…
Сумире повесил на стену календарь — рядом с моим — и теперь отмечал крестиком каждый прошедший день, и чем больше становилось крестиков, чем меньше дней оставалось до Кубка, тем больше я нервничал. Эмоциональная нагрузка, как и нагрузка физическая, колоссальная. Тут уж было не до секса и не до обычных глупостей! Мы буквально дневали и ночевали на катке, шаг за шагом отрабатывая произвольную программу. Выходило даже неплохо, но я всё ещё сомневался, что смогу достойно выступить: Сумире, по его замыслам, должен олицетворять мою тень или Альтер-эго, но не получится ли, что «тень» затмит «господина»? Он само воплощение перфекционизма, а я… Между тем в прессе начали появляться статейки о предстоящем Кубке, где уже открытым текстом говорилось о моём участии. Сумире сказал, что умалчивать дольше не получится: организаторы устраивают пресс-конференцию, где объявят полный список участников и разыгрываемые призы, согласно правилам подобных мероприятий. У кое-кого из участников взяли интервью. Джейсон — а кто бы сомневался? — прошёлся на мой счёт (Сумире раздражённо объявил, что при первом удобном случае двинет ему по морде, и я взял с него слово, что он этого делать не будет, а он мог бы, не сомневаюсь). Джей-Джей заочно поздравил меня с возвращением, а Джакометти сказал, что будет рад снова пообщаться со мной, поскольку я «очень компанейский парень». Я вытаращил глаза: в каком это смысле «снова пообщаться»? Мы не знакомы, вообще не пересекались, даже на тех злополучных разгромных соревнованиях… Сумире, засмеявшись, уверил меня, что я всё пойму после Кубка. Ох, кажется, слишком многое мне предстояло понять! Удивительно, что папарацци не разнюхали, где я живу или тренируюсь. Думаю, я был для них лакомым куском: чуть ли не в каждом выпуске трепались о моей травме и строили предположения, в какой я сейчас форме, не слишком лестно отзываясь о моих предыдущих прокатах (вполне справедливые замечания, должен признать, если оглянуться назад и трезвым взглядом взглянуть на мою карьеру). Личность моего тренера оставалась для них — да и для меня тоже! — загадкой, они именовали его «Персоной Икс», но каким-то невероятным образом выяснили, что он связан с одним европейским агентством, а вернее, с токийским его представительством. Я вопросительно взглянул на Сумире, тот подтвердил, что это так и что моё участие в Кубке возможно благодаря их содействию. — У тебя что, там связи? — закинул я удочку. — Нет, просто пришёл и попросил, — возразил мужчина, но в это верилось с трудом: чтобы такое престижное агентство согласилось поучаствовать в столь сомнительном деле, как возвращение на лёд третьесортного фигуриста с минимальными шансами даже на относительный успех! «Ты себя недооцениваешь, Юри», — неодобрительно возразил Сумире. Скорее, это он меня переоценивал.…
Как бы то ни было, пресса с удовольствием муссировала эту тему, проныры-папарацци побывали даже в Хасецу, пытаясь что-то выведать у тех, кто меня знал, и задавая не слишком корректные вопросы. Кончилось тем, что муж Юко выгнал их с катка метёлкой, а тройняшки прыгали вокруг и щёлкали камерами, ликуя, что представился шанс запостить такой сенсационный материал. Пришлось им удовольствоваться съёмкой школы, где я учился (да и не учился-то толком: какие там занятия, когда то тренировки, то отборочные, то соревнования…), и интервью с моими бывшими одноклассниками, которых я вообще не помнил, если честно, да и которые плохо помнили меня, за исключением того, что я «пропадал целыми днями на катке».…
Некоторое время спустя состоялась пресс-конференция, на которой продемонстрировали разыгрываемый кубок и огласили список участников, а также объявили об открытии продаж билетов на зрительские места (билеты раскупили в первые же три часа). Кубок был отлит из покрытого золотом металла — в форме фигуриста, выполняющего заклон, всё очень стилизовано, но сходство с тем, в чью память устраивался Кубок, прослеживалось. Стандартный комплект медалей тоже прилагался: золото, серебро, бронза, — на трёхцветных ленточках, символизирующих цвета флага страны, откуда Виктор был родом. Их презентовал Яков Фельцман, тренер Плисецкого (а прежде и самого Виктора). Медали и кубок, насколько я понял, были отлиты в России, инициатива организовать Кубок памяти исходила от европейского агентства, которое посодействовало моему участию. Несколько прояснилось и то, почему соревнования устраивали именно в Японии. Да, конечно, и потому, что трагедия произошла здесь, но Фельцман сказал, что Виктор до безумия любил Японию, а в последние недели — он так и сказал: недели — эта любовь буквально переросла в настоящую одержимость, и он сбежал, никому ничего не сказав, даже не оставил записки или сообщения, просто заказал билеты на первый же рейс и… Остальное уже известно: скоростной поезд, крушение на мосту, десятки погибших и пропавших без вести, в их числе и Никифоров. Поэтому, сказал Фельцман, Виктор несомненно был бы рад, что подобное мероприятие имело место именно в Японии, поэтому Кубок и будет разыгрываться в Токио.…
