       — У тебя будет всего один сосед, — сказал Клод. — С этим ты справишься?       — Да, пожалуй, — ответил Маккен и, помолчав, добавил: — Я прочёл последние книги.       — Когда же ты успел?       — Вчера ночью дочитал «Путешествие Пилигрима» и взял из вашей личной библиотеки «Шерлока Холмса», — Фаустус усмехнулся.       — Не самая лучшая литература.       — Шутите? Весь Лондон только о нём и говорит. И Лиззи регулярно мне о нём пишет. Да вы сами от него в восторге! — задохнулся Джим. Его глаза горели праведным гневом.       — Я не против того, чтобы ты читал её, но хотел, чтобы сначала ты прочёл что-то более… — Фаустус замолчал, пытаясь подобрать слово, — классическое.       — Но я ведь уезжаю! И я, в общем, я взял её с собой. Простите.       — В следующий раз лучше спроси: в моей личной библиотеке есть книги, которые маленьким детям читать совершенно точно запрещено.       — Да, сэр, — ответил Джим, давая графу то самое обещание, которое без сомнения не нарушит.       — И как тебе «Путешествие Пилигрима»?       — Вам сказать честно? — Граф рассмеялся.       — Мне он тоже не понравился. Но моя преподаватель словесности была неумолима. Ты себе представить не можешь, сколько эссе я написал по этой книге. Но, думаю, со временем и она покажется тебе интересной.       — Как так?       — Ну, когда книга кажется скучной, это не всегда значит, что она плоха, возможно, что это ты её не понял. Конечно, это не касается всякого рода бульварного чтива.       — Сто лет пройдёт, а Пилигрима вашего никто читать не будет. Ну, может, поставят на полку, чтобы умнее казаться. Но я бы его и на полку не поставил.       Клод весело и открыто хохотал, думая о том, что с тех пор, как мисс Тейт закончила с его образованием, он и вправду никогда не открывал ненавистную книгу, он даже не знал, где она сейчас лежала.       Когда они подъехали к Итону, Алоис затравлено посмотрел на величественное здание, а потом вновь на графа. Его руки дрожали, и он, кажется, не собирался выходить из кареты. Джим в ужасе смотрел на опекуна, а потом отчаянно произнёс:       — Не оставляйте меня здесь, пожалуйста.       — Джимми, — голос графа, вопреки обыкновению, был мягким. Он положил руку, облачённую в перчатку, на плечо Маккена и чуть сжал её, — возможно, сейчас это кажется страшным, но это не так. Если что-то случится, то пиши. Я приеду.       — Вы обещаете?       — Обещаю, что приеду, если тебя кто-то обидит.       — Хорошо, вы же правда будете отвечать на мои письма?       — Я отвечу на каждое, — пообещал опекун, улыбаясь.       — Хорошо, — Маккен уже собирался выйти, когда граф задержал его. Джим уставился на опекуна, а тот улыбнулся и вытащил свои часы на тонкой золотой цепочке.       — Держи, — сказал он. — Раз ты так озабочен временем, пусть они у тебя побудут.       — Но это же ваши любимые, — сказал Алоис, беря часы дрожащими руками.       — У каждого молодого человека они должны быть, я сделал глупость, что не подумал об этом, — Маккен сжал часы в руке и обнял Клода за шею.       Дальнейшие события Маккен запомнил плохо: он помнил, что до боли вцепился в руку Клода, когда они пошли к школе. Он помнил директора, который преувеличенно вежливо разговаривал с опекуном, он помнил его улыбку, адресованную и ему самому. Он даже помнил, как почти расплакался и долго не хотел отпускать опекуна, пока тот обнимал его на прощание. Но всё это было будто не с ним.

Ваша милость!

      Спасибо большое за то, что отправили меня в эту замечательную школу. Я счастлив и ни в чём так не нуждаюсь, как в знаниях, которые мне подарит это место. Спешу сообщить, что не хочу покидать это учреждение ещё очень долго. Здесь я нашёл верных товарищей и самых лучших учителей.       С глубоким к Вам уважением,       Джим Алоис Маккен.

