I knew you were trouble

Инстинкт (само)разрушения — это диагноз. Вот только под ним не ставится печать в медицинской карте (только если на жизни в целом). Ей бы выбить где-нибудь в районе ключиц «девочка — катастрофа, опасно», чтобы уж наверняка, но пока получается лишь прятать полупустые бутылки водки в редкие приезды матери и рассказывать про огромные домашние задания, (не)умело маскируя похмелье банальным отравлением. Правда в том, что Ева портит все до последней мелочи, не оставляя шансов на починку, разбивает на тысячи осколков, а потом задыхается от истерики, не хуже январского льда сковывающей все тело, пытаясь понять, как же она умудрилась в очередной раз абсолютно все проебать (кажется, у неё безлимитный тариф). И самое ужасное — она совсем этого не хочет и переживает каждый раз до синяков под глазами и искусанных в кровь потрескавшихся губ, до затяжных бессонниц и пары таблеток под раковиной, чтобы забыться. Она же в вечном режиме уничтожения, и терять ей почти нечего (а если и да, то точно не нервные клетки). «Я не из тех девушек, кто спит с чужими парнями». Пара улыбок, смешанных с солеными слезами на щеках, и сильные-сильные чувства — и вот уже Ингрид рыдает на плече у Сары (плевать, что она сама хотела его бросить), добавив до этого её в черный список во всех социальных сетях и заблокировав телефон, в то время как Юнас только сильнее обнимает её. В конечном итоге, она все равно ломает все, что у неё было (и это чертова аксиома, не нуждающаяся в доказательствах, но на всякий случай спросите у Юнаса). Ева не умеет по-другому. Крис в эту концепцию вписывается идеально. Шистад — металлический привкус крови от разбитой губы и проблемы-проблемы-проблемы. Ева назвала бы это временным помешательством, последствием болезненного разрыва с Юнасом, вот только дыру в ней до отвратительного чувства внизу живота прожигают не голубые глаза. Мун думает, что после всего произошедшего проебать что-то ещё не так уж и страшно. А Нура все никак не может отделаться от чувства, что наблюдает крушение «Титаника», не меньше. Ева пьет неожиданно много, виснет на незнакомых парнях, обмениваясь поцелуями с той же лёгкостью, с какой тратят последние карманные деньги на мятную жвачку в близлежащем супермаркете, только чтобы скрыть запах сигарет, и уверенно движется к своему айсбергу, не меняя курса. Нура пытается говорить, но все «Ева, что ты творишь?» и «я всегда готова тебя выслушать, ты ведь знаешь?» звучат не менее жалко, чем отчаянные попытки Мун натянуть на лицо ободряющую улыбку (синяки под глазами и болезненную бледность не скрывает даже слой тонального крема). У Сатре же стремление защищать слабых и помогать всем вокруг вбито где-то на уровне ДНК, и ставить на место заносчивых мудаков ей не впервой. — Прекрати это, — цедит, почти выплевывает, бесцеремонно затаскивая проходящего мимо Шистада в пыльную кладовую и захлопывая за ним дверь. Ева сама не справится, Мун — мотылёк, осознано летящий на свет, и бомба замедленного действия в одном флаконе (Нура не знает, что из этого хуже). Шистад прищуривается, пытаясь привыкнуть к полутьме, но даже при недостатке освещения она с легкостью может разглядеть его изучающий взгляд и самодовольную ухмылку. Нуре хочется открыть Еве глаза, но её телефон в сумке все ещё вибрирует от бесконечных сообщений Вильяма (необоснованные привязанности хуже лихорадки, им бы объявить карантин, а не усложнять все ещё больше). — Извини, но я не трахаю девушек Вильяма, — усмехается, взъерошивая волосы, — ты же понимаешь. Нура закатывает глаза, мысленно повторяя, что это все ради Евы. — Оставь её в покое, — требует она, чувствуя раздражение, ядом разливающееся по венам, от клишированности происходящего. — Кого? — Еву. Имя электрическим напряжением повисает в воздухе между ними, едва ли не искрясь над головами. — Не все думают, что нравоучения — это горячо, Ну-ура, — тянет Крис, запуская руки в карманы толстовки и проталкиваясь мимо неё к выходу, — на твоём месте, я бы больше беспокоился о той второкурснице, не дающей Вильяму прохода. Ужасно приставучая, — он кривится и закрывает за собой дверь, оставляя её в темноте. Нура действительно могла бы ответить. Что-нибудь едкое, разъедающее ржавчину его слов не хуже кислоты, вот только тон Шистада скользит по коже с легкостью медицинского скальпеля. Нура вновь думает о Вильяме, и ей кажется, что не у одной Евы проблемы с выбором курса (а ещё слишком уж много грозящих их потопить айсбергов).

***

Крис не привык жалеть стеклянных девочек, таких сломать милосерднее будет. Вот только проклятое «Ева» эхом звучит у него в голове снова и снова, сводя с ума. Ему бы выкинуть её, вытрахать из своей жизни, но рыжие волосы продолжают систематически цеплять взгляд. Стабильно. До тошноты. До головокружительного чувства свободного падения и мертвой петли на американских горках вместе взятых. Блять, вырежьте это из него. «Хватит ковыряться в тарелке, съешь уже этот салат, смотреть тошно» Ева поднимает голову, натыкаясь на мрачный взгляд Криса, и невольно косится в сторону продолжающих разговор подруг. И ни черта цвет волос у неё не солнечно-рыжий (подобными словами очень любила разбрасываться Ибен). Скорее цвета пожухлой листвы, смешивающейся с грязью под ногами. «оставь её в покое», «оставь её в покое». Он бы мог. Надави ведь на неё чуть-чуть — разобьется. Чужие отметины на её шее будто горят изнутри, приковывая внимание. Ева зевает, вновь отворачиваясь от него, и вслушивается в рассказ Нуры, пытаясь вникнуть в суть. Крис продолжает буравить её взглядом, чувствуя копошащихся змей в районе желудка. И не выдерживает. Быстро пересекает столовую, с глухим звуком ставя стакан купленного пару минут назад кофе прямо перед ней, едва не проливая половину и игнорируя все недоуменные взгляды, направленные на них. — Выглядишь так, словно сейчас сдохнешь, — бросает, так же быстро проходя мимо, и скрываясь за поворотом. Отрицательно заряженные частицы всегда отталкиваются. И Ева не будет спорить с фактами. Вот только физику она терпеть не может ещё со средней школы. (А руки почти автоматически печатают искреннее «спасибо» в ответ).