Пока ещё не было слишком большого ажиотажа вокруг места проведения, мы с Сумире съездили в ледовый дворец, чтобы взглянуть на каток. Сумире каким-то невероятным образом удалось выбить для нас целый час, причём сам каток в это время был закрыт для посетителей, и мы вышли на лёд, чтобы составить о нём впечатление. Разумеется, перед самим Кубком будут и тренировочные, и показательные прокаты, но Сумире объявил, что в показательных я участвовать не буду, только разогреюсь на тренировочных и всё. Отчасти мне его решение было понятно: он не хотел, чтобы кто-то видел или оценивал моё состояние до собственно выступления. Что ж, фурором это точно должно было стать. Размер ледового поля почти не отличался от того катка, на котором мы катались, но углы были скруглены, и воротца расположены иначе. И конечно же, тут были трибуны — настоящий амфитеатр! Я окинул их взглядом, представил, что они наполнились людьми, и невольно поёжился: за это время от многолюдья я успел отвыкнуть.…
До Кубка осталось чуть больше недели. Я вывел на календаре ещё один крестик, поёжившись их армии, и включил плиту (сегодня ужин готовил я). Сумире сначала бездельничал на диване, уткнувшись в планшет, потом как будто что-то вспомнил и поспешно ушёл в ванную. «Долго он что-то…» — подумал я, машинально взглянув на часы. А между тем из ванной начали доноситься странные звуки: щёлк! щёлк! Чем это он там щёлкает? Похоже на ножницы. Будет ли неудобным, если я загляну? Впрочем, дверь он не закрыл, стало быть, не делал ничего сверхсекретного или… неприличного. И я заглянул в ванную. Сумире стоял перед зеркалом и… стриг себе волосы, очень коротко, половину головы уже точно успел обкорнать, срезанные пряди бросал в раковину. — Что ты делаешь?! — ужаснулся я. — А? — И он снова щёлкнул ножницами. — Для произвольной нужно, чтобы мы по минимуму друг от друга отличались. Что такое? Я расстроился, честно: его стриженый затылок выглядел каким-то чужим и… одновременно — до дрожи! — знакомым. — Мне нравилось, как ты их носил, — пробормотал я. — Ну! Снова отращу, раз тебе нравится. Это же всего лишь волосы. Юри! Ты что?! Я с трудом сдержал слёзы. Сам не знаю, что со мной случилось. — Если бы знал, что ты расстроишься, не стал бы… — Да нет, это я так… нервы ни к чёрту. — Я поспешно вытер глаза. — Тебе идёт, но почему вдруг сам, а не в парикмахерской? — Почему? — рассеянно переспросил Сумире, кладя ножницы на раковину и отряхивая плечи. Лицо его осветилось, он полуобернулся и ответил, сверкнув зубами в улыбке: — Потому что не хочу, чтобы кто-нибудь — кроме тебя — к ним прикасался, это твоё исключительное право. Я покраснел.…
— Сумире? Он вдруг замолчал посреди разговора (мы обсуждали прошедшую тренировку, а вернее, подмеченные недочёты: я мыл посуду, Сумире лежал на диване). Я подошёл и увидел, что он заснул, уронив голову на боковой валик. Сказывалось каждодневное напряжение: мы оба валились с ног и засыпали, едва голова касалась подушки, а я однажды заснул прямо за столом, во время ужина. Я тихонько подошёл, убрал вывалившийся из его рук планшет и подумал, что нужно принести плед и накрыть спящего: ещё простудится, если будет здесь спать! Но вместо этого почему-то остался стоять и смотреть на него. Спящим Сумире я видел нечасто: обычно я засыпал раньше него, а просыпался позже, если мы спали вместе, и к тому времени он уже успевал уйти в свою комнату. Я перевёл взгляд на календарь: через три дня всё закончится, никаких тайн или недомолвок… А всё-таки страшно. Он что-то пробормотал — или простонал, — но я не разобрал, что именно. Сердце почему-то забилось чаще (не моё ли это было имя?), и я, не в силах справиться с нахлынувшей на меня нежностью, наклонился, упираясь ладонью на спинку дивана, и прикоснулся губами к его макушке, невольно вдыхая запах волос. И тут же оказался в его объятьях. — Ты притворялся, что спишь! — возмутился я. — Унг-унг… — качнул он головой, придерживая меня коленом, чтобы я не сопротивлялся. Я и не думал, хотя оказался в не слишком удобном положении: подбородком пришлось уткнуться в боковой валик, куда бы руки деть ещё… Ладони Сумире поглаживали меня по спине, сначала поверх футболки, потом скользнули под нижний край. Я напрягся, почувствовав, что он ведёт кончиками пальцев прямо по шрамам, словно бы исследуя их, но точно зная, куда они выгибаются, и не промахиваясь. — Всё ещё не можешь с ними свыкнуться? — негромко спросил мужчина. Я повёл плечами, завозился и сел, заведя руку за спину и сделав попытку убрать ладонь Сумире с моего позвоночника. — Нет, просто… Поза вышла весьма откровенная, учитывая тот факт, что сидел я как раз поверх… Лицо вспыхнуло. Мы ни о чём подобном не думали сейчас, разумеется, но мне вспомнилось, что в прошлый раз-то мы это делали именно так, и вспомнить, как я себя вёл, — со стыда сгореть хочется! — Что? Почему ты покраснел? — допытывался Сумире. Я выдохнул, оставил попытки убрать его руку — пальцы мужчины продолжали исследовать шрамы — и сказал: — Понимаешь, не то чтобы я не мог с ними свыкнуться… Но иногда я думаю… если бы я пошёл, к примеру, в общественную баню или на пляж, или разделся в примерочной… Нет, меня не волнует, что могут подумать… но… чувствовать на себе взгляды… а ещё… Это «а ещё», о котором я подумал, но пока не высказал, заставило меня покраснеть ещё сильнее. Я упал ничком, уткнулся носом Сумире в плечо и простонал: — Нет, я не смогу! — О? Ну уж нет, договаривай, — потребовал Сумире, — это ведь что-то важное, да? — А ещё потому, — выговорил я после нескольких попыток, — что не хочу, чтобы кто-нибудь — кроме тебя — на них смотрел!