Дорогой опекун!

      Вы сказали, что в первый день у меня не будет времени, чтобы написать вам. Так вот, вы оказались совершенно правы. Могу сказать, даже более того, его не было и во второй, и в третий день. И вообще, письма здесь не поощряются. Мистер Харрис — декан младшего факультета — считает это проявлением слабости. Он сам надиктовал нам карточку, которую вы, верно, уже получили и прочли. Могу сказать, что мистер Харрис невероятно польстил себе и всей школе. Мой так называемый патрон Генри Скотт — отвратительнейший из отвратительных подонков. Я не шучу и не пытаюсь быть голословным. Генри уже третий год здесь, и за это время он обучился всем формам издевательств, хотя возможно, он и до Итона был довольно омерзителен. Вчера, представьте себе, он порвал на мелкие кусочки моё эссе по истории, заявил, что я испортил его обед, кстати, за это я получил выговор и предупреждение, потом он заставил меня прислуживать ему до глубокой ночи. Я не смог закончить домашнее задание и сегодня в очередной раз рискую провалиться. В этот раз мне не избежать розг. Я лишь уповаю на то, что вы поймёте, я не лгу. И я в самом деле невиновен.       С глубоким уважением к Вам,       Джим.       P.S. Я надеялся отправить письмо тем же утром, что и написал его, но это оказалось невозможно. Курьер приезжает всего раз в неделю, опять-таки корреспонденция не одобряется, многие письма мистер Харрис читает лично, особенно если они от младшекурсников. Но курьера можно подкупить и передать письмо неофициально. Надеюсь только на это. Кстати, меня высекли. Вы обещали, что если такое случится, то вы заберёте меня. Стоит ли мне рассчитывать на это?

Дорогой опекун!

      Вы так и не ответили. Я ждал неделю, две. Я установил себе срок в три недели, но от вас ничего не слышно! Как же так? Неужели курьер выбросил моё письмо? Не верю в это. Другие мне говорили, что он довольно исполнителен, и все их письма доходили до адресата. Ещё бы, такой выгодный дополнительный заработок. Я потратил на прошлое письмо четыре пенни.       Здесь и правда невыносимо. Вчера Джордж Дотси загнал меня в угол и отделал, как грушу, за то, что я отказался ему отдать ваши часы. Если бы я знал, что за подарок мне придётся так долго и болезненно расплачиваться, я бы ни за что его не принял. Впрочем, мне не так плохо, как моему соседу Колину. Он славный малый, но слишком хилый. Его сюда отправила его тётя — ужасная женщина. Она бы отправила его в учреждение похуже, но Колин — единственный прямой наследник своего покойного отца, а она является его опекуншей. Сами понимаете, в какую ситуацию она себя поставит, если сдаст Колина в тот же Бенсон Плейс. Думаю, она надеется на то, что Барнс здесь умрёт, тогда его наследство и титул перешли бы к её сыночку. Насколько я знаю, у Колина есть бабушка, но она слишком больна, чтобы заботиться о нём.       Я знаю, что привычка жаловаться — это дурная привычка, нам здесь это не раз говорили, но разве я не могу написать вам правду об этом месте? Наставники регулярно издеваются над нами. Они выгоняют нас ночью из своих постелей и заставляют снимать ночные рубашки, чтобы потом выстроить нас в коридоре и окатить насмешками вперемешку с пошлостями и прочими дурными шутками. Последний раз это кончилось плохо, всех нас обнаружили учителя. Старшие сбежали, а мы… Мы были подвергнуты публичной порке. Знаете, шесть ударов здесь — это как кофе утром выпить; заработать можно всегда, но за провинности похуже, а то, что произошло ночью, входит в категорию «отвратительно», за это с тебя сдерут три шкуры. Точнее с той самой филейной части, о которой в кругах приличных говорить не принято. В общем, нас всех подряд высекли, на двадцатом мальчике кончились розги. «Слава Богу!», — воскликнул мистер Коллинз, когда директор Апшер выдал розги из своего личного запаса. Я хоть в делах образовательных смыслю мало, но всё-таки не директорское это дело — заготавливать розги.       Ваш, с трудом ходящий прямо,       Джим Алоис Маккен.

