Элементы произвольной программы с букетом фиалок и неизвестным

      Задвижка тихонько звякнула, я придержал её рукой, когда запирал дверь в мою комнату, и прислушался. Вода в ванной перестала шуметь, скоро послышались шаги, и дверная ручка дёрнулась — Сумире попытался войти, но обнаружил, что дверь заперта.       — Юри? — стукнул он. — Юри?       Я стоял тихо, он стукнул ещё пару раз, раздались удаляющиеся шаги. Я выдохнул едва ли не с облегчением.       С чего это вдруг я выдумал запираться?       Утром я проснулся разбитым: тело ныло, а между ног откровенно саднило, не говоря уже об общей усталости. Кто бы мог подумать, что секс — такое энергозатратное занятие! Сумире был бодр как никогда и, казалось, не заметил моего состояния.       — Значит, сегодня покажешь мне твой «Эрос»? — спросил, а вернее, констатировал он, когда я выполз из спальни в ванную.       — Да-а… — не слишком уверенно отозвался я.       Раздевшись, я почти ужаснулся: тело пестрело засосами и следами от пальцев, особенно много было на шее и груди, животу и бёдрам тоже порядком досталось. Кожу в этих местах слегка потягивало, не то чтобы неприятное ощущение, но и приятным не назовёшь. Я потёр шею и подумал, что если бы сегодня пришлось выступать — на публике, в концертном костюме, — то засосы были бы все на виду, на шее которые — точно. Высокие воротники в костюмах для выступлений не предусматривались, вырезы были или скруглённые, или глубокие клиновидные, да и прозрачные вставки присутствовали… Нужно учесть на будущее и Сумире об этом сказать… если оно ещё будет, это «будущее».       Душ меня немного взбодрил, но болевые ощущения лишь стали острее: шампунь затёк в ложбинку между ягодицами, щипало зверски! Сидеть тоже было больно, так что завтракал я по максимуму быстро, чтобы побыстрее встать. А ведь мне ещё программу откатывать! Кажется, я даже немного прихрамывал, когда мы шли к катку.       Утешало, что картинка, возникшая в голове вчера, никуда не делась: так чётко и ясно я ещё себе мою программу не представлял.       Я переобулся и вышел на лёд, Сумире остался за воротцами — наблюдать оттуда — и включил по моему знаку музыку. И я начал мой «Эрос», всеми силами стараясь не морщиться, потому что при каждом прыжке отдавалось не в спину, как это прежде бывало, а куда пониже; но всё же программу я откатал достойно, вложив в неё по максимуму впечатлений от вчерашнего.       Сумире стоял, закрыл рот обеими ладонями. Неужели опять что-то не понравилось? Я поджал губы и подъехал к бортику, ожидая очередного разноса и с неудовольствием понимая, что хоть в лепёшку я расшибусь, а лучше уже не откатаю.       — Иди сюда, — сказал мужчина, вытягивая меня за руку со льда и неожиданно сжимая в объятьях.       — Что такое? — удивился я.       — Не хочу, чтобы кто-то это видел… — пробормотал он, подразумевая моё выступление, — это слишком интимно.       — Сумире…       — Да, знаю, на этом варианте и остановимся, — сказал он уже будничным тоном и отстранившись. — Не думал, что ты подашь это… так.       Я только пожал плечами, не слишком понимая, о чём он, но после моего выступления на Кубке в прессе среди отзывов часто мелькали подобные реплики: «органично показанное женское воплощение страсти», «Эрос отдающейся любовнику женщины» — и всё в таком духе. Я ни о чём подобном не думал, но, наверное, доля правды в этом была: может, именно женское начало и подсказало правильный вариант, ведь пришло это ко мне, когда я оказался под Сумире, а не наоборот…       Сумире дал мне неделю на то, чтобы закрепить этот вариант, но неделя прошла… кувырком. Сексом мы занимались ещё раз пять, и собственно в тот момент, когда мы им занимались, я ничего не имел против: это было классно, мне нравилось, сплошное удовольствие, — но вот на другой день, когда я просыпался и понимал, что надо встать и идти на каток… Эйфория моментально улетучивалась. Как-то неудобно было говорить Сумире о том, что секс причиняет кучу проблем, а сам он ничего не замечал. Но в субботу я понял, что мне нужна передышка, иначе я не то что кататься на коньках, я и встать-то не смогу, и, перед тем как лечь спать, запер дверь на ключ, решив утром сказать, что заперся машинально и сразу уснул, так что стука не слышал.       