Все исправить

Шура и Лёва, оставшись незамеченными недобросовестной охраной, сидели в одном из кабинетов. Приближалась ночь, студия опустела пару часов назад. Мужчины все еще не знали как правильно поступить и как вернуться обратно. Они не могли в точности описать свое состояние. Что-то среднее между «смириться со всей непонятной окружающей херней» и «лезть на стену с воплями «Хочу домой!!!». Не скрывая ни на секунду друг от друга, они считали все это жутчайшим бредом и все еще были в полной растерянности от того, что увидели и испытали на дню. Ведь не каждый раз ты встречаешь непонятно откуда взявшуюся старуху, и забвенно веришь ей. Которая, кстати говоря, потом тебя решает проучить и отправляет в прошлое, где ты встречаешь своего друга и себя в подростковом возрасте. Ну и кто скажет, что это все не бред сумасшедшего? Они молчали, вслушиваясь в размеренное тиканье часов где-то над дверьми. На стене висел календарь. Ноябрь. Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Черной ручкой были зачеркнуты все цифры до пятнадцатого. Следовательно… — Я ничего не понимаю… — подал голос Шура, — Так в это время мы же с тобой уже были знакомы, разве нет? — Ну, да, а что? — ответил тихо Бортник, устраиваясь поудобнее, лежа на парте. — Почему ты прошел мимо, — задумчиво сказал гитарист, — и почему мы вели себя друг с другом как чужие? — Так и знал, что ты забудешь! — тихо усмехнулся Лёва, — Я тебе тогда сильно надоел, и ты сказал отвязаться… Я и отвязался — продолжил он посмеиваться. Шура улыбнулся воспоминаниям и улегся на соседнюю парту параллельно другу. Никто из них так и не соизволил и словом обмолвиться о том, что случилось, когда они наконец нашли друг друга. Оба вели себя так, как будто это совершенно обычно, и такое случается постоянно, как Лёва, так и Шура. Если именно в тот самый момент его сердце было готово вырваться из груди, сейчас же он был не пробиваем словно слон. Казалось, что он и вовсе обо всем благополучно забыл. — Шур… Ты ведь тоже сейчас об этом думаешь? — закрыв глаза промолвил Бортник, как будто читая мысли гитариста. Как Шура сорвался со своего места и подошел к нему, Лёва не заметил, но ответом на его вопрос послужил поцелуй. Шура сначала нежно прошелся от губ солиста к шее, оставляя пару красных отметин, что позже станут синяками. Потом он вновь вернулся к губам Левы, все страстнее и глубже впиваясь поцелуями, проникая языком и заставляя задыхаться от нехватки воздуха, но не желая прерывать эту увлекательную игру. Поднявшись, Лёва тут же стянул с друга футболку, оставаясь сам без нее с легкой руки Шуры. Отбросив вещи куда-то вдаль, гитарист, сняв свои брюки, припал к груди Лёвы, чье тело вмиг покрылось мурашками. Он покусывал кожу и затвердевшие соски, ловя редкие стоны. С трудом сдерживая все новые волны возбуждения, он, наконец, закончил борьбу со своими узкими джинсами, стянув их вместе с нижним бельем, обнажаясь и поддаваясь ласкам. — Вот почему нельзя было сделать это раньше? — удивился их общей глупости Бортник. — Заткнись! — последовали слова Шуры, и он вновь закрыл рот Лёвы поцелуем. Дальше последовал сумбур трепета и скорости действий, из-за невозможности больше сдерживать порывы завладеть друг другом. Шура подхватил Лёву за ягодицы и положил на стол, наваливаясь сверху. Бортник изнывал от желания, ерзая по столу, когда наконец Шура осторожно стал растягивать его. Для первого раза он был не готов сразу принять Шуру, и гитарист это понимал, обходясь нежнее с другом. Лёва тихо заскулил, закусывая губу, что заставило Шуру пойти на радикальные меры. Когда возбуждение взяло верх над ним, он, смазав все слюной, осторожно вошел в него горячей плотью, от чего его друг вскрикнул. Все последующие действия были как в тумане, а незапертая дверь лишь добавляла экстрима, разгоняя адреналин по венам. Они не помнили как перекочевали с поверхности одного стола на другой. Не могли вспомнить, как в порывах страсти оказались на полу. Не помнили те крики и стоны, коими была пропитана ночь. А на утро они вновь проснулись порознь. Как будто ничего и не было. — Идиоты! — Сокрушалась бабка, бегая перед пробуждающимся Лёвой. — Опять ты! — буркнул Лёва, — Стой! Где Шура? — спохватился он, оглядевшись. Он опять очнулся в той же каморке, только что-то в ней было уже не так, как за сутки до этого, и на душе было скверно. Еще и эта карга, будь она неладна! — Раньше надо было думать! — Эхом прозвучал голос бабки, и след её простыл. Так же как и в прошлый раз, Лёва выбрался из каморки и пошел куда глаза глядят, ибо он совершено не знал, что делать. Выворачивая из-за угла он столкнулся лоб в лоб с мужчиной, и не мог поверить своим глазам, что снова нашел его. — Сколько раз мне еще придется тебя искать? — Обнимая гитариста шептал Лёва, — что произошло? — Не знаю, — сказал опустошенно Шурик, отвечая на поцелуи, — Очнулся около часу назад… Я ничего не понимаю, нас переместили на неделю назад, — в пустоту сказал Шура, когда Лёва потянул его куда-то за руку. Они зашли в темный угол. Где-то в коридоре, рядом, шумела ребятня, но им это совершено не помешало. — Лёв, ну не здесь же! — улыбнулся Шура, чего не было видно в темноте. Сзади раздался шорох. Когда мужчины обернулись, то увидели лишь троих убегающих подростков. Одним из них был Шурик. — Стой, ты сказал: «Назад на неделю»? — с большими глазами, спросил Бортник, на что Шура кивнул. Тогда Лёва ошалело выпрыгнул из темноты и выглянул из-за угла, глаза его расширились и на них едва не выступили слезы. Трое парней колошматили мальчишку, который был младше их года на три. По полу были раскиданы тетрадные листы со стихами. Те ублюдки, что-то хихикая вломили в последний раз младшему, и заметив Лёву вразвалочку удалились. Мальчик не плакал, лишь с покрасневшим от злости лицом и неспособности что-либо сделать, собирал разбросанную по коридору тетрадь. Тем мальчуганом был он сам, но на этот раз, в отличии от реальности, его никто не спас. У него нет лучшего друга. — Шурик, — стискивая зубы, начал Лёва, — ты понимаешь, что мы сделали? — обратился он к другу, — Мы же сейчас сами помешали нашему знакомству!