Многоуважаемый сэр,

      Вы всё ещё недосягаемы для меня. Ваша фигура эфемерна, как и мои воспоминания о вас. А всё потому, что вы так и не нашли времени написать мне. И я не понимаю, почему? Я в чём-то провинился перед вами? Я сотворил что-то ужасное? Тогда накажите меня, но не таким образом. Не молчанием! Это слишком жестокое наказание для меня. Вы же знаете, как я к вам привязан! Должны знать!       Пишу вам от отчаяния, потому что больше не знаю, как выплеснуть из себя эту злость, эту ненависть, которую я испытываю к людям, зовущим себя нашими учителями. Мистер Брукс, этот деспотичный ублюдок, опять порол Колина, не понимаю, за что он его так ненавидит. В Колине едва ли сорок килограмм веса, он тощий, как жердь; когда Брукс бьёт его, мне кажется, что он переломит Барнса пополам. Спина Колина похожа на изрытое поле после страшной битвы. Он ещё неделю лежал в лазарете, не приходя в себя. Боюсь, что ещё одна такая экзекуция, и Колин окончательно решит свести счёты с жизнью. Я не писал вам, но мы почти сняли его с петли в прошлый раз. Боже, я не могу себе этого представить, как бы я спал здесь, в нашей комнате, если бы он всё-таки повесился. Но потом я подумал о том, что таких, как Барнс, было не один и не два. Возможно, что в каждой из комнат когда-то было по покойнику. От этого волосы встают дыбом. По школе регулярно ходят байки про мёртвых студентов, чьи души так и не упокоились и заставляют живых студентов убивать себя. Это, конечно, глупости, суеверие и не более того. К тому же ни один призрак не смог бы поспособствовать сведению счётов с жизнью так, как это регулярно делают учителя и старшие студенты.       Если вы решили оставить меня здесь, то всё равно напишите. Пусть так, но я буду знать, что вы не окончательно забыли обо мне. Мне ужасно плохо, а здесь даже не с кем поговорить. Мой сосед по комнате давно и безнадёжно влюблён в мысли о смерти, и это угнетает меня. Ведь если даже виконт, точнее уже граф, единственный наследник семьи, думает о том, как бы скорее умереть, то на что надеяться мне?       Нежно любящий Вас,       Джим.

Дорогой, не выполняющий свои обещания, опекун!