И вот я стою, прислушиваясь, возле запертой двери — с чего собственно я и начал рассказывать. Ох, если этот дневник когда-нибудь попадётся на глаза Сумире, я ж со стыда умру!       — Почему ты заперся? — раздалось вдруг за моей спиной.       Я вздрогнул всем телом и обернулся, это был Сумире. Но как он попал в мою комнату? И тут я сообразил: балкон-то у двух комнат общий!       — Я думал, что с тобой что-то случилось, — укоризненно сказал он, — постучал, а ты не открываешь.       — Машинально заперся, — краснея, ответил я.       — Но ты ведь слышал мой стук.       Я понял, что отвертеться не получится, а может, и не стоит. Если уж разговора не избежать…       — Сумире, ты всегда говоришь со мной откровенно, — начал я, — даже если это мне не всегда нравится…       Он невольно прыснул:       — Это ещё мягко сказано.       — Так что позволь и я сейчас поговорю с тобой откровенно, — набравшись смелости, сказал я и сел на кровать.       — О, как серьёзно… — пробормотал он, придвигая стул и тоже садясь.       — Я… не хочу заниматься с тобой сексом, — выдавил я, заливаясь краской до ушей.       — Тебе всё-таки не понравилось, — огорчённо сказал мужчина.       — Нет… мне нравится… в тот момент, когда мы это делаем… а вот потом…       — Что?       Неужели мне такое вслух сказать придётся?!       — Потом… — всё же промямлил я, — это больно. И доставляет кучу неудобств, когда я катаюсь… пытаюсь кататься.       Сумире прикусил кулак и ничего не ответил.       — Сумире? — насторожился я.       — Я болван, — сокрушённо отозвался он, — и конченый эгоист. Я совершено не подумал о тебе… Да, ты прав, во всём прав! Нам больше не стоит этого делать. Прости.       — Я имел в виду: пока такие серьёзные тренировки… — добавил я, — а когда расписание будет посвободнее…       — Я понял. — Он поднялся, чмокая меня в макушку. — Спокойной ночи.       — Сумире…       — Не запирайся больше, — проронил он уже возле двери.       Я яростно взъерошил волосы и постучал себе по лбу ладонью. И опять вышло как-то не так…       Надо ли говорить, что я не смог уснуть?       Другой Кацуки — или внутренний голос — высказал всё, что обо мне думает, и, конечно же, был прав. Вышло, что я свалил всю вину на Сумире, — а в том, что он себя винит, я не сомневался, — хотя я и сам виноват не меньше: надо было или смолчать, или раньше сказать. Испугался какой-то паршивенькой боли? Да разве это боль? Или забылось уже, что происходило со мной в первые месяцы в больнице и что происходит, когда случается очередной приступ? Неужели не смог бы вытерпеть? Я же со сломанным позвоночником катаюсь, а с такими-то пустяками разве не справлюсь? Это я «болван и конченый эгоист»!       В общем, я надавал себе подзатыльников, и физических и моральных, и пошёл мириться с Сумире. Ссорой произошедшее назвать нельзя, конечно, но всё же…       Я постучал и вошёл. У Сумире горел свет, он полулежал на кровати, заложив руку под голову, а другой нервно постукивал по колену.       — Не спишь ещё? — робко спросил я.       — Нет. Что такое?       Я залез к нему на кровать — на него — и ткнулся лицом ему в плечо:       — Давай всё-таки этим займёмся?       — Мы же решили…       — Сумире, это неправильно. Я не должен был так говорить, прости.       — В смысле?       — Одно дело я… но я ведь понимаю, что тебе это нужно. Ты столько для меня делаешь, а я… а тебе ведь это нужно… для удовлетворения твоих потребностей… се-сексуальных, — запнулся я и покраснел.       — Не понимаю.       — Сумире, я…       — Не понимаю, за что ты пытаешься извиниться. — Он крепко сжал мои плечи. — Мой же косяк.       — Не только твой! Я не должен был так… мог бы и потерпеть…       — «Терпеть»? То есть молча терпел бы и всё? — кажется, рассердился мужчина. — Какие тогда это отношения, если «молча терпят»?! Мы должны разговаривать, искать компромиссы, даже ссориться, если уж на то пошло, и это нормально, Юри. Если что-то не так, ты должен об этом говорить. Говорить, говорить, говорить, обо всём говорить! — пылко заключил он.       — А ты-то говоришь? — укорил я.       Его лицо вспыхнуло. Он помолчал секунду, потом продолжил:       — В общем, как и решили, никакого секса…       — Но, Сумире…       — …пока не отработаешь программу. Потом устроим себе несколько выходных и оторвёмся на полную катушку, — докончил он и улыбнулся. Улыбка вышла несколько лукавой, с намёком, и я опять покраснел. — А что до моих… «потребностей»… я сейчас поговорю с тобой откровенно, — передразнил он меня. — Хочу, чтобы ты знал, Юри: каждая минута, проведённая с тобой, это удовлетворение моих потребностей.       У меня от этих слов дух захватило!       — Нет, даже не так, — тут же исправился Сумире, — каждая минута, проведённая с тобой, это и есть мои удовлетворённые потребности. А секс… секс — это лишь приятное дополнение… не всегда, впрочем, да?       Я со стоном уткнулся лицом ему в плечо:       — Мне сквозь землю провалиться хочется… ты всё это так воспринимаешь, а я… Прости меня, Сумире.       — Ну всё, всё, — привычно похлопал он меня по спине, — плакать не будешь, надеюсь?       Я промычал что-то невразумительное и хотел сбежать к себе, но Сумире удержал меня за руку:       — Если хочешь, можешь сегодня остаться спать здесь. Хочешь?       Я без лишних слов юркнул под одеяло. Сумире со смехом залез ко мне и потрепал меня по волосам.       Интересно, мы в очередной раз «эволюционировали» или нет? Кажется, так откровенно, как во время этого неловкого, скомканного разговора, мы никогда прежде не разговаривали.       Проснулся я перед утром: уже рассвело, но в комнате всё ещё стоял полумрак. Сумире лежал на своей половине кровати, спиной ко мне, и, кажется, спал.       Я хотел перевернуться на бок, но не смог. Спина отдалась болью, заставила замереть в том же положении, в котором я проснулся. Видимо, я всю ночь проспал не двигаясь, и спина немилосердно затекла. Боль сосредоточилась чуть ниже лопаток, в самом центре позвоночника, даже дышать и то было больно.       Я скосил глаза на Сумире: как его разбудить? Голос пропал. Смогу ли дотянуться? Я двинул рукой, задыхаясь от пустоты в лёгких, и с трудом дотронулся до его бока. Сумире вздрогнул, подскочил, оборачиваясь и рассеянно глядя на меня из-под съехавших очков.       — Сумире, — прошептал я, — помоги мне сесть.       — Господи, Юри… — всполошился он, — что с тобой?       — Спину… отлежал…       Сумире зажёг свет, просунул ладонь мне под спину и, придерживая за плечи, приподнял с кровати. Я стиснул зубы, усилием воли ухватился за его локоть, и он усадил меня прямо.       — Сам сидеть можешь? — удостоверился мужчина. — Я принесу лекарство.       Я утвердительно кивнул. По ощущениям как будто кол проглотил, но сидеть всё же было легче. Сумире помчался в мою комнату, а я подумал: хорошо, что мы вчера ничем таким не занялись, не то бы Сумире решил, что это из-за него… В горле появился комок, я стиснул зубы ещё крепче.       Вернулся Сумире, подхватил меня рукой за солнечное сплетение, чуть наклоняя вперёд и задирая футболку со спины, и стал втирать в позвоночник принесённую мазь, заботливо приговаривая, чтобы я потерпел, чтобы я держался… В горле у меня заклокотало.       — Зачем я тебе нужен? — всхлипнул я. — Со всеми этими болячками, проблемами, комплексами… Ты устанешь от меня… так, может…       — Юри, — суховато прервал Сумире, — ты ведь знаешь, что я тебя люблю.       — М-м-м… — мотнул я головой, то ли соглашаясь, то ли от невысказанного чувства благодарности и одновременно нежности…       — Правда, больше жизни люблю. Но иногда ты меня просто бесишь!!!