Драбблы по "The Elder Scrolls"

Драм еще не привык к своему телу – прежнему и все же другому, к металлическим скобам, соединяющим кости, швам на плоти и коже, там, где они не выдержали удара, и порвались, как рвется одежда – но гораздо мучительнее то, что его собственная душа тоже словно порвалась в момент смерти, и теперь над ней властвует не он, а тот, кто поймал ее в свои сети, будто птицу посадил в клетку. Н'Гаста мнит себя всемогущим, никто из мертвецов не решится с этим спорить, как рабы морровиндских ферм не могут спорить с властью своего хозяина: не будь он всемогущ – разве они не сбежали бы? Оковы из магии прочнее железа, и Драм с трудом может даже мечтать о побеге – эти мысли жгут его разум, будто ядовитые щупальца нетча, он едва не воет от чудовищной боли всякий раз, как это случается. Умелый воин, способный одним ударом меча отрубить голову любому противнику, умеющий прокрасться в ночи к спящей жертве, и бесшумно нанести удар, чтобы она проснулась уже мертвой, Драм теперь вынужден, исполняя мелкие прихоти Н'Гасты, убирать его лаборатории, выливая остатки зелий, сжигая ненужные пергаментные листы и обрезки мертвой плоти, кишащей червями – черви переползают на руки Драма, забираются под одежду, чтобы впиться в плоть, или лезут выше, до платка, по-прежнему скрывающего лицо, смолоду изуродованное двумя ударами чужого ножа. Черви отвратительны, но куда отвратительнее видеть подобие заботы в том, как особым соленым зельем Н'Гаста смывает их с тела Драма, вытравливает из самых глубоких ран и разрезов, и смеется булькающим слоадским смехом: когда ты станешь совсем негодным, я разберу тебя по косточкам, чтобы сделать частью Лодочника. Драм вздрагивает в его бесформенных, сильных руках, думая о том, что лучше, умерев, исчезнуть совсем, чем стать частью костяного атронаха, рукотворного исполина из тысячи мертвых душ. Но он боится смерти, даже теперь, и готов молить: пожалуйста, господин, не убивайте меня, пожалуйста, позвольте служить вам.