      Мне сегодня везёт: ни одного выговора, ни одного удара. Даже по рукам указкой не получил. Боюсь, что после выпуска из этого очаровательного учреждения мои руки будут окончательно изуродованы. Они уже сейчас ноют, особенно в холодную погоду. Не понимаю, как такие руки помогут мне? Возможно, что среди таких же несчастных я буду выглядеть своим? Это что-то вроде тайного клуба людей с больными суставами?       Кстати, мы начали проходить строение человека. Я теперь знаю название каждого позвонка в скелете. Пришлось вызубрить, иначе этот любитель внутренностей взял бы дубину и на деле показал, какой из позвонков как называется. Человек, преподающий такую тонкую науку, восхищающийся строением каждого сухожилия, на удивление равнодушно и даже апатично уничтожает тела своих учеников. Именно уничтожает. Мистер Уорнер не любит розги, он всегда наказывает палкой.       Сегодня приезжала тётка Колина Барнса, абсолютно мерзкая жаба. Колина не забрали, сделали внушение. Он в отчаянии, мы следим за ним, чтобы он не предпринял ещё одну попытку. Честно говоря, я не уверен, что мы поступаем правильно. У Барнса нет надежды, он останется здесь до выпуска. Его или убьёт один из учителей, или доконает кашель. Может и правда стоит дать ему возможность уйти спокойно? Он был бы счастлив. Если бы вы видели, с какой улыбкой его нашли в прошлый раз, вы бы ужаснулись.       Не понимаю, почему вы молчите. Я писал Лиззи, но впустую: я совсем забыл, что Мидфорды уехали на средиземноморье. Морской воздух полезен для лёгких Лиззи. Это сарказм, если вы не поняли. Как думаете, почему одним полезен морской воздух, а другим порка? Это какое-то кармическое воздаяние?       Всё ещё надеющийся на ответ Джим.       P.S. Не удивляйтесь новому лексикону. Колина отселили от меня, и теперь я живу не то с пятнадцатым, не то с восемнадцатым принцем Индии. Его зовут Сома Асман Кадар (ну и имечко), к моему удивлению, он довольно жизнерадостен. Пожалуй, он здесь самый нормальный из всех.       Вы обещали! Обещали отвечать мне! Обещали не оставлять меня, если мне здесь не понравится. И вы клялись, что не дадите никому обидеть меня. Я просто идиот, раз поверил в это! Очевидно, вы были разочарованы, что взяли меня к себе, и потому отдали меня в это ужасное место. Думаете, спасли меня от приюта? Что ж, поздравляю! Как оказалось, место, где воспитываются дети, у которых есть родители, ничуть не лучше Бенсон Плейс, оно хуже, сэр. Очевидно, своим родителям они не нужны. Что же говорить обо мне? Я вас презираю. Не за то, что вы меня здесь оставили, а за то, что соврали мне.       А. Маккен       Не знаю, сколько прошло времени с предыдущего письма, я даже не знаю, какое сегодня число. Но это последнее, что я напишу. Что я вообще смогу написать. Мои руки так сильно опухли, что я едва держу в руках перо. Завтра у нас греческий, и мне предстоит размышлять над Гомером порядка четырёх стандартных листов. Боюсь, что даже не смогу озаглавить свои размышления. А это опять наказание, спасибо Боже, не по рукам.       Сегодня приехала старая леди, назвалась бабушкой Колина. Эта добрая и почтенная дама забрала его к себе. Барнс так сильно плакал, что вместе с ним полились слёзы у нас всех. После этой трогательной и вместе с тем ужасной сцены наши наставники как с цепи сорвались. Учителя их не сдерживали. Я лишь рад, что Колин будет жить. За себя самого я не уверен.       Джим.

