Corylus avellana L

— Уилл… Уилл! Женский визгливый голос с выразительной ноткой отчаяния. Надо же, как трогательно. А, нет. Нисколько не трогательно, ведь это Мириам, к заботе которой он уже давно успел привыкнуть. — Уилл, мать твою, очнись! Где ты опять витаешь? Она зачем-то так требовательно трясет его за плечи. Ну, к чему это? Все, кажется, перестала. Так оно и есть. Уилл, наверное, не видит, как медленно она отступает и на миг задерживает взгляд на съехавшем вороте его темно-синей рубашки. Тонкий бурый жгутик уходит под ткань и, кажется, что-то скрывает. Не будет же Уилл носить на шее обычную веревку? Мириам за считанные секунды овладевает любопытство. Она может догадываться об этом предмете под рубашкой, потому что, скорее всего, ей уже доводилось его когда-то видеть. Эта необычная вещица привлекала ее не столько внешним видом, сколько пикантностью своего предназначения. Мириам не была охотницей до всяких дорогих блестящих побрякушек. Ни разу, тем более, она не ловила себя на тайном желании украсть таковую у слабого, неокрепшего мальчика. Да и как она могла поступить так с Уиллом? И, тем не менее, странная штука. Если бы Мириам стала обсуждать ее с каким-нибудь человеком, вероятно, поняли бы ее неправильно. Ведь странной она становилась вовсе не из-за того, что Джек, как впоследствии выяснилось, хранил ее все это время, чтобы вручить маленькому Уиллу. Не из-за того, что в аккуратной отделке орешника красовался розоватый аметист, который у десятилетнего ребенка могли бы просто отобрать. Странность заключалась в том, что Уильям, ее бесстрастный мальчик, ни разу еще не высказывавший желания обладать чем-то исключительным, не выдававший ни одной из своих привязанностей, стал таскаться с этой штукой повсюду, как будто хотел кому-то втайне продемонстрировать, или, наоборот, таким образом скрыть от посторонних глаз. Мириам убедила Уилла снимать медальон во время купания, только когда рассказала о необратимости процесса гниения. Но даже после этого мальчик не позволял няне снимать деревянный глаз со своей шеи — делал это исключительно собственноручно. Очевидно, что Уилл стал одержимым. Мириам думалось, что если кому-то малодушному удастся впоследствии отобрать у него медальон, мальчик по глупости станет объектом манипуляций и зверских провокаций. Конечно, утрировать так могла только сама Мириам, когда дело доходило до угрозы одному из двух близких ей людей. А что самое интересное — на следующий день, когда женщина уже была убеждена в необходимости хоть каких-то действий, мысль о медальоне в бытовой суматохе странным образом вылетела из ее головы. Как будто Мириам не была всю жизнь сентиментальной натурой, как будто не уронила тогда слезу, в живых красках вообразив себе последствия необъяснимой одержимости Уилла, как будто она не должна была обращать внимание на объект его одержимости. И все это почему-то вспомнилось ей именно сейчас, когда последствия, наконец, обратились в реальность. Уилл бестолково, кажется, даже с притязанием на что-то неведомое, смотрел в пустоту перед собой. В его слепых глазах Мириам смогла рассмотреть крайнюю увлеченность чем-то и сосредоточенность на том, что творилось внутри. А внутри определенно что-то происходило. Женщина на секунду прекратила отчаянно всхлипывать. Неужели кто-то может с наибольшим забвением погружаться в собственный внутренний мир? Вероятно, там ему сейчас необычайно интересно. Мириам невольно вспомнила, как глубокой ночью из детской раздавались странные и по существу непонятные вскрики. Агент Кроуфорд спал непробудным сном — вряд ли что-то беспокоило его после очередного дня выматывающей работы. А она, чуткая, тут же неслась по длинным коридорам. Сначала — с наихудшими предположениями. Потом — привыкшая уже к подобного рода выходкам его эгоцентричного подсознания, но уверенная в