I knew you were trouble

So cold, alone Could you be my blanket? Surround my bones When my heart feels naked No strength, too weak I could use some saving

Западный ветер не несёт никаких существенных перемен, только частые грозы и капли дождя, мягко барабанящие в окно её комнаты. Говорят, парни, как Крис, подобны ветрянке — стоит переболеть раз в жизни и двинуться дальше. И Ева пытается, очень-очень сильно пытается (у неё пара десятков непрочитанных сообщений и вскрытая его взглядом грудная клетка, безжалостно выпотрошенная, а мысли об окончательном провале появляются до преступного поздно), вот только это все бесполезно. Влечение не исчезает в водостоке вместе с остаткам краски, и его не получается отстричь в парикмахерской вместе с парой сантиметров волос. И Ева просто чертовски устаёт. У неё трофейное золото течёт в венах, отравляя организм, и Мун остаётся только смириться (она, конечно, не Оскар его побед, всего лишь скромное место где-нибудь в середине списка) и купить пару новых красных помад, вспоминая все бессмысленные советы новый-образ-новая-жизнь, регулярно публикуемые в журналах, которые так любит читать Вильде в перерывах между уроками. Вот только её жизнь упорно вертится вокруг их (не)отношений, будто он — чертов центр её галактики (а обжигает не хуже Солнца), и руки автоматически тянутся к телефону, даже несмотря на высвечивающееся полпятого утра на экране. Ева все ещё немного пьяна; от громкой музыки, звучавшей всего полтора часа назад, пульсирует в висках; и её комната, с трудом освещаемая льющимся из окна светом, выглядит непривычно пустой в сером полумраке. «Мне паршиво» Решительно нажимает «отправить», прикрывая глаза и закусывая губу, стараясь при этом не смотреть на имя получателя (Крис, и никакой приписки Пенетратор рядом — и ей должно быть стыдно, но с объемом их переписки может сравниться лишь диалог с Нурой), и машинально только сильнее кутается в его толстовку (не то чтобы он когда-нибудь об этом узнает — до такой степени язык ей не развязывает даже текила). «Тебе и должно быть паршиво, Мун, водка была явно лишней (и не говори мне, что не пила её — я даже сейчас вижу твои краснеющие от вранья щеки). Правда, то, что ты делаешь после неё…» Они не виделись чуть больше двух недель, и Ева чувствует себя как-то глупо, набирая и сразу же стирая «скучаю» (по Шистаду не скучают, от таких изначально не ждёшь ничего длительнее и серьезнее нескольких поцелуев). Ева почти ненавидит себя за эту свою слабость. «Это правда абсолютно ужасно. Нужно что-то с этим делать» Ева откладывает телефон в сторону, и взбивает подушку под головой, пытаясь устроиться поудобнее и наконец-то заснуть. От каждого резкого движения виски начинают гудеть ещё сильнее, будто их сдавливает металлический обруч, сжимающийся вокруг её головы. Ей почти удаётся расслабиться, когда телефон вновь вибрирует от входящего сообщения. «Выходи» «Что?» «Просто выйди на улицу, Мун» Ева хмурится, но послушно натягивает валяющийся рядом с кроватью свитер (не хватало ещё, чтобы о её странном выборе одежды стало известно) и, с трудом сдерживая болезненные стоны от усилившейся головной боли, доходит до прихожей, где накидывает на плечи куртку и приоткрывает наконец-то дверь, выглядывая на улицу. В лицо сразу же ударяет поток прохладного ветра, и Ева невольно ёжится, делая пару неуверенных шагов вниз по мокрым ступеням. Сердце бешено колотится в груди, потому что это абсолютно ненормально даже для них. И Ева не хочет чувствовать это непонятное волнение, мешающее дышать и заставляющее её нервно теребить застежку куртки — только не из-за его нахождения рядом с её домом в пять утра субботы. — Не слишком ли рано для поездок? — интересуется она, пряча руки в карманы и рассматривая стоящего рядом с машиной Криса. — В самый раз, — он кивает на открытую пассажирскую дверцу, — только ты должна пообещать не прочищать желудок в моей машине. — Неужели все так плохо и тебя сегодня обломали? — задает вопрос из чистой вредности, не рассчитывая на какой-либо ответ. И все же невольно замирает на пару мгновений. — Залезай в машину, Ева. И два стакана кофе, стоящие на специальной подставке, говорят почему-то громче всех слов, когда-либо произнесённых ими. Небрежно кинутая ей на колени пачка аспирина бьет током не хуже электрического заряда, и Ева находит в себе силы только на благодарный кивок, из-под полуопущенных ресниц наблюдая, как Крис выруливает на шоссе (господи, как же она все-таки облажалась). Она не спрашивает, куда они едут. Честно говоря, это не имеет никакого значения. Ева только расслабленно откидывается в кресле, наслаждаясь наконец-то прекращающейся головной болью и удобно устраивая ноги на приборной панели, и изредка покачивает головой в такт тихой музыке, чему-то из последнего альбома Arctic Monkeys. Крис барабанит по рулю и озорно улыбается, замечая её предупреждающий взгляд, когда стрелка спидометра пересекает сто двадцать. В шесть утра она уже стоит на берегу залива, вдыхая свежий морозный воздух и кутаясь в тёплый свитер, старый и немного выцветший. У них базальтовое небо разрывается молниями за спиной, и Ева только щурится от порывов ветра, дыша полной грудью и прижимаясь ближе к Крису, чтобы согреться. Вода грязно-серая, цвета тающего снега под ногами, и всего на пару оттенков светлее горизонта. Ей кажется, что стоит лишь сделать пару шагов вперёд — и лёгкие обожжет ледяной водой, и у неё кружится голова, превращая остатки здравых мыслей в полупустую пачку сигарет, валяющуюся где-то в бардачке за ненадобностью. Ева вслушивается в мерное шипение прибоя и редкие крики чаек над головой, чувствуя себя почему-то неприлично счастливой, и пытается спрятать улыбку в основании шеи Криса, когда он привычным движением обнимает её за талию, прижимая ближе к себе и утыкаясь носом ей в макушку. — Жизнь уже не кажется такой паршивой, Ева? — поддразнивает, легко проводя рукой по её рёбрам, чем вызывает сдавленный смешок и мурашки от неожиданной щекотки. — Я же всегда говорила, что иногда хорошего кофе достаточно, чтобы сделать день менее ужасным, — она закатывает глаза, но искреннее «спас ещё один ужасный день», повисшее в воздухе, слишком очевидно для них обоих. Ева чувствует себя зависимой, и на самых задворках сознания испуганной птицей бьется мысль о необходимости бежать как можно скорее (а главное — дальше) от Криса и от того, во что их общение медленно превращается. Однако Ева только качает головой и легко скользит губами по его шее, почти признавая абсолютное поражение (если то, что она чувствует — тяжкий груз, то она давно уже на дне этого залива, нет смысла поднимать на поверхность подобные секреты). Их отношения никогда не должны были значить что-то. Вот только, кажется, все получается в точности до наоборот. Их отношения совершенно внезапно значат слишком много. Прямо над ними раздаётся ещё один раскат грома (и чем не окончательный приговор?).