Мистер Маккен,

      Уведомляю вас о том, что ваш опекун находился в течение двух с половиной месяцев в тяжёлом состоянии. Его милость граф Фаустус на обратном пути из учреждения, где вы имеете честь учиться, попал в неприятное и опасное для своего здоровья происшествие. Две кареты по вине кучеров столкнулись, в результате граф Фаустус получил травмы, которые вынудили его провести в постели долгие месяцы в полном беспамятстве. К сожалению, необходимость вашего информирования была сначала отложена, а потом и вовсе забыта. За что приношу свои извинения. Сейчас графу лучше, он в сознании и даже принимает у себя знакомых. Надеюсь, что моё письмо успокоило вас и разъяснило причины долгого молчания вашего опекуна. Ваши письма были ему переданы дворецким Джарвисом. Думаю, вы можете надеяться на скорый ответ.       Ваш покорный слуга,       Д.Хэйт.       Адвокатская контора братьев «Хэйт»       Джимми,       Завтра в двенадцать за тобой приедет мой адвокат мистер Хэйт. Будь готов к этому времени. Все необходимые документы для того, чтобы он смог забрать тебя, были отосланы заранее. Тебе нужно только сложить вещи.       Любящий тебя, опекун.       Он не поверил своим глазам, он был уверен, что это дурная шутка Скотта, что письмо ненастоящее или оно ему привиделось. Джим показал оба письма Соме, и тот, прочитав их, весело сообщил, что теперь Маккен будет в порядке. Порядок — это слово уже давно потеряло для него всякий смысл. Он жил даже не в страхе, нет, это была апатия и безразличие. Ему казалось, что в Бенсон Плейс было лучше: там ему не приходилось гадать, почему его бросили. Там у Джима никого не было. А здесь он терзался сомнениями по поводу того, что случилось с опекуном, почему он не отвечал. Неужели он решил забыть о Джиме? И вот пришло страшное письмо о том, что его опекун, как оказалось, был почти при смерти, а Алоис об этом даже не догадывался. Всё это время он ничего не знал. И если бы граф умер, то что бы стало с ним? Он бы узнал о смерти через сухое формальное письмо адвоката Хэйта. Маккен не обольщался, адвокат был столь любезен в своём послании потому, что жизни графа уже ничего не угрожало. А если бы он всё-таки умер, то никакой подписи в виде «Ваш покорный слуга» Алоис бы не увидел. Этот человек забыл написать ему о том, что он почти стал сиротой. Не посчитал нужным.       «А что же с графом сейчас? — думал Джим с ужасом. — Если бы он был в порядке, то приехал бы за мной сам, а не отправлял адвоката». Тысяча мыслей роилась в его голове, ещё больше ужасов он придумал, пока ехал в карете домой. Нагруженный письмами своих сверстников, отяжелённый обещаниями отправить их все, уставший от сомнений, Джим даже не заметил, когда карета пересекла черту Лондона. Он понял это уже позже, по стойкому характерному запаху, появившемуся в карете: смеси фекалий, помоев и дорогих французских духов, которыми дамы лёгкого поведения заглушали свой собственный аромат.       Особняк встретил его невыносимой тишиной. Джарвис приветствовал его тепло и сказал, что граф наверху и ждёт его. Алоис бежал, нёсся прямиком к дверям спальни графа, где никогда раньше не был. Он распахнул дверь и увидел, что кровать опекуна расстелена, а сам он полулежал на ней. Джим сделал то, чего бы никогда раньше не сделал, но радость его была столь велика, что он даже не подумал о том, как мог быть воспринят его порыв. Он бросился к графу и обнял его, сильно сжимая в своих объятиях. Опекун тоже обнял Алоиса, даже не пытаясь что-то сказать или возмутиться.       — Вы больны, — сказал Джим, отпуская графа и вытирая слёзы с глаз. — Извините, — только сейчас он заметил, насколько бледным тот был и слабым. Фаустус похудел и выглядел невероятно усталым, но его лицо было счастливым.       — Ты тоже, верно, устал, и… — Клод кивнул на письма Алоиса, лежащие на ночной тумбе, открытые и измусоленные.       — Вы их прочитали? — граф кивнул. — Все? — снова кивок.       — Тогда извините за то особенно грубое, я… Я просто не знал, — граф покачал головой и потянул Джима на себя. Увидев, как Маккен чуть поморщился, Клод посмотрел на маленькую ладонь и ужаснулся. Опухшие, синюшные суставы выглядели уродливо и совсем не походили на те тонкие пальчики, какие были у Джима до поездки в Итон.       — Твои пальцы, — сказал Фаустус. — Боже, что они с ними сделали?! — Маккен отнял руку.       — Не смотрите на них. И это не так и плохо, им уже лучше, я почти могу держать перо.       — Перо? — лицо Клода исказилось гримасой. — Никаких перьев, ничего вообще, это срочно нужно показать доктору.       — Они пройдут.       — Что ещё? — спросил Фаустус напрямую.       — Ничего, — тут же ответил Джим. Граф упрямо смотрел на подопечного, и тот умоляюще попросил:       — Не заставляйте меня рассказывать всего. Я написал достаточно, чтобы вы могли составить мнение, но говорить вслух я не буду.       — Хорошо. Но врачу ты можешь довериться?       — Ему можно, он мне никто, — Фаустус кивнул, желая сказать, что ему бесконечно жаль, что он злится на самого себя за то, что произошло, за то, что он посчитал слова Винсента шуткой, за то, что не поверил чутью Джима, да и своему тоже. И что вопреки собственному предчувствию, он всё-таки сделал так, как ему велел здравый смысл, руководствуясь какими-то соображениями о будущем Алоиса, забывая о настоящем. Но Клод не смог вымолвить ни слова. Аристократам редко приходится извиняться, а графу Фаустусу этого не приходилось делать никогда. — А вы как? Я узнал пару дней назад.       — Всё уже хорошо.       — Вы были почти мертвы! А я писал все эти письма, обижался. Ты хоть понимаешь, что было бы со мной?       — Я понимаю, возвращаться после всего обратно в приют…       — Да причём здесь приют? — сказал Алоис, неверяще смотря на Клода. — Как бы я жил, если бы тебя больше не было? Меня в дрожь бросает от того, что я могу тебя больше никогда не увидеть! А ты присылаешь за мной этого Хэйта. Он ужасен, этот твой адвокат, — поток слов и новых слёз утонул в складках халата графа.       К вечеру приехал врач мистер Дэвис, который осмотрел графа, сообщив ему, что его окончательное выздоровление не за горами, а потом осмотрел Джима. Долго рассматривал руки, вздыхал, потом мазал его спину чем-то едко пахнущим, потом осмотрел рёбра и послушал лёгкие. Джим был отправлен в постель, где он уже битый час скучал, думая о том, как там граф. Теперь ему было разрешено приходить в его спальню, чем Маккен собирался воспользоваться и ни один раз. Покрутившись ещё с четверть часа, Джим встал и, забыв надеть ночные туфли и халат, прямо в ночной рубашке прокрался в коридор, откуда резвой рысцой направился к двери, ведущей в комнату опекуна. Робко постучав, он вошёл внутрь. Свет ещё горел, а Клод читал. Видимо, его тоже одолевала бессонница.       — Ты должен быть в постели, — сказал граф, когда увидел босого Джима на пороге своей спальни.       — А вы должны были уже спать как два часа.       — Я слишком мало двигаюсь, чтобы устать к своему обычному времени для сна.       — Можно я? — Маккен неуверенно кивнул на вторую сторону кровати.       — Только сегодня, — Фаустус не успел договорить, а Алоис уже юркнул в кровать.       — Имей в виду, я не люблю, когда слишком много крутятся.       — А вы часто с кем-то спите, чтобы понять это? — спросил невинным голосом Алоис.       — Маленький нахал, — отозвался Клод не зло, возвращаясь к книге.       — А что вы читаете? — спросил Джим, пытаясь прочесть название на обложке.       — Тебе это будет неинтересно, — ответил граф.       — А может, почитаете мне новый рассказ Конан Дойля? — с самым честным видом спросил Джим, разглядывая столбики кровати.       — Откуда ты знаешь, что он у меня есть? — спросил граф чуть раздражённо.       — У вас на тумбе свежий выпуск Strand Magazine, — тут же отозвался Маккен. — Вы его уже читали?       — Нет, я попросил купить его тебе.       — Тогда не могли бы вы почитать мне? Только один раз, — Клод бы при всём желании не смог отказать Джиму, слишком уж тот был покладистым. И потом, Фаустус всё ещё помнил, что был виноват перед Алоисом. «Маленький манипулятор», — думал граф, откладывая свой том и беря в руки свежий журнал. Джим тут же подполз ближе, укладываясь так, чтобы рука Фаустуса его обнимала. Граф милостиво позволил ему сотворить всё, что он хотел.       — Всё? — спросил он.       — Теперь всё, как надо, — сказал Джим, прикрывая глаза.       — Слава богу, — вздохнул Фаустус, открывая журнал и находя в нём рассказ Дойля. — «Пять зернышек апельсина». Конец.