том, что может быть чем-то полезной. В большинстве случаев все оказывалось достаточно безобидным на вид и несколько безумным, если вдумываться в суть происходящего. Это была всего лишь короткая фаза быстрого сна. Уилл был напряжен, как струна: глаза двигались под сомкнутыми веками, на шее билась, пульсировала жилка, подрагивали кончики пальцев, сквозь плотно сжатые челюсти иногда цедилось злобное бормотание. Доктор Блум говорила, что все это — признаки сновидений и здорового сна. Мириам облегченно улыбалась, склонялась и дарила малышу успокаивающий поцелуй в лоб, после чего еще немного наблюдала за его выравнивающимся дыханием и, удовлетворенная, уходила. И было как-то по-особенному спокойно, когда она предполагала, что Уилл с помощью нее перешел в фазу медленного сна. Что в ближайшее время ничто не будет ему угрожать. Теперь такого чувства не было. По ее щекам все еще катились слезы паники, а Уилл сидел с пустыми стеклянными глазами. В голове Мириам крутилась только одна и то совершенно абсурдная мысль. Раз уж в детстве он с таким трепетом относился к этой самой странной вещице, может ли угроза ее отнятия теперь вернуть его в реальность? Мириам ничего толком не знала о состоянии юноши, но опробовать, безусловно, стоило. Женщина встретила его угрюмым взглядом. Смотрела, бледная, исподлобья, как он жадно глотал ртом воздух, на его трясущиеся пальцы, на тонкие линии губ и отчего-то на отчаянность в серых радужках, пока соль затмевала глаза, все еще не остановившиеся слезы катились на автомате по щекам, влажные дорожки холодили шею. Она навсегда запомнила специфичную жадность, с которой он схватился за это свое сокровище, стоило кончикам ее пальцев легонько коснуться его деревянной поверхности. Уилл, судя по всему, воспринял этот жест, как электрический разряд. Эта небезопасная штука — чем бы она ни была — абсолютно точно изменила ее добродушного, бескорыстного, бесстрастного мальчика. Он стал как лунатик, неожиданно ступивший в таз с ледяной водой. Самое обезнадеживающее заключалось в том, сто она была почему-то заранее бессознательно уверена в своей бесполезности, бессилии против его внезапной одержимости. Внутри скрипнули шестеренки неведомого действия — Мириам решила, что Уилл ничего не предпримет, если даже с ним осторожно переговорить по этому поводу. Пару секунд назад эта навязчивая мысль казалась неоправданной догадкой. Теперь, женщина поняла, она под действием чего-то немыслимого становилась фактом. Ни к одному из выводов, сделанных за всю свою короткую цивилизованную жизнь, Мириам не приходила настолько быстро. Беспокойство едким дымом поднималось внутри, неожиданно отрезвляло помутненный паникой рассудок. Ведь что-то с ними обоими было совершенно точно не так… Из туманного омута Уилла внезапно вырвал резкий удар в грудь. Пару мгновений назад безудержная паника окатывала, как штормовой вал, ведь Монстр, испарившийся у юноши на глазах, вероятно, был единственным его ключом к возвращению в сознание. Поначалу — чувство непреодолимой тяжести, разливающееся по венам, потом — ощущение сломанной грудины, искры в глазах и резкий крик знакомым голосом, с каждым мгновением все призрачнее отдающийся в ушах отчаянным эхом. Не дай ей забрать его! Чуть позже — падение в бездонную черную дыру, чувство необычайной легкости, снова — отнятие крыльев. Затуманенные, ничего не выражающие глаза Мириам, слезы на ее щеках. Размытые очертания знакомых предметов вокруг. И вновь неожиданное желание сорваться с места, не вымолвив ни слова. *** Поддавшись ничем не оправданному порыву, Уилл бесстыдно сбежал, предварительно хлопнув дверью и оставив Мириам без всякого на то объяснения. Он несся через ее зеленый сад, уже не замечая ни рыжего кота, вгрызавшегося в плоть пойманного голубя, ни призрачной ухмылки, отражавшейся в водной глади